Михаил Гиголашвили 26 страница

– Зачем он тебе нужен? – спросил вдруг Мамур. – Пусть убирается прочь! Все равно подохнет среди чужих бесов, он испорчен шкафом. А мы поохотимся на другого, молодого...

– Нет, я верну его. Новый ни к чему.

Мамур сощурился:

– Смотри, не уподобься тому, кто, сдирая во дворе шкуру с осла, бегает точить нож на чердак вместо того, чтобы точило спустить вниз! Или ловить старого беса легче, чем искать нового?

Шаман покачал головой:

– Мне нужен именно он. Мы встречались с ним в прошлых жизнях, я связан с ним неведомыми узами...

– У бесов нет прошлого, а будущее закрыто, – возразил Мамур.

– Он тогда не был бесом... – отозвался шаман. – Я – то, что был. И буду то, что есть. И мне без него нельзя.

Мамур отхлебнул чай, вытер бритую голову:

– Ну что же... Я готов.

Шаман облегченно вздохнул. Начал перечислять:

– Кинжалом и сетью его не достать – он далеко. Петлей и крюком не взять – высоко. Поможет только обряд.

Мамур кивнул:

– Нас двое, но дыхание у нас одно. Утром начнем, ночью совершим, под утро закончим!

Потом рассказал о том, что побывал в Аравии, где видел прирученных демонов. Монахи‑ пустынники научились извлекать их бесью сущность и вкладывать вместо нее пустоту, отчего бесы становятся ручными и смирными и кормятся лишь смирной и ладаном. Монахи посылают их на самые тяжкие работы, где они рогами пашут землю, хвостами толкут зерно, копытами корчуют пни и камни.

Еще в Аравии Мамур встречал людей из племени царя Соломона, который умер на молитве, но продолжал, мертвый, стоять до тех пор, пока муравей не подточил его посох. Говорят, что люди этого племени могут превращать злых духов в добрых.

– Не задумал ли ты чего‑ нибудь подобного со своим бесом? – сощурился Мамур.

Шаман отмахнулся:

– Нет. Беса превратить в человека трудно, а в доброго духа – еще труднее. Одной жизни не хватит. Беса надо чистить лаской, поить добром, купать в нежности... Мне это не по силам.

– С нечистью надо делить мир. Что говорил Учитель? Богов зови, но и чертей не гневи! Богам угождай и чертям не перечь! – напомнил Мамур и рассказал, что в Аравии свел знакомство с толстым Бабу, духом лжи, бывшим ангелом, который пал, был изгнан в пустыню, где шабашевал со всякой нежитью, а потом продал пустынных бесов в рабство, за что и получил свободу черного сана. Сейчас у него дел немного: сиди себе под пальмой и выворачивай наизнанку слова, укладывай ложь в три короба, ври без остановки, докуда язык доползет.

– Полчаса мы пили с ним чай. А потом целый месяц я был не в силах сказать слова правды – ложь текла у меня изо рта, как гной! Пришлось в пустыне лизать песок, чтобы очистился язык! – заключил Мамур.

Шаман в ответ рассказал, что и с ним тоже случилось неладное: возле реки на него напал снежный барс‑ оборотень, воровавший женщин в горных селах.

– Он схватил меня лапами с боков, я вырвался, прыгнул в реку и плыл под водой, пока оборотень не устал гнаться за мной по берегу. – И показал брату розовые шрамы на боку.

Тогда Мамур скинул мягкий сапог. На ноге не хватало двух пальцев – их отсек бес‑ точильщик, которого Мамур неосторожно потревожил в зарослях кактуса, где тот собирал сок с растений. Бес, хоть и был в блажной истоме, но молниеносно хватил острым хвостом по голой ступне и отрубил два пальца.

Еще долго рассказывал Мамур о всякой всячине, виденной в странствиях: о людях, у которых головы ночами срываются с тел и улетают прочь, а к утру прирастают обратно; о волосатых людях‑ обезьянах; о развратницах, у которых срамные места находятся на животе и на спине; о вредоносных гадах, что плюются илом и песком.

