Михаил Гиголашвили 25 страница

– Не по‑ ду‑ мывай, я не людо‑ еда, люди грры‑ зусь, арр‑ ра... – икал он с широко открытыми глазами, вороша объедки сальными пальцами.

– Кто вас знает, сволочей! – захлопнул Кока дверцу и, поделив с шофером найденный четвертной, попросил доставить каннибала в его пещеру.

Через пару дней Хачик позвонил и нарвался на бабушку. Кока, шепнув ей:

– Это он! Дай ему жару! – побежал слушать с другого телефона, как бабушка отчитывает лейтенанта:

– Что вам нужно от моего внука? Мало у нас в стране стукачей, филеров, осведомителей и денунциантов, чтоб еще молодежь привлекать и портить? Сейчас не старое время! Открытая вербовка запрещена законом!

– Тетя‑ джан, плохой не сделали, эли. Просто подружили, ара, вместе улиц‑ мулиц ходили... – смущенно пытался объясниться Хачик, но бабушка была непреклонна:

– Если вы не оставите моего внука в покое и еще раз сюда позвоните, я вашему министру скажу, чем вы занимаетесь вместо того, чтобы шпионов ловить и агентурную сеть за рубежом налаживать...

«Откуда слова такие знает? Запрещено законом! Сеть налаживать! – удивлялся Кока, слушая распекающий голос бабушки и блеянье Хачика. – Старая школа, железная гвардия! Берию не побоялась! Молодец! »

А бабушка, бросив трубку, стала ругать нынешнюю власть, при которой все так изгажено, разворовано и распродано, что скоро, кроме церквей, древнего языка и божественных песнопений, в Грузии ничего не останется.

– Если уж КГБ таких болванов на службу брать стал, то конца ждать недолго!

В день приезда, отколовшись от группы, Нугзар и Сатана отправились гулять по Амстердаму. Они шли по узким улочкам вдоль каналов, мостиков, будочек и лоточков. Кругом играла музыка. Индийские сари, шотландские юбки, арабские хламиды, африканские тоги... Цветовые пятна витрин и магазинчиков отражались в воде каналов нескончаемой веселой цепочкой.

В толпе стоял ровный гул голосов, доносились звуки чужих слов и неведомой речи. Звуки оказались очень разные: каркали, булькали, рыкали, звенели, шипели, даже тикали. Улавливались только интонации, что лишь усиливало ощущение тайны.

Приятели почти не разговаривали, вглядываясь в хаос лиц и одежд. Было довольно тепло, и люди, в легких летних одеждах, выглядели открытыми и приветливыми. Одежда и человек тут составляли одно целое. Беглых взглядов на витрины магазинов Нугзару хватило, чтобы понять: люди здесь одеты так, как хотят, а не так, как в Союзе – кто во что горазд, кто что достал.

Вот стоит рослый парень в черной майке, плечо татуировано цветным драконом, короткие волосы, твердый взгляд. Шуршит мимо негритянка в ярко‑ белом, с тюрбаном на голове и браслетами в ушах. Рокеры в блестящей коже, перчатках, на лбах – повязки с заклепками, цепи гремят по бокам. Вон трое в светлых костюмах и темных галстуках (один вообще в цилиндре и с тростью) едят мороженое и запивают чем‑ то из зеленых банок. Холеная пара (похоже, молодожены) с опаской поглядывают на витрины порно‑ магазинов, где царят чудовищные члены и надувные куклы предлагают свои пресные каучуковые услуги. Неспешно тянется группа одинаковых седых старичков и старушек, а навстречу им – чинные, застегнутые на все пуговицы карликовые японцы в роговых очках, у каждого в руке фотоаппарат. Вот стайка черных барыг, одеты, кто как сумел после первой затяжки. Сосут на ходу крэк, со свистом затягивая дым горящего комка, поджигаемого зажигалкой на сигаретной фольге.

