Михаил Гиголашвили 36 страница

– Поди сюда, – велел бес и уставился в его глаза. Так и есть – внутри пса сидит какой‑ то пленный дух: выглядывает из зрачков, испуганно морщится, словно спросонья. – Придушу, если пакость. Я сильнее тебя, силища‑ ща! – на всякий случай предупредил он. – Что ты можешь?

– Я‑ во‑ жак! Все‑ мо‑ гу! При‑ ка‑ жу – испугают‑ искусают‑ передушат‑ загрызут, – начал хорохориться Тумбал. – Свистнуть‑ бешеного‑ кобелину, он‑ зараз‑ враз‑ раз...

– А хорошее ты можешь? – перебил бес, вспоминая о своих битых боках.

– Какое‑ такое‑ хорошее? – удивленно бреханул Тумбал. – Что‑ при‑ кажут – то‑ хо‑ ро‑ шее. Нам, со‑ ба‑ кам, все равно‑ одно... Служить‑ дружить‑ не‑ тужить!

– Где найти Светлого? – ощупывая обвисшее крыло, спросил бес, вспоминая сон. Может, Светлый ему поможет? Шаман во сне был с кнутом, а Светлый – с бубном, под который так хорошо танцевать... Да, Светлый поможет...

Тумбал отпрянул:

– Зачем‑ при‑ чем‑ он? – но проскулил, что Светлый живет у рыбаков и недавно спас одну знакомую сучку: та воровала кур, торговец ударил ее ножом, а Светлый сучку оживил. И кричал еще на торговца, что нельзя убивать.

Бес слушал в каком‑ то завороженном оцепенении, потом вылез из конуры и основательно встряхнулся:

– Веди!.. – а для острастки потрепал пса за холку, но черно‑ белая бестия только радостно взвизгнула.

Дорога в Рыбье место была неблизкой и шла через базар. Некоторое время Тумбал трусил возле беса, но скоро, не выдержав, начал с обочины облаивать двух слонов, тащивших на цепях связки бревен:

– Сло‑ ны! Лгу‑ ны! Си‑ пу‑ ны!

Таких живых махин бес еще не видел. Он уставился на них, мало надеясь, что вдруг один из слонов сейчас падет и оставит ему особое, молочно‑ белое, последнее дыхание, о котором когда‑ то рассказывал плешивый демон, пославший его в Индию. Но слоны брели себе дальше в своих покорно‑ мерных думах и вокруг не смотрели.

Тумбал, оберегая хозяина, яростно брехал на слонов:

– Не‑ за‑ день! He‑ тронь! Не‑ глянь!

Погонщик погрозил псу острой загогулиной и нагнулся к земле, будто за камнем, что еще больше раззадорило Тумбала, который неистово лаял, пока не смолк от возмущения при виде бродячих одичалых кошек, тихой сапой пробиравшихся к кумирне за тухлятиной и потрохами.

В Грязном углу суетились. Побросав бочки с мочой и тележки с коровьими лепешками, парии обступили своего главного. Тот говорил о том, что этот чужак, Светлый, ходит по базарам и в разговорах защищает парий и шудр, хотя все знают, что их защищать нельзя, они рождены неприкасаемыми, и с этим ничего нельзя поделать. Если он придет сюда опять – то лучше держаться от него подальше: неизвестно, что чужаку надо и кем он послан. Может быть, это брамины через него бунтуют народ?..

Бес застыл – и здесь говорят про Светлого!.. Парии препирались меж собой: одни считали, что Светлый прав и почему они должны быть хуже всех и проводить жизнь среди нечистот и мусора? Другие качали головами: так рождены, ничего нельзя изменить, будет только хуже. Вспомнили про Амдонга: этот глупый шудра наслушался Светлого, а потом, скрыв от какой‑ то женщины, кто он, жил с ней, как с женой, пока брамины не узнали об этом и не прислали за ним охранников. Говорят, что сегодня его будут судить около водокачки и наверняка приговорят к варке живьем. Вот тебе и разговоры со Светлым!.. Вот тебе и «все равны»!.. Очень опасно!..

