Михаил Гиголашвили 32 страница

– Да, хорошо бы... – промямлил Пилия и зло зыркнул на притихшего Маку, который тоже, видно, начал понимать, что письмо тут совсем ни к чему.

А майор заботливо спрятал нож в сейф, а письмо с конвертом и паспортом вложил в тощую папку:

– Не помешает! – и отпустил их: – Ну все, идите, а я подумаю, как всю эту хатабалу^{^[57]} расхлебать...

Когда капитаны ушли, майор набрал номер судмедэкспертизы:

– Не спите, работаете? Правильно, и Иосэб Бессарионович ночами работал, потому таким умным был! Слушай, мне срочно нужно заключение об отпечатках... Да нет, ты не понял: мне оно нужно завтра, утром, а отпечатки – потом, через пару дней... Да хоть со своей ноги сними. .. Утром стулья, вечером деньги... Как?.. Я за все тогда расплатился!.. Да?.. Ну ладно, не сердись, за это тоже добавлю. Да, завтра утром. Подожди, скажу, что писать... – И майор, взяв из дела паспорт, подробно продиктовал данные Сатаны, адрес гинеколога и текст: – «Отпечатки гр.

Доборджгинадзе Г. В. идентичны отпечаткам, найденным в квартире гр. Баташвили Д. С, проживавшему по адресу улица Якова Николадзе, семь, точка». Точка, запятая, вышла рожица кривая.

В запасе оставалась еще очная ставка Сатаны с Бати, которому, конечно, потом несдобровать в тюрьме, ну да заслужил: кто с ворьем свяжется, тот от ворья и погибнет. Поделом. Нечего собственного дядю грабить, тварь подзаборная!

И майор увеличил звук в телевизоре, где по‑ прежнему метались цветные машинки и люди в шлемах время от времени обливались на пьедестале шампанским.

Нугзар нервничал. Дело с «Кристи» затягивалось: было еще неизвестно, когда точно приедут эксперты из Лондона, а без них торги не состоятся.

Деньги подходили к концу. Двухнедельная виза просрочена. Это беспокоило больше всего. Нугзар не знал, насколько это опасно – жить без визы, и что может за этим последовать. Высылка? Арест? Тюрьма? В любом случае из «Кабула» надо съезжать – портье и так косился на него, зная, что он живет по просроченной визе, но пока ничего не говорил. Пока. Да и платить по двадцать гульденов уже стало дорого. Неизвестно, когда приедет Сатана с деньгами. Марка, наверное, даст деньги, но когда и какие?.. Да он до конца и не верил этой затее. Но в любом случае нужно сократиться, хотя много денег на себя Нугзар никогда не тратил. Зачем? В еде он был неприхотлив и скромен, памятуя, что ее надо есть как лекарство, чтобы потом не есть лекарства как еду. Алкоголь его никогда особо не интересовал. Курил он мало. И с кодеина почти слез, принимая каждый день на две‑ три таблетки меньше, чем в предыдущий, и снизив дозу до минимума. Остался последний, самый трудный шаг.

Пока есть кайф – марионетка живет, дергается. Но без кайфа кукла бессильна. Ломку надо перенести, лучше всего под снотворным, чтобы не мучиться от смертной пустоты в теле, когда ноги выкручиваются и горят, суставы дробятся в мясорубке, позвоночник изгибается, как резиновый шланг, из глаз, носа и рта льются слезы, сопли и слюна, и нет сил ни встать, ни лежать, ни жить, а только умереть. Эти несколько дней надо снижать дозу и пить снотворное – во сне мучения слабее. Но чтобы где‑ нибудь переспать это время, во сне сползти вниз по лестнице с неба, надо иметь укромный уголок, немного героина и достаточно снотворного. А у Нугзара ничего не было. Но он твердо сказал себе, что надо сделать передышку, слезть. Такое бывало в его жизни не раз. Надо пережить – и все. Уроки зон помогали пройти через всякие передряги.

