Михаил Гиголашвили 30 страница

– Чего тут только не навалили! – ругался он с екающим сердцем (слова заплетались во рту).

– Такие, как ты, и набросали, – отзывалась Ната, спотыкаясь, хватая его за руку и чувствуя, как у нее отчего‑ то подгибаются коленки и горят уши.

В своем закутке они уселись на старое сиденье от «Жигулей». Гоглик деловито занялся распаковкой и раскладкой коржиков и «язычков», а Ната взяла рукопись.

«Бес долго кружил над Варанаси, среди двойников и разной мелкой летучей нечисти. Он с удивлением и страхом смотрел вниз – такого большого скопища он еще не видел. Даже высоко над городом были слышны рев скота, вопли разносчиков, лай собак, стук молотков, шум толпы в кривых улочках. Дворцы, сады, аллеи. Блестящие пятна водоемов и прудов. Блики солнца на стенах. Сверкают блюда и кувшины. Ковры на балконах. Покрыты позолотой опрокинутые ступы храмов. Видно, тут много золота...

Но надо быстрее искать базар. Там можно найти одного из этих заносчивых зазнаек‑ знахарей, обитающих всегда где‑ нибудь там, где больше заразы, которую они время от времени сами же и насылают на людей, чтобы поживиться их деньгами и добром. Надо раздобыть травы и вылечить крыло.

Возле какого‑ то базара бес спустился вниз и стал озираться.

Рыбаки несут на прутьях рыбин и осьминогов с обвисшими щупальцами. Тащат на головах корзины, полные крабов, только клешни торчат над бортами. Горки фруктов и овощей. Рядом с торговцами лежат их двойники, поглядывая, как бы чего не украли. В клетках продают птицу. Тут же голые кули‑ носильщики ворочают тюки с шерстью. Торговки катят бочонки с пряностями. Брадобрей скоблит чей‑ то сверкающий череп. Снуют шайки базарных демонов, калек и псов.

Вот лекарка с хитрющими глазами. Сыпля прибаутками, натирает мазью больного. Бес хотел заглянуть в ее мешочки, но она подняла такой шум, что он раздумал связываться с ней. Всем известно, что лекарки и ворожеи хуже ведьм – заморочат башку, обольют кипятком или ожгут огнем, что рад не будешь.

Пошлявшись по базару, он увязался за горбатым стариком, собиравшим в тележку навоз. Его много – всюду стояли, бродили, возлежали коровы. Бес пару раз ткнул их в толстые вымена, но коровы только тупо‑ удивленно посмотрели на него. А здешние злыдни, выглядывая из‑ за мусорной кучи, где играли в кости, что‑ то угрожающе прокричали ему. Старик свозил навоз в угол к каким‑ то оборванцам, каждый раз криком предупреждая:

– А ну, в сторону! – но оборванцы, раскладывая навоз для просушки, весело болтали между собой, не обращали на старика особого внимания, хотя и не приближались к нему, хорошо помня, что им, париям, запрещено прикасаться к другим людям, даже к таким, как этот старик.

Недалеко от парий лежали курильщики опия. Бес подполз к ним, стал жадно вдыхать сладко‑ терпкий плотный дым. Потом откинулся на спину и принялся ерзать в пыли. Привыкшие не верить своим глазам, курильщики все‑ таки удивленно пялились на землю и с бормотаньем тыкали трубками в клубочки вьющейся без ветра пыли. Бес посбивал с трубок тлеющий опий. Это изумило курильщиков еще больше. Ругаясь сквозь зубы, они вложили новые кусочки, запалили их кресалом, стали тянуть дым, испуганно оглядываясь и шушукаясь.

А бес опять посбивал опий с трубок, да столь ловко, что кусочки улетели к париям в навоз, откуда брать их не решались даже такие конченые люди, как курильщики опия, о которых Черный Пастырь говорил, что у них вместо души – дым, а вместо мозгов – пепел, что они путают день и ночь, от мира им нужен лишь сок сонного цветка, а взамен они отдают миру пустой дым – добычу ленивых духов, которые только и знают, что парить над кострами и воровать фимиам у храмовых голубей. Духи дыма – первые и последние друзья курильщика. Да вот и они!.. Сидят на дощатой перегородке, подобно воронью, дремлют, не замечая ничего кругом.