– Да этот чужой просто не знает наших обычаев! Он уйдет, откуда пришел, а мы останемся, под их палками! – озирались по сторонам старики, знавшие жизнь. – Если он еще раз появится тут – не пускайте его, закройте ворота!

Бес и Тумбал покинули базар и начали петлять по улочкам.

Скоро дома кончились. Дорога в Рыбье место плоха – от луж и выбоин трудно идти, но крыло мешало взлететь. Пес пытался завести брехню о том, о сем, но бес был не расположен и цыкнул на пса, поджавшего хвост.

Они вышли к реке. Показались неказистые, лепленные друг на друга домишки, похожие на сараи без окон. Воздух отдавал острой рыбьей гнилью. Голые улочки криво разъезжались в стороны. Во дворах развешены рыбацкие сети, снасти, торчат удилища. Из ворот выглядывают молчаливые псы и пристально следят за ними, но не лают. Тумбал голоса тоже не подавал. Безлюдно, тихо и жарко. Пес встал за углом одного дома:

– Там. Я‑ не‑ дам! Не‑ от‑ дам! Нам‑ не‑ надо‑ там!

– Сидеть тут, молчать! – приказал бес, взобрался на забор и стал озираться.

Никого. Пусто. Во дворе навален хворост, висят сети, стоят весла, тазы, ящики. На веревках сушится мелкая рыба. На поленнице лежит недвижная кошка, охраняет рыбу. Глаза у кошки закрыты, но уши стоят торчком. По крыше не спеша топчутся соколы и голуби. Дверь дома открыта настежь.

Бес подполз к двери. Голосов не слышно. Он вполз внутрь и с робким любопытством стал озираться. Пусто. На полу навалены циновки, подушки, тряпье. Стоят две пиалы. Шахматы на доске. Капустный лист с остатками риса. Под потолком парит желтая бесшумная бабочка. На стене – войлочный ковер со странным белым кругом, в котором четыре черных топора сцеплены в зловещий крест. Такой крест бес уже видел в лавке знахаря, на стене, за богиней Свасти...

Он принюхался. Смесь человечьего пота, жареного риса, чая, пыли... Из окна тянет рыбой и пиленой древесиной. Бес обшарил взглядом углы, стены, циновки. Подобрался к шахматам. Хотел потрогать странные фигурки, как вдруг со стены послышалось угрожающее гуденье. Он уставился на черные топоры в белом круге. Показалось, что они начали медленно крутиться. Бес замотал башкой, но не смог сбросить с себя зябкого страха перед липучей опасностью. Топоры вращались все быстрее. Вертелись колесом, втягивая в свой рубленый скорый лет.

Темя у беса стало нагреваться и тяжелеть. Вдобавок где‑ то позади грозно грянули гонги, настырно заверещал бубен, бранчливо взвыла труба. Гонги били все крепче. Они словно пытались выбить напрочь из беса его сущность. Он шкурой ощутил, что если не бежать отсюда – то придет конец. Замороченно шатаясь, задом вывалился наружу, приник к стене и затих, не слыша соколов, которые клювами царапали крышу, подавая какие‑ то знаки кошке на поленнице.

Одурев от диких топоров и черного рева труб, бес не мог понять, где он и зачем здесь. Но не успел прийти в себя, как его вдруг опять неудержимо потянуло еще раз заглянуть в дом – может, Светлый все‑ таки где‑ то там, спрятался в углу?.. Бес ничего не мог с собой поделать: переполз через порог и заглянул в комнату.

Все по‑ прежнему. Топоры на месте. Только вместо бабочки две угрюмые мухи с жестким жужжанием ошалело гоняются друг за дружкой. Да исчез капустный лист с рисом... Кто его взял?.. Значит, кто‑ то тут сейчас был?.. Эти злобные мухи и пропажа капустного листа так испугали беса, что он кинулся вон, кубарем по двору, через забор и – к углу, где ждал Тумбал.

– Что‑ там, кто‑ там? Ни‑ ко‑ му‑ не‑ дам! – гавкал Тумбал, едва поспевая за новым хозяином, который, как оглашенный, гнал по слободе, не в силах отвечать и понимать.