Нугзар решил позвонить русским немцам – они живут в Германии, знают законы и людей, могут посоветовать, что делать с визой, квартирой. И нормальный героин нужен, чтобы «сделать лесенку». Дождался субботы, набрал номер. Васятка сразу узнал его:

– А, Нузгарь, Антошин кореш... Салям! – и сообщил, что они как раз едут в Роттердам, и, если он хочет, то может подсесть к ним в городке Бреда, где им надо забрать одного дружбана, заходящего к барыге в Роттердаме.

«Всюду одно и то же! Заходящий к барыге! Берущий! » – усмехнулся Нугзар, вспомнив Тбилиси:

– А где встретимся в Бреде? И как туда ехать?

– Тебе с главного банхофа^{^[58]} на электричке туда что‑ то около штунда^{^[59]} ехать. Встретимся на банхофе в Бреде в два часа. Понял – нет?

Нугзар быстро собрался, поспешил на вокзал и скоро был в Бреде. Парни опоздали минут на пятнадцать.

– Салям, салям! – сказали они, деловито здороваясь.

Васятка сидел за рулем. Юраш – рядом с ним. А на заднем сиденье корячился в ломке их дружок по кличке Малой. Смотрел вокруг рыбьими глазами, сморкался на пол и икал в полный голос.

– Что, ломает, друг? – спросил Нугзар, предусмотрительно садясь подальше от него.

– Ну... Корежит по полной.

– Его все время корежит, – неодобрительно пояснил квадратный шепелявый Юраш.

– Ты бы молчал, телок, – недобро повел глазами Малой, делая кадыком судорожные движения, как кошка, отрыгивающая кость.

– На, поможет! – Нугзар протянул ему пачку кодтерпина, но Малой, недоверчиво на нее покосившись, буркнул:

– Не, я калики не хаваю. Подожду до Роттера, скоро уже... А чего это такое?

– Таблетки с кодеином.

– Ерунда. Только брюхо забивать. Нет уж, дотерплю, бальд^{^[60]} будем, – всхлипнул Малой и затих, тоскливо уставившись в окно.

– Дело хозяйское.

Когда выехали на трассу, Васятка попросил, чтобы в машине не молчали, а говорили, а то он вчера с дискотеки под утро приканал и сейчас его страшно тянет шлафен^{^[61]}. И правда – Нугзар заметил, что он часто закрывает глаза и мчится по шоссе вслепую.

Юраш нехотя принялся рассказывать какой‑ то бред о том, как его онкель^{^[62]}, недавно переехавший в Дюссик из казахстанских степей, водил простуженную жену‑ казашку к доктору. Немецкого языка онкель не знал, учил весь вечер, что по‑ немецки «кашель» будет «хустен», даже записал на листок, а у доктора от волнения записку не нашел, все спутал и опозорился.

– Прикинь забаву: входят они в кабинет. Садятся, а онкель говорит: «У моей жены хунгер! ^{^[63]}» Доктор удивился, бля: «А я тут при чем, если у вашей жены голод и вы свою жену не кормите?.. » А онкель опять за свое: «Как при чем, ты же доктор, у нее хунгер! » И в жену тычет. А у той ауги^{^[64]}тонкие‑ тонкие, как бритвы, и кашляет так жалобно – мол, больна, помогите. Доктор в панике зовет медсестру. Тут дядька понимает – что‑ то не то тявкнул. И кричит: «Хундерт!.. Хундерт! ^{^[65]}» Доктор совсем охренел, думает, бабки у него просят: «Какой еще хундерт? У меня нет денег вашу жену кормить‑ поить!.. » Сестра вокруг бегает, казашка что‑ то вякает, а дядька за свое: «Хундерт да хундерт! » – и на жену показывает. Тут доктор покраснел да как заорет: «Что, вы хотите продать вашу жену за сто марок? » Чуть не подрались!..

Видя, что эта история не особенно развеселила Васятку, начавшего зевать пуще прежнего, Юраш сообщил, что его приятель недавно трахал бабу с одной грудью.

– А вторая куда делась?

– Из‑ за рака отрезали к хуям на хуй.

– Во как. Одна‑ то буза^{^[66]} хоть была‑ нет?

– Была. И здоровущая. Он ее двумя руками мацал, как мяч.

– И как?

