Михаил Гиголашвили 33 страница

– Что же делать, это воры...

– Это люди, Мака, а потом воры или бляди... И не тебе или мне их судить. Ты в Бога веруешь? – Пилия серьезно уставился на Маку.

– Не... знаю... С первого класса говорят, что нету, – растерялся Мака, въезжая во двор своего дома и глуша мотор.

– А я верую! – воодушевился Пилия, веря сейчас сам себе. – Посмотрим, что нам Бог послал. Я домой не поеду. Есть местечко заснуть?

– Да, на диване.

Пока Мака в квартире что‑ то включал и чем‑ то щелкал, Пилия успел осмотреться: старая мебель, обшарпанные обои, вислые занавески, пыль, допотопный телевизор, потертый диван, фотография в черной рамке: бравый усатый мужчина.

Они сели за стол. Посидели, распоясались, сняли кобуры.

– Чай? – предложил Мака. – Или чачу?

– Давай чачу. И ящик тащи. Зачем ты майору это письмо показал?.. А вообще плевать... Завтра – не вчера, – у Пилии стали заплетаться мысли, когда он, выпив рюмку чачи, увидел грязный от земли ящик, который Мака поставил на расстеленную на полу газету.

Сев на корточки, он передал Пилии три трехлитровые банки с деньгами.

– Правильно. С бирюльками погоди. Сперва деньги посмотрим.

Какое‑ то время они вглядывались сквозь зеленоватое стекло в радужные пачки денег. Банки напоминали абажуры или вазы.

– Сколько в такой может быть? – спросил Пилия, цокая рюмкой по стеклу.

Мака пожал плечами:

– Смотря какими купюрами.

– Тут разные... Надо считать!

Сняли пластиковую компотную крышку, с трудом стали вываливать из банки комки и пачки денег: здесь оказались и красные банковские, запечатанные кирпичики червонцев, и стопки сиреневых четвертных, и пластинки полтинников, обернутые резинками. Пачки долларов, марок. И даже отдельные мятые трешки, пятерки, рубли...

– Видишь, сколько из женских половых органов денег вытащить можно! – усмехнулся Пилия, нюхая деньги. – Нет, это настоящие деньги, которые ходили по рукам... – Он скинул рубашку и, сразу войдя в раж, начал пересчитывать. – И ты считай... Вот тебе бумага, записывай.

Довольно долго в комнате стоял шорох купюр, плеск подливаемой чачи, щелканье зажигалки. Голова у Пилии полностью освободилась от скользких мыслей о чемодане, Большом Чине, опиуме, завтрашнем дне... Наоборот, по мере пересчета денег, завтра казалось все прекрасней.

– 128 359 рублей... И долларов 10 300, – закончил Пилия первым счет, записал сумму и с любовью стал разглаживать разноцветные стопки.

– У меня примерно столько же...

– Не примерно, а точно надо знать, – наставительно сказал Пилия, закуривая и наливая чачу. – Мы ведь их в банк сдадим – не держать же дома паленые бабки и валюту! Вдруг где‑ то номера купюр отмечены? Ничего об этом майор не говорил?.. Нет, дома держать не надо. Есть один педик в моей сберкассе, я его как‑ то от фининспекции отмазал, с тех пор все делает, что прикажу. Деньги поделим, счета откроем и на них положим. С такими бабками можно дело начать и из ментовки уйти. Давай вместе что‑ нибудь запузырим, а, Мака? Связи есть, руки‑ ноги на месте, оружием пользоваться умеем – чего еще?

– Давай. – Мака тоже досчитал и расправил свои стопки. – Вот. 135 567. И бундесмарок еще на восемь с чем‑ то тысяч... Будем дальше считать?

– А как же?.. В этих банках мама тебе потом компоты закрутит... Будешь пить и жизни радоваться. Лафа! Никаких майоров, планерок, убийц, потаскух, наркуш...

А пачки надо теперь аккуратно сложить куда‑ нибудь. Есть портфель?

Мака, пошарив в другой комнате, принес свой школьный портфель, сложил в него посчитанное. Откупорил вторую банку, вывалил деньги на стол.