Он то бежал, то низко летел над дорогой, распугивая мошкару и мелких летучих духов. Неизвестная сила тянула его в город, на базар. Он должен вовремя поспеть туда, сам не зная куда, делать то, сам не ведая что. На подходах к водокачке бес услышал топот, шум и крики и едва успел увернуться от бегущих врассыпную людей. Что такое?.. Лотки перевернуты. Овощи и фрукты затоптаны. Утки разбежалась из сломанных клеток. Под вопли торговок и паническое кряканье птицы он стал возбужденно всматриваться.

Оказалось, базарный люд бежал от лежащего на боку громадного дымящегося чана. От разлитого по земле кипятка шел густой розоватый пар и летели желто‑ алые искры. Костер плевался золой. С треском лопались камни, с которых упал чан. Смельчаки изумленно тыкали палками в его темные от копоти бока, что‑ то лопотали, всплескивали руками, как полоумные.

Из воплей и криков можно было разобрать, что во время казни случилось чудо: когда шудру Амдонга палачи посадили в чан с водой, развели костер и вода уже почти бурлила, а шудра стал багровым, как старая кровь, вдруг явился Светлый и начал препираться с судьями: кричал, что если и дальше жить, как раньше – око за око, зуб за зуб – то скоро все будут слепы и беззубы, что шудры и парии – такие же люди, как остальные, и могут любить кого угодно, и вообще не дело людей судить других, а помогать и прощать. Брамины погнали его, но Светлый уставился взглядом на чан и вдруг закричал что‑ то громкое, страшное, даже свирепое, вроде: «Аллелу! Аллелу! » – отчего чан сам собой соскочил с камней и рухнул набок. Кипяток потек по земле, голый связанный Амдонг вывалился. Светлый схватил его и провалился сквозь землю. А брамины попадали, как от солнечного удара, и теперь охрана хлопочет вокруг них.

«Светлый! » – в первый раз услышал бес внутри себя, а не снаружи.

Его вдруг дико потянуло к чану. Он воровато заглянул в темный зев, вполз внутрь. Горячий пар обволакивал, манил. Бес принялся биться о горячие гулкие стенки, постанывая от острого счастья. Крылья распрямились, стали упругими, хвост торчком, бес крепнул, твердел и наливался силой.

Потом он выполз наружу и стал взахлеб лизать влажную парную землю, кататься в горячей влаге. Ему казалось, что он раздается вширь, а новая мощь тянет царапаться, выть и вопить.

Люди, видя, что вода в луже вдруг опять странно забурлила, шарахнулись прочь. Тумбал в панике метался, скуля, не решаясь прыгнуть в воду и не понимая, что случилось с его новым хозяином».

Закончив чтение, они некоторое время сидели молча. Ната складывала листы. По чердаку время от времени просвистывал сквозняк, улетал в люк, хлопал где‑ то внизу дверью парадного. Кто‑ то гулко разговаривал в подъезде. Какие‑ то голоса. Не монтеры ли идут на крышу?

– Давай пойдем в кино, – неожиданно предложила Ната.

– Правда? – Гоглик обомлел от счастья: в кино! С ней! Там можно тайком прижаться плечом к ее плечу! Или нечаянно взять за руку! Или даже тронуть коленкой ее ногу! Если хватит смелости, конечно... – На какой сеанс?

– Да хоть сейчас! Только домой зайду, портфель брошу.

Когда они спускались по чердачной лестнице, он задал давно назревший вопрос:

– Как ты думаешь, когда все эти ужасы происходили? Ну, про беса?

– Очень давно. Шаманы молятся солнцу, ветру, воде. Давно.

– Моя бабушка тоже молится. – Мальчик был не очень силен по этой части.

– И моя мама молится. И папа. Но не воде и ветру, а Христу. И крестятся постоянно, свечки зажигают! – добавила Ната (и прикусила язык, вспомнив приказ матери не болтать о том, что происходит в семье).

– Папа на солнце любит смотреть, – вспомнил Гоглик. – Сидит и смотрит иногда часами в открытое окно.

– Солнце и есть Христос, – сказала Ната.

– Как это? Христоса же убили? На кресте? – удивился мальчик.

– Сказки! Христос живет на солнце, где же еще? Это он светит... – была твердо убеждена девочка.

– А гроза, молния, холод, дождь, вулкан? Тоже Христос? – возразил Гоглик.

