Михаил Гиголашвили 23 страница

– И сказал: «Никому ничего не давай! » – подхватил Байрам. – Но нам можно, мы свои.

– Меныиа мели. Эти ктой за спиной, спрашиваю?

– Друзья... Я присяду, да?

– Не псов ли привел?

– Ты следи за жалом, Безног! Когда я псов водил, ты что гонишь?

– Покой тут беспокоят... Чего, театра тут? Выходи все! Ну! – И дуло обреза передвинулось в их сторону.

– Это гости, зёма, из Тбилиси... – снова начал Байрам.

– Ах, из Тибилиса!.. – яростно заворочался старик. – Чтоб вам пусто было, чтоб ваш дух тут не пахло! Были тут недавно из Тибилиса! Пять швы потом на больничке наклали, после их... А ну!.. – громко закричал он, поднимая обрез на уровень лиц.

Всем стало не по себе от зловещих тупых зрачков дул, смотрящих прямо в глаза.

– Ты фильтруй базар, Безног! – в свою очередь, обиделся Байрам. – Я ж тебе говорю – друзья! Пушку убери, за‑ ради аллаха!

Тут тряпки в ногах у старика зашевелились, и оттуда показалось заспанное лицо.

– Ребятенок будить, покой беспокоить! – опять разъярился старик. – Были уже такие, из Тибилиса! Спробовали и другие, да хрен с масло скушали!.. Знаю я вас всех! Уебывайте на хер!

Анзор побледнел, рука его зашевелилась в кармане, но Байрам мигнул ему:

– Больной человек! Подождите во дворе! Я сам поговорю.

Все молча гуськом вышли.

– Вот так всюду, где наши побывали. Хоть в Москве, хоть в Грозном, хоть в Кировабаде... После нас минное поле остается, не знаешь, где рванет. Ненасытные!.. Лишь бы кинуть! – в сердцах сказал Гуга.

– Кончай болтать! – оборвал его Анзор. – На то они и барыги, чтобы кидать! Можешь – кидай, мать их...

– И потом за сотни километров за товаром ездить надо, потому что кто‑ то этих барыг постоянно кидает! Вот кинули Рублевку! И что? Десять человек в ломке чуть не умерли. Барыг, наоборот, надо не обижать, а лелеять и кормить – пусть они будут всегда рядом, – сказал Гуга, вспоминая свои каждодневные вояжи в Кировабад.

– Ерунда! – буркнул Анзор и стал вслушиваться через открытую дверь в разговор из дома. Байрам просил, старик отказывал, матерно браня «этот клятый Тибилис»; наконец приутих, зажужжал в миролюбивом русле.

Потом из дома появилась девочка, прошла в глубь двора. Ее не было минут пять. После того, как она возвратилась в дом, вышел Байрам за деньгами.

– Сколько брать?

– А по сколько дает?

– По полтиннику грамм.

– Вот две сотни, возьми четыре грамма, – дал ему Анзор две бумажки.

– Мне все равно. Вам сколько надо – столько возьму. Только поживее, а то он сейчас вырубится, там племянница ему уже десятикубовый баян поволокла. Вмажется – и будь здоров! Он мужик неплохой, просто ваши его кинуть хотели, избили калеку, а он сам не промах – видел, как на мушку взял? Он целыми днями кемарит – будто спит, а ухом все слышит! А ханку выпить... Выпить – не колоть, печень промолчит, я думаю, – потер Байрам плешивую голову. – С ними что делать?.. – кивнул на «витьков».

Братья смирно сидели поодаль. Взглянув на них, секунду подумав и что‑ то прикинув, Анзор достал еще сотню:

– Возьми тогда еще два грамма!

– Слыхали, гуммозные рыла? За угощением иду! – обрадовался Байрам и открыл скрипучую дверь.

– Заодно и чаю горячего попроси! – успел напомнить ему Анзор.

