Михаил Гиголашвили 40 страница

Потом Бахва погрызся с парнями из Новокузнецка и сломал одному нос. Они с Гивией вкололи ему снотворное, уложили в машину, помчались в Тбилиси, утром были у знаменитого ухогорлоноса Цопе, тот сделал операцию и исправил нос; они привезли парня в Сочи и сдали друзьям, сказав: «Больше пусть не дерется! » – и присовокупив тысячу долларов, чему друзья были рады, ибо были уверены, что их кореш уже надежно закопан где‑ нибудь в горах или кормит черноморскую плотву.

Еще как‑ то раньше, в самой юности, они с Бахвой решили съездить за опиумом на Северный Кавказ. Собрали с друзей деньги и отправились в Грозный. Тогда черняшка стоила дешево. Услужливые чеченцы принесли весовое кило, взяв за него часть деньгами, часть вещами. Ехать обратно через перевал с таким фактом невозможно. Соваться в большие аэропорты вроде Минвод – опасно. Ехать через море – долго и рискованно. Решили лететь на Як‑ 40 из Орджоникидзе, а опиумом обвязаться и пронести на себе.

Лететь недолго – минут сорок, рискнули, прошли через контроль, успешно сели в салон, думали, пронесло. Но нет, вылет задерживался, Як не мог взлететь из‑ за тумана, в жарком и душном салоне опиум стал нагреваться и пахнуть. Они ловили косые вопросительные взгляды. Тут всех высадили, надо ждать, в зале было холодно, и опиум утих, но стоило любому из пассажиров сказать два слова снующим тут же ментам, как десять лет были бы обеспечены. .. Но никто ничего не сказал. Их усадили в самолет. И опять – нет взлета, все сначала!.. Выходя во второй раз из самолета, они испытывали дикий страх мышей в мышеловке, хотели уже вообще тихо уйти, но скоро дали взлет. Полетели. В самолете стало холодно, и опиум обхватил их животы морозным кольцом, хотя до этого жарил и жег, немо давая о себе знать своим неистовым, сладко‑ запойным запахом... На что только не решались ради отравы!.. И вот Бахвы нет. И других скоро не будет. А скольких еще перемелет в этой ломке?..

Нугзар вернулся домой, купив по пути бутылку виски – помянуть Бахву. И Сатане будет больно, что Бахва ушел, не прощаясь. А!.. Перед последним путешествием необязательно прощаться... Если уходишь от людей навсегда, зачем тогда прощание?..

В комнате ему показалось, будто что‑ то не так. Он осмотрелся внимательнее. Сумка выглядывает из‑ под кровати, а раньше была задвинула полностью. Створка шкафа приоткрыта, а он закрывал ее (ибо с детства не любил – или боялся – приоткрытых дверей: дверь должна быть или открыта, или закрыта). Магнитофончик, одолженный у О, сдвинут – виден краешек стола без пыли...

Библия лежит не вдоль, а поперек полки... Но альбом на месте, марка притаилась за птеродактилем...

«Куда бы это спрятать? » – стал озираться Нугзар. Дверь в комнату не запирается. Держать марку в альбоме? Или спрятать отдельно, куда‑ нибудь на кухне, под крупой? Засунуть в книгу? Но книг у него, кроме Библии, каталога и Тургенева, не было. Тургенева он читает, может выпасть. Каталог на спиральке, листы не плотно пригнаны друг к другу... Сунуть в Библию?

Он заварил чай, заделал мастырку. Посидев и ощутив тепло от виски, выпитого за упокой Бахвы, вытащил марку и спрятал ее в Библию, подумав: «Библия – толстая, кто будет ее трясти? » – запомнил страницу, а после второй рюмки и нескольких затяжек решил проверить, на месте ли марка – и вдруг начисто забыл!.. Стал лихорадочно листать. Ничего! Нет!