– Ничего, идет. Смотреть только туда не надо. А так тылом развернуть, на ощупь идет, хули там хуль...

– Ну, ебаный кебан!

– Это уж да. У меня тоже был один такой знакомый, ебырь подруги сестры мой пизды... – невпопад пробурчал Малой.

– А как твой дед Теофил поживает? С байнами^{^[67]} у него плохо было, – вспомнил Васятка.

– А, ништяк. Сейчас у него другой проблем – пенсии немцы не дают, – почесал Юраш квадратный череп.

– Чего так? Мало мучили‑ гоняли в Союзе?.. – спросил Васятка. – Или под командатурой не был?..

– Не, мучили нормалек. И в трудармии служил, и под надзором сидел. Но писаки херовы в Казахстане ему в трудовую книжку накарябали: «Принят в колхоз рабочим». А немцы понять не могут, кем он пахал, спрашивают, что он конкрет делал в колхозе. А дед говорит – все. Немцы не секут, ауги вылупили – как все?.. А вот так, что прикажут – то и делал: кран починить, энтов^{^[68]} пасти, коров доить, на пашне пахать. Немцы его из отдела в отдел посылают, ренту^{^[69]} платить не хочут, ты, говорят, аферист, в колхозе нет рабочих, а на фабриках нет колхозников! Дед Теофил орденами трясет и плачет, а им по хую, мы все знаем, кричат, нас не проведешь. А дед орет: у нас полколхоза друг на друга оформили, повар – на писаря, моторист – на пожарного. Не верят, не может быть, блеют. А дед мозолями тычет – может, может, в Союзе все может быть...

– Вот же ёб же! Куда тупым фрицам понять такой ебистос!..

Потом вспомнили веселую историю о том, как дед Теофил просил внука заделать в хлеву лох^{^[70]}, чтоб корова не вышла, а Юраш плевать хотел, потому что знал, что лох маленький, а ку^{^[71]} – большая. А кончилось тем, что корова‑ то не вылезла, зато внутрь влез волк и загрыз ее.

– И настырный дед! «Иди да иди, лох заделай! » Зима, холод, а он все гонит!

– А ты чего не заделал, в натуре? – спросил Васятка.

Да чем же ее заделаешь?.. У нас в селе ни единой досточки не осталось – все на растопку ухайдакали... А слыхали – нет, что на прошлой неделе на Славика Бормана дикий хунд^{^[72]} напал, когда он ящик с сосисками в свой ларек затаскивал? Страшный хунд! В трех местах покусал, уже к горлу рвался, пока Славик его хаммером^{^[73]} не заебошил. И откуда взялся? Тут даже каценов^{^[74]} нет, по хатам спят, нигде не лазают, а тут вдруг – хунд, да еще ничейный, ебать‑ переебать мое ебало!

После Славика стали вспоминать других общих знакомых. У Тараски Шнупса опять неприятности – они с зятем поехали чьи‑ то именины на зее^{^[75]} отмечать, барана зарезали, кровищу прямо на берегу пустили. А немцы, как увидели, так глаза вылупили и давай в полицию звонить.

– И правильно сделали! – отозвался сквозь зёв Васятка. – Там же киндеры^{^[76]} бегают, а они барану копф^{^[77]} пилят!

– Ну и что? – сказал молчавший до сих пор Малой. – У нас всегда так делали, где ж его резать? И ничего, все ништяк... Я сам в десять лет первому барану копф отпилил. Кого только не резали в селе!.. И кур, и гусей, и баранов, и даже собак для корейцев – они нам по червонцу за каждого хунда платили!

– Так то у вас в дикой Чуе, – приосанился Васятка (сам он был из Алма‑ Аты). – А здесь другое, понял‑ нет?

– Где они тут живых баранов берут? – спросил Нугзар.

– А воруют, где еще?.. Зять Шнупса на фургоне работает, знает, где баранта пасется. Едут, видят, цап‑ царап одного – и ауфвидерзеен! ^{^[78]} А так баран тугриков триста стоит, будь здоров, если на ферме покупать...

– Есть и фермы?

– Тута все есть.

Нугзар спросил, не знают ли они какого‑ нибудь места, где можно пожить месяца два‑ три в Амстердаме:

– Я денег жду, пока нету.