Вскоре они сидели во дворе, под рассветным небом. Заспанная девочка, племянница Безнога, вынесла им полный чайник. «Витьки» мастырили очередную «эйфелеву мастурку». И жить еще можно было вполне. Даже мысли о разбитом парпризе вскоре испарились сами собой, когда начало действовать лекарство Безнога. Ему, как оказалось со слов Байрама, всего под сорок годков, – из них пятнадцать он просидел в тюрьмах, а пятнадцать – пролежал в кровати, лишившись в аварии ног.

Выпитая ханка оживила. Рассвело. Приятели сидели во дворе на бревнах, пили чай, который им уже в третий раз приносила племянница. «Витьки» жадно поглядывали на нее, но Байрам шикнул на них:

– С ума сошли?! Да вас Безног перебьет за нее, как курят!.. У него никого, кроме этой племяшки, нету!

– Мы ничо, мы чо? Мы ничо! – смешались братья, тем не менее каждый раз выворачивая шеи, когда скрипела дверь и щуплая девочка появлялась во дворе. Ей было лет десять‑ двенадцать.

– Спит Безног, отдыхает? – спрашивал у нее из вежливости Байрам. – Как себя чувствует? Все в порядке?

– Спит. Отдыхает, – отвечала она, громыхая чем‑ то под окнами.

– Она ему ханку готовит, все делает. Никого больше нет – он и она, племянница, – объяснил еще раз Байрам. – Он, когда ноги ему отрезали, ширятся начал да так с тех пор с лошадиных заходов не слезает. Одно время даже на «скорой» морфий привозили, но потом сказали: «Хватит, самим не хватает! »

Потом стал вспоминать какого‑ то Безрука, который одной рукой так мацал на поле, что за ним никто не мог угнаться. «Витьки» принялись спорить, утверждая, что у Безрука вторая рука была, но сухая, и на ней не хватало трех пальцев.

Гуга и Ладо отошли к крану умыться. Анзор приблизился и сказал, что надо будет послать «витьков» украсть парприз, а потом поехать к Тимохе‑ цыгану и на оставшиеся деньги накупить мацанку.

– А номера?.. Менты наверняка их запомнили! – пробурчал Гуга.

– Я говорил с Байрамом, он по проселочным выведет нас в Осетию, а там вряд ли эти номера записаны. Мы, в конце концов, ничего не сделали, просто не остановились. Товар запрячем как следует, что там шестьдесят граммов мацки спрятать?

– Шестьдесят? – не выдержал Ладо. Его давно беспокоили мысли о том, сколько у них добычи и надежно ли она спрятана. Ведь могло быть и так, что потерялась анаша – и все, поди докажи! Бывало, видели... И сколько ее, в конце концов?.. То сорок, то шестьдесят...

Анзор мельком взглянул на него:

– Сомневаешься?

– Нет, просто ты сказал Байраму, что там сорок, – объяснил Ладо, на что Анзор колюче ответил:

– Все, что есть, – наше, никуда не денется. Еще не хватало, чтоб потом говорили, что Анзор в поездке кого‑ то кинул!

– Кинул? Что значит – кинул? – уставился на него Гуга светлыми глазами. – Кто тут кого может кинуть? Здесь разве есть такие?

– Всякие есть, – проворчал Анзор.

– Кого ты имеешь в виду? – напрягся Ладо.

Анзор отошел к машине, буркнув:

– Ты что‑ то путаешь, – и завел с Байрамом разговор о парпризе.

Лежа на своей телогрейке, Байрам отнекивался, говорил, что ночью еще кое‑ как его можно снять с какой‑ нибудь машины, но днем, при свете, – никак. «Витьки» тоже признались, что парпризы они еще не воровали. Баранов, кур, даже коров – да, а вот парпризов не крали никогда.

– Чего же ты тогда балаболкал? – взъелся на Байрама Анзор. – Мы бы денег на ханку не кидали, а купили бы стекло.