– Нет, это природа, – твердо ответила Ната. – Плохое – это природа, а хорошее – это Христос. Бабушка говорит, что Христос – это любовь...

– А что это – любовь? – спросил с неподдельным интересом Гоглик.

– Да это вот так, как у нас, – вдруг шаловливо шепнула она и скрылась за своей дверью, оставив Гоглика в изумлении стоять перед пыльным дерматином.

Пилия ехал в милицию из больницы, куда «скорая» отвезла Маку. По пути он качал головой, приговаривая:

– Как по‑ идиотски все! По‑ дурацки! Моя вина! По‑ глупому вышло! Ведь что получилось?.. Этому бандюге Сатане Пилия сказал в подвале, что вот, мы открываем тебе наручники, но ты пока иди между нами тихо‑ спокойно, будто ты скован, а когда будем проходить дежурку, где дверь на улицу, то ты дай нам наручниками по спине и беги!.. Сатана хмыкал и кивал, потом, покосившись на пистолет за пазухой у Пилии, спросил: «Убить хотите при побеге? » – «Избавиться от тебя хотим. Чтоб ты в Тбилиси не появлялся! Ни ты, ни Нугзар! Бегите в Москву, Ростов, Амстердам, но чтоб вашего духу тут не было! »

Так и сделали: повели Сатану под руки, Пилия – справа, а Мака – слева. В дежурке в это обеденное время никого не было, за окошком дремал дежурный после тридцати хин‑ кали и двух кебабов. Приемная пуста. Сатана шел молча, а когда они подтолкнули его, шепнув: «Беги! » – с размаху огрел наручниками Пилию, заехал по голове Маке и был в один прыжок за дверью. Мака упал. Пилия выстрелил в дверь, дежурный обалдело присел за стойкой.

«Кто дал задержанному булавку? Как он открыл наручники?! » – завопил Пилия, пряча пистолет и кидаясь к Маке, который, сидя на полу, держался за голову: кровь заливала лицо. «Скорую! » – крикнул он дежурному и зажал рану платком. Наручниками был задел угол глазной впадины и часть скулы, кожа лопнула, Мака стонал. «Ничего, ничего... Ты видишь? » – отирая быстрые змейки крови, спрашивал Пилия. «Вижу, вижу... » – эхом шептал Мака: розовая пена пузырилась у него на губах.

В дежурку на выстрел сбежались сотрудники. Обступили их, слушали рассказ дежурного, как бандит вдруг вырвался, хотел убить ребят, но, слава богу, ему это не удалось, Пилия выстрелил, но промахнулся, потому что капитан Макашвили упал ему прямо на руку.

Майор сел на корточки рядом с Макой (Пилия продолжал зажимать рану), взял его за руку, шептал: «Ничего, все будет хорошо... Мы этого блядя поймаем, я его лично застрелю... » – и с корточек стал диктовать дежурному данные на всесоюзный розыск Доборджгинадзе, особо опасного рецидивиста, передать по постам, он потом оформит. Гладил Маку по руке, приговаривая: «Хорошо, что не убил тебя этот бандит... Ничего... Гела, езжай с ним в больницу... Как случилось? » Пилия виновато тер нывшее от удара плечо: «Надели браслеты, повели на выход, а он, видно, булавку имел, открыл по дороге, и вот... » – «А кто ему булавку дал? Где твои дурацкие глаза были? В заднице? – раскричался майор на дежурного. – Откуда у разбойника оказалась булавка? Приходил сюда кто‑ нибудь ночью? » – «Не знаю, господин майор, я тут с утра сижу, а они там, внизу... » – канючил дежурный, со страхом наблюдая за майором из‑ за стойки. «Под трибунал пойдешь, болван! » Дежурный побелел: если докажут, что была булавка, могут и под трибунал отдать...

Приехала «скорая». Пилия, обругав их «скорой смертельной помощью», полез за носилками и врачами в кузов, но врачи выгнали его, он сел в свою машину и поехал за «скорой». В больнице он сразу нашел главврача и приказал ему дать пострадавшему одиночную палату и все прочее. Главврач подобострастно кивал и кланялся: «Будет сделано все возможное! А как же! Понимаем! »

Маку отвезли в операционную. Пилия сидел в белом коридоре и наблюдал за переругиванием двух больных с повязками на головах.