– У нас в Амстике дружок, голландец Норби, пьяница, живет один. Может и комнатенку недорого сдать. Покажем. Перетрем.

– А как тут вообще, опасно без визы жить?

Парни переглянулись:

– Да как сказать? Если не зацапают – то хоть сто лет живи.

– А если поймают?

– Мозг ебать будут. Могут выслать, могут в кнаст^{^[79]} посадить, смотря кто ты есть и чего сотворил, – уклончиво ответил Васятка, а Малой возразил сквозь сопли:

– Да не гони пургу! Мой шуряка уже год без визы бегает – и ничего.

– Ну и что, ебать‑ переебать? Поймают – засунут, – пожал плечами Васятка. – Бегать‑ то он может, но доколе?.. Или заболеет, пойдет к арцту^{^[80]}, тот увидит, что визы нет – и настучит в полицай. Или еще где засветится... Тут не знаешь, где рванет, как по минам идешь...

Сошлись на том, что все может быть, и лучше жить с визой, чем без нее.

На подъездах к Роттердаму их встретило белесое, розоватое небо, мрачные силуэты кранов, серые громады кораблей и штабеля контейнеров. Тюки, гудки, сирены, скрип лебедок, живые точки людей.

– Приехали. Роттер. Куда теперь здесь?.. – спросил Васятка.

Малой обалдело смотрел в окно, пытаясь понять, куда ехать.

– Прямо езжай! – наконец, решил он.

– Куда прямо, когда вот вилка?

– Ну сворачивай, если хочешь! – И Малой начал обиженно рыться в грязных бумажных платках на полу и потом долго, с натугой и рыганием, кашлял в них.

Васятка, резко рванув, повернул и чуть не врезался в соседнюю машину.

– Куда гонишь, водколаз? – ощерился Юраш.

– А хули этот хуиный хуй хуячит так хуёво на хуй?! – заорал Васятка, выруливая обратно на прямую.

Слева, в порту, тянулись бесконечные причалы и доки, возле них копошились оранжевые жилеты, темнели каски. Справа открывались дома, улицы, витрины, афиши, каналы. В машинах на долгих светофорах зевали белобрысые голландцы. Вдоль обочин ехали гуськом безмятежные велосипедисты.

– Прямо, прямо. Скоро причиндалы будут, чугунные яйца, там налево.

Наконец, попали в старый район Роттердама, где узкие розовато‑ красные дома жались друг к другу, как от холода.

– Гетта, – пояснил Юраш. – Одни шварцы^{^[81]} и гельбы^{^[82]}.

– Серые тоже есть, – указал Васятка на изможденного типа. Тот, лежа под пыльным деревом, курил крэк, уложив голову на тощий зад своей собаки, которая с нервной любовью озиралась на хозяина, даже не помышляя о том, что хозяин мог быть и другим.

На углах стояли группки людей. Долговязые негры в вязаных шапочках. Кряжистые широконосые типы с черными косичками. Высохшие китайцы с голыми черепами. Желто‑ красные крашеные девки в коже, усатые малолетки‑ турки. Все они исподволь провожали глазами машину с немецкими номерами.

– Откуда тут столько разных? – поинтересовался Нугзар.

– Так у голландцев колонии были, они оттуда всю эту сволоту и понавывозили, теперь вот не знают, как избавиться. Вишь, на номера наши зырят, немецкие машины ждут, чтоб отраву продать. Тут героин дешевле мильха^{^[83]}. Лишь бы купи‑ возьми.

– К углу рули, где две шалавы около сриптиз‑ бара стоят... – вдруг засуетился Малой. – И вайтер^{^[84]}, к ресторанту... Это его точка. А сам наверху живет... Вот тут стой.

Его фенстер^{^[85]} на втором этаже. Подождать надо. Он глянет, приказ даст.

И Малой, высунувшись из машины, стал всматриваться слезящимися глазами в витрину невзрачного ресторанчика.

В дверях возник парнишка, похожий на вьетнамского пионера.

– Синук хоме^{^[86]}? – спросил его Малой.