Друзья прошли по улочкам, где в окнах восседали женщины в бикини и прозрачных накидках, но не сразу поняли, что к чему – издали напоминало витрины, и Сатана даже раз крикнул:

– Смотри: реклама!.. – но, присмотревшись, смутился – женщина в пеньюаре улыбнулась, поманила пальцем и очень выразительно указала на свои рот, лобок и ягодицы, а потом на дверь. – Нугзар, они живые! – пролепетал он, изумленно качая кудлатой головой. – Лац‑ луц, пиф‑ паф, орера!

Женщина откинула полу, поставила ногу на столик и еще раз заговорщицки кивнула на дверь. Сатана, сглотнув слюну и схватившись за клок, заворожено двинулся к двери, но Нугзар перехватил его по дороге:

– Не торопись. Посмотрим, что к чему. Успеешь.

И правда – главного они еще не видели. Хотя они и шли бесцельно, но все время ощущали, что поток людей куда‑ то движется и постепенно растет. Стали чаще попадаться порно‑ магазины. А из одного кафе потянуло таким азиатским гашишем, что Сатана без раздумий свернул в дверь.

В кафе они огляделись. За столиками, у стойки, за бильярдом, в нишах стояли, сидели, ходили. Музыка... Кое‑ где дымились кальяны.

– Ты смотри, чилимы курят! – сказал Сатана и, подобравшись к одному столу, жестами попросил затяжку.

Длинноволосые хиппари удивленно уставились на него, не понимая, что означают «синг‑ синг» и «лац‑ луц» и что нужно этому громиле в мятом галстуке. Сатана указал на кальян. Ему подали гибкую трубку. И он начал затягиваться... Так долго и мощно, что вода взбурлила в колбе, вскипая. Хиппари захлопали в ладоши, засмеялись, а Сатана, застыв на вздохе, весь заполненный дымом, стал медленно оседать на корточки, порциями выпуская из себя густой дым. И, в конце концов, так оглушительно пукнул, что звякнули стаканы и взлаяла собака из‑ под стола. Хохот и возгласы обкуренных в стельку посетителей. Кто‑ то одобрительно хлопал, остальные смеялись.

А Сатана уже спрашивал жестами у хиппарей, где они взяли гашиш. Те радостно тыкали куда‑ то руками. Над барменом висела доска, разделенная на две части. Слева написано «HASHISH», справа – «GRASS». А под надписями шли ровные алюминиевые желобки, куда вложены трафареты с названиями сортов: «Skunk», «Super skunk», «Tajf», «Marokk», «Afgan»...

– Смотри, это меню! Они тебе показывают на меню! – И Нугзар стал читать вслух то, что написано на доске.

Сатана зачарованно слушал.

– Меню? И это все... можно купить? Просто так: пиф‑ паф, орера? – недоверчиво спросил он, когда Нугзар закончил чтение. Привыкший с пеленок к тому, что наркотики даются в борьбе и опасности, и видя сейчас их доступность, он был даже слегка разочарован.

Нугзар жестом подозвал бармена и, показывая на меню, спросил его по‑ английски, все ли есть в продаже. Бармен склонил голову с аккуратным пробором:

– Конечно, мистер.

– Давай купим, – сказал Сатана.

– Который вам, мистер? – усмехнулся Нугзар. – Все!

– Зачем нам все? Нам надо самый лучший! Эй, друг, какой самый хороший? – обратился Нугзар к бармену, но тот, уже занявшись пивом, кивнул на угол зала:

– Там.

Там – будочка, а в ней окошечко. Будочка разрисована зелеными растениями. Вьется зеленый змий с хвостом из марихуаны. Русалка выглядывает из зарослей анаши. Красный орел парит над полем мака. Сатана уже стоял возле будочки.

– Здесь главный барыга сидит! – радостно сообщил он Нугзару.

В будочке юноша в круглых очках, с косицей, меланхолически сворачивал себе здоровенную «козью ножку». Перед ним красовалась стоечка, а на ней – электронные весы.

– Смотри, товар! – напрягся Сатана.

На полочках лежали большие полиэтиленовые пакеты. В них зеленели головки конопли, был сложен большими кусками коричневый, желтый и черный гашиш.

– Неужели так открыто? – удивился Нугзар и процедил в окошко: – Можем купить гашиш?

Барыга указал на свое хозяйство.