Опять в комнате наступило молчание, и шуршанье рук, шелест и вздохи бумаги, шорох купюр, и потом – лепет губ, произносящих цифры.

– Есть считалка? Машинка?

Мака нашел и машинку.

– Досчитаем – внесем, – не прерывая счета и не поднимая глаз, сказал Пилия.

– Уже пальцы болят считать.

– Лучше от денег чтоб болели, чем от работы или мук. – И Пилия опять ощутил ожог и вспомнил крысиную мордочку алчного до пыток прыщавого узбека, но ничего, конечно, об этом Маке не сказал, только ощупал рукой через штаны рану от лома. – Добавим по пятьдесят граммов?

– Музыку не включить? – предложил Мака, разливая.

– Музыку? Может, еще балет станцуем? Хотя почему бы нет? Что за музыка у тебя? Небось, зурна‑ дудуки? – оторвался Пилия от счета, чтобы выпить очередные «сто грамм за прекрасных дам» и вспомнить какие‑ то стишки, которые часто напевал майор. – «Сколько стоит банан? Пять су, мадам. Откуда вам знать, что я мадам? По тому, как вы держите банан! »

– Всякое есть. И классика. Моцарт.

– Моцарт? – развеселился Пилия. – Отлично! Знаешь про Моцарта анекдот? Мужик каждый день приходит домой с работы усталый, требует у жены борща и в койку. Жена в местком пожаловалась – заебал, дескать. Ей советуют: «А вы с ним о высоком поговорите, о Моцарте, например». Жена мужу все передала, сидит, ждет. Вот мужик приходит: «Моцарта читала? Нет? Ну, тогда в койку! » Хе‑ хе‑ хе... Ставь Моцарта! Почитаем!

Под волшебную флейту досчитали вторую банку, пощелкали на машинке. Само собой возник разговор, что можно с этими деньгами сделать: в банк положить – ясно, а потом?..

– Суп с котом. Что люди делают? – риторически спросил Пилия. – Находят верную кормушку, покупают долю. Или открывают свое дело. Автосервис, например, или магазин, кооператив, ресторан. Да что угодно! Пер‑ ре‑ строй‑ ка!

– Самое верное – ларьки на вокзале купить, – вспомнил Мака родные места. – Я там всех знаю. Ларек в день много приносит! До пяти тысяч бывает.

– Ни фига себе! – пьяно удивился Пилия. – Давай третью считать. И по пятьдесят граммов не забывать.

Мака переложил посчитанное в разбухший портфель:

– Еще одна вряд ли в него пойдет.

– Засунем! Для денег место найдется, куда положить. И вложить.

Как ни странно, счет третьей банки пошел быстрее. Хоть усталые пальцы и заплетались в купюрах, но в голове ясно щелкал счетчик: трешки – сюда, червонцы – туда. Пачки полтинников. Зеленые бархатистые стольники. Красно‑ стыдливые червонцы.

Закончив, отвалились от стола. Всего оказалось под миллион без хвостика.

– И это только деньги, – словно очнулся Пилия. – А вот еще! – он кивнул на ящик. – Вдруг там в тысячу раз больше?

Он придвинулся на стуле к открытому ящику и взял одну банку. Мака – другую. Они смотрели на стекло, за которым переливались камни и блестело золото.

– Может, так и поделим? – сказал Мака. – Эта – мне, а эта – тебе?

Пилия поставил банку на стол, не откупоривая крышки, прихлопнул по ней ладонью:

– Можно и так. Но зачем? Все равно нам эти бирюльки и брошки не нужны. Зачем вещи с трупа? И тебе, и мне их надо продавать. Нет, давай откупоривай, высыпай все вместе!

И они разом открыли банки и высыпали содержимое, которое с легким треском и мелким звоном посыпалось на зеленую скатерть.

Не касаясь сверкающей кучи, они стали ее разглядывать. Потом Пилия начал осторожно ворошить ее. Тут были кольца, цепи с кулонами, браслеты с камнями, серьги с бриллиантами, золотые безделушки...

– Неужели все это настоящее? – не верил Мака своим глазам.