Так, в разговорах, шло время. Конь заглядывал в пещеру, получал ломоть хлеба с медом, подавал тихим ржанием какие‑ то сигналы. Братья вспоминали прошлое и веселились, как дети.

На рассвете они вышли к озеру. Мамур направился по берегу направо, шаман – налево. Они уселись друг против друга – через озеро – и начали очищение.

Впав в транс, шаман избавлялся от ненужного. Силой мысли удалил с земной тверди горы, моря, реки. Снял все живое и растущее. Загнал листья в ветви, ветви – в стволы, стволы – в семена. Не оставил камня на камне. Вытряхнул из сознания все, кроме одной точки, и стал раздувать ее жар.

Мамур же, взвившись на сосну, совершал очищение на самой верхушке, раскачиваясь рядом с галками и по‑ птичьи щебеча с ними вместе.

Избавив себя от лишнего и грязного, они вернулись в пещеру и начали собирать нужное для обряда в плетеную корзину. Мамур выложил из своего баула восьмиугольное зеркальце, острый корень дуба, тончайшую сеть из крепких волос. Шаман добавил кусок черной ткани со звездами, пращу, хрустальное яйцо, кинжал, бубен и трубу из берцовой кости Учителя (вторая труба хранилась у Мамура). Вытащил узорную клетку, сделанную ручным лешим.

– Будем ловить нашу крысу‑ ведьму, без нее не обойтись, – сказал он, проверяя прутья и защелку.

– Ко мне она давно не являлась. Может, переродилась?

– Нет, она еще тут, – ответил шаман. – Иногда просит о помощи. Приходит и пропадает, когда вздумается...

– Строптива, тварь...

Перед обрядом следовало хорошенько накормить и приласкать бубен. Шаман обильно полил его кожу чаем, протер бубенцы маслом, а обручи напоил молоком. С трудом вытащил из сундука бурку с амулетами. Завязал на запястьях святые шнурки.

Потом братья бережно сняли тряпки с идола и поочередно припали к его агатовым, навыкате, глазам. Идол Айнину в ответ каменно‑ милостиво разрешил. Залили очаг и, выбравшись на тропу, зашагали в горы. Конь шагнул следом, но Мамур отогнал его, и тот покорно остался охранять пещеру.

Они двигались в зудящей тишине. С далеких ледников били слепящие искры. В сиреневой дымке, среди темных деревьев в мантиях мха, возвышались горки камней‑ собственность бога Бузмихра, который забавляется ими, перекладывая с места на место. Бузмихр – отец всех зверей и жуков, без его вздоха шерстинка не упадет и чешуйка не встопорщится.

Мамур обламывал сухие ветки бука и собирал их в корзину. Шаман с посохом на плече спешил следом. На посохе болталась клетка. Мысленно он был там, куда шел. Деревья делились упорством. Камни дарили крепость. Травы наделяли стойкостью. А от гор отрывались такие мощные потоки силы, что шамана покачивало под их упругими порывами.

Мамур все ускорял шаг. Шаман в своей тяжелой бурке стал отставать. Да и не мудрено – бурка украшена стрелами и амулетами, гремевшими на ходу, на спине медвежьим волосом вышиты глаза. Вместо пояса – кожаные веревки с головками змей. Башлык с колокольцами.

Вдруг Мамур будто с ходу наткнулся на что‑ то. Шаман успел заметить, как внезапно съежилось лицо брата, покрылось сетью морщин, набрякли щеки и задвигался лоб, как неузнаваемо изменился весь облик. Мамур стал разительно похож на их Учителя и его голосом проговорил скороговоркой:

– Я с вами! Я тут! Я в помощь!

Потом его лицо отмякло, разгладилось. Морщины исчезли. Лоб замер. Глаза стали другими. И Мамур вернулся в себя, повалившись на землю...

Они выбрались на горный луг и уселись, ожидая полуночи. Каждый был погружен в себя. Опасное время – пока без брони, во владениях горного демона Очокочи. Без его согласия ничего не будет. Надо ждать.