«Вот что гашиш проклятый делает!.. Надо было записать!.. » Но он точно знал, что марка – в Библии. И начал перелистывать страницу за страницей. Гашиш играл плохие шутки. Через полчаса, за которые перед его глазами мелькали слова и обрывки строк, он отложил Библию и, потушив свет и посидев молча, заставил себя вспомнить страницу. Вспомнил. Открыл. И нашел – клочок бумаги темной кляксой лежал на печатной странице какого‑ то Паралипоменона: «... если придет на нас бедствие: меч наказующий, или язва, или голод, то мы станем пред домом сим пред лицом Твоим... »

У Нугзара отлегло от сердца. И он запрятал марку за птеродактиля, альбом засунул в сумку, а сумку запихнул глубоко под кровать. Заглянул в замочную скважину. Норби не было. Он открыл дверь, но поморщился от запаха грязных носков и поспешил на балкон.

Надо что‑ то решать с деньгами. Не ждать же, когда Сатана отмолотит там двадцать пять тысяч, что вообще сомнительно. Да и какое он имеет право на эти деньги, если не помогает их добывать?.. Нет, на эти деньги он рассчитывать не вправе. Ведь кто эти немрусы?.. На что способны? Как они в серьезном деле? Он не знал, а предложил Сатане, который – как ребенок: что скажешь – то и сделает. Он сказал – Сатана поехал. А что теперь?.. Ни у него, ни у Сатаны денег нет, а их последняя добыча – у ментов.

«Может, это была моя последняя добыча? » – вспомнил Нугзар ящик из‑ под тушенки, взятый у Мамуда в сарае и то, что сегодня – понедельник, тринадцатое, несчастливый день и час... И Бахву вспомнил, налил две рюмки и выпил свою, оставив другую рюмку полной и накрыв ее куском хлеба. Хлеба, кроме вялого ватного тостера, не оказалось, и это почему‑ то разозлило его: «И всю жизнь эту траву жевать в холоде и дожде? Под чужое чириканье, в чужих городах?.. Но, если не хочешь дрожать под дождем, – езжай на юг, где теплынь и жара. Если есть деньги, всюду можно жить припеваючи. Но денег нет. А если и марка фальшивая? Что тогда? »

Он, уже грузно от виски, открыл каталог, полез в сумку, непослушными пальцами вывернул марку из альбома и, положив ее на страницу каталога, стал сверять и сравнивать. И чуть не сдул марку на пол!.. Схватил на лету, как бабочку, зажал в кулаке, смял... Потом вложил марку обратно, а альбом спрятал в шкаф, в карман пиджака – так показалось ему верней, чем на полу под кроватью в сумке.

Щелкнул входной замок, явился Норби и сразу, от дверей, увидел бутылку виски, потянулся к рюмке Бахвы.

– Эту не трогай! В другую налей! – сказал Нугзар, придвигая к себе рюмку под тостером.

Норби быстро налил и сглотнул стоя, заметил Библию на столе...

– О, я знаю, русские очень любят Библию!

– Я грузин, – поправил его Нугзар. – А Библию мы за шесть веков до русских уже любили...

– Грузин? А где это? – наливая тут же вторую, спросил Норби.

– Между Черным и Каспийским морями. Где аргонавты причалили, слышал?.. Где Прометей сидел и Сталин родился.

– А, о'кей, о'кей, – понял Норби и налил в третий раз, после чего Нугзар бутылку у него отобрал, сказав:

– Мне надо.

– А что ты тут вообще делаешь? – с запойной подозрительностью спросил Норби, будто в первый раз видел Нугзара. – Постоялец? А когда деньги дашь? – на что Нугзар терпеливо и внятно ответил, что деньги уже отданы.

– Вперед, за месяц. Скоро еще заплачу. Через десять дней.

– А, десять дней... о'кей!.. ‑ миролюбиво решил Норби не ссориться с тем, у кого бутылка и от кого могут быть деньги, хотя за глоток сейчас он отдал бы любые деньги в будущем. – Еще чуть‑ чуть?

Нугзар, махнув рукой, отдал ему остаток, который тот с радостным «фак ю» уволок к себе. А он, выпив рюмку Бахвы, остался сидеть и слушать Моцарта, который, вопреки обычным наушникам, победно заиграл из соседней комнаты.

Через некоторое время музыка умолкла, сменилась чем‑ то другим. Нугзар не поленился посмотреть в замочную скважину: Норби, лежа ничком, плакал...