– Ну, а что, будет он бижутерию собирать и хранить? – по‑ бычьи уставился на него Пилия. – Он всю жизнь в городе лучшим гинекологом был, все к нему ходили... Знаешь что?.. Мы все равно в этом мало смыслим. Давай с утра свезем все к ювелиру. Есть один старый иудей. А там видно будет. Можно и оптом сдать.

– Не жаль? – спросил Мака.

– Жаль. Но ты же говорил, что вдова Баташвили дала ориентировки на вещи! Так? Значит, могут всплыть... Нет, опасно. Зачем? Вывезем куда‑ нибудь, в Москву или в Киев, там сдадим не торопясь, по одной‑ две вещи. – Пилия налил, выпил, закурил. – В общем, сперва узнать, все ли настоящее и какая у них цена, а потом решим. Будь другом, выключи это пиликанье, на мозги капает! – указал он на проигрыватель.

Моцарт пристыжено смолк.

– Можно, я одну вещицу для дамы возьму? – попросил Мака.

– О чем речь... Бери. И я одну возьму, – вспомнил Пилия вначале о любовнице, а потом о жене. – Нет, две. И ты две прихвати, одну маме отдашь...

Они порылись в драгоценностях. Мака выбрал браслет с остроугольным смарагдом и золотую цепь с кулоном‑ сердечком. Пилия – бриллиантовую брошь и кольцо с топазом.

– Наверняка во время войны скупал, тогда эти вещи на хлеб меняли... – вертя перед глазами кольцо, предположил Пилия.

Мака вперил один глаз в браслет:

– А этот на индийский похож... Такие в сувенирных есть, по двадцать рублей.

– Да ну, не может быть. Посмотри на свет!

Камень отливал достойным глубоким зеленым, остроугольные грани блистали. Поковырявшись в куче, коллеги решили разложить вещи: цепочка – к цепочкам, кольцо – к кольцам. Получилось несколько горок.

– У тебя есть пакеты?

– Где‑ то были для вещдоков...

Мака пошарил в коридоре и вернулся с пакетами. Каждую горку они поместили в отдельный.

– Вот, сами на себя вещдоки собираем, – развеселился Пилия, насвистывая «Сулико». – Давай еще какую‑ нибудь сумку, в портфель это все не полезет. Да и не надо с деньгами вместе держать. Мешок давай!

– Бумажный, с Дезертирки, подойдет?

– Все равно. Было бы что класть, а куда – найдем. Как говорит майор, была бы вагина, а пенис найдется.

Они сложили пакеты в сумку и поставили ее рядом с портфелем.

– Так. Это что еще там?

В ящике оставалась книга. На обложке стояло «Стефан Цвейг».

– Цвейг под Моцарта хорошо идет.

– Я в детстве читал, сплошь про баб, – сказал Мака.

– Про кого же еще? Все вокруг них крутится.

Но это оказалась не книга, а макет, набитый ломкими от старости купюрами. Крошившимися, как табачный лист.

– Вот сука‑ гинеколог, пиздовый мастер! Столько бабок имел, что они гнили у него. Знаешь что? Дай‑ ка хлебный нож!

– Зачем?

– Надо.

Пилия взял принесенный нож, закрыл макет, примерился и разрезал плотный картон надвое. Одну половину протянул Маке, другую взял себе.

– На память. От них уже пользы нет. Никакой банк не примет.

– Еще как примет! – Мака осторожно открыл свой обрубок, извлек купюру, на которой можно было прочесть номер и серию.

– Как хочешь. Я с этим возиться не хочу. На, и это возьми, мне не надо! – в порыве доброты отдал Пилия свой обрубок Маке, вспомнив опять, что Мака недавно спас ему жизнь. Полез в портфель, взял, сколько смог захватить рукой, и кинул деньги на стол. – Это тоже тебе... квартальная премия...

– За что? – удивленно посмотрел на него Мака.

– За все, – не стал Пилия вдаваться в подробности. – У тебя же долг был карточный?

– Да, есть, – сник Мака. – Но я с тех пор не играю.

– Вот, отдай и не играй больше! Брось все! Бог дал деньги. Откроем дело, будем сидеть тихо‑ спокойно, жить и давать жить другим. Пусть каждый за своей блядью‑ теткой следит, как любит повторять майор! – воодушевился Пилия.