Теперь уже Байрам оказался в неловком положении и должен был оправдываться. Когда спор стал громче, вышла девочка и сказала, что дядя проснулся и ругается, его покой беспокоят, и пусть все уходят, а то он сейчас зарядит берданку.

– Ладно, поехали, пора.

Стали собираться, «Витьки» вспомнили, что не были дома уже сутки, но Анзор не хотел их отпускать – вдруг понадобятся.

– Мацать еще хочешь? – изумился Байрам. – Без парприза по полям шнырять? Ну ты и упрямый, зёма!

– При чем парприз? Что я, парпризом мацаю? Вот поедем проселочными в Осетию, там по дороге и помацаем...

– Куда? Нет, в Осетию я не поеду! Этого еще не хватало!

– Как не поедешь? А кто дорогу покажет? – уставился на него Анзор.

– Куда я потом с лимонкой?

– Мы вас на такси посадим, заплатим, отправим, не бойся!

– Ладно, хоть их отпусти, – смягчился Байрам.

– Пока нет. Вдруг Тимохи нету дома? Или анаши у него нет? Тогда надо будет опять мацать. В конце концов, я дам им еще денег, – понижая голос, доверительно сказал Анзор.

– Не все деньгами меряется, зёма, – заметил Байрам примирительно, давая задний ход.

– Я знаю. Но это меряется, – отчеканил Анзор, но потом все‑ таки подобрал когти. – Разве я их чем‑ нибудь обидел?.. Вот, ханки купил, подарки привез...

– Ладно, поехали, – махнул рукой Байрам.

– Руки надо отмыть до конца, – напомнил Анзор. – Позови их, пусть руки вымоют под краном, кирпичом потрут. .. И кайф пускай весь в одно место сложат. У меня весь кайф будет. А то менты на всех постах предупреждены, машину нашу отметили... Опасно.

Байрам заставил «витьков» вымыть руки и отдать Анзору всю мацанку. У Ладо оставался еще один маленький катышек. Его он припрятал.

Едва студент Шалико Сванидзе очнулся после очередной попойки и успел вынести пустые бутылки и высыпать из окна пятого этажа окурки и картонки от папирос, как к нему нагрянул с обыском капитан Макашвили. Он громко постучал в хлипкую дверь. Шалико замер с веником в руке.

Мака задубасил сильнее. Пилия был в отъезде, поэтому майор послал его одного брать по списку. Дальше шел Сванидзе, вечный студент, и Мака был полон решимости вытрясти из деревенщины как можно больше, ибо чувствовал, что из всего остального списка ему мало что достанется. А тут такой случай – он один, и Сванидзе – один! Без свидетелей!

«Менты! » – с ужасом догадался Шалико, перебирая босыми ногами по полу. Никто, кроме них, так нагло не стучит!

– Открывай! Угрозыск! – уловив шуршание за дверью, рявкнул Мака.

Услышав кошмарное слово, Шалико хотел бежать, но бежать было некуда. Он метнулся в комнату и затаился в углу.

– Открывай, болван, не то выломаю дверь! Хуже будет, учти! – заорал Мака и задубасил ногами.

Шалико понял, что деваться некуда, и побрел открывать. Услышав щелчок замка, Мака рывком пнул дверь. Перед ним возникла жалкая босая фигура.

– Кто еще в квартире? – рявкнул Мака, захлопывая дверь.

– Никого... А в чем дело? – пролепетал Шалико.

Мака вошел в комнату.

– Ну и бардак! – проговорил он, увидев мусор на полу и сваленные друг на друга матрасы. – Группенсексом занимаетесь? Друг друга трахаете?

‑ Вчера день рождения справляли... – пробормотал Шалико, но Мака увидел под столом смятую синюю коробку из‑ под папирос «Курортные».

– Анашу курите? Хорошая хоть или так, дерьмо?

– Какую... анашу?.. – прошептал Шалико, прослеживая за его взглядом и утыкаясь в коробку. «Все, сгорел!.. » – екнуло в мозгу.