Но бесу уже надоело тут торчать. Он выхватил у курильщиков последний кусок опия и швырнул его через забор, к париям, в бочку с коровьей мочой. Последний кусок потерять нельзя, поэтому самый молодой курильщик с руганью полез в бочку и начал вылавливать опий. Но моча была густа, как желтая сметана, бочонок глубок, а опий – темен и прыток: нырнул на дно и был таков!.. Засунув руку по плечо в мочу, он шарил там до тех пор, пока бочка не перевернулась. Другие курильщики с бранью отползли подальше.

Парии похватали бамбуковые палки, стали издали кричать на опийщика:

– Убирайся отсюда! Бочку мочи разлил! Целый день священный дар собирали! – но тот продолжал в исступлении шарить руками в нечистотах, разлитых по земле.

Бес бросил их, ушел в базарные ряды и сразу наткнулся на последние дыхания двух куриц, умиравших вверх ногами на перекладине. За курицами стояли клетки с гусями и утками. Когда продавец рубил им головы, то их острые и беспокойные дыхания сами влетали в пасть и пучили брюхо, отчего бес икал и отрыгивал. Зудящее крыло не давало покоя.

За клетками шла стройка – в Глиняном ряду чинили крышу. Смачно хрустели пилы, часто били молотки. Около гончарного круга бес замер, будто что‑ то припоминая, но тут же со злобой шарахнулся прочь, перевернув глиняного Будду и разбудив двойников, спящих возле готовых плошек.

Невдалеке от кумирни толпились люди, глазели куда‑ то под навес, где в плетеном кресле сидела мумия в желтой тоге. Перед ней на столе дымился в пиале чай и лежал темный свиток. Бритый наголо крепыш ходил по кругу со звенящей кружкой, приговаривая:

– Мумия святого ламы прибыла вчера в ваш вечный город, где Будда прочел свою первую проповедь! Первый город, главный бог!

Оказалось, что эта мумия из Тибета уже пять веков днями сидит спокойно и тихо, зато ночами разворачивает и сворачивает свиток. И святой чай никогда не иссякает в пиале, иногда даже вскипает и переливается через край, и тогда мумия стонет, как от ожога.

Народ громко удивлялся, поглядывал на мумию с разных сторон и за отдельную плату с опаской подходил целовать край желтой тоги. Никто не спрашивал, что написано в свитке. На вопрос базарного мальчишки, что сейчас делает мумия, лама‑ крепыш серьезно ответил:

– Спит. Она устала. Ночью много читала. Шустрый мальчишка не унимался:

– А если ее ущипнуть или облить чаем, она проснется? Но взрослые стали гнать весельчака, а крепыш так зазвенел над ним кружкой, что мальчишка, заткнув уши, бросился бежать. Бес хотел кинуться за ним и покусать за пятки, но его привлек особый сладковатый дым, шедший из кумирни. Он подобрался к ее закоптелым стенам.

– Чадище‑ ще! Что это? – спросил он у местных демонов, которые под стеной обсасывали внутренности из корыта.

Они хмуро уставились на него:

– Покойников жарят, что еще!

А один из них, ушастый вожак, хорошенько всмотревшись в него, произнес:

– Э, да ты чужак?

– Не ваше дело‑ ло, – отрезал бес.

– Тебе чего тут нужно, лоло рогатое? Потрохов захотел? Убирайся прочь, это наше место!

– Знахаря мне.

Вожак презрительно указал хвостом на ограду:

– Там ищи. Тут нету. Тут знахари не нужны... Тут наше место. Конец и потроха. А знахаря лавка вон, за загородкой. Сердитый стал – с нами знаться не хочет, а раньше часто звал на угощенье...

– Вчера к нему опять Светлый приходил! – льстиво напомнил маленький дьяволенок, следя за вожаком блестящими глазками.

– Да, повадился... – милостиво поддакнул ушастый вожак и захватил из корыта полную пригоршню кишок.

– Какой Светлый? – переспросил бес.