«А если бы у меня не было корочки, то черта с два врач так сговорчиво бы егозил... Может, и прав майор – без погон и оружия будет очень, очень трудно? Да, наверняка... »– думалось Пилии, а в мыслях против воли опять вдруг замаячил украденный чемодан. С каждым днем шансов найти его становилось все меньше. Да никто и не искал.

«Не лучше ли поделиться информацией с майором, взять его в половинную долю? Помоги найти чемодан, и поделим по‑ братски? » И тут же пришел на ум старый анекдот, как русский и грузин нашли на границе кусок золота, русский говорит: «Поделим по‑ братски! » – а грузин просит: «Дорогой, не надо по‑ братски, давай лучше по‑ честному! »

Пока он сидел около операционной, пока Маке зашивали лоб и скулу (ничего серьезного не было задето, но кожа лопнула трещиной от виска до скулы), мысль рассказать о чемодане майору не давала Пилии покоя.

«Но тогда придется вместе с ним искать этот чемодан... Значит, опять допросы, пытки, опасность... Вот с Макой что случилось!.. Чуть не погиб от ерунды... А за тридцать кило опиума борьба будет нешуточная – кто своими руками такое отдаст?.. Может, и опиума того уже нет в республике – увезли куда‑ нибудь, в Питер или Сочи, где черные ночи... »

В любом случае информацию майору стоит дать. А помогать борову или нет – это второй вопрос. Если боров найдет чемодан – что‑ нибудь да отломится оттуда Пилии... Банки с золотом и камешками – это хорошо, но их надо продавать, а деньги все время нужны... Недаром майор любил повторять: «Человек без денег – что птица без крыльев: с деньгами свободен, без денег – тускл, грязен, немощен, убог, должен всем заглядывать в глаза, всех сторониться и просить милостыню». А если у Пилии не будет ни погон, ни денег, то тогда – крышка.

«Нет, надо сделать по‑ другому, по‑ серьезному», – решил он, выходя из машины во дворе милиции.

Майор сидел у себя и изучал сводки (за годы работы он научился читать между строк и нюхом чуять те дела, которые могли принести деньги).

– А, это ты... Ну как там наша Макака? До свадьбы заживет? Шрам останется?.. Ничего, это только украшает... Шарм шрама... Знаешь, идут две блядуисточки, видят типа в шрамах, одна говорит: «Вот этот нам подойдет! » – «Нет, нам подойдет тот, кто ему эти шрамы наставил! »– отвечает вторая... Он ведь жениться собирался на этой изнасилованной анашистке. Будь братом, скажи ему, чтоб глупости не делал! Как можно жениться на пробляди, когда даже самая честная из баб – сука клейменная? Жену надо брать уродливую и покорную и держать взаперти. Ты знаешь, почему на Востоке женщина ходит в черном? Во‑ первых, она исчадие ада, это ее цвет. Во‑ вторых, она тень мужчины. В‑ третьих, в черном на солнце жарко, вот пусть и сидит дома, в прохладе, с детьми и хозяйством! Ха‑ ха‑ ха! Это мне отец Амоева рассказал. А вообще в этом мире все несправедливо...

Пилия попытался остановить его, но майор завел свою любимую «теорию несправедливости» о том, что мужчина всегда в проигрыше: в юности, когда его волнуют зрелые женщины, они недоступны для него, а он окружен соплячками и целками. А потом, когда мужчину все больше и больше начинают волновать целки‑ соплячки, то вокруг него – одно толстое, морщинистое и перезрелое бабье, а целки и соплячки опять недоступны так же, как в юности недоступны зрелые дамы.

Пилии сегодня было не до баб и целок.

– Есть разговор.

Майор переменился в лице:

– Что еще? Опять сюрпризы?

– Серьезное дело.

И Пилия рассказал ему всю свою поездку, ничего не утаивая, кроме имени Большого Чина – его тень он не хотел беспокоить.

Майор хмыкал, охал, но не перебивал, что‑ то отмечал на листке. Когда Пилия закончил, он уставился ему в лоб голубыми глазками:

– И зачем ты все мне рассказал?