Он ушел на балкон, думая: «Противный день, одни неприятности и несчастья... Вот и этот плачет... У всех – свое горе... Скорей бы прошел этот день! » – посмотрел он на часы. Пора была ехать к О, но ему расхотелось идти: не до секса, когда друзья добровольно уходят в могилы...

Чтобы решить вопрос с остатком списка, Пилия позвонил Кукусику. Тот, усиленно хлюпая носом, начал ныть, что для такого верного человека, как он, у них нет ни грамма лекарства, а он в ломке подыхает, ему плохо.

– За что же тебе давать лекарство, если ты никакой информации не даешь?

– Как не даю? Вот, пожалуйста: умер Художник, сегодня похороны.

– Какой Художник? Что в списке был? Хату имел? Да?.. Думаешь, они там будут?.. Когда и где похороны? – Узнав адрес и час выноса, Пилия приказал: – Ты чтоб тоже там был, покажешь мне тихо, кого надо. Понял?

– Нет, нет, меня убьют, если увидят с тобой! – запаниковал Кукусик. – И так уже на улице ругали паскудой и наседкой!

«И правильно делали» – подумал Пилия и сказал:

– Я тебе на похороны чек опиума принесу. Хочешь?

– Конечно, как не хотеть?

– Тогда все, буду около Главпочтамта через полчаса, к трем!

Надо спуститься к майору, взять опиум для стукача.

Войдя без стука, Пилия обомлел: посреди кабинета, на четырех стульях, лежал какой‑ то гигант в лакированных сбитых штиблетах и в черном дорогом, но грязном костюме с надорванным бортом. Глаза были закрыты, он прерывисто дышал.

– Это что за чудище? – оторопел Пилия.

Майор, оторвавшись от писанины, спокойно ответил:

– А черт его знает. Сико и Нодар поймали, когда он ширялся в Круглом садике, прямо посреди Ваке. Взяли, привезли сюда. А он такой заход сделал, что глаз открыть не может. Успел сказать, что зовут Черным Гогией, и вырубился, наглец!

– Уж не спортсмен ли это бывший?.. Баскетболист?.. Не Ларик ли Хазарадзе? – Лицо гиганта показалось Пилии знакомым (когда‑ то он сам занимался спортом).

– Да ты спятил!.. Какой он тебе Ларик?.. Илларин Хазарадзе – наша гордость! Наше солнце! Наше все! Притом он сейчас майор и комендант корпуса КГБ‑ МВД. Нет, это бандюга какой‑ нибудь, игрок или альфонс...

– А, ну‑ ну... Майоры тоже ширяются...

– Нет, майоры не ширяются, – отрезал майор. – Это засранцы капитаны ширяются, у которых мозги по венам ушли.

– Да что вы говорите, батоно майор! – издевательским тоном пропел Пилия. – А подполковник Гриша Сордия, начальник Третьего отделения, который так на морфий подсел, что в сумасшедший дом угодил?.. А Мачавариани, полковник, что в ломке под памятником Ленина себе в рот выстрелил?.. А Мерабишвили, твой дружок? Всё подполковники и полковники, между прочим!

– Ладно, ладно, это больные люди... Вот, кстати, у него в карманах нашли, – указал майор на полку, где лежал допотопный десятикубовый шприц с железным поршнем, иглы и комочек бумаги, к которому Пилия начал принюхиваться.

– Не трудись. Успел все слизнуть, когда Сико увидел.

– Да, уширенный в доску!

Пилия подошел к гиганту и похлопал его по щеке. Тот отмахнулся, не открывая глаз и что‑ то бормоча.

– Кто ты? – крикнул Пилия ему в ухо.

Штиблеты сорок восьмого размера дрогнули. Гигант открыл глаза и скороговоркой спросил:

– Подмолота нету?

Майор развеселился:

– Вот наглый крокодил! У нас подмолотку просит! Ай, да зови дежурных, пусть унесут его в камеру. Отлежится – узнаем, что за птица. У него там в карманах нет ничего интересного?

Пилия полез в карман пиджака, но гигант грузно повернулся, придавив Пилии запястье.

– А! – выхватил Пилия руку. – Тяжелый бык. Поднять надо, так не обыщешь.