В полночь раздался шелест – по лугу кто‑ то шел. Слышались шорохи – будто кто‑ то косит траву: «шшшшиик... шшшшииик... ». Главное – не смотреть туда и думать, что это просто одинокий крестьянин валкой походкой спешит в их сторону... Следует встать и, опустив глаза, стоя ждать, пока он минует их.

Но у крестьянина под войлочной шапочкой – волчья голова на толстой свиной шее, скрытой под воротом! А из груди, из‑ под рубахи, выпирает острый горб!

Что‑ то одобрительно рыкнув, оборотень в злой задумчивости прошел мимо, не удостоив взглядом. На спине тоже был горб. Над ним двигался ручной мелкий дождичек. .. Шаги затихли, дождь исчез.

– Очокочи разрешил.

Вокруг застыла ночь. Трава исчезла в пелене тумана. Заволновался ветер. Белесая масса ледников ушла под клобук черной тишины.

Шаман вложил в пращу хрустальное яйцо и пустил его в темноту. То место, куда упало яйцо, стало сердцевиной круга – его мгновенно очертил бьющийся от радости кинжал. Мамур запалил сухую ветку бука. В малом круге водрузили клетку с открытой дверцей.

Раздевшись донага и натершись жидким опием, шаман начал медленно вертеться в круге. Постукивая пятками, приседая и подпрыгивая, он топтал землю, попирая ее скверну.

Когда вращенье достигло предела, шаман схватил трубу. Рваные, хриплые, мощные звуки раскрошили тишину. Иногда он кричал во тьму:

– Отдаю свое тело! Берите его! Оно ваше! Ваше! Здесь для вас много еды и питья! Идите, хватайте, рвите!

Мамур жег ветки и следил за тем, чтобы брат не вылетел из круга. А шаман вертелся волчком, задирая кость‑ трубу и приманивая нечисть:

– Отдаю плоть голодным! Кожу тем, кто наг и бос! Кровь тем, кто жаждет! Кости свои кладу на костер тех, кому холодно! Сюда! Собирайтесь, идите! Прилетайте, приползайте! Я зову всех, кто слышит!

Какие‑ то тени метались и вились вокруг круга, ударялись о него, отскакивали... Голоса и стоны, рычанье, хохот...

Мамур, держа наготове зеркальце и сеть, высматривал желтоглазую ведьму‑ крысу. Ее надо найти! А уж она сделает остальное, у нее львиная сила и мертвая хватка.

И вот он увидел ее. Прячась, крыса внимательно что‑ то высматривала в круге шамана, надеясь, очевидно, прорваться внутрь и чем‑ нибудь поживиться. Мамур направил на нее зеркальцем ровный, тонкий, яркий и сильный луч. Ослепил. Накинул сеть и потащил, визжащую, в клетку с распахнутой дверцей.

Ведьма билась, упиралась, верещала. Но он заклятиями и пинками загнал ее внутрь. Она хватала прутья клычками, но Мамур больно ткнул ее горящим буком, и она сникла.

Шаман тотчас рухнул на землю. Ему казалось, что от его тела осталась лишь горстка пепла, плавающая в грязи, а дух, расторгнув оковы, кружит над лужей, в недоумении рассматривая остатки прежнего обиталища. На шамана снизошла благодать. Он отдал все, что имел, и приступил к возврату в мир.

Мамур чинил сеть. В клетке замерла на задних лапах седоусая ведьма‑ крыса с желтыми медовыми глазами. Она угодливо шевелила хвостом, пытаясь угадать, что с ней будет и что им надо.

– Чуть не прогрызла, ехидна, – сказал Мамур, бросая сеть. – Я ее проучил, будет помнить старых друзей!

Крыса в волнении стала хвататься коготками за прутья.

– Говори, где его бес! – приказал он, соскабливая налет плесени с хрустального яйца.

Шаман очнулся и слушал из своего круга.

– Его ранили чужие злыдни, больше ничего не знаю, не ведаю и знать не желаю, – забеспокоилась крыса, бегая по клетке от луча, посылаемого зеркальцем Мамура. – У них спроси, они знают...

И крыса стала издавать призывные трели до тех пор, пока какая‑ то крылатая тварь с хоботом, сгустившись из воздуха, не села, нахохлившись, в стороне.