Мака ногой открыл дверь в галерею.

Шалико в замешательстве последовал за ним. На секунду ему вдруг показалось, что это вовсе не угрозыск, а просто какой‑ то тип что‑ то ищет; он хотел попросить удостоверение, как видел в кино, но тотчас одернул себя. Не сделать бы хуже... Да и кто мог это быть?.. Ребята ведь предупреждали... Специально приехали, сказали: «Уезжай! » Вот и дождался!.. Уехал бы деревню – и все спокойно: молоко бы пил и рыбу ловил. А сейчас?..

– Это еще что? – спросил Мака, брезгливо беря двумя пальцами тазик, который он метким взглядом транспортника углядел на шкафу в галерее.

– Тут... харчо было... – ответил Шалико, к которому потихоньку стала возвращаться изворотливость вечного студента. В конце концов, никаких фактов нет, чего бояться? Коробка пустая – это ерунда. А проколы? Триппер лечил.

Будто отвечая на его мысли, Мака засунул руку в глубину шкафа, пошарил там, по‑ фокусничьи торжественно выудил пакетик...

– А тут что? – грозно опросил он. – Сациви? Или пхали?

Вот этого Шалико точно не знал – ничего такого у него там не хранилось и быть не могло (все ядовитое и кайф дающее мгновенно исчезало в глотках студентов, едва появившись).

Мака развернул бумажку – залиловел кокнар. Шалико ужаснулся: ему полный конец! Подкинули факт! Накачанный слухами о всесильном угрозыске, он сразу сомлел, и в душе заметалось паническое нечто без образа и смысла.

– Чего вы хотите от меня? – утираясь и бледнея, спросил он. – Ведь это вы сами подложили!

– Ну‑ ка, неси сюда свой паспорт, посмотрим, что вы тут вчера справляли и когда у тебя день рождения! Он там, в комнате, под телевизором, лежит, – усмехнулся Мака, привыкший пытливо оглядывать малые пространства: купе, туалеты, тумбочки, тамбуры, полки.

Шалико вспомнил, что действительно вчера паспорт был брошен под телевизор. Он дернулся в комнату, но Мака схватил его руку.

– Вены покажи.

На правой руке остались едва видные точки от старых проколов, но вот на левой темнело пятно от неудачно сделанного укола – героин ушел под кожу, образовав синяк величиной с ладонь, который вначале был красен, потом стал лилов, фиолетово‑ зелен, а теперь отливал бурым.

– Ну и ну!.. В вену попасть не можешь, олух! – заключил Мака, вспоминая уроки Пилия («Синяк на руке значит, что вена пробита насквозь и лекарство убежало под шкуру»).

Он направился в комнату за паспортом, как вдруг услышал за спиной шорохи и, повернувшись, увидел, что Шалико, обезумев от страха, засыпает в рот кокнар из лежащего на столе пакета, желая, очевидно, избавиться от факта.

Влепив ему увесистую затрещину, Мака заставил выплюнуть кокнар на пол.

– На срок захотел, парень? – спросил он, заворачивая пакет и с отвращением наблюдая, как Шалико копается во рту грязными пальцами, давясь и икая.

– Нет, – загундосил Шалико. – Никуда не хочу! Учиться хочу! Диплом! Работать!

– Тогда поговорим.

Они уселись на матрасах и мирно закурили.

– Как будем решать твой вопрос? Я могу взять тебя в отделение, оформить задержание, отвезти в наркологический, приложить кокнар, открыть дело, дать информацию в печати... Знаешь, «УВД сообщает: студент Ш... » Как отца зовут?

– Бидзина.

– «УВД сообщает: студент Ш. Б. Сванидзе из ГПИ задержан с поличным»... Что еще? Тут, в этом бардаке, если хорошо поискать, можно еще многое найти! – многозначительно намекнул Мака. – Ну?!

Шалико, разумеется, ничего этого не хотел. Он панически думал о том, что ему делать, чувствуя, как от страха босые ноги прилипают к влажному линолеуму.