– Пусть дежурные...

Когда двое сержантов волоком утащили гиганта, майор уставился на Пилию:

– Чего тебе? Передумал? Пришел назад проситься?

– Дай немного опиума для стукача.

– Еще чего! Где у меня опиум? Ничего нет. Сам, небось, хочешь?

– Нет, я завязал.

– Ой‑ ой‑ ой, не смеши меня... Он завязал... Да тебя могила не исправит! – Майор скептически фыркнул, зыркнул, но дал из сейфа целлофановый треугольничек с марку:

– Смотри, не проглоти по дороге, – а на вопрос о чемодане загадочно ответил: – Процесс пошел. Скоро будут результаты. Твой буфетчик Карло уже сидит в Зугдиди.

– Может, лучше туда поехать, на месте разобраться? – предложил Пилия.

– Зачем? Там – их территория, тут – наша... Бои лучше вести на своей территории, чем на вражеской, как говорил генералиссимус Иосэб Бессарионович... Посмотрим... Может, и поеду... Как дело попросит...

Пилия отправился к Главпочтамту, припарковал машину в узкой улочке, выходящей на проспект Плеханова, вылез и стал осматривать угол, где назначено свидание. Все было чисто.

Вот появился Кукусик. Он плелся шаткой походкой, подтягивая сползающие штаны. По тому, как он сморкался в платок, подтирал слезы с глаз, шнупал носом, мелко дрожал и шатался, видно было, что он не врет – ломка трясла его.

– Что с тобой? Простудился? Грипп? – спросил Пилия, хотя хорошо знал, что с ним, но Кукусик, едва подошел к Пилии, вытянул шею и, воровато и пугливо озираясь и мешая слезы с соплями, принялся шепотом жаловаться:

– Гела, я умираю, мне плохо, я в ломке уже сколько дней... Где ты? Где Мака? Помогите!

– А чем тебе помочь?

– Лекарством – чем еще? Я не могу его найти! – панически зашептал Кукусик. – Куда я ни звоню и ни прошу взять, мне все отказывают! А я знаю, что есть, что они ширяются! Но меня не пускают, мне не дают!

«Быстро же они тебя вычислили! » – усмехнулся Пилия про себя, а его спросил:

– А что говорят – нету лекарства в городе? Почему не дают?

– Да лекарства в городе полно, просто мне не продает никто... и мои деньги брать не хотят... И так косо на меня смотрят – иди, мол, в другое место, где тебе подешевле дадут, Иуда, – плаксиво тянул Кукусик. – Это плохо, плохо! Они что‑ то узнали, что‑ то чувствуют! Вы никому ничего не говорили?

– Да ты что?.. Брось, не бойся, ничего не чувствуют, просто так... – успокоил его Пилия. – А сколько, кстати, грамм черняшки в городе стоит?

– Стольник! А если хорошая опиуха – и полтораста попросить могут!

Пилия украдкой протянул ему целлофановый треугольничек, в котором темнел опиум:

– На вот, здесь полграмма, съешь! Придешь в себя.

– Ой, спасибо, спасибо...

И Кукусик вначале слизнул опиум с целлофана, потом положил целлофан в рот и стал жевать, а потом сглотнул целиком, дергая кадыком и кудлатой головой. Закурил и немного успокоился.

– Ну что, я пошел?.. Я боюсь идти туда, да еще с тобой.

– Я буду в стороне. Ты тоже знал покойного? Сам сказал, что на похоронах все они будут кутковаться, кто там остался в твоем списке! – повысил голос Пилия. – Вот закроем список – и будешь свободен!

– Да? Обещаете? Оставите в покое? – Кукусик чесался все активней и курил, не выпуская сигареты изо рта.

– Конечно! Кому ты нужен? Для чего тебя держать? – искренне отозвался Пилия: кто нуждается в проданном стукаче, которого прямо называют Иудой?.. Топтунов и наседок – полгорода, больше, чем людей на улицах. – Где похороны?

– Внизу, около Дома бракосочетания...

– А, знаю, высотные дома с арками! Все шишки живут бывшие! А почему его отсюда выносят, а не из той норы, где вы ширялись? – спросил Пилия.