Малыш пролепетал что‑ то и грязной ручонкой нажал кнопку звонка.

– Маяк дал. Сейчас показаться надо.

И Малой, высунувшись по пояс из машины и глядя куда‑ то в небо, стал бить себя в грудь руками, выкрикивая:

– Я это, Синук, я!.. Я!.. Ты же знаешь меня!.. Это я! Твой френд!

Узкая подъездная дверь с лязгом открылась.

– Узнал!.. Я один дойти не смогу, помогите...

– Пошли вместе, – вылез Юраш. – Мало ли чего!

В сумрачном зальчике было пусто – тут, очевидно, редко обедали, но часто взвешивали и фасовали. Несло чадным дымом. В углу, у пустого аквариума, миниатюрная куколка‑ тайка неслышно вытирала стаканы, исподлобья поглядывая на гостей немыми глазами. Из ресторана наверх вела лестница под ковром с вытертыми иероглифами.

Нугзар жадно уставился на тайку. С того момента, как он попал сюда, смотрел только на таких куколок‑ узкоглазок.

Поднялись. Малой позвонил в обшарпанную дверь, толкнул ее. Заперто. Он позвонил еще раз, выпрямившись перед глазком. Дверь приоткрылась на цепочку. Малой приник к щели, но тут же отскочил от лезвия кухонного ножа, залязгавшего в проеме двери.

– Вот псих!.. Не в себе от кайфа, гонит!.. Ты что, совсем спятил, Синук?.. Убить можешь!

Из‑ за двери послышалось злобное верещанье. Малой ответил:

– Синук, это я, твой френд! А это – мои френды, тоже хотят купить хероин. Мени, мени бай хероин! ^{^[87]}

Дверь не открывалась. Глазок равнодушно смотрел на них. Потом нож исчез. Послышался тихий возмущенный стрекот.

– Не хочешь – не надо, в другом месте купим!.. – повернулся Малой спиной к глазку и начал стучать ногами о пол – «уходить».

Без промедления раздался стук цепочки. Дверь приоткрылась сама собой. Они гуськом вошли в узкий коридор с высокими немытыми окнами. Старик‑ таец, лысый, высохший, босой, в ночной рубашке до пола и с огромным тесаком в руке, замкнул за ними дверь и проворно заложил ее бруском. Лицо его было скомкано морщинами, а из щелочек глаз подозрительно смотрели явно безумные зрачки. На тонкой шее висел амулет – желтоватый клык – за который старик поминутно хватался, что‑ то жарко шепча. Нугзар украдкой проверил в кармане нож (добротный, кнопочный, купленный на пару с Сатаной в одном из оружейных магазинов).

В коридор выходили другие закрытые двери. Тишина стояла такая плотная и нарочитая, что, казалось, за этими закрытыми дверьми что‑ то происходит, и там, внутри, множество людей в молчании заняты каким‑ то черным делом. Возле одной двери стояли два молодых одинаковых тайца.

Преследуемые безумным стариком, гости вошли в комнату. Старик тесаком указал на стулья, а сам начал кружить по комнате, за спинами. Это было не очень приятно, и Васятка пробурчал:

– Что ему, падле, надо?.. Тут надо в оба смотреть. Молодые тайцы настороженно пошевелились.

– Полней? – грозно чирикнул старик. – Полней?

– Ты чего, друг Синук, какая полиция? – Малой даже поднял руки, как для обыска. – Ты же меня знаешь?.. Мени, мени бай хероин! – Но старик, сдвинув брови, стал что‑ то перечислять, загибая когтистые пальцы и взмахивая каждый раз ножом.

– Пусть тесак положит, на нервы действует! – ощетинился Юраш. – Не то отхватит, косоглазец поганый!

– Я отсюда слежу за молодыми, а вы оттуда следите за стариком, – негромко сказал Нугзар. – Что это за куклы в дверях?

– Да внуки его. Ну, Синук, чего ты сердишься, чего дергаешься?.. Это друзья, френды. Мени, мени бай хероин, хоккей?.. – начал уговаривать Малой старика.