– Они ранили его в Индии, – проверещала предательница‑ крыса, а тварь мгновенно раскрутила хобот и грохнула шишкой по земле, пытаясь пришибить продажницу.

– Не сердись, – миролюбиво сказал Мамур. – Скажи, где его искать, и мы отпустим тебя с миром.

Тварь молча судорожно расправила и с шумом захлопнула могучие крылья. Хобот ходил ходуном, шишка надувалась и опадала. Наконец, тварь выдавила из себя:

– Мы. Хотим. Мстить. Он. Наш. Враг. От. Лая. Лам. Покоя. Нету. Нам.

– Мы отомстим. Только скажи, куда высылать двойников, где ловить, – не моргнув глазом, ответил Мамур.

– Город. Варанаси. Но. Скоро. Он. Будет. Служить. Тому. Кому. Ты. И. Ногу. Поцеловать. Не. Посмеешь! – резко прокаркала тварь с издевкой.

– Надо спешить, – беспокойно сказал шаман.

В эту минуту тварь, изловчившись и что‑ то пробулькав, попыталась достичь предательницы‑ крысы: первый удар тяжелого хобота пришелся по земле, второй – по клетке. Посыпались искры, затрещал бамбук. Но клетка устояла, лишь наполовину вошла в землю.

Мамур направил на тварь зеркальцем острый луч. Она с уханьем пропала.

Они стерли круги. Разровняли землю. Собрали корзину. Крыса верещала, умоляя выпустить ее, но шаман со словами:

– Ты еще нужна, – накинул на клетку черную ткань со звездами, отчего верещанье перешло в писк и смолкло».

– Как может человек сидеть на ветках? Бегать быстрее лошади? Загонять деревья в семена? Не бывает такого! Глупости все это, – заключила Ната, встав с дивана.

Гоглик складывал листы.

– Д а?.. А как Бог на небе сидит? – равнодушно возразил он, распечатывая очередную пачку американской жвачки и принюхиваясь к божественным запахам из кухни. – Меня бабушка в церковь таскала несколько раз. Говорит, Бог улетел на Небо и оттуда на нас смотрит! Если Он там, в пустом воздухе сидит, то почему на дереве человек сидеть не может? На деревьях хоть ветки есть, а на Небе что? За что ухватиться? Бери! – он проводил взглядом жвачку, исчезнувшую в Натиных губах.

На этих губах он однажды видел помаду – они пошли в кино, и Ната тайком подкрасилась, как взрослая. Ей очень шло, но привлекало внимание чужих мальчишек, что было крайне нежелательно и даже опасно. Но что делать?.. Без драк не обойтись, если хочешь ходить в кино с самой красивой девочкой во дворе. Да что там во дворе – в районе! В городе! В мире!

А Ната представляла себе эту ночь, луг, вой трубы...

– Ничего, в сказках бывает, – успокоила она себя. – Вот только дальше что будет? Поймают его?

– Наверное... Ведьма же предала его... А вот ты могла бы так, ночью, в какой‑ нибудь степи одна гулять?

– Я даже на кухню ночью за водой одна идти боюсь, бабушку бужу... А это что такое? – увидела она возле дивана заточенную отвертку.

– Надо, – загадочно произнес Гоглик.

Не мог же он, в самом деле, признаться, что с помощью заточки намеревался в случае чего защищать ее от хулиганов! Отвертка была украдена на ненавистных уроках труда, где весь год либо точили железки, либо паяли провода. Ко всему надо быть готовым, если твоя девочка такая красивая!..

– Ну, мне пора, – начала собираться Ната (мама велела долго у больного не задерживаться и близко к нему не сидеть, чтобы не заразиться перед концом четверти, хотя по румяному лицу Гоглика ясно, что болезнью тут и не пахнет).

– Мороженое?

– Нет, не хочу.

Гоглик попытался склонить ее к игре в «дурака» или «ведьму», но тщетно. Она навострила уши – в передней что‑ то звенело и звякало, кто‑ то разговаривал. Очевидно, пришли первые навещатели.