– Я игру брошу, а ты – морфий.

– А я и хочу бросить! – признался Пилия. – Мне надоело. Честно. Я ведь раньше ничего не делал, до двадцати лет даже не курил, боксом занимался. Начал только, чтобы узнать, что это такое. Ну и узнал... Да... Сейчас заход не помешал бы... А зачем этот урод Кукусик приходил? Не для того же, чтобы мой кодеин сожрать?

– Приходил сказать, что умер Художник. И он, Кукусик, думает, что все, кто там еще в списке остался, придут на похороны, где их можно будет всех оптом взять.

Пусть мой враг на похоронах людей ловит! Плевать на список и на всю ментовку! Я уйду в отставку. А то дождемся, что пристрелят где‑ нибудь как собак – и все. Как тогда в Кахетии, где ты мне жизнь спас... У меня уже и так кое‑ что прикоплено, а этого, – Пилия кивнул на портфель и сумку, – хватит с лихвой, чтобы открыть пару кооперативов или дом купить, переделать под ресторан и гостиницу. А, Мака? Станем мы богаты?

– Станем, Гела, – преданно посмотрел на партнера Мака, крутя на пальце цепь с кулоном и любуясь деньгами, которые отвалил ему Пилия из общей суммы. Да, можно теперь с долгом рассчитаться и о женитьбе подумать. Нана...

А Пилия продолжал:

– Все. У нас есть деньги. Можем уйти из ментовки.

Уйти в бизнес. Да, там тоже грязь, но не такая, как у нас.

После нашей работы ничего не страшно, и всякая кровь покажется водой... И не нужен нам никакой Сатана. Его лучше всего нам выпустить – пусть бежит, побег. Зачем он нужен? Вдруг бандюга о банках проболтается? Майор кого хочешь расколет. Нужно нам на свои задницы приключений искать? И что у бандюги на уме? А если решит в сговор с майором войти? «Они все наворованное взяли, а вы меня выпустите за эту информацию»... Вряд ли, конечно, а вдруг? Надо нам это?

Мака согласно кивнул, убирая деньги со стола и складывая их в стопку на телевизоре:

– Да, пусть лучше бежит... Но знаешь, майор нас просто так может не отпустить. У него папки на нас лежат. Давай сделаем это проклятое дело, которое он задумал, а то он не отвяжется. Да и денег там будет много, обещает. Богача ограбить – не большой грех. Он еще себе наживет. А нам жить дальше. Так он оставит нас в покое.

– Нет, – отрезал Пилия. – Я ничего делать не буду. Мне этого хватит. И тебе не советую в Робин Гуда играть.

Тут опять появилась мысль о чемодане: а что, если рассказать о нем майору?.. Раскрутить с ним вместе это дело, а потом уйти в отставку?.. Вдвоем будет куда легче сделать, у майора связи во всех концах...

Но что‑ то больно дернуло его за кадык: нет, решено. Не потерять бы того, что есть: с неба упало, из земли вылезло, прямо в руки. Кто же, если не Бог, дал это? Черт?.. Сатана?.. Называй как хочешь, но знак есть знак, и не надо хамить ни Богу, ни черту, знать свое место и держать слово. Хотя бы то, которое даешь сам себе. Другим ври сколько угодно, но себе – не смей, только так будешь жив и здоров. Себе врать – могилу рыть. Где начала и концы лжи – не уловить...

Мака, видя, что Пилия задремывает, сказал:

– Я тебе тут постелю.

– Ага, – зевая, ответил Пилия. – Я с боровом поговорю серьезно. Ты, в принципе, можешь и не уходить. Служи ему дальше, а мне не под силу. Да и времена меняются, куда эта перестройка заедет – неизвестно. А для кого ты подарок взял?

– Для той, что в деле Бати. Пилия удивился:

– Изнасилованная, что ли? Ты даешь... Мало ей было?

– Нравится. Жениться хочу.

– Надо ли? – с сомнением покачал головой Пилия, на что Мака ответил:

– С каждой может случиться...

– Не скажи... Ну да ладно. Когда свадьба?