Кукусик, оживший после опиухи, охотно рассказал:

– Тут его родители. Его отец – известный художник.

Но он с ними жить не хотел, на той хате валялся...

Пилия прервал его:

– Сделаем так: подойдем осторожно, тихо, ты иди впереди, посмотри, кто там, и потом дай мне маяк. Мне нужны Ладо и Арчил Тугуши.

– Почему они?

– Потому что о них ты не дал никаких сведений... Других мы нашли по своим каналам, а об этих ничего неизвестно. Писал бы конкретно – не торчал бы сейчас тут. Сам виноват.

– Ладно, сделаю! – важно ответил осмелевший Кукусик.

Пилия достал из кармана шапочку, черные очки, так что лица было не разобрать. И они пошли в нескольких метрах друг от друга по спуску к набережной. Свернули направо, дошли до угла восьмиэтажки. Во дворе темнела толпа.

Кукусик остановился за кустом. Пилия стал из‑ за веток рассматривать людей. Седые мужские головы, женские витые прически, черные платки, бархатные накидки. Много солидной публики. Молодежь стояла в сторонке, за газонами. Там даже, кажется, кто‑ то сидел на корточках и набивал мастырку. Ну да, где быть наркоманам, как не на похоронах наркомана?..

– Если бы ты, дурак, дал их телефоны и данные, тебе бы сейчас не пришлось тут дрожать, – сказал шепотом Пилия в спину, которая содрогалась, как дрожжи.

– Нет, это лекарство заходит... Сейчас приду в себя... Что‑ то я никого там не вижу... – сказал Кукусик вполоборота.

Вдруг в этот момент мимо них прошла компания молодых людей. Кто‑ то узнал Пилию, поздоровался. И Пилия узнал его – это один из воронцовских^{^[128]} хулиганов и драчунов, которые часто попадали Пилии в руки. Таких он всегда отпускал, они были ему понятны, он сам дрался с детства.

Парни очень внимательно осмотрели Кукусика и отправились дальше. Едва они удалились. Кукусик шепотом заголосил:

– Все! Все! Мне конец! Они меня видели рядом с тобой! Они узнали меня! Конец! Эти воронцовские меня не простят!

– Почему?

Кукусик в панике поведал, что недавно майор, по наколу Кукусика, поручил своим людям арестовать парочку воронцовских наркуш, после чего содрал с них три шкуры в долларах и отпустил.

– Они меня зарежут!

«Еще бы! » – подумал Пилия и повторил в дрожащую спину:

– Сам виноват. Стой здесь, я пройдусь, посмотрю, что к чему, – вдруг решил он.

Он пристроился возле группы молодежи и стал чутко внимать. И услышал какие‑ то странные вещи: говорили, что вчера на панихиде Художнику в гроб, в карман пиджака, кто‑ то украдкой положил пузырь с раствором опиума – на том свете, мол, понадобится, а в другой карман покойному сунул шприц, который на том свете тоже необходим – как же пускать раствор без «баяна»?.. И что бы вы думали?.. Сегодня ни шприца, ни раствора в карманах покойника уже не было!..

«Да, опиум нужен на этом свете, живым не хватает! » – подумал Пилия, и мысль о чемодане опять стала скрести его скребком – как он упустил чемодан?!.

Он перешел к другому кружку. Там хипповатого вида и неряшливо одетые типы обсуждали какие‑ то свои проблемы, причем разговоры о рублях и подрамниках перемежались именами Гойи, Магритта и Хуана Миро. Это, видимо, дружки по малеванию... Где же тут могут быть те, кого искал Пилия?

Он тихо вернулся. Кукусик сидел в сторонке на скамейке, блаженно раскинувшись. По лицу его растекалась розовая истома, он активно чесался и курил.

– Эй! Держи себя в руках! На обезьянью задницу похож! – словами майора сказал ему Пилия.

– По херу мне все, до лампочки, – сказал Кукусик. – Вот уеду сегодня на море и буду там на солнце лежать!

– Куда собрался? В Абхазию? Тебе абхазы быстро устроят море.

– В Аджарию поеду, – беспечно отмахнулся Кукусик, прикуривая одну сигарету от другой и почесываясь ногами, как собака.