– Давай у него спросим, какой он сам курит! Барыга всегда самый лучший курит... – заволновался Сатана, лапой залезая в окошечко, но Нугзар убрал его руку и вежливо перевел: какой из гашиша самый лучший?

Барыга рассмеялся, обвел будочку руками, поочередно указывая на каждый пакет и что‑ то говоря.

– Чего он мелет? – ревниво переспросил Сатана.

– Он сказал, что сам курит разное, – понял Нугзар.

– Ну, а какой все‑ таки самый лучший? – с нетерпением повторил Сатана.

Нугзар перевел. Барыга что‑ то сказал, указав себе на лоб, на сердце, на уши.

– Он говорит, что курит по настроению. То один, то другой, то третий, потому что все разные и все хорошие...

– Ну да, ему ж делать не хера – сиди и шаби себе день и ночь! – с завистью понял Сатана.

– Давай возьмем самый дорогой, «Супер афган»! – решил Нугзар. – В принципе, самый дорогой должен был самым лучшим. Мы же в капитализме, не так ли?

– Давай сперва понюхаем! Нос! Лац‑ луц! Понюхать, френд! – И Сатана властным жестом указал на свой рубильник, а потом – на один из пакетов.

– О'кей! – Барыга стал терпеливо открывать пакеты и давать нюхать, но гашиш из пакетов не вытаскивал и зорко следил за руками, что было отмечено Сатаной, который, внюхиваясь в очередной пакет, сказал:

– Тут не сломаешь – сечет!

– Да, это тебе не Рублевка с Чарликом! – засмеялся Нугзар, вспоминая зачуханных авлабарских барыг, которых через день кидают.

Сатана попытался войти с барыгой в долгий контакт с помощью «лац‑ луц» и «орера», однако барыга вежливо, но настойчиво закрыл пакеты и попрятал их по полочкам.

– Вон там самый резкий запах был. Тот надо брать! – указал Сатана, видя, что бал окончен.

– Пять граммов! Да, вот этого, пожалуйста! – протянул Нугзар деньги.

Барыга отломил кусочек от выбранного пласта, бросил на весы. На табло появилось: «4, 8». Он добавил крошку и, дождавшись «5, 2», взял все с весов, сунул в маленький пакетик, заклеил его, прилепил фирменный кружочек и с улыбкой протянул Сатане:

– Смок, френд!

Приятели молча следили за ним. Особенно их умилила крошка, которую Сатана ласково назвал «пешкеш».

– Вежливый барыга, с добавкой дал, пешкеш не забыл! У нас бы его сто раз в день кидали!

– У нас и невежливых каждый день кидают. Я всегда был против. Зачем? Это то же самое, что каждый день прогонять любовницу, а потом бегать и искать новую. Кстати, и тут особо не раскидаешься. Надзор сечет! – отозвался Нугзар, заметивший, что, когда они подошли к будочке, на нее стал чаще поглядывать бармен, пару раз наведался мускулистый бой‑ прислужник, посматривали, словно невзначай, долговязые парни, лениво гонявшие шары на бильярде. – Они защищены, не сомневайся...

– Кинуть можно.

– Это другой вопрос. Но зачем?

– Просто ради кайфа.

Они расплатились, но курить в кафе не стали, вышли. Как всяких настоящих морфинистов, гашиш их особо не интересовал: приятели привыкли к ударным дозам иного, куда более сильного средства, а гашиш – это так, поиграться. «Курить дурь – как дрочить, а колоться – как ебаться! » – любил повторять Сатана лагерную премудрость. На улице они попали в людской водоворот. Было около десяти часов вечера. Улицы сияли и шумели.

– Все люди идут куда‑ то, – сказал Сатана.

– И мы пойдем.

Они перешли через мостик у желтого «Фебо», где блестели автоматы с закусками, и выбрались на большой канал. В глаза ударил красный свет.

– Ва‑ а‑ а‑ й!.. – протянул Сатана. – Мамочка!

Вдоль канала тянулись красные фонари. По набережным – готические здания с яркими всплесками витрин с проститутками. Мимо витрин валила толпа, особо завихряясь возле некоторых.