– До завтра, тяжелобольной! – потрепала она его по руке, отчего мальчик, почувствовав прилив бодрости, хотел проводить гостью до дверей, но тут в комнату сунулась бабушка с тарелкой шипящих бифштексов:

– Только что поджарила, свеженькие!

– Спасибо, я мяса не ем, – отказалась Ната.

А Гоглик остался лежать и не преминул попробовать и свеженьких: всем известно, что для больных главное – хорошее питание, а для тяжелобольных оно должно быть хорошим вдвойне!

На очередном допросе майор так избил Бати, что тот раскололся по всем статьям: назвал имена грабителей дяди, Нугзара и Сатану, сообщил их адреса и телефоны, а от себя добавил, что у Сатаны есть брат, тоже бандит, который сидит в Ортачала^{^[54]}, а отец Сатаны в свое время зарубил топором свою первую жену за измену...

Майсурадзе предупредил его, что если он что‑ нибудь утаил или солгал, то будет очень плохо, намного хуже, чем было до сих пор. А вот если поможет следствию, то стоит подумать, что с ним делать дальше.

– Знаешь, на сколько ты тянешь, подонок?

Бати пожал плечами.

– На много, – сам ответил майор. – Изнасилование, грабеж, смерть, наводка, наркотики – это все не шутки! Интересно, соберешь ты столько денег, чтоб откупиться?..

Сомневаюсь... Иди и все, что про бандюг рассказал, напиши подробно.

Не успели увести Бати, как позвонил прокурор Рухадзе. На его окольные расспросы о деле гинеколога майор нехотя ответил, что следствие идет. А почему это интересует прокуратуру?

– Мы с покойным иногда в карты играли, – пояснил Рухадзе.

– А‑ а... – протянул майор. – В карты? Первый раз слышу...

– Да, иногда играли, – нехотя повторил прокурор, не предполагавший, что на него у майора давно лежит тайное досье, где игра в карты на бешеные деньги едва ли не самый невинный факт. – Вдова Баташвили сказала мне, что задержан ее племянник. В чем дело? Наркотики?

– Многое, – уклончиво ответил Майсурадзе. – И наркотики тоже.

Прокурор не стал расспрашивать дальше, перевел разговор на какую‑ то дребедень и отключился.

Итак, Бати назвал двоих преступников. Один, Нугзар, был известный вор в законе. О другом, Сатане, майор справился у коллег – тоже, оказывается, крепкий орешек, трижды судим за бандитизм. Где они теперь – никто, разумеется, не ведал. Майсурадзе знал их адреса, но посылать к ним домой никого не стал, боясь вспугнуть родных и понимая, что дома они сидеть не будут. Но их надо брать как можно скорее, пока они не успели разбазарить и профукать награбленное у гинеколога.

Потом появилась одна идея. Он велел Маке приволочь из подвала Бати и тут же огорошил его:

– Слушай, подонок, ты должен помочь взять Нугзара и Сатану.

– Как?! Я же сижу!

– Они наверняка к тебе часто ходили. Где вы сговаривались грабить дядю? У тебя на хате?

– Нигде не сговаривались. Я просто накол дал – и все. Хотя зачем им мой накол... И без меня весь город знал, что дядя богатый... Они ко мне и не ходили никогда. Что им у меня делать? – начал Бати в страхе отнекиваться, но майор выразительно положил руку на его «дело», и тот смолк.

– Может, еще кое‑ кто интересный к тебе по старой памяти заглянет... Кто еще к тебе таскается?

– Никто. Я ее вообще сдавал раньше, только недавно жилец съехал...

– Короче, будешь сидеть дома у телефона, а с тобой наши люди подежурят. Ясно?

Бати открыл рот от удивления. Маке эта мысль тоже совсем не понравилась, поскольку он сразу сообразил, что сидеть в засаде с этим придурком придется именно ему.

Но майор безмятежно смотрел на Бати голубыми льдистыми глазами:

– Вот так. А пока иди и пиши все, как Важа Пшавела.

Трубадур сраный!