Вдруг он насторожился:

– Арчил пришел, Тугуши! Вон, с рукой в гипсе, челюсть подвязана. Он, говорят, тоже с Художником был, когда они сгорели.

– Да? Они сгорели? – в первый раз услышал Пилия. – Где?

– Где‑ то кололись, ацетон разлился – и все... Вот этот – Тугуши. А рядом с ним Ладо.

Пилия вгляделся в парня. Да он же знает его!.. Это тот Ладо, который сидел с ним в машине, а потом в закусочной, когда их обворовали!.. Да, был на заднем сиденье, и они вместе обедали в тот злосчастный день!.. Надо с ними поговорить. Пилия прошел сквозь людей и негромко обратился:

– Эй, браток! Как поживаешь?

Ладо узнал Пилию, удивленно ответил:

– А, ты!.. Да ничего.

– Что, знал покойного? – спросил Пилия.

– Да, вместе еще в детский сад ходили, на немецкий, к танте Нине.

– Понятно. А так все в порядке?

– Как будто бы. Интересно, не нашли этих сук‑ воров, которые украли наши вещи? – спросил, в свою очередь, Ладо, вспоминая, с каким остервенением Пилия метался тогда на шоссе.

– А! – Пилия скорчил рожу. – Где их найдешь?.. Да ладно, черт с ним, забудь... у меня там ерунда лежала, пара трусов и маек... Просто дело принципа! А у тебя что‑ нибудь ценное было?

– Нет, что могло быть? Я нищий...

– А вы вообще каким образом в Сочи оказались? – по привычке поинтересовался Пилия.

Ладо замялся:

– Да... У Анзора там дела были, он предложил съездить. .. В ресторане посидим, девочек пощупаем...

– Ну и как, пощупали?

‑ Да... Русские девочки были... Лица у них, правда, простые, но фигурки отличные...

– Лица у наших лучше, это так, – ответил Пилия. – Но с нашими лучше не связываться, им палец в рот не клади... А кто рядом с тобой? Познакомь!..

Тугуши во время их разговора стоял, как мышка, не решаясь уйти и не понимая, что это за тип и чего ему надо.

– Это инструктор, Арчил Тугуши. В горкоме комсомола работает.

– Арчил! – подтвердил Тугуши высоким от волнения голосом, с трудом приоткрывая вывихнутую челюсть и инстинктивно ворочая пальцами правой руки в гипсе, которую он не мог подать для знакомства.

– Что с тобой? В аварию попал?

– Можно так сказать. В аварию.

– Что с вами происходит? Художник тоже, говорят, как‑ то странно скончался... Пожар, что ли? – Пилия мотнул головой в сторону подъезда, откуда начали выходить люди, а новых не пускали, что означало скорый вынос тела.

Тугуши вяло согласился:

– Да, где‑ то пожар был... и он как‑ то там оказался...

– Где‑ то, кто‑ то, что‑ то, когда‑ то... Если где‑ то у кого‑ то совесть нечиста, как поется в песне... – засмеялся Пилия (он решил этих двоих оставить в покое – зачем они ему? Одного он знает, другой – калека, своего горя хватает). – Ничего, наука для вас. В следующий раз будете огнеупорные жилеты надевать перед ширкой.

Ладо укромно промолчал, а Тугуши застыл с приоткрытой челюстью – до него вдруг дошло, что это милиция!.. Ах, не хотел он идти на похороны, не хотел!...

Со стороны подъезда раздались причитания. Понесли цветы. Все это означало, что сейчас настанет минута мрачной тишины, три мрачных удара о притолоку, а потом будет вынесен гроб.

Пилия, привыкший время от времени, как автомат, оглядывать окрестность, заметил, что группа воронцовских парней, которые раньше проходили мимо него, обступили теперь скамейку, где сидел Кукусик. Почуяв неладное, Пилия бросил Ладо и Тугуши:

– Ну, ладно, ребята, мне пора! До встречи! – и поспешил к скамейке.

В это время толпа стала раздвигаться вширь, делиться, давая места процессии: мужчины на руках выносили из подъезда гроб. Плач усилился. Виляя среди толпы и застревая, Пилия кое‑ как пробрался к скамейке. И увидел, что парней нет, а Кукусик – полулежа, весь в крови – корчится и икает на скамейке.