– Такой же чужак, как ты. Все его Светлым зовут. Крепкий, как медведь. Ходит тут, высматривает, вынюхивает, – сообщил вожак, с чавканьем перекусывая кишки. – Зевак собирает и всякую чушь им порет. А мы воруем, пока они слушают... Говорит, что может бесов спасать, превращать в ангелов или людей. Это нас‑ то!.. В ангелов!.. А ну, отойди от корыта! Чего мордой лезешь? – вдруг окрысился он.

– Нужен мне ваш Светлый! Мне знахаря, крыло, крылищеще! – пробурчал бес.

– Давай проваливай, нечего тебе тут делать! Это не твое, а наше, понял? Иди, куда шел или откуда пришел! – швырнул в него куском печени вожак, а наглый дьяволенок зашипел и сделал вид, что сейчас прыгнет.

Бес решил не впутываться, покинул базар, прокрался к загородке, нырнул под калитку, на всякий случай опасливо обогнул тень многорукого божка, протиснулся в дверную щель и присел в углу.

Лавка знахаря была завешена пучками трав, нитками сушеных корней и плодов. На полках стояли банки с молотыми снадобьями. Знахарь что‑ то растирал в ступе. У стола в почтительном ожидании стояла женщина в пестром сари.

Лицо ее было покрыто розовыми прыщами. Она косила глазами на угол, где сидел бес. А тот, привалившись к стене, жадно глазел на женщину, с вожделением изучая ее лицо и руки: через прыщи, волдыри, лишаи, мозоли, бородавки, родинки можно легко присосаться к молодке и перекачать в себя немного ее жара, чтобы помочь зажить крылу.

Но знахарь подозвал женщину поближе, взял за подбородок и начал вглядываться в глаза. Что‑ то бормоча, он бросал щепоть того или другого зелья в плоскую миску. Приговаривал:

‑ Лапки тарантула... Молотые позвонки... Сухие рыбьи жабры... Скальный мед... Пепел рогов... Змеиные шкурки...

Читая по глазам женщины ее болезнь, он собрал необходимое. Тщательно перетер травы каменным пестиком, засыпал смесь в особую банку и стал ее трясти. Наконец, все было готово. Женщина отдала деньги, взяла лекарство. Монеты звякнули. Но больная мялась, не уходила.

– Чего еще? – недобро покосился на нее знахарь. – Болячки пройдут через три дня, не забывай пить утром и вечером коровью мочу. К прыщам надо прикладывать кал молодой коровы – его можно купить у парий.

– Нет ли чего от сглаза? – нерешительно произнесла она. – Для невестки. Ее кто‑ то сглазил. Который день не может вставать. Ослабла вся... В поту лежит, ничего не ест, а пить не может от спазмов в горле.

– Да, похоже на сглаз... – пробормотал знахарь. – Но это дорого будет стоить...

– Почему? – упавшим голосом спросила женщина, боязливо косясь на угол, где замерший бес вдруг испуганно заворочался, разглядев родинку на ее виске – неужели женщина из котла до сих пор преследует его?..

Но знахарь опять отвлек просительницу, постучав пальцем по книге в бычьем переплете:

– От сглаза надо двух жаб посадить в банку с пиявками, питать ядовитыми грибами, осыпать хрустальным порошком, добавляя молотый тигровый коготь... А хрусталь дорог! И коготь в цене! Так что передай невестке: меньше пяти рупий серебром стоить не будет! Клянусь богиней Свасти, это еще хорошая цена – другие возьмут дороже!

Женщина кивнула и поспешила выйти. Бес хотел кинуться за ней, узнать, куда она идет, но знахарь что‑ то проговорил и сделал быстрые движения, отчего бесу стало зябко и беспокойно. Он не мог сдвинуться с места, лишь встал на дыбы.

Знахарь бросился к одной связке трав, к другой, к третьей. .. Побросал все на стол, а сам отбежал в сторону. Бес, схватив травы, стремглав покинул лавку, забыв о наказе Черного Пастыря уходить от магов и знахарей только пятясь, не подставляя спины. За что и поплатился ожогом, коротко взвыв и шарахнувшись с крыльца.