Дежурный увел Бати, Майсурадзе сказал Маке:

– Ты когда дежуришь? А Сико? А Нодар? Отвезите на хату и посидите там несколько дней – авось явятся, если в Тбилиси. Да не мешает посмотреть, кто туда еще сунется, хата наверняка известная... Он явно врет, что сдавал ее: зачем ему, директору магазина, за пару полтинников хату сдавать? А блядей куда, морфий колоть где?.. Дам тебе рацию, оформлю как бюллетень.

Мака недовольно поморщился:

– Да зачем это, в самом деле? На хатах сидеть! Там и так повернуться негде.

– А как ты думал? Тут угро, а не транспортная ментовка, кто сколько яблок украл у бабы из подола! Здесь выслеживать и сторожить надо, капканы ставить, по следам идти. Приедет Пилия – поможет, Сико сменит. Этих бандитов поскорее брать нужно, а ты тут истерики разводишь. .. Мало тебе, что я эту суку Нану не посадил по твоей просьбе? Небось, торговка!..

– Не называй ее так! Какая она торговка! Приличная женщина...

Майор поднял руку:

– Помолчи! Я на этом месте разных видел – и артистов, и академиков! У кого анаша была в сумке? Кто с ворованными кольцами возился? Тут не так чисто, как тебе кажется! Ну хорошо, понравилась тебе девка, попросил, я пошел навстречу, а то мог бы, не сомневайся, на срок пустить. А шалаву Анку забыл? Если бы не ты – не подохла бы девка от передозировки!

Мака возразил, что это не он, а майор запер ее в кабинете и забыл о ней в ресторане. А потом, ночью, начал в панике звонить Маке, что у него в кабинете покойница за столом!.. Что делать? Открывать официально дело? От «что да как» не отвертишься. Пришлось ехать за Бальзам‑ агой, загнавшим свой пикап во двор милиции (по счастью, пустынный), грузить в машину труп, выброшенный майором из окна, и увозить в неизвестном направлении.

Но Майсурадзе поднял руку, останавливая возражения:

– Хватит трендеть! Мы партнеры! Ты – мне, я – тебе, а как же иначе? Но и ты должен понимать меня. Тут работа, а не игрушки, светофоры разные... кто стрелку передвинул, простыни слямзил, подстаканники увел... Что я, упрашивать тебя должен, чтобы ты приказы исполнял?! Ты присягу принимал? – И майор в деланном волнении поднялся из‑ за стола. – Обнаглел в последнее время! Смотри у меня! И не забывай, что эту девку, Нану, я тебе простил, но могу быстро дело восстановить!

Мака молчал. В день допроса он почти потребовал от майора, чтобы тот оставил эту женщину в покое. Боров пофыркал, покуражился, поязвил, согласился анашу простить, но заявление об изнасиловании оставил и приобщил к делу Бати. Теперь будет вспоминать об этом сто лет!

Майор вышел из‑ за стола, резко распахнул окно. Мака сказал:

– Хорошо, не злись, я сделаю все, что надо.

– Вот так‑ то лучше.

Чтобы замять тему, Мака перевел разговор на бальзамировщика:

– Слушай, а что он с трупами делает?

– Бальзам‑ ага? Или у себя в огороде зарывает, или псу скармливает. Его пес жрет все без остатка... Видал зверя?

Недавно говорил, что к моргу труп привезли и посадили на пороге, как подкидыша в детском доме: «Ва, клиент сам пришел! »‑ удивлялись бальзамировщики, хе‑ хе!..

Маку передернуло, когда он вспомнил эту гору за забором и страшного пса, тянущего из таза что‑ то скользкое.

– Без тела нет дела, сам знаешь. Ну кто будет эту морфинистку Анку искать? А так – пес сожрал – и все, амба...

Раньше он еще свиней держал, требухой кормил, да хлопотно с ними, – пояснил Майсурадзе.

А Мака подумал: «Ну и мясник же ты! » Ему вдруг стало противно находиться в одной комнате с этой гадиной, он дернулся выйти, но майор остановил его:

– Слушай, я давно хотел спросить... Хочешь много‑ много денег? Много лимонов? Целое лимонное дерево? Чтоб на всю жизнь хватило?