Несколько разрезов на рубашке. Лицо Кукусика тоже изрезано, но под кровью не видно, насколько сильно. Он охал, хватаясь руками справа за живот, где темнело бурое пятно. Не приближаясь, Пилия сказал:

– Сиди! «Скорую» вызову! – постучал в окно первого этажа и попросил пожилую женщину вызвать «скорую»: – Вон там, на скамейке, парня ранили!

– Да, да, вижу! – захлопотала женщина.

– Покажете врачам! – приказал ей, а сам, не возвращаясь к скамейке, сдернув шапочку и очки, поспешил в сторону набережной, обогнул Дом бракосочетания и бегом поднялся к Главпочтамту.

В голове был хаос. Кукусика порезали, хорошо, если не убили... Мака в больнице... Портфель с деньгами и сумка с бирюльками в квартире у Маки... Надо что‑ то предпринимать, чтобы не потерять и последнего...

«Жестко поступили с Кукусиком! – выруливая, думал он. – Высчитали! Жестко! Он сам говорил, что никто ему не хочет брать лекарства, все отказывают и гонят, Иудой зовут... Иуде – иудина судьба... Пронюхали быстро! Хотя сделать это было не очень трудно: надо только связать между собой факты. А, черт с ним! Выкарабкается!.. Не я же его порезал! Его порезала его жизнь, его слабости, ничтожность! » – продолжал рассуждать Пилия, но одернул себя: какой ни есть, а человек, и вреда от него – как от мухи, не в пример многим другим волкам. Жрет, как травоядное, свой кокнар и молчит. Нет кокнара – мычит. А эти все, остальные?.. Эти... И он в том числе... Эти, те... Уже не поймешь, где кто... Скоро те станут этими, а эти – теми... Может, прав майор, идут новые времена, когда все смешается, и не следует спешить уходить из милиции?.. И скоро придет время, когда милиция будет править?.. Было же так при Сталине, Иосэбе Бессарионовиче, как говорит боров? Органы правили, и порядок был?..

Под утро Нугзару приснился огромный, во всю стену, отпечаток пальца: черные бороздки дышали, сминались, как пластилиновые; завитки корчили рожи, пульсировали. Отпечаток то увеличивался, то сжимался в точку‑ муху, от которой не избавиться. Нугзар во сне пытался закрыть глаза, но зловещий знак терзал полусонный мозг до тех пор, пока в дверь кто‑ то панически не задубасил.

Нугзар вскочил, с финкой в руке подошел к двери. В «глазке» переминались Васятка и Юраш.

– Где Сатана? – открывая, спросил Нугзар.

– Зажопили були^{^[129]}, – выпучившись на нож, зачастил Васятка, квадратный Юраш в спортивной пижаме жался к стенке, тоже с опаской косясь на нож.

– Какие були? Говори по‑ человечески! – повысил голос Нугзар, которому и раньше действовал на нервы их птичий язык.

– Полиция поймала, – перевел Васятка, обходя нож и проскальзывая в комнату. Юраш попер за ним.

– А вы почему на свободе? – не идя за ними и не закрывая двери, словно не веря, что Сатаны нет, или готовясь их выгнать, спросил Нугзар.

– Мы увидели булей, кричим ему: «Цурюк^{^[130]}, цурюк! » – а он прет, как танк, вперед... Мы – деру, а его повязали...

«А ведь это я послал его на такое тухлое дело, я!.. Сам не проверил, не пошел, а его послал... И даже о двадцати пяти тысячах думал!... Какой ты после этого вор!.. » – выругал себя Нугзар и раздраженно спросил:

– А что такое «цурюк»?

– Ну, это... как его... Вертайся, значить, ни‑ ни... тудым‑ сюдым...

– Назад, что ли? Что, своего языка не знаете? – Нугзар стал колюч.

– Ну да, назад... Мы ему – назад, а он – вперед... Фашистов на него штук пять кинулось...

– В каксах, как на войне, ебаный кебан, – добавил Юраш, виновато укладывая кулаки на стол.