На улице, отогнав бродячих псов, он залез в чью‑ то конуру и начал глотать травы. Один настырный черно‑ белый пятнистый кобель не отходил от будки и утробно рычал, скаля желтые от падали клыки:

– Мое место!

Другие шавки звали пса:

– Пошли, Тумбал! Свежие потроха выбросили около кумирни! А то опять проклятые кошки сожрут!

Но Тумбал рычал до тех пор, пока бес не дыхнул на него серой, опасаясь, что в этом псе может гнездиться один из оборотней, любивших превращаться в таких черных гадов с белыми пятнами. Тумбал, поскуливая, убрался прочь. А бес, свернувшись клубком, затих. Что‑ то неладное творилось с ним. Он был раздосадован и уязвлен, ощущал беспокойство. Что‑ то стонало и ухало в нем, удары отдавались в башке, в клыках, а имя «Светлый» осталось занозой.

К тому же он заметил, что из щели в стене на него пристально смотрит белый скорпион. Его еще не хватало! Эти чертовы дети неопасны для бесов, но могут переносить чуму или паршу. Трудно скрыться от их восьми немигающих глаз, шесть из которых шарят по сторонам, а два взирают с головы.

– Пошшел! Гадина! Гадища‑ ща! – зашипел на него бес, но упрямый скорпион в ответ пошевелил ядовитым шипастым хвостом и остался сидеть, где сидел.

Вдруг бес увидел, что по конуре летает желтая бабочка. Откуда она тут взялась?.. Бабочки не живут в грязи, не порхают, где смердит. Бес следил за ней, готовясь поймать ее дыхание, но почему‑ то медлил, поскуливая от волнения. Бабочка тоже не спешила улетать, словно ей требовалось что‑ то сказать бесу: она подлетала к его мохнатым ушам, бесстрашно перебиралась на больное крыло, ползала по хребту, но в ее тонком звоне ничего нельзя было разобрать. Вдобавок несколько бойких и юрких мышат стали играть в его лапах, но бес не трогал их – напротив, ощущал даже приятную щекотку от их прикосновений.

В башку лезло странное. Если у Светлого есть силы спасать, может, он и его, беса, спасет?.. Сделает человеком?.. Если Светлый все знает, неужели он не видит, как бес устал от себя?! Стать другим – все равно каким, но иным, новым! Даже шкура кошки или собаки казалась ему сейчас милее, чем его проклятая, смертельно надоевшая сущность, которую люди видеть не могут, а маги не желают...

Бес долго ворочался в конуре. Всякая разность беспокоила его. Чудилось, что он опять попал в хозяйский шкаф, где надо сидеть взаперти без звуков, сна и пищи. То он летел вслед за желтой бабочкой из плена. То гулял по базару и покупал снедь для дома, где его ждала женщина с родинкой на виске. Постепенно он задремал под немые игры мышат и прохладные дуновения бабочкиных крыльев.

Бес провел ночь в конуре. Чье это было лежбище – неизвестно. Его никто не беспокоил. Рано утром пришли базарные псы, лаялись из‑ за сучки в течке, и ему пришлось разогнать их змеиным шипеньем, которое привело собак в ужас: совсем недавно одного их знакомца, плюгавого полубеса, отравила до смерти змея, жившая под кумирней.

Базар уже шумел и торговал. Ссорились нищие. Ходили важные сахибы и покупали, не спрашивая о ценах. Кули тащили на спинах и тележках корзины и мешки с товарами. Мальчишки носили на головах блюда с лепешками и сыром. Торговки делили прилавки, весы и гири. Орали водоносы. Толпились зеваки, с хохотом смотрели, как зубодер длинными и кривыми щипцами рвал зуб бедняге‑ плотнику. Чеканщики выбивали железными палочками дробь по глиняным кувшинам и блюдам, звоном привлекая покупателей и отгоняя всякую нечисть, снующую под ногами.

Бес, с ноющим поджатым увечным крылом, принялся слоняться по рядам, слушать болтовню и сплетни. Оказалось, что тот угол, где продаются украшения – Золотой, тот, где овощи и фрукты – Зеленый, место шудр и парий зовется Грязным углом, а там, где идет торговля скотом – Живым. Там нет индусов, хозяйничают низкие плотные и молчаливые тибетцы. Оттуда идет явственный запах большой крови. Не мешает заглянуть и подкрепиться.