– Какая там свадьба!.. Мы с ней и не встречались даже... Хочу ей помочь, из дела Бати вытащить. Красивая!

– Как же ты изнасилованную вытащишь из дела об изнасиловании? – опять удивился Пилия. – Тогда и дела никакого не будет... Что за Бати числится реально? Накол на грабеж? Больше трех не дадут. А за изнасилование – до пятнадцати тянет. Значит, надо майору сказать, чтобы вообще дело Бати закрыл.

– А я о чем говорю? – посветлел Мака. – Он и так хотел с Бати деньги взять. Пусть берет и закрывает. Скажи борову, прошу! Ты его лучше знаешь!

– А сколько открытых дел у майора? – спросил Пилия.

– Список морфинистов. Дело Бати. Дело гинеколога... Еще что‑ то... Ну, и разрабатывает этого цеховика, Элизбара Кукушвили, отца Кукусика...

– Да майор – главный бандит! – закипятился Пилия. – На нас компромат собирает! Пусть на себя соберет!

Мака пошатался вокруг стола:

– А вдруг, если поможем ему украсть цеховика, он оставит нас в покое?

– Нет, – отрезал Пилия. – Ты помогай, если хочешь, я не намерен. Все, ложусь, плохо мне.

Едва передвигая ноги, он добрел до дивана и рухнул на него. Стягивая ботинки и проверяя, рядом ли пистолет, он громко сказал Маке, уходившему в ванную:

– Пусть все дела закрывает! И катится к чертовой матери.

– А как Сатану выпустим? – спросил Мака из ванной.

– Просто, – вытягивая гудевшие ноги, пробормотал Пилия. – Он в одиночке? В камере браслеты откроем, скажем ему, чтоб бежал, когда вести его через приемную будем – и все.

– Там же дежурный!

Да, за стеклом. Пока он оттуда вылезет, Сатаны и след простынет. Пусть он нас прямо в приемной открытыми наручниками ебнет, а сам бежит. Там улица в десяти метрах... Или при перевозке... Мы ведь повезем его на экспертизу. .. В общем, кто его знает... кто кого когда повезет. .. довезет... завезет... – стал задремывать Пилия, Мака выключил свет и пошел на кухню – варить для матери куриный суп, который рано утром надо отвезти в больницу. Мать умирала долго и трудно, то оживая, то увядая, словно замирая. Сестра замужем в Кутаиси и могла приезжать только изредка. Все надо делать самому. Была бы Нана – стало бы лучше, легче.

«Да какое там... Она даже не захотела со мной выйти погулять... У нее есть любовник, который тоже в списке... А с ним что делать? » – чистя луковицу, думал Мака, еще не осознав портфеля с деньгами и сумки с золотом.

Максимум, что ему удалось пока взять из всего списка – это вонючие две тысячи, которые заплатил за Шалико Сванидзе его дядя Гоча. Черт тогда дернул говорить, что знаком с ним! Вот Гоча и позвонил: «Как дела? Это мой племянник... Как коллега... Больше нету... Прошу... У отца инфаркт... » Пришлось взять этот мизер. Недаром майор всегда говорит, что лучше всего курдов‑ езидов ловить, за них никто по телефону не просит, и они сразу живыми деньгами платят, сколько скажешь, а наши норовят звонками и знакомствами откупиться... Вообще, если слушать майора, выходит, что главное свойство нашего легкомысленного народа – обвинять во всех своих бедах всех, кроме себя. Всегда виноваты все вокруг – персы, османы, монголы, большевики, абхазы, только не мы, ибо мы хорошие и умные, а все плохие и глупые, поэтому лишь мы знаем, как жить, а никто другой не представляет. «На самом деле – проблема в нас самих, в нашем безделье, лени, воровстве, тяге к кайфу и куражу. Выпендреж раньше нас родился и позже нас умрет, если мы за ум не возьмемся! » – внушал майор своим сотрудникам на пятиминутках.

В итоге – две тысячи рублей и еще немного от машины лысого Серго. И труп Анки – вот и весь навар со списка. Если Пилия уйдет, то и ему, Маке, надо уходить. С Пилией было надежно – всех и все знает, всюду вхож, со всеми знаком. А без него будет плохо. Дадут в партнеры Сико или Нодара, иди и работай с ними!.. Сико скоро шестьдесят, еле ходит, диабет, а Нодар пьет и месяцами сидит на больничном. .. Мака бросил морковь и рис в закипевший бульон, пошел налить себе стопку.