– Кто ж не хочет? – со вздохом проворчал Мака, ожидая подвоха.

– Чтоб сразу в отставку, на пенсию – и сиди себе, копай огород или в бассейне плавай?

– Само собой.

– Надо украсть одного человека. И взять выкуп. «Ничего себе!.. – подумал Мака и спросил:

– Кого это?

– Одного лимонщика. Миллионера. Там есть все – золото, серебро, валюта, антиквариат, деньги, картины, камни! Дом‑ музей!

– Ну и как это забрать?

– Говорю тебе: мужика надо выкрасть! А потом чтобы он позвонил жене и сам, своим голосом... – майор хмыкнул – сказал бы ей: «Отдай все! » И она отдаст. Она послушна ему, как овца. Подогнать грузовик – и загрузить... Переезжают люди, бывает. Кто‑ то в синих комбинезонах таскает вещи... План разработаем, осуществим, следы заметем.

Мака оторопел от этой картины, особенно грузовика и синих комбинезонов:

– Ничего себе переезд...

Майор, довольный эффектом, смотрел на него.

– А кто все это должен сделать? – осторожно поинтересовался Мака.

Но Майсурадзе вопреки его ожиданиям не сказал: «Ты». Он помедлил и произнес:

– Кто‑ нибудь... Вот хотя бы эти двое – Нугзар и Сатана.

Заставим их шантажом. И поможем, разумеется, прикроем. Долю дадим, все честь по чести... Им терять нечего...

А почему мы, кстати, до сих пор не заставили Бати позвонить им домой?.. – вдруг замер майор, как пес в стойке. – Ну‑ ка, приведи снова этого болвана, пусть позвонит! Может, что‑ то узнаем.

Мака безропотно отправился в подавал, проклиная в душе неугомонного толстяка. Когда он привел Бати, майор указал на телефон:

– Звони Сатане, узнай, когда будет, – а сам подключил вторую, специальную трубку прослушки. – Если лишнее ляпнешь – он тебя прикончит! – предупредил Майсурадзе, указывая на Маку, нависшего над Бати.

Тот покорно набрал номер Сатаны. Мать ответила, что его нет.

– Назовись, поболтай. Спроси, скоро ли появится, – прошипел майор.

Бати назвался. Мать ответила, что скоро суд брата, где Сатана обязательно будет.

– Когда суд? – майор ткнул Бати ногой.

Тот послушно спросил. Выяснилось, что скоро, в конце месяца.

– Теперь второму тот же текст.

Бати набрал номер Нугзара. Отозвалась жена, ответила, что его нет и тут же отключилась, даже не дослушав вопроса.

– Ты смотри, битая баба! – хмыкнул майор. – Ты ее знаешь?

‑ Да.

– Красивая?

Бати пожал плечами. Ему было не до этого. Майор велел ему идти и писать, пообещав, что если он все подробно напишет, то утром отправится с капитаном домой, и там они будут ждать бандитов.

– А не то в дерьмо превращу! В спецкамеру суну к педикам, они тебя быстро в мусорную раковину превратят!

Прорычав свой обычный набор, майор велел дежурному увести Бати и занялся с Макой.

– Когда суд – узнаем. Сатана должен приехать. Надо будет наверняка что‑ нибудь передать, брата в зону снарядить, ксивы для него подготовить или еще что‑ то... Или Сатану лучше ждать около его дома, а?.. Бати выпускать не следует, смыться может, – вдруг перерешил майор. – Пусть лучше сидит у нас, расспроси насчет расположения комнат в квартире Сатаны, как там кого зовут и прочее. Пилия не объявлялся? Куда он делся? Ну, появится... Как там, эта анашистка хорошо трахается?

– Заткнись! – возмутился Мака. – Я ее пальцем не трогал, по телефону только говорил раз...