– Хочу отдать тебе это дело. Раскрути его и возьми себе половину. Или две трети, как хочешь.

– Тридцать кило опиума – это не шутка. Это много бабла. Но что нам известно? Только название закусочной и данные буфетчика... – Майор поджал губы. – Этого мало. А вдруг буфетчик просто не знает?.. Хотя... Ты говоришь, что ваша машина была на вид неказиста?

– Да, старая рухлядь. Вместо парприза – целлофан, грязная, глушитель стучит...

– Значит, ты прав, грабили местные – залетные выбрали бы хорошую машину... А это сделали свои... Племянник буфетчика или сын... В общем, кто недалеко и ничем не гнушается... Говори имя буфетчика и название закусочной. У меня в Зугдиди хорошие связи...

На это Пилия и рассчитывал.

– Карло Эсакия, забегаловка «Мзиури», километрах в семидесяти от абхазской границы.

Майор записал, набрал зугдидский код... Попросил к телефону полковника Самушию и, после приветствий и дежурных вопросов о семье и здоровье, попросил его срочно арестовать и прислать в Тбилиси буфетчика.

– Да, да, подозревается в соучастии... Материалы дела подошлю попозже... Оно пока у другого следователя... Но буфетчик нужен чем скорей, тем лучше... Что?.. Ой, какая перестройка, не смеши меня!.. Сделай по старой памяти, в долгу не окажусь...

Закончив разговор, он усмехнулся:

– Перестройка, говорит, трудно стало работать... Права человека, понимаешь ли... Ради аллаха!.. Чтобы требовать прав человека, вначале надо человеком стать... А наше стадо?.. Говно, бараны. Пусть станут людьми, а пока хер им в задницу, а не права человека!.. В Москве эти суки все развалили, и тут начинается!..

– Что думаешь делать? – прервал его Пилия.

Майор пошевелил бровями, стал чертить на листе схему, в середине которой был изображен буфетчик Карло, а от него шли два уса, один тянулся к слову «воры», другой – к слову «менты».

– Надо копать по обеим линиям. Полковник Самушия его арестует и пришлет сюда. А я свяжусь по своим каналам с зугдидскими ворами... Но воров в Зугдиди сейчас больше, чем граждан. Поэтому надо сузить сегмент и выйти на самых главных, – и майор повел стрелочку от слова «воры» к слову «главные». – Их в Зугдиди четверо. А брат самого главного сейчас пошел на большой срок. За деньги я устроил его в колонию здесь, в Каспи, а не в Сибири. Можно попытаться обменять чемодан на этого сидящего брата...

– Как? На пересмотр дело послать? – не понял Пилия.

– Нет, какой там пересмотр – он пять раз судим, рецидивист почище Аль‑ Капоне... Сделать ему побег. Пусть они возьмут себе пару кило за беспокойство, а остальное вернут. Не то им несдобровать – перестреляю, как собак! – вдруг стал возбуждаться майор. – Моду взяли – приезжих грабить! Беспредел! Перестройка! Всюду беспокойство! В Абхазии – националисты, в Осетии – сепаратисты!

И майор углубился в рассуждения о том, что все беды Грузии происходят от непомерного фасона, раздутого самомнения, неумения ориентироваться в реальности, от провинциализма, мечтательности и стойкого заблуждения, что мы – лучше, умнее и благороднее всех на свете.

– Ладно, слышали... Мне пора! – встал Пилия. – Остаток списка надо подчистить.

Майор не понял:

– Какого списка? А, что Кукусик дал... – Он махнул пухлой рукой. – Плевать! Делай, что хочешь. Какой кус упустили с отцом этого Кукусика, до сих пор сердце кровью обливается... Ведь все уже было на мази: я послал Сико и Нодара, чтобы они под видом сантехников осмотрели дачу и квартиру этого цеховика. Они приехали в отделение прямо в спецодежде, обалдевшие: «Там богатства больше, чем в музее Грузии». Даже с бригадиром грузчиков договорился, что они на своих фурах подъедут и все из дачи и дома подчистую вынесут и перевезут в старый ангар, где мы раньше вещдоки и инвентарь для стрельбища прятали – ключи у меня остались. Да ты знаешь этого бригадира – это отец убийцы Амоева.