– А ты хотел к той носатой залезть! – вспомнил Нугзар. – Смотри, где мы!

– В раю, – признался Сатана.

Они двинулись за толпой, рассматривая живые картины в витринах. Оттого, что можно было войти в любую дверь, они не спешили, ожидая, что самые красивые женщины еще впереди. Но вот друзья добрались до конца набережной, где начинался глухой и темный угол. Тут тоже оказались витрины, но подвальные, в них сидели только темнокожие женщины. Многие из них были толсты, неповоротливы и поразительно похожи на грустных обезьян.

– Как в карцере... Тут, наверное, подешевле, – пробормотал Сатана, уже успевший узнать цены на главной улице. Он жестом спросил у одной негритянки: – Синг‑ синг? Хип‑ хоп? Орера?

Толстуха подняла розовую пятерню. Он отмахнулся. Она опустила два пальца. Он покачал головой. Тогда она опустила еще один палец.

– За двадцатку согласна, – сказал Сатана. – Она и за десятку будет рада отсосать, но уж очень противная. Эти чернорожие мне не нравятся. Посмотри, лапы какие мерзкие!.. Розовые, словно с них шкуру содрали...

Негритянка проводила их долгим грустным взглядом гориллы, не получившей банана.

– Ты ей нравишься вроде, – усмехнулся Нугзар. – Тебе она и бесплатно даст.

– Да ну, как в зоопарке, – ответил Сатана, отплевываясь. – Мне кажется, они черные от грязи, а я очень воду люблю...

– Ты не прав. Вон к той я бы зашел, – указал Нугзар на изящную мулатку в наушниках – она сидела на диванчике, раздвинув ноги, и призывно водила пилочкой для ногтей по грудям и бедрам.

– Это еще ничего, можно, – согласился Сатана, принимаясь за спасительный клок.

На улице с китайскими девочками Нугзар стал оглядываться с интересом – чем‑ то эти куколки его волновали, тянуло их мять, трогать и гладить, как игрушки. Упорно вспоминался китаец из зоны, который говорил, что тот, кто хоть раз в жизни переспал с «китайской породой», на других – больших – женщин и смотреть не захочет. Это словно после ласкового податливого легкого пони взгромоздиться на неуклюжую, громоздкую дылду‑ корову.

Около ратуши шла веселая жизнь – горели бары, играла музыка, все ходили по мостовым, нехотя пропускали редкие, виновато урчащие машины. Сквозь толпу серыми шуршащими тенями прошныривали велосипедисты. Тут же крутились темные уличные барыги, предлагавшие свой товар. Сатана с помощью спасительных «лац‑ луц», «пиф‑ паф», «орера» завел с ними обстоятельную беседу. Барыги оживились, стали приставать сильней и требовать, чтобы он наконец что‑ нибудь купил.

– Настырные, – сказал Нугзар, замечая, что некоторые довольно злобно хватают Сатану за рукава. – Тут, видно, не принято просто так болтать. Пришел – купи...

– Купим? – спросил Сатана, мало обращая внимания на приставал и бесцеремонно отряхивая их с себя, как блох.

– Как хочешь. Только могут и туфту пихнуть. Тут меню нету, – предупредил Нугзар. – Ищи их потом!

– Правильно, – согласился Сатана. – У нас еще есть колеса. .. Как ты думаешь, мы их сможем потом найти?

– Ты их не сможешь не найти, – засмеялся Нугзар. – Это их жизнь. Они синие уже от кайфа, вон, дым сосут какой‑ то химический...

Приятели оглядели стайку. Барыги, решив, что клиенты совещаются, опять стали наперебой тыкать пакетики, узелки и шарики.

– Опиум?

– Ноу опиум.

– Проба? – сказал Нугзар.

– Ноу проба, – ответили они.

– Морфий?

– Ноу морфий!

Тогда Нугзар пожал плечами:

– Сорри! – и прошел сквозь них.

Сатана, пообещав:

– Завтра, тик‑ так, хип‑ хоп, мы придем и всех вас перекидаем! – резко отшвырнул самого наглого и заковылял следом.