Базарные ведьмы и демоны подозрительно пялились на него, но он не боялся их – среди людей они стали ручными и немощными, могли только исподтишка пускать разную вонь и украдкой плеваться вслед. Он тоже не оставался в долгу, однако в перебранки предпочитал не впадать и обходил стороной особо рьяных и сердитых. Даже шарахнулся, как ошпаренный, от одного красноглазого одичавшего духа, который с хрустом уминал кошачий труп и угрожающе заворчал на него, кося глазами в сторону, что было явным знаком скорого нападения.

В Живом углу ревели мулы, икали ослы, поблеивали бараны, тяжко вздыхали верблюды, молчали мрачные грузовые яки. Скот не только продавали, но тут же и резали. Лужи крови и утробной слизи. Мясник‑ палач с размаху рубил бараньи туши так рьяно, что осколки костей и мясные ошметки летели с топора. Мясо – в продажу, шкура – кожевникам, а потроха – нищим дервишам, которые пожирали их сырыми и немытыми, вопя всякую несусветную чушь.

Тут было чем поживиться. Но надо отвлечь мясника, который так возбужден от крови и смерти, что может стать опасным. Да и топор зло косил блестящим кривым носом.

Бес утащил тень мясника. Расстелил ее в стороне, на пустом месте, откуда только что увели купленных ослов. Это заметили покупатели. Зароптали. Мясник, вонзив топор в колоду, оглушенно уставился на кровавую землю, не понимая, как может тень уйти от хозяина и лечь в стороне.

Люди загомонили, забеспокоились:

– Нет тени!

– Нельзя покупать!

– Мясо испорчено!

– Проклято!

Пока они шумели, бес выудил последнее дыхание из отрезанной бараньей башки, брошенной палачом в лохань, полную голов со смертной пленкой на пустых глазах. И прочь отсюда, пока мясник не очнулся, а топор не спрыгнул с колоды и не отрубил хвост или лапу! Ничего хорошего от топоров и ножей ждать не следует!

В Зеленом углу он вдруг уловил, что торговки опять судачат про Светлого, который только что был тут, гулял по базару, и все затихало на миг, когда он шел по рядам, и оживало вновь, когда он заговаривал с кем‑ то. Худая торговка тимьяном говорила, будто этот чужестранец учит, что мужчины и женщины равны, хотя всем известно, что мужчины – высшие существа, которым боги дали служанок, обязанных следить за их одеждой, едой и всяческим счастьем.

– И что это будет, если бабье побросает дела и дома, усядется пить чай и играть в шахматы?.. Кто тогда будет возиться с детьми и стариками?.. С ума, видно, сошел этот чужак, к чему людей подбивает!.. Как это равны?.. Ведь женщины рождены для угоды, услады и утехи мужчин!..

– Да, он правильно говорит, этот Светлый, клянусь святой свастикой! – вступила бойкая бабенка, торговка кардамоном. – Мое тело: кому хочу – тому даю! Никто мне не указ! Мужья нас не спрашивают, когда к потаскухам ходят – чего мы их должны спрашивать?

– А какой этот Светлый высокий и красивый!.. Белокожий! Желтые волосы и рыжая борода! А здоровый‑ громадина! На наших не похож! Рукой до крыш достает! И у него, говорят, все такое... громадное... Вот бы посмотреть! И где, интересно, он живет? – мечтательно спросила толстуха с имбирем.

– Днем по базарам ходит, а вечерами в Рыбьей слободе сидит. Туда никто не суется из‑ за рыбьей вони, вот он там и прячется. Точно знаю, что раджа велел его схватить! – сообщила торговка тимьяном.

– Болтают еще, будто он может заставить цвести полено, понимает птиц и разговаривает с обезьянами.

– Подумаешь! Мой брат, как накурится, тоже с кошками шушукается, – отмеряя имбирь, заметила толстуха и вдруг испуганно зашикала на других: – Тише, брамин идет!