– О'кей! – вдруг согласился тот, будто только сейчас до него дошло, в чем дело. Он даже как‑ то расцвел, улыбнулся беззубым ртом, оправил ночную рубашку, сел в кресло, положил нож на пол и умильно сложил на животе свои куриные лапки.

– Вот молодец, понял! – обрадовался Малой.

В комнате ничего не было, кроме круглого стола, стульев, стенного резного шкафа‑ пагоды и кресла, в котором сидел безумный Синук. Его лицо вновь начало затягиваться тревогой, погрустнело, застыло в тревожной маске, а сам он начал утробно урчать. Перешел на щебет и с тревожным свиристеньем потянулся за ножом.

– Ну бабай неугомонный, да ну его!.. – разозлился Малой. – Эй, я вонт кауфен хероин^{^[88]}, хоккей? – сказал он молодым тайцам, застывшим в дверях. Видя, что они не двигаются, повысил голос: – Ломка у меня, ёбаный ебан!..

Абстиненц, абстиненц! Да вы что, свихнулись?..

Один из тайцев что‑ то настойчиво просвистел старику. Тот, позыркав глазами, в задумчивости смежил щелочки глаз. Лицо стало похоже на морщинистый слепой кулачок, издававший короткие трели. Один внук исчез и вернулся с допотопными весами. Поставив их на стол, он еще раз мазнул всех пустым взглядом и вытащил из‑ за широкого пояса вытащил мешочек с коричневым порошком.

– Вот оно, вот, – засуетился Малой, словно собака на кость глядя на порошок. – И шприц давай неси! – подвигал он руками и пальцами, показывая шприц и укол.

Внук опять свиристнул что‑ то безумному дедушке – тот отрицательно покачал головой, но Малой стал униженно просить:

– Синук, Синук, прошу, вери шлехт^{^[89]} мне, разреши разок уколоться!.. Синук, как брата прошу!.. Я знаю, тут нельзя, но очень прошу, разреши, родной, разок сделать!..

Я там сделаю, в уборной, если тебе неприятно смотреть! – начал показывать руками Малой, попутно объяснив, что старик сам уже ширяться не может, и ему неприятно смотреть, как другие это делают. – Вот деньги, мани, мани, вери шлехт мне поверь, абстиненц убил проклятый!..

И он вытащил несколько бумажек. Старик смотрел то на него, то на деньги. Наконец, глаза его опять превратились в морщинки, лицо стало, как безглазое печеное яблочко, и он что‑ то важно щебетнул. Один внук принес гнутую грязную ложку, стеклянный шприц с железным поршнем и железной допотопной иглой, пиалу с водой.

– Этим шприцем пусть мой враг ширяется, – неприязненно заметил Нугзар.

Никто не ответил, только Васятка невнятно бормотнул:

– Можно...

Другой внук развязал мешочек и, поддев порошок фруктовым ножичком, насыпал героин в ложку.

– Еще, еще добавь! Еще немного. Еще чуток не помешает! Проба, проба! – забеспокоился Малой, готовя зажигалку и обнажая руку в язвах и синяках.

«Рука под стать шприцу», – подумал Нугзар, брезгливый в таких делах (что помогло ему избежать гепатита и других подобных напастей).

Старик вдруг стал милостив. Он озаренно‑ ласково смотрел вокруг, загадочно улыбаясь, и наконец издал тихую руладу. Внук досыпал немного в ложку. А другой внук принес старику большую рюмку с коричневой жидкостью. Старик воровато выпил ее.

– Во как, с водой прямо пьет! – искоса поглядывая на него, пробормотал Малой, копаясь в ложке и жестами прося помочь ему. – Вскипятнем разок – и хватит!

Юраш уставился на пустую рюмку, которую старик поставил на пол возле тесака, и удивленно спрашивал, помогая Малому управиться с ложкой и жгутом:

– Как это пьет, ёб же ёб?.. Прямо так?..

– Кореяне ведь пьют ханку с чаем?.. Ложку выше держи, чтоб не плюнуло! – И Малой начал водить зажигалкой под ложкой. – Разок вскипятнем – и хватит!

Когда все было кончено и сделано, он побурел, оживился, принялся сладострастно чесаться, обнимать старика, бегать вокруг стола и жадно курить.