Те с недовольным урчаньем и многими «Фак ю! Фак ю! »‑ отстали.

Теперь Сатана проголодался. Ресторанчиков было много, на пять‑ шесть столиков: аргентинские, турецкие, итальянские, мексиканские... Всюду звенели бокалы, шипела еда, мурлыкала музыка. А повар в пиццерии, колдуя над раскатанным тестом, ласково кивал им: «Заходите, садитесь, ешьте, пейте, веселитесь! » И, как в цирке, вращал над головами круг готового теста.

Друзья выбрали китайский – попробовать. В витрине на узорных крюках висели копченые утки. Маленькие китайцы на особых решеточках жарили рубленые овощи и мясные лоскутки.

Они еще никогда не видели такую еду и таких официантов. Сатана съел китайских мясцов на пятьдесят гульденов, запив их двумя чайниками рисовой водки, про которую отозвался очень неодобрительно:

‑ Дрянь... Теплая и гадкая... Наш коньячный спирт куда лучше!

Мясо ему тоже не понравилось:

‑ Ерунда какая‑ то, объедки... Наша хашлама всему миру засунет! А хлеба почему не дают, твари косоглазые?! Со своим, что ли, приходить? Э, где наш горячий лаваш с гуда‑ сыром?..

После ресторанчика они грызли орешки и ели мороженое – круглые сладкие шарики аккуратно собрал в стаканчики пожилой мороженщик с румяным светлым ликом. Сатана лизал шоколад, по‑ детски глазея по сторонам. Нугзара тоже не покидало ощущение нереальности, детскости, сказки.

Когда они ввалились в номер и закинули гудящие ноги на спинки кроватей, Сатана повторил, что они в раю. И Нугзар опять возразил, что они на земле, но просто сильно опоздали к празднику. Ему уже стукнуло сорок!.. И он не мог отвязаться от противных мыслей, что ничего нельзя повторить, что жизнь неумолима, она не ждет отстающих, а стоящих убивает. Не подкупить и не упросить, не обмануть и не обойти... И жутью веяло от этих мыслей.

Вечером в одном из кафе приятели наткнулись на шайку странных парней. В тренировочных костюмах и ботасах, накачанные, спортивного вида, они были явно под героином: беспрестанно курили, чесали опухшие бордовые лица и говорили на странном наречии, похожем на русский язык, но вперемешку с какими‑ то неизвестными словами.

– Кто такие? Вроде спортсмены, а курят и торчат, как обезьяны!

– Придурки! – ответил Сатана и ушел воровать – ему это дело очень понравилось: после каждого круга по сувенирным лавкам он приходил с полными карманами и перекладывал добычу в бренчащий мешок (хотя Нугзар говорил ему, что делать этого не следует – зачем рисковать из‑ за фарфоровых лаптей и мельниц? ).

Нугзар остался сидеть. Пил кофе‑ гляссе, потягивал мастырку и пытался понять, о чем говорят эти спортсмены‑ морфинисты за соседним столиком и слова из какого языка поминутно вставляют. Впрочем, говорили двое, а остальные сидели, свесив головы с закрытыми глазами и роняя пепел с тлевших сигарет.

– Там ширка самая во, а тут мюль^{^[32]} один, пол‑ ложки на рыло не хватает... Сейчас поедем. Как фарен^{^[33]}, Васятка, помнишь, нет? – говорил, шепелявя, широкоплечий светловолосый Юраш с квадратным черепом.

Помню, еще мозгу не вышибло. Прям ехать надо!.. Там отеля стоит, а опосля такие здоровенные кугеля^{^[34]} будут, вот там свернуть, – отвечал щуплый Васятка в блестящем адидасовском костюме.

– Какие еще кугеля?

– Чугун. Метров по пять. Яйцы офигенные. Перед конторой лежат.

– А, перед банком? Где машина с крыши носом свешивается, так, нет?., – уточнил Юраш. – Скульптура такая?

– Ну, – сипанул Васятка. – Оттуд до гетта, где Синук зимует, нихт вайт^{^[35]}. Лишь бы суки‑ тайцы на месте были... А прикинь: эти тайцы на рожу – чисто наши кореяны!..