По базару шествовал брамин с охраной. Его надутое лицо отсвечивало салом, а брюхо выпячивалось, как у свиньи на сносях. Он важно указывал на товары. Охрана хватала их с лотков и кидала в тележку, которую катил молодой служка, похотливо глазеющий на торговок. Денег никто не платил и не требовал. Рожа брамина была так отвратна, что бесу захотелось плюнуть в нее или обжечь докрасна.

Но тут, словно услышав его мысли, какой‑ то веселый когтистый дух сорвался с молотого перца, оседлал шмеля и направил его на брамина. Жук от ужаса стал жалить брамина в щеки. Поднялся шум и гам. Брамин ревел, как бык на мясобойне. Охрана начала махать палками. Откуда ни возьмись, взметнулся вверх еще один дух, уцепился на лету за воробья. Тот зашелся в чириканье и, пытаясь сбросить с себя кусачего гада, вращая крыльями, упал на служку и угодил клювом ему в глаз. Служка рухнул на землю. Повалилась и тележка. Поднялся гогот. Люди стали под шумок растаскивать рассыпавшуюся снедь. Охрана не знала, что делать – спасать товары, ловить воров, успокаивать брамина или поднимать раненого служку.

Шмель, изнемогая под когтистым духом, умолял отпустить его:

– Жжет‑ жжет‑ жжет!.. Тяжжжжелый!.. Сжжжжалься!..

– Лети к черту! – отпустил дух‑ весельчак мохнатого дурня и нырнул в мешок с корицей. Туда же юркнул и второй дух, бросив искусанного воробья кончаться в пыли под ногами охраны.

Поглазев на эту суету, бес поплелся в Золотой угол, где было чисто, но шумно: гремели молотки, звенел металл, гомонили перед смертью гвозди, шумно вздыхали аметисты и топазы, навеки вгоняемые в оправы и браслеты. Лавки под охраной двойников, которые особо плотным кольцом окружали прилавки. Золото слепило глаза, отливало краснотой. Зазывалы кричали:

– Золото – пот солнца! Оно греет и светит!

Вот глупцы! Кто же не знает, что золото – это помёт царя Бегелы, который без конца испражняется на своем дырявом троне! Но царь стар и болен, иногда он тужится, что есть мочи, но золота нет, и тогда надо ждать крови, войн и большой жатвы со жратвой.

Бесу стало не по себе от металла. Все железное опасно: оно крепко, как камень, никого не слушает и норовит поранить живое. Обрушив груду блюд, бес увильнул от настырных двойников, выскочил из рядов и, морда к морде, столкнулся с веселыми духами, напавшими на брамина. Сейчас они деловитой трусцой спешили куда‑ то под прилавками. Когтистый дух по кличке Коготь не забывал на ходу царапать торговок, а другой, кусачий Зуб, хватал их за груди и носы, когда они нагибались посмотреть, что за кошки повадились шнырять под ногами.

Бес пристал к духам и отправился с ними травить аскетов, лежащих возле базарных ворот. Коготь и Зуб ворошили и щекотали костлявые тела. Аскеты ныли, вяло отмахиваясь. Бес, впервые видя такие проваленные животы, острые ребра и впалые щеки, подумал, что тут можно поживиться – такими слабыми выглядели эти странные люди, вот‑ вот умрут! Однако Коготь, наигравшись с доходягами, будто понял, о чем думает чужачок:

– Еле‑ еле душа в теле, а крепкие, ничего их не берет! Жирные мрут, а вот такие тощие по сто лет живут!

Они бросили аскетов, вернулись в ряды. Гурьбой поперлись дальше. Опрокидывали посуду, весы и тюки, цеплялись ко всякой мелкой базарной гниде. Сбросили каменного Ганешу с хоботом вместо носа и пару раз треснули по нему палкой, когда он начал угрожающе бурчать им вслед. Загнали под прилавок одинокого двойника. Поцарапали в кровь настырную обезьяну, которая невесть зачем кралась за ними и даже вздумала ругать их на своем глупом языке. Потом стащили у старухи‑ торговки полудохлую от жары утку и принялись деловито ощипывать ее. Утка крякала, стонала, но духи, не обращая внимания на мольбы и живьем ощипав птицу до последнего пера, принялись играть ею, как мячом.