– Все ништяк, все ништяк! Кто еще будет? – но, когда Юраш протянул руку к остаткам варева в ложке, тайцы разом возмущенно защебетали.

– Не хотят. Ну ладно, купим у черномазых и вмажемся внизу, в ресторане, в туалете, шприцы есть в автомате. Эй, Синук, хау мач стоит грамм?

– Сколько надо? – на ломаном английском спросил таец, закручивая мешочек.

– Сколько дашь – столько и надо. Все хочу. Тут сколько? – указал Малой на мешочек.

Но таец спрятал мешочек за пояс и повторил вопрос:

– Сколько?

– Граммов сто. Или сто пятьдесят, – ответил Малой, показывая ему что‑ то на пальцах.

– Очумел, балабол? Где у тебя столько денег? – спросил его тихо Васятка. – Какие сто граммов?

– Он пусть вытащит, а там посмотрим...

Но внуки ничего не вытаскивали. Гости вытащили деньги, скинулись, начали считать. Малой вывернул пустые карманы. Всего собралось марок триста. Когда, после подсчетов и пререканий, порошок был отсыпан в пакетик, Малой схватил его, сунул в карман и вдруг вспомнил, что в машине он спрятал золотые часы, их тоже надо сдать.

Васятка заворчал:

– Не мог сразу с собой взять?..

– Забыл. Давай ключи, сбегаю. Полиции боялся, под сиденьем лежат. Ворованные.

– Ну и сука ты – в моей машине ворованное возишь! А для меня что, полиции нету? Или как?

Старик, притихший после рюмки, услышав ненавистное слово, возбудился, вскочил. Ночная рубашка задралась, обнажая желтые ноги, похожие на руки. Он схватился за тесак и зашелся в тревожном писке:

– Полней?.. Полней?.. Полней?..

– Нет, нет, мани, мани! – закричал в ответ Малой и принялся объяснять тайцам, что ему надо выйти, в машине еще много мани и гольда^{^[90]}.

– Мани?.. Гольд?..

Лицо старика вдруг осветилось блаженной улыбкой, и он махнул рукой – иди!.. Малой схватил ключи, ушел с одним из внуков в переднюю. Хлопнула входная дверь.

Минут пять все сидели в молчании.

– Вот гад, подох он там, что ли? – Васятка подошел к окну и ахнул: – Машины нет!.. Угнал, сволочь!

Все бросились к окну. На том места, где стояла машина, теперь блестели бутылочные осколки.

– Ну, сволочь, ты у меня будешь на вечном огне гореть! – закричал Васятка.

Теперь и старик с внуками приникли к окнам и тупо рассматривали пустую улицу.

– Ему не жить, падле! – проворчал Юраш. – Ну ёбаный ебан! Он чего, того?.. Ну, всю душу с тебя вытрясу, плюгаш!

– Чего делать теперь?.. В полицию звонить?.. – тараща глаза, спросил у Нугзара Васятка.

– Подожди, какая полиция?

Услышав это слово, старик вновь зашелся в свисте и клекоте:

– Полней!.. Полней!.. – а внуки, тоже панически чирикая и щебеча, забегали по комнате, запирая шкаф, пряча все со стола, что‑ то перекладывая в шкафчике. Старик, потрясая тесаком, бросился к двери и распахнул ее:

– Гоу! Гоу!

В ошалелом состоянии приятели вышли на лестницу. Внизу, в зале, замерла тайка с бокалом в руках, застыл мальчик‑ пионер. На улице сели на тротуар, возле осколков бутылки, и стали соображать, что делать дальше.

– Куда он мог сбежать? Вы же его знаете! – сказал Нугзар, жалея, что связался с мальчишками. Его денег пропало немного, но сама ситуация неприятна: кинули, как ребенка!

– Я его битой разнесу!.. Я его прикончу!.. – горячился Юраш. – Он уже раз такое со своим братом сотворил: машину украл и у турков на отраву поменял! Это что, опять?.. Вот змееныш мерзкий!..

Из окон и витрин смотрели разноцветные лица. На втором этаже стали со стуком срочно опускаться жалюзи, хлопать ставни.