– Который никак сорок тысяч не донесет? Ты мне оттуда должен, – напомнил из принципа Пилия.

Майор скривился, полез в сейф, вынул пачки по‑ банковски запечатанных пятидесятирублевок и кинул их на стол:

– Вот десять тысяч, пока...

Пилия сунул деньги в карман куртки:

– По‑ братски поделил, ничего не скажешь... Я ему – лимонное дело, а он мне – десять тысяч...

Майор взвился:

– Да какие там лимоны‑ апельсины? Где они?! У буфетчика Карло в заднице?! До них еще, как до Луны... А вообще с этим опиумом большие дела сделать можно. Перегнать в героин. Есть умельцы. Дай им ангидрид, аммиак, ацетон, место, где шуровать, и готово, грамм – сто долларов, пожалуйте!

– И место готово – у дяди Михо в подвале, – вдруг вспомнил Пилия.

Майор недобро зыркнул на него:

– На что намекаешь?

– Ни на что, так просто...

– А... А то... – состроил гримасу майор, которому вдруг показалось, что Пилии все известно про дядю Михо: что майор решил спустить это дело на тормозах и заставить дядю Михо отдать свой дом за свою свободу, о чем уже есть с ним договоренность. Очень уж понравился майору этот добротный дом. Да и невестки старика были хороши – ядреные кобылки, не то, что эти драные городские кошки... кости с собой принесли, а мясо дома забыли... Пусть дядя Михо выберет из двух сыновей одного «вешалкой» и на него все дело повесит – а другие члены семьи ничего знать не знали.

А Пилия, проверяя карманы перед уходом, думал, что вот, всего пару дней назад, когда он потерял чемодан, ему жить не хотелось, но и умирать было жаль. А теперь и жить хочется, и умирать не к спеху. Тем более, что он твердо решил уйти из милиции и даже дал себе слово съездить в монастырь – да вот хотя бы в Давид‑ Гареджи – попытаться хоть сейчас очиститься от всего, что налипало за годы в милиции.

«Паико был мой последний грех. Теперь надо жить дальше. Отмаливать? На все воля Божья. Бог захочет – преступник убьет, не захочет – убийца промажет», – бесцельно думал Пилия, не уходя из кабинета и словно чего‑ то ожидая.

Майор тем временем порылся в своей распухшей записной книжке, набрал номер, спросил кого‑ то о зугдидских ворах и внимательно слушал, переспрашивал и сверял:

– Сколько всего братьев у Раждена?.. Два сидят, а сколько еще на свободе?.. Ого!.. Всего, значит, пять... Из них – два вора в законе, правильно я понял?.. А другая родня?.. Ясно... Это его домашний телефон?.. Что, пароль?..

Ха‑ ха‑ ха, надо же, как в кино... Маскировка... Да, структура. .. А чего еще ждать от этой сраной перестройки, когда все друг с другом пересрались и скурвились?.. Ты все в том же отделе?.. Пора бы в городской... Как там братья абхазы? Этот кусок земли потерян, я давно говорил... они всегда были предателями и выгодниками, такие уж у них душонки... Да и вы, мегрелы, не лучше! «Мы – колхи» – твердите! Вы – колхи, они – абхазы, те – осетины, один я грузин, выходит... Какие там колхи, бабушкины сказки... Ладно. Когда в Тбилиси будешь?.. Хорошо, жду.

Майор повесил трубку, насмешливо глянул на Пилию:

– А ты мегрел или тоже колх?

– Брось ты эти глупости. Я пошел, мне еще домой заскочить.

– Иди. Да, забыл спросить: как тебе в качестве верблюда, не страшно было?

– Какого верблюда?

– Ну, того, который опиум перевозит.

– А‑ а... Очень страшно. Мы – звери, Гурам... – признался Пилия.

– Они тоже звери. Все хороши. Так я оформлю тебе командировку на два года? – Майор выжидающе посмотрел на Пилию. – Это сейчас у тебя фаза такая, бизнес‑ шмизнес. А как без погон и пушки побегаешь овцой, так опять к нам запросишься.

Пилия молчал. Майор угадал его сомнения.

– Чего молчишь? Оформлять?