– Кореянов у нас в Чуе навалом было. Капусту сажали, цвибель^{^[36]} растили, – подтвердил Васятка, добавив: – И ханку. Реген^{^[37]} идет, доннер блицает – им по хую, ханку с чаем жахнут, плащ‑ палатки натянут – и вперед. Пашут как кони.

– Само собой. Кто ж без ханки на фельдах^{^[38]} корячиться будет?.. Но они тихие, сами по себе, никого не трогают, так, нет? – расправил плечи Юраш.

– Кто как, – возразил Васятка. – Вот у меня в Казахстане один дружок был, Ли, кореан, на русской немке женатый...

– Какой это Ли? Что сейчас в Срасбурге живет? – начал в героиновой истоме уточнять Юраш.

Не, то другой Ли. А этот – в Дюссике, наш сосед, на Любке Шнайдер женат... Ее потом Витя Длинный тянул... Ну вот. А у этой Любки бабка была, гросмуттерь Гертруд, я ее видел пару маль^{^[39]} – длинная и худая, как вилы, белая... И вот этот долбоеб решил бабке на руке нумер выжечь, как будто она в кацетке^{^[40]} сидела. Ли тогда видит: все в Германию прут, и тоже захотел. Слышал, что надо немцев в роду искать, а особо хорошо, если они в кацетке побывали – сразу разрешение получишь... А кацетку как докажешь? А нумер на руке, самое то... Ну вот, а гросмуттерь Гертруда жила в селе аляйн^{^[41]}. Задумал Ли дело. Выжгу ее номер на грабле – и точка. Но чем, как?.. Вначале спер в конторе такую штучку, где циферки есть...

– А‑ а, зигели^{^[42]} ставить, – понял Юраш.

– Ну. Ему пацаны говорят: «Цифры маленькие и резиновые, сгорят. Как будешь нагревать?.. » В общем, не пошло. Набрал потом из детской игры такие цифирки, а они пластмассовые, тоже не пойдет.

– Садист, свою гросмуттерь так мучать, ебаный кебан! – возмутился кто‑ то сквозь дрему.

– Не свою, чужую, – сонно отозвался другой.

– В общем, потом кто‑ то дал ему такие переводные картинки, может, слыхал, вроде игрушек?..

– Не, – нахмурился Юраш. – К нам в сельпо из игрушек только счеты железные завозили. Это вроде фишек, что ль?

– Нет. Другое, потом скажу, – отмахнулся Васятка. – Ребята говорят: «А вдруг проверка, начнут руку тереть, увидят, что краска? И купаться нельзя». А Ли отвечает: «А она и так не купается. И кому в балду взбредет ей хенды^{^[43]} тереть?.. » Потом хотел с собачьего ошейника нумер снять – ребята кайфуют: «Курц^{^[44]} уж очень, и собака нарисована! »

– Прикинь забаву, в натуре!.. – возмутился Юраш, почесывая квадратный череп. – Я б такому все ребры перелопатил.

– Ну... А потом оказалось, что Гертруда и так уже на выезд давно подала, разрешение вот‑ вот будет, а Ли с женой к ней как ферванты^{^[45]} приписаны. Так что не пришлось старуху жечь. И живут теперь они всем кутком в Дюссельдорфе, около нас. Ли на заправке пашет, жена ему плов готовит, а Гертруда на веранде целый день зеленый тей^{^[46]}пьет. Тей очень любит...

– Не хватит ли базарить, балаболы! Ехать цайт^{^[47]}! Ширку профукаем! – очнулся один из парней и ошалело посмотрел на часы. – Это так мы когда еще где будем! Хашмонавты, в натуре! Полчаса глупость тереть!.. Вот ёб же!..

Все закопошились, стали собираться. Под шум одежды Нугзар негромко спросил у Васятки:

– Ребята, а вы кто?

– Мы‑ то?.. Русские немцы, с Казахстану. А ты кто?

– Я Нугзар. А вы, значит, русские немцы... Знаю. Антоша Шульц – может, слышали?

– Антоша, как же!.. Кто его не знает!.. Знатный вор, весь Джезказган держал. Ты тоже из блатных?