– Говори по порядку, – Нугзар убито пустился на стул.

Выяснилось, что вначале все шло хорошо: они засели у Юраша, играли в карты, пару раз выезжали смотреть к автохаусу, что да как, оставили Юраша следить, когда хабалда Андреас уходит и приходит – словом, делали так, как говорил Сатана.

– Он, видать, не в первый маль это делает – все приготовил, липкую ленту толстую, нож кухонный, херинга^{^[131]}велел купить... Как в кино, говорит, сделаем захе^{^[132]}.

– Закуток в ванной отгородили, куда Андреаса дожить, – напомнил Юраш.

«Ванные он любит», – невесело отметил Нугзар, у которого свербило: за вчера и сегодня он потерял двух близких людей, одного – навсегда, другого – явно надолго, если в ход пошли скотч и селедка...

– Я хотел к Андреасу идти, грозить, чтоб гельд давал. Но Сатана не пустил: он, говорит, тут же настучит. А я пошел...

– Почему? – сдвинул брови Нугзар. – Он ведь тебе сказал не ходить?

– Ну... – замялся Васятка, опустив глаза (Юраш тоже отвел взгляд). – Я к нему и так часто заходил, то по‑ хорошему просил, то по‑ плохому лаял... Думал, даст... Смотри, говорю, швайн поганый, ежели не отдашь фатеру долг – плохо будет!.. А он мне: «Шел бы ты на хер, сопляк! » Ну, гляди, говорю, кто там первый окажется. Он – в стол, за револьвером, газ‑ пистоле. Газ, говорю, себе в арш засунь, понял‑ нет? А он – иди, пока жив.

Из своей комнаты на шум вылез Норби, худ, небрит, всклокочен, стал шарить взглядом по столу. Нугзар шикнул на него:

– Нет ничего, утро, рано, иди к себе!

Не здороваясь с парнями и что‑ то бурча, Норби убрался на кухню, начал там скрипеть дверцами шкафа.

– Не надо было заходить. Тебе ведь Сатана сказал... Тут главное неожиданность, внезапность...

– Ну еб же еб, – печально подтвердил Васятка, а Юраш переспросил:

– Впезан... ость? Чего такое?

Ему не ответили. Васятка еще ниже опустил голову:

– Да я думал – он по‑ хорошему отдаст, без крови...

И рассказал дальше, как пошли на дело. Дождались, когда Андреас на перерыв к своей тачке пойдет. Сатана дал ему сзади по затылку. Подогнали машину, затащили в салон – и ходу. По дороге он очнулся, так Сатана добавил пару раз, «аж челюсть скрыпнул». Так, вырубленного, довезли до Юраша, а потом кровь с поганой морды утерли, взяли с двух сторон, как пьяного, и проволокли по двору до квартиры.

– Одна бабка даже клацнула: вот пьянцы, с утра жрут... – добавил Юраш. – Там русская гетта, одне русаки живут... Бабки день‑ ночь во дворе гомозят, следят, кто кого за сиську лапнул...

– В такое место везти тоже не годится, – вздохнул Нугзар (будь он там, не допустил бы такого балагана).

– А куда ж его? Не к тебе ли в Амстик? – поднял глаза Васятка. – Сатана предлагал в вальде^{^[133]} спрятать, да тут вальды такие, что лесники и бегуны постоянно туда‑ сюда снуют, как крысы... Турист ходит. Немцы же вандерн^{^[134]} любят больше всего...

– Ага, сосиськами не корми, дай повандеровать, – подтвердил Юраш. – Сколько раз тут в лес ходил с ними, на горы сразу лезут... давай, кричат, на тот берг^{^[135]} взберемся и там выпьем. А хули на туда переть, когда и внизу выпить ништяк?

Нугзар прервал его:

– Дальше что было?

Васятка покрутил соломенной головой:

– Ну, затащили на хату. Сатана ему глаза завязал лентой и говорит: «Когда бабки будут? Я должен с тебя полный долг получить! » Тот очнулся, что‑ то начал пыхтеть. Сатана дал ему по почкам, в ухе сигарету потушил, велел его лентой клеючей обкручивать, с ног до головы... Три мотка на него спеленали, как кокон стал...