Пилия храпел на спине.

«С утра дел много, – подумал Мака, выпив и возвратившись на кухню. Бульон кипел вовсю. Ждать надо было минут тридцать, и он присел на стул, перебирая в уме, что предстоит завтра делать: ехать к ювелиру, выпускать Сатану, решать вопрос Наны... Ну, и вообще...

Главное: уходить вслед за Пилией или оставаться? А вдруг бизнес не пойдет? Из органов ушел, никуда не пришел. Что потом? Обратно в эту стаю не вернешься – не примут. Да и майор еще не отпустит... Досье на всех лежит, хотя сам Мака мог бы такое о майоре рассказать, что даже у битого прокурора Рухадзе лысина дыбом встанет. В транспортной было тихо‑ мирно, по‑ домашнему. Никакой крови, убийств. Ларьки, платки, простыни‑ наволочки. Составы воровали и угоняли другие – высшие – чины, а Маке доставались одни ошметки. И тут не густо. В деньги в портфеле почему‑ то не верится.

И он, процедив бульон, не поленился пойти в комнату и посмотреть – портфель и сумка тихо стояли возле стены, а на диване лежал Пилия, положив во сне пятерню на рукоять пистолета.

После поездки Ладо завалился в кабинете и проспал до полудня, хотя жена пыталась будить на работу и сам он тоже хотел встать пораньше, пойти к Гуге, присутствовать при открытии тайника и получить свою долю. По его расчетам выходило, что ему, в лучшем случае, достанется граммов тридцать – кусок размером со спичечный коробок, который хватает одному человеку курить месяц. Но кто даст курить одному?.. О поездке обязательно узнают, будут приходить, просить, клянчить. Покажешь кому‑ нибудь мацанку – и пиши пропало: пока все подчистую не выкурят, не выклянчат – не отстанут, это известно, он сам такой – пасся там, где было, чем поживиться. А уж такой королевской дури, как они собрали, в городе давно не видели...

Он проснулся в полдень и, не моясь и не бреясь, поспешил к Гуге, – благо, жил по соседству. Около гаража Гугиной машины не оказалось. Это насторожило Ладо. Он заглянул через щель – внутри тоже пусто, отцовской «Волги» нет. Вчера ночью, когда они подъехали сюда, гараж занимала отцовская машина, ставить на яму невозможно – так, во всяком случае, было сказано... А теперь что?..

Ладо позвонил в квартиру Гуги. Открыла жена и, кисло глядя куда‑ то в потолок, сказала, что мужа нет – пришлось срочно улететь в Москву по делам, а на вопрос, где его машина, поджала губы:

– Не знаю. В автосервисе, наверно. Там, кажется, какие‑ то хулиганы стекло разбили?

– Да, да, хулиганы, – рассеянно подтвердил Ладо, понимая, что дело нечисто: у Гуги давно не было никаких тесных контактов с Москвой, чтобы вот так, впопыхах, ночью, туда срочно лететь!.. Наоборот, Гуга говорил, что отношения стали натянутыми: с перестройкой в Москве начались перетасовка, старые связи рвались, редели. Даже если он и улетел, то наверняка взял с собой курево. Друг называется!.. Пришел бы ночью, не впервой, отдал бы, что полагается, и лети себе куда хочешь!.. Где же теперь его, Ладо, доля?.. Судя по заявке жены, Гуга долго тут не покажется.

– Если он придет – пусть обязательно найдет меня, я его ищу! – сказал Ладо хмуро, понимая тщетность просьбы.

Жена Гуги захлопала ресницами, глаза у нее стали, как у морского конька:

– Как же он придет, если улетел?

– Когда прилетит. Надолго умчался?

– Откуда мне знать? Вы разве женам каплю правды говорите? Нет его! – И дверь захлопнулась.