– А вы что тут делаете? – ответил Нугзар вопросом.

– Да ты, поди, мент? – недобро заворчал Юраш, играя мышцами, но Васятка опять успокоил его:

– Да не, кайфарик он, не видишь? Какой мент?.. Антошин кореш. Мы за ширкой приехали. Тут кайф билиг^{^[48]}и выбрать можно, а у нас в Неметчине дорогой и выбора нет: бери, чего дают. А они всякое шайзе^{^[49]} суют. Ты Антошу откуда знаешь?

– Сидел с ним.

– Вот оно чего... – присмирев, протянули парни, продолжая искать рукава.

В зонах он сталкивался с сумрачными типами – Шмидт, Мюллер, Беккер... Поволжские немцы. Обычно они сидели за драки, пьянки, увечья, воровство скота, хотя попадались и серьезные статьи. Эти зеки ни с кем не дружили, держались особняком и были довольно опасны: если их довести до ручки – тогда удержу они не знали. Впрочем, Нугзар всегда находил с ними общий язык и часто слушал их байки о судьбе чужаков, за века не ставших своими. От одного из них, еще лет десять назад, Нугзар слышал, что скоро немцев станут выпускать в Германию. Значит, после перестройки они прямо из казахстанских степей очутились в Европе. Для них Горбачев родился!

Парни, лениво переругиваясь, собрались. Пожали Нугзару руки, а Васятка даже нацарапал на обороте счета номер своего мобильника, пояснив, что они каждую фохенэнду^{^[50]} гоняют из Дюссельдорфа в Голландию за героином, сейчас вот в Роттердам едут.

– А в Амстердаме разве нету?

– В Амстике? Да тут квалитет^{^[51]} хреновый, на туриста, и прайсы^{^[52]} большие. А там у тайцев хороший берем. Там они для своих пускают и не так штарк^{^[53]} ершат. Если чего – звони, Нугзарь!

– Спасибо! – Он спрятал номер телефона, зная по опыту зон, что эти люди, хоть и грубы и прямолинейны, но верны, как псы, если говорят – то делают, а если делают – то говорят, врать не любят, исполнительны и, если преданы, то по гроб жизни.

Гоглику было известно много способов сделать приятной свою жизнь, которая всегда хороша, когда нет одуряющих уроков в постылой школе, где только буфет – свет в окошке. Один из самых верных методов – «заболеть» перед контрольной по математике, от которой Гоглик впадал в сонливый ступор.

Технология незатейлива и проста, как мир: несколько раз зайтись в яростном кашле, пару раз, украдкой понюхав перца, чихнуть на всю квартиру, вызывая тревогу: «Ты не болен? » Ответить гробовым голосом: «Не знаю... » – и тут же, со скорбным видом, замогильным голосом попросить у мамы градусник. Украдкой перевернув его носиком вверх, набить нужные градусы (в диапазоне от 37 до 42), еще несколько раз, для верности, произвести кашли‑ чихи и чихи‑ кашли, натужно хрипя горлом. Постонать, тяжело повздыхать... Мрачно смотреть в пол, шмыгать носом, кукситься и жаться...

И все. Можно отправляться на диван, хватать телефон и извещать дружков о «беде»: «Да, на простуду не похоже, скорее грипп... Сколько лежать?.. Зависит от контрольной... » Дедушка послан в аптеку и на базар – «ребенку нужны лекарства и бульон». Мама не идет на работу и готовит молоко с медом, чай с малиной. Бабушка остервенело бьет бифштексы. Приходят навещатели, и часто не с пустыми руками. А ты лежишь, как король на именинах, и всеми повелеваешь. Чего еще человеку нужно для счастья? Недаром, когда в школе учительница спросила, кто кем хочет стать после школы, Гоглик ответил незамысловато и просто: «Царем» – чем привел учительницу в тревожное недоумение.

Вот и сегодня он по‑ царски слег с утра, пару раз плотно позавтракал, насмотрелся до одури телевизора, наслушался музыки, а в два часа позвонил Нате, чтобы сообщить ей скорбно‑ радостную весть. Она хмыкнула:

– Правда или прикидываешься?.. Что у тебя болит?