– Что, еще не дала?.. – захохотал Майсурадзе. – Тогда волоки ее куда‑ нибудь в уголок и полапай всласть, – зажмурился он. – Бабы любят, чтоб их крепко за сиськи и ляжки хватали!.. Ладно, Ромео, не кипятись, спой лучше арию Друбадура! А когда будешь голубой боржом пить – и про меня не забудь! По‑ братски! – Видя, что Мака еще сильнее помрачнел, поднял руку. – Все, больше не буду! Добрый доктор Айболит, у меня яйцо болит!.. А Сатану около дома брать...

Когда Мака ушел, улыбка сошла с круглого лица майора.

Дело, о котором он вскользь упомянул, вызрело после того, как он случайно узнал, что отец их стукача Кукусика, цеховик Элизбар Дмитриевич, очень богат: ворочает сотнями тысяч, имеет дачи, а дом у него – прямо Эрмитаж! И это несмотря на то, что и дети, и любовницы, и дети любовниц, не говоря уже о картах, стоят ему немалых денег.

Мысль майора шла прямо и четко – украсть лимонщика, взять по максимуму, потом убрать его самого, открыть дело, основательно перетрясти всю его лимонную компанию и со всех тоже содрать три шкуры. Будет, конечно, нелегко, но зато какие рыбы приплывут в сети! Это тебе не шуры‑ муры, это убийство! Всех можно перелопатить! Тут на пути никто не встанет. Никакие защитники не пикнут – поостерегутся! А если кто и высунется – то пожалеет... Пора показать, кто в республике хозяева! Эти кретины из партии, все профукавшие и продавшие? Или органы, без которых все рухнет в тартарары через полмесяца, если там бдительность на сутки потеряют?..

Потом Майсурадзе стал щупальцами мыслей касаться задуманного. Делать все чужими руками, а потом замести следы или в землю, или в зону. А как заставить это сделать Нугзара и Сатану?.. Есть много способов. Например, надавить на сидящего в тюрьме брата Сатаны или подкинуть опиум жене Нугзара... Вынудить, а потом убрать и самих. Их никто особо искать не будет, на то они и воры, чтобы быть убитыми. Тем более, что и так воров будут отстреливать, как бродячих псов, есть конкретные указания. Уже началось. Из всех столиц идут в Тбилиси гневные оперативки: «Усмирите ваших воров, они все взяли в свои руки, жить никому не дают». В Киеве даже, говорят, создан спецотдел по борьбе с мегрельской мафией. А как их усмирять? Или купить, или убить. Покупать – дорого, да и кто заплатит?.. Убивать куда дешевле и легче, тем более, что на них многие зубы точат... Не станет воров – органы одни править будут. А народ станет платить двойную цену, но в одни руки. В наши руки – других не будет, отрубим!

Солико Долидзе обгонял на подъеме в Цхнети все машины подряд, чего раньше никогда не делал. Бросив «Волгу» у ворот и быстро взбежав на второй этаж, он постучался. Жужжание голосов на веранде замерло. Потом появился Элизбар Дмитриевич. Он выглядел осунувшимся и был явно не в духе – в последние дни опять проигрывал, долг вырос до серьезных сумм.

– Чего тебе? – мрачно и сухо спросил он.

– Плохи дела, – пробурчал Долидзе.

– У тебя всегда плохи дела. И у меня не лучше. Пошли. Они сели в комнате.

– Элико, они нашли... – сказал Долидзе. – Докопались...

– До чего?

– До всего, Элико...

И он перечислил: подложные накладные, неучтенный товар, липовые ведомости, списки мертвых душ, склад с левой продукцией – словом, весь букет!

Элизбар Дмитриевич изменился в лице:

– Как же они тебя выпустили?

– Под расписку. Вырвался, будто к жене в больницу.

Элизбар Дмитриевич сделал какие‑ то бесцельные, неопределенные движения руками, с треском почесал седой бобрик:

– Значит, все нашли?

– Да. Вытянули за хвостик. А может, и стукнул кто‑ нибудь – мало ли на фабрике сук?! – уклонился Долидзе от конкретики.

– Что собираешься делать? Долидзе понурился:

– Я у тебя хотел спросить.

– У меня? Почему у меня? У меня все чисто.

– Ах, вот как!.. – застыл Долидзе. – У тебя, значит, чисто, а у меня – свинарник?