– Зачем? – удивился бес (он ждал, что духи просто свернут ей шею).

– Живьем битое – вкуснее! – объяснили они непонятливому дураку.

Утка, умирая, крякала под ударами их лап и, наконец, испустила последнее дыхание, которое, и правда, показалось бесу гораздо вкуснее обычных. Насытившись, он смотрел, как Коготь и Зуб делят утку: один любит кости и ребра, а другой – мясо и потроха.

Затем Коготь и Зуб решили проведать свою подружку, наказанную мужем. Звали ее Баджи, она давно связалась с нечистью: тайком курила гашиш и от вечной похоти путалась не только с людьми, но и с оборотнями, научившими ее выворачивать наружу анус и высасывать сперму из сосков мужчин.

Они выскочили за ограду базара, перелетели через пару улиц, гуськом пролезли под неказистый плетень и прошмыгнули по огороду к выгребной яме, к голове, торчащей из лужи нечистот. Это была Баджи, закопанная по горло в землю. Лицо – в кале и моче, глаза закрыты.

– Что, плохо тебе? – злорадно спросил Коготь, хватая клычками ее за ухо.

– Ты нас должна слушаться, нас! Если будешь всегда наша – мы тебя выкопаем. Или мужа приневолим, – вступил Зуб, покусывая голову за затылок. – Как велели закопать – так заставим и выкопать. А нет – прикажем бросить тебя крысам на ужин.

– Кто тебя тут найдет? – Коготь схватил помойное ведро, накрыл им голову Баджи и победно постучал по дну. – Ясно? Будешь наша – спасем, нет – подохнешь.

Ведро глухо екнуло:

– Ваша была, ваша буду. Только спасите.

– То‑ то! Ты и так наша. Она давно наша, – объяснил Коготь бесу. – Ее муж, как все мужья, и сам не крыл ее, и другим не давал. Вот она и стала паскудницей, как все они...

– Она давно наша, – заухмылялся Зуб, снимая ведро и облизывая голову острым и длинным, как пальмовый лист, языком. – И другие будут наши... Бери ее, хочешь?.. Поменяемся?.. Ты нам – ведро жаб, а мы тебе – Баджи, а?.. – вдруг милостиво предложил он, любовно вылизывая губы несчастной.

А бесу вдруг увиделась на виске родинка. Опять та женщина!.. Она снова тут!.. Она преследует его! Хочет увести с собой под землю, в смерть!.. И он в ужасе бросился бежать через огород.

Духи замахали лапами:

– Стой, куда? – и припустили следом.

Они не дали ему уйти. С ворчаньем повалили в грязь и принялись мутузить изо всех сил. Коготь царапал острыми фалангами, а Зуб норовил поддеть клыками. Но они были намного слабее беса. Он сумел сбросить врагов и, прижав уши и ощетинившись, сам напал на них: Когтя придавил задней лапой к земле, отчего тот по‑ щенячьи заверещал, а Зуба поднял в воздух и щелчком отгрыз ему кончик хвоста.

Кинув раненых духов, бес поспешно убрался прочь – сейчас набегут местные кровососы, с ними тягаться – себе вредить. С трудом нашел свою конуру и долго ворчал и ворочался, укладывая увечное крыло, которое после стычки ныло и дергалось сильнее обычного. Боль так раздражала его, что бес загнал в щель любопытного скорпиона и передавил всех мышат, сдуру начавших свои молчаливые игры. И в отчаянии царапал стенки конуры до тех пор, пока не затих в дурном сне. А во сне увидел шамана, грозящего ему кнутом. Сам шаман был ростом с дерево, кнут изогнут, как гадюка в агонии. А выше него, в небе, бился оранжевый огненный бубен в руках какого‑ то светлого великана, который выше гор и увенчан облаками... »

Закончив чтение, Ната напряженно сказала:

– Все. Больше читать не будем! Мне не нравится, когда мучают людей. Так не должно быть!