– Все. Душа и тело, – ответил Гоглик, подражая отцу, который этими словами отделывался от мамы, когда та гнала его на работу. – А бабушка мясо жарит, между прочим... И вчера мороженое принесли, до болезни. Еще осталось.

– Больным нельзя мороженое. И мясо вредно.

– А посетителям эскимо можно и даже нужно, – зная, что против мороженого Ната не устоит, торжествовал Гоглик. – Приходи. Кстати, и про школу расскажешь. И бифштексы с жареным луком скоро будут. Если опоздаешь – пожалеешь, – чистосердечно предупредил он.

Когда Ната вошла, он жестами показал ей, где спрятана рукопись, а сам громко, на всю квартиру, попросил бабушку закрыть двери, чтобы без помех погрузиться в науку (будь она трижды неладна).

Подав ему рукопись, Ната незаметным кошачьим движеньем прилегла у него в ногах, в углу дивана. Мальчик замер от близкой дурманящей тяжести, схватил рукопись и уткнулся в лист.

«Шаман ждал брата Мамура до заката. И вот на изгибе дороги появился человек. За ним трусил конь с кожаным баулом через седло. Упруго отталкиваясь руками от воздуха, человек бежал длинными прыжками. Он ничего не видел и не слышал. На нем звенели цепи – ими он был опоясан, чтобы не улететь. Шаман стоял как вкопанный. Нельзя окликать брата в беге.

Некоторое время Мамур шел прерывистым, рваным шагом, постепенно остывая, как котел с огня. Шаман, не нарушая молчания, спешил следом, волоча на спине мешок. Они отмахали немало, пока Мамуру удалось перевести дыхание и остановиться. Он утер пот и, поснимав цепи, бросил их через седло. Шаман украдкой искал перемен в лице брата, но не нашел.

– Давно ты не оступался с кручи! – сказал наконец Мамур. – Ничего. Черт качает горами, не только нами.

Шаман обнял брата:

– Каким был твой путь?

– Бог Воби оберегал меня. Конь, правда, пару раз споткнулся на переправах. А ты, я вижу, плох. Ничего, вместе вырвем тебя из болота.

В пещере шаман водрузил на очаг пузатый позеленевший чайник, в котором заваривал цветочный чай еще их Учитель. После его земной смерти они поделили оставшееся: шаману достались бубен, чайник и хрустальное яйцо, а Мамуру – зеркальце, острый корень дуба и сеть из неизвестного волоса.

Братья ели мамалыгу, сыр, зеленые бобы с орехами, творог и сметану, пили чай с цедрой. Мамур не отказался от стакана вина. Его конь, заглянув внутрь, выразительно оглядел камень‑ стол. Получив зелень и хлеб, он тихо исчез. Было слышно, как он шумно вздыхает снаружи, за воловьей полостью.

Мамур спросил о бесе.

– Я поймал его силком, держал в шкафу, дал за него выкуп Бегеле. Но во сне со мной случился грех, двойник пропал, а бес сорвался и ушел, как рыба с крючка, – поведал шаман. – Надо проучить его. И наказать себя. Когда поймаю его – проведу в пещере год, искуплю грех! – И он коснулся хрустального яйца, где вспыхнул и погас розовый лепесток.

– Год – хорошая плата, – одобрил Мамур и мотнул головой в сторону коня. – Мой бес служит мне уже десять лет и тоже пару раз пытался бежать. А какой породы беглец?

– Простой бродячий малый бес. Правда, мог сгущаться до твердого тела или, наоборот, растворяться в дыме. Когда я изловил его, он был наглым и сильным. Шерсть лоснилась, уши стояли торчком, хвост ходил, как у влюбленной обезьяны. Но я в шкафу сломал его. Он стал покорным... Иногда гадил в очаг... Или клал на стол куски падали... Наполнял чайник кровью... Кидал в похлебку оленье дерьмо, рвал солому на подстилке...

– А на тебя он нападал?

– Нет, не смел. Да и не сумел бы. Они сильны против беспомощных.