Ладо постоял, соображая, что делать дальше. А делать нужно только одно – искать Анзора. Кроме него, никто ничего не мог сказать, хотя на Анзора надежды совсем мало: он уже там, в Кабарде, прятал и холил каждый шматочек, а тут... Скажет: «Пропало! » – и все, иди докажи, что это не так... На нет и суда нет... А может, и правда... Когда их обокрали, этот мент Пилия носился, как угорелый, вполне могло сорвать тайник – сорвало же глушитель... До самого Тбилиси они ехали со шлейфом искр, летящих из‑ под трубы, которая с хрустом и скрежетом терлась об асфальт... Но выхода нет – надо найти Анзора.

Ладо из автомата позвонил Нане на работу. Она обрадовалась, стала спрашивать, куда он подевался и когда они увидятся – она скучает без него.

– Тут, понимаешь, такое дело... Одно‑ единственное... Мне надо найти одного человека...

– Опять? Боже мой! Опять кого‑ то найти, куда‑ то идти! Для меня у тебя никогда нет времени! – с плаксивой тоской стала Нана упрекать его.

Он молчал, понимая ее правоту. Но ответить ничего не мог. Не до встреч, когда такое на носу...

‑ Ладно, не сердись... Ты все равно пока на работе. Я позвоню попозже!

Шаря по карманам в поисках денег на такси, Ладо нащупал крупинку, которая осталась еще с Кабарды – спичечную головку гашиша. Помял ее, понюхал хвойный запах, погрел в руках... Крупинка стала мягкой, податливой. Запах напомнил о поле, где он мучился, собирая пыль, которая сейчас неизвестно где... И это тоже добавило раздражения и злости, хотя какая‑ то надежда на то, что он придет к Анзору и получит свою долю, в нем теплилась. Столько надежды, сколько веса в этой крупинке...

Надо ехать в Сололаки. Ладо не очень хорошо знал этот район с горбатыми улицами и каменистыми подъемами, за которыми – гора и лес. Там было много тупиков, сквозных дворов, проходов, где удобно водить за нос чужаков.

Он с трудом нашел калитку. Во дворе пусто. В углу два чернявых парня играют в нарды. Они скептически оглядели Ладо и на его вопрос, дома ли Анзор, пожали плечами:

– Откуда нам знать? Мы сторожить его должны, что ли?

– Он здесь живет? – показал Ладо на дверь, жалея, что не прихватил с собой ножа. Впрочем, если это кидняк, то тут ножом не обойдется... Да и не специалист он в таких делах.

– Проверь! – ответили ему.

«Что за дурацкие ответы?! Прямо нарываются... »‑ раздраженно постучал он в стеклянную дверь с ситцевыми занавесками.

Никто не открыл. Ладо нажал на ручку. Не заперто. На галерее мать Анзора, крупная женщина в черном, месила тесто. Из комнаты доносилась музыка, «Пинк Флоид».

– Анзор дома? – спросил он от двери.

– Нету, откуда? – ответила мать, крепкими руками ворочая пласт теста.

Ладо попытался пройти к комнате, но мать поспешно загородила дорогу и визгливо завелась:

– Нету, говорю, дома Анзорика! Сама ищу!

– А там кто? – рванулся Ладо. Из двери выскочил Анзор.

– Ты чего тут хипеш поднимаешь, а? – закричал он на Ладо. – Ты в дом вошел! Чего орешь?!

– Я не ору, она говорит, что тебя нет, а ты дома!

– Правильно – я сказал, чтобы так говорила... Чего случилось? Что за паника? Заходи!

В голой комнате стоял запах хорошего гашиша. За шатким столиком сидел какой‑ то мордоворот в щетине и добивал папиросину. В пепельнице белела еще одна обгорелая картонка. Внюхиваться не надо: это запах их мацанки, ему ли его забыть?... Это вдруг успокоило: значит, есть!..

Мордоворот, не здороваясь и не мигая, по‑ бычьи смотрел на Ладо. Анзор сделал тише музыку и скорчил скорбную мину:

– Ты за планом пришел? Плохо дело, брат... Снесло тайник, ничего нет... Мы под утро открыли, посмотрели – пусто! – Анзор подвигал руками, покрутил глазами. – Голяк! Чисто сорвало, даже болтов не осталось!