Гоглик искоса поглядывал на нее, не решаясь спорить. Зачем? Себе дороже. Еще обидится. Да и ему, признаться, тоже не нравится, когда людей закапывают в землю. Хотя, может, эта Баджи и правда в чем‑ то провинилась?..

Он поделился этой мыслью с Натой, но девочка не хотела ничего слушать:

– Даже если и виновата – ну и что? Кто дал такое право? Сейчас не рабское время! Противный этот бес шляется, где попало, со всяким сбродом!

– Так он ведь кадж рогатый, не знает, что можно, а что нельзя! – убежденно ответил Гоглик, помня, как недавно во дворе тоже кого‑ то упорно ругали «глупым каджем» и грозились обломать рога. – И кстати, в сказках всегда обязательно кого‑ то мучают! – вспомнил он.

– Мучают, чтобы потом Бог спас, – нравоучительно заметила Ната.

– Хорошенькое дельце – всю жизнь мучить, а потом один раз спасти! – удивился Гоглик. – Не надо мучить – и спасать не надо! Этот Бог, видно, с ума сошел в атмосфере своей, раз такие понты кидает. По‑ моему, лучше всех в покое оставить. Тогда ни мучить, ни спасать не надо. Делать Ему нечего, что ли?

– Нельзя так про Бога говорить! – одернула его Ната и стала собирать кульки из‑ под еды.

– А куда бес попал, я что‑ то не понял... – расправляясь с последним «язычком», пробубнил Гоглик.

– В город Варанаси... По телеку говорили, что в святой корове живет триста миллионов богов...

– Вот бы в Индии побывать! – от всей души пожелал Гоглик, пропуская мимо ушей чушь про триста миллионов. – Поехали бы вместе, по базарам походили, всяких мошек поели бы!

– Может, и поедем... Мама говорит, скоро можно будет ездить, были б деньги. Но пока паспортов нет – никуда не пустят.

– Да. Скорей бы уж! – в сердцах сказал Гоглик. – А то ни в Индию съездить, ни в загс сходить...

– С кем это ты в загс собрался? – удивилась Ната, но Гоглик ушел от прямого ответа:

– Так просто говорю... К примеру...

– Ладно. Собирай мусор в кулек, надо на алгебру успеть!

– Мусор, алгебра, бесы, Индия, объем круга, – заворчал мальчик, но ослушаться не посмел и начал собирать бумажки под ногами Наты, отчего у той почему‑ то зачесались щеки и погорячели уши.

– Что? У кругов есть объем? – удивленно подняла она бровки. – Вот не знала!

– А как же! Смотря какие круги! – ухмыльнулся Гоглик во весь рот, сам не зная отчего.

Ната покраснела, уловив в его словах какой‑ то скрытый постыдный намек. И по дороге из подвала не принимала его руки, когда он хотел помочь ей перелезать через горки кирпичей и ломаные оси.

В остервенелом состоянии Пилия возвращался в город. Промчавшись по шоссе туда и обратно в поисках воров и не найдя никого – да и кого искать? – он накинулся на буфетчика и избил его до бесчувствия, требуя имя клоуна в белых рейтузах, но буфетчик только пускал кровавую слюну и разбитыми губами клялся, что ничего не знает.

Неожиданно подъехала милиция. Двое сотрудников уняли Пилию. Ни известие, что он их коллега, ни удостоверение не произвели особого впечатления, хотя и были встречены одобрительными кивками. Милиционеры предложили написать заявление. По их лицам Пилия понял, что тут наверняка нечисто – очень уж скоро приехали, слишком деловито отняли у него буфетчика, быстро вытащили ручку и бумагу, чересчур участливо смотрели на Пилию, предлагая написать заявление о грабеже и вскользь интересуясь, что за ценности хранились у него в багаже, откуда и куда он едет и почему так зверски избил буфетчика.

Послав их мысленно к черту, сквозь зубы пообещав буфетчику, что завтра он вернется и тогда тому несдобровать по‑ настоящему, Пилия раздраженно спросил у сотрудников, кто их вызвал. Они ответили, что вызвал буфетчик по факту ограбления машины, кто же еще? Это его обязанность! И они просят Пилию написать заявление и указать, что именно у него украдено.