– Деньги у нас остались?

– Откуда? Все Синуку отдали!

Что делать? Не сидеть же тут до вечера?.. Васятка хотел звонить в полицию (машина была отцовская), но остальные отговаривали его – самих чтоб не повязали.

– Лучше пошли отсюда, а этого блядёныша потом поймаем и душу вытрясем, – предложил Юраш.

Они собрались двинуться куда‑ то вдоль красных узких домов, как из‑ за поворота показалась машина. Со скрежетом дернулась на тормозах, а на злобный крик Васятки, где он, змей, был, Малой ответил:

– Как где?.. В магазине!.. Сушняк мучит! Я выпить воды захотел, фляше^{^[91]} схватил, не удержал, она разбилась. Вот решил вам поправить, поехал и купил! – И он указал на сиденье, где пузырилась кока‑ кола и синела минералка. – Пейте, сколько влезет!..

– Спасибо, гад, у нас сушняка нету, – ответил за всех Юраш.

– Котлы – вот, – показал Малой какие‑ то невзрачные часы. – Ну, следующий раз сменяем. Сейчас ширева на всех хватит. Гуляй, братва!

– Где колоться будем? – уже забыл происшествие Васятка.

После допроса Сатаны инспекторы вышли из отделения, а майор остался, чтобы, по его словам, «поработать».

– Рабочий!.. Что он о себе думает?.. Свинячья голова! – с неприязнью сказал Пилия. – У тебя дома есть что‑ нибудь?

– Что? – не понял Мака.

– Ну, опиум, морфий, кодеин... А то я с ног валюсь, три дня в пути.

Мака с удивлением посмотрел на Пилию:

– У меня?.. Дома?.. Морфий?.. Да ты спятил, что ли?

– А твоей матери разве не делают? У нее же рак! Мака помрачнел:

– Ну и что? Делают... Мне у матери воровать? Да и в больнице она...

– Не кипятись. Подожди, я в кабинет заскочу, у меня в сейфе было...

– Уже нет. Садись в машину, – сказал Мака, отпирая дверцу. – Кукусик являлся, информацию слил, майор велел кинуть ему подачку. Я и дал...

– Ничего себе распоряжения! Из моего сейфа! Меня скоро ломать начнет.

– Вот, тут что‑ то есть! – Мака покопался в бардачке, дал Пилии комочек.

Тот понюхал, поморщился:

– Нет, это анаша. А мне опиаты нужны.

– Не один хрен? – равнодушно спросил Мака.

– Да ты где, на зооферме работаешь? Должен разбираться! Я же тебе объяснял: от анаши делаются кроткими, спокойными, тихими и словно пристукнутыми, сидят, как кули в отрубе. А от морфия – возбужденные, курят, чешутся, много говорят, туда‑ сюда бегают...

– Ладно, что делать будем? – старательно выводя машину из ворот милиции, спросил Мака.

Пилия вдруг отяжелел от этого вопроса. Ему стало зябко. Зазнобило, как перед обмороком. В голове засверкали чемоданы, гонки, опиум, банки с деньгами. Он перелез на заднее сиденье и задрал ноги на спинку, отчего кровь прилила к голове, озноб отпустил и обморока не случилось.

Мака с опаской спросил:

– Что? Уже ломает? Чего ноги раскрыл?

«Дурачок наивный, – отходя, подумал Пилия. – А ведь мне жизнь спас там, в Кахетии, в доме дяди Михо! » Он помотал головой:

– Плохо стало... У тебя тоже начнется... Климакс... – Вдруг озарение прожгло его: – Мака, брат! Да мы ведь богаты!

Тот недоверчиво улыбнулся:

– Ты думаешь, это все настоящее? Не бирюльки?

– Деньги в любом случае настоящие!.. А вещи... Снесем к ювелиру, тот скажет, что к чему. Потом решать надо.

– Что решать?

– Все. Как дальше жить. Мне лично эта душегубка надоела! – Пилия резко сел. – Вот ты когда‑ нибудь думал, что чувствуют те, кого мы мучаем и бьем? Все эти рублевки, бати, сатаны, кукусики?..