У Ладо внутри все сжалось. Волнение растекалось по телу.

– А... Почему... Почему без меня открыли? – спросил он.

– Не хотели ночью беспокоить – у тебя семья, дети... Гуга под утро приехал, говорит – срочно надо в Москву лететь, мы кое‑ как тут, в гараже на углу, сторожа разбудили, залезли под машину – ничего нет, снесло коробку начисто!

– Да, бывает, – процедил мордоворот, добивая мастырку.

Ладо потоптался:

– А вы что курите?

– Это вот дружок, Ушо, занес... Плохая шмаль, труха, лишь на обкурку... – хотя Ладо угадал по запаху, что это – неправда, что это та самая мацанка, которую они с таким трудом собирали и везли. И довезли, как видно, – запах ни с чем не спутать. Только его сейчас хотят кинуть. Это яснее ясного. И даже не прячутся.

– Гуга где?

– Уехал.

– А машина?

– Ты заколебал!.. В ремонт ее поставили, в ремонт!

– Ночью?

– Не знаю уж, когда! Что ты приебался?! – откровенно грубо отрезал Анзор и замолчал, считая, очевидно, разговор оконченным.

Говорить было, правда, не о чем. Слова сказаны, запах мацанки – вот он.

– Пожалеете! – сказал Ладо, берясь за ручку.

Мордоворот вдруг выскочил из кресла:

– Чего? Кого пугаешь, пидор?! А ну, пошел на хуй! – и дал Ладо пощечину такой силы, что тот вылетел в галерею и чуть не сбил со стула мать Анзора, которая заголосила и стала мучными руками выталкивать его во двор, крича:

– Бродяга! Бандит! Босяк!

Ладо вывалился по ступенькам во двор. Следом выглянул Анзор и процедил:

– За языком своим следи, понял? Сюда больше не приходи, не то плохо будет!

– Посмотрим! – утирая кровь со вспухшей губы, взбешенно пообещал Ладо, уходя под свист парней.

Он шел без оглядки по улице Энгельса, стараясь утихомирить чувство унижения и уже – одновременно – думая о мести.

Нужно оружие. Без пистолета это дело не решить. Драться с Анзором нет ни сил, ни уверенности, что Анзор не изобьет его. Анзор – сидевший наглый гнилой тип, он уже в поездке цеплялся к Ладо... Сделать все надо самому, но поддержка нужна, без нее не обойтись.

Из друзей Ладо мало кто реально способен помочь. Вот если лысый Серго... Да, у его отца припрятан револьвер «бульдог» с гравировкой, подаренный на юбилей работниками цементного завода, где отец был парторгом, но вряд ли Серго пойдет на это. Он и так напуган после милиции, носа из дома не кажет. У Гуги тоже есть «дура» – но где он?.. Гуга явно заодно с Анзором. Это предательство тоже нельзя оставить без ответа. Но с Гугой потом – он наверняка сбежал из города. Вначале надо проучить Анзора и забрать у него мацанку. Обманывать ему не впервой. Вместе такое пережили – поле, погоню, кражу, ментов – а он что делает, паскуда?.. Или он кинул и Гугу?.. Нет, если б кинул, Гуга бы уже прибежал к Ладо...

«А может, никакого тайника и не было вовсе? – пришло ему на ум. – И все это театр, марьяж Байрама по просьбе кореша? А на самом деле мацанка лежала у Анзора в кармане? И Гуга, взяв свою долю, дернул куда‑ нибудь в Ялту или Сочи, деньги у него водятся, хотя и неизвестно откуда... Да, правда! Зачем делать тайник и ехать через море, когда с тайником и через перевал за несколько часов доедешь! А через море поехали, потому что вся мацанка хранилась у Анзора в кармане... – всполошенно понял Ладо. – А Гуга сейчас смылся, как всегда, когда опасно... »

Гуга скрытный. Всегда таким был: во дворе не болтался, в футбол не гонял, велосипед свой новенький только чистил и полировал. Свои игрушки во двор не выносил и к себе никого не водил... И жена ему под стать – хитрая сплетница, метичарка и цанцарка^{^[92]}, для которой питье кофе в Ваке казалось высшим счастьем...