– Оформляй.

Майор удовлетворенно кивнул:

– Я тебя оформлю так: послан на Северный Кавказ, внедрен в группу наркодельцов.

– Пиши что хочешь. Но эти два года дай свободно жить.

– Конечно. И помогу, когда наши ребята тебя за задницу возьмут. Небезвозмездно, разумеется...

Пилия покачал головой.

– А как ты думаешь? Ты теперь переходишь в разряд жвачных, которых доят, не забывай! И фининспекция придет ларьки проверять. И участковый. И ОБХСС с ревизорами, и спецотдел со спецпропусками!.. Всем отстегивать придется, ртов много, а после перестройки еще больше станет. Так что готовься к дойке!

– Я сам кого хочешь выдою. Майор усмехнулся:

– Посмотрим.

Пилия начал нагреваться:

– Если ты на нас досье имел, то и мы о тебе кое‑ что знаем.

Майор косо взглянул на него, зловеще фыркнул:

– Тем хуже для вас, сосунков... – отчего Пилия осекся, замолк (он‑ то хорошо знал, как самопроизвольно вылетают пули при задержаниях или при «попытках побега» и как часто оружие стреляет по неосторожности именно в ту сторону, куда стрелять вроде бы не должно, и где осторожность особо необходима).

– Ладно. Шутка! – хлопнул майор по столу. – Все равно наступает бардак и кавардак, жизнь перевернется, придут новые морды... Может, и я тут сидеть уже не буду... Или в Глдани, или в бане... девки, поросята, вино, шашлыки... – И майор опять вспомнил дом дяди Михо, который скоро должен стать его поместьем. Зачем ему это опасный и гнилой город? Не лучше ли на травке парное молоко пить, хашламу есть и девок по сараям тискать? Старуху‑ жену на чердак поселить, родителей с детьми на второй этаж загнать, а на первом жить себе припеваючи! Сколько там еще осталось?

Когда Пилия ушел, майор продолжал что‑ то чертить на листе, где в центре стояло имя злополучного Карло‑ буфетчика. Тридцать кило опиума... Сумеет ли он отнять опиум у воров? Если да, то как вообще доказать ворам, что опиум – его? Они скажут: «Ничего не знаем. А если и знаем, то почему это тебя беспокоит? » Но доказывать ничего не надо. Надо прямо предложить: меняю брата Раждена на свой чемодан. Пусть себе возьмут немного, а остальное отдадут. Нет – тогда пожалеют, и крепко пожалеют! Наверное, им неизвестно, что майор имеет доступ в то спецотделение, которое занимается отстрелом воров по указанию самого главного шефа. Не захотят по‑ хорошему отдать – пристрелить парочку из окружения, живо согласятся!

А опиум можно переработать. Может быть, даже и в том подвале, о котором говорил Пилия... Кто подумает на него, майора Майсурадзе, что он под землей героин производит? Впрочем, зачем? Не надо. Мало ли других мест? Добыть бы чемодан, а там видно будет. Сколько, говорят, из тридцати кило опиума героина получится?.. Если мало – то лучше прямо в виде опиума и толкать, без всяких там тру‑ ля‑ ля... цепочки, слава богу, есть... Дай‑ то Господи, чтобы перестройка в нашу сторону пошла... Мы и продаем, мы и надзираем... А что, во всем мире не так?.. В американских фильмах видели... Но у них там еще гангстеры какие‑ то, а тут этого допустить нельзя. Зачем гангстеры, когда мы сами все можем?.. Все равно наркотики будут продавать и покупать. Так лучше мы сами будем продавать и под контролем держать, чем на борьбу с оргпреступностью кадры бросать и тылы обнажать! Вот, в Голландии торгует государство гашишем – и ничего, проценты ниже, чем у нас, и деньги в черные карманы не уходят... Не вовремя Пилия уйти собрался. Наше время начинается. Да вернется он, куда денется?.. Побегает без погон и оружия, надают ему оплеух, так и явится на брюхе, будет скулить... Интересно, когда привезут Карло из Мегрелии? Надо место найти для него в камерах... Забито все... Бати надо отпускать... Чего его дальше держать сейчас, когда Сатана сбежал и дело уходит в висяки?