А Мака думал о сумме – какую назвать? Когда он шел сюда, то сказал себе: «Студент. Пять тысяч». Когда увидел пачку папирос, то решил: «Шесть! » Когда нашел тазик, то сумма возросла до семи. А когда вытащил из шкафа свой же пакетик, то сам убедился, что меньше девяти это дело не потянет. А пятно и проколы поднимали сумму еще выше, до верных десяти. Что отвечать, если майор спросит, где Сванидзе, Мака уже придумал – что‑ нибудь вроде «фактов и проколов нет, поэтому не было смысла задерживать». А если майор начнет настаивать и нажимать?.. Вряд ли из‑ за такой сошки. Ну, а если начнет, тогда Мака даст понять толстобрюхому борову, что не лыком шит и не вчерашний мальчик. Можно и на сейф намекнуть, где у майора лежат открытые дела на разных людей, которых он этими делами шантажирует и держит в узде, заставляя делать, что он прикажет. «Сталинская школа! » – сам не раз хвалился в подпитии. Если майор за всеми следит, то почему бы Маке не последить за ним самим?.. Или вообще сказать: нету, не нашел... уехал долбоеб в деревню – и точка. .. Самое верное... »

Он еще раз внимательно оглядел комнату, но ничего, кроме матрасов, старого телевизора «Электрон» и какого‑ то хлама типа разобранной «Спидолы» и разнокалиберных немытых рюмок, не увидел. До Шалико же постепенно доходило, что свободу он может купить. Раз пес не бьет его и не волочит в ментовку, значит, ему нужны деньги, чего же еще?.. А что говорили Ладо и Туга про аресты?.. Кого еще взяли?.. Он не помнит. «Все отрицать, ничего не называть, ни о чем не болтать! » – сказал он себе и спросил у капитана:

– Что я должен сделать?

– Говори, с кем кайфуешь! – грозно приказал тот, подражая майору, хотя мечтал сказать совсем иное: «Принеси деньги и катись к чертовой матери! »

– Ни с кем не кайфую, учусь в ГПИ, – сообщил Шалико. – Мать все время приезжает, проверяет, как я могу кайфовать? Я сам деревенский, не знаю даже, что это такое – кайф!

– Ты мне не лей всякую чушь! Не понимаешь, кто перед тобой? – приосанился Мака. – На тебя фактов столько, что в папку не помещается. Отец где работает?

– На комбинате, – уклончиво ответил Шалико, но все равно пожалел о своих словах, заметив, какой живой отблеск вызвало у мента слово «комбинат».

– Миллионер, значит! – удовлетворенно произнес Мака и удобнее расположился на матрасе.

– Какой миллионер! Если бы так, я бы в этой дыре не сидел! – в сердцах произнес Шалико. – У него три семьи, чтоб им всем пусто было!

– Вот как, три семьи! Но тебя он, надеюсь, любит? – сказал Мака, а Шалико подумал, что псу стало бы гораздо веселее, узнай он, что мама работает заведующей райпищеторгом...

Шалико убедился в том, что мент хочет денег. Но где их взять? И сколько? Сказал бы прямо – и все. Недавно двух ребят из ГПИ поймали с проколами, посчитали проколы, каждый оценили в определенную сумму... Коротко и ясно. Есть даже расценки, кажется... Прокол – то ли триста, то ли пятьсот рублей...

– Ну, долго будем молчать? – спросил Мака. – Мне кажется, ты неплохой парень... Вон, иконы у тебя всюду, молитвы, свечи... В Бога, видно, сильно веруешь?

– Верую! – жарко заверил Шалико, с перепугу истово крестясь слева направо.

– Вот‑ вот... Жалко посылать тебя на срок...

– Конечно, жалко, – искренне согласился Шалико. – Что я там буду делать? А тут я учусь, занимаюсь. Физика, химия... Теория, практика...

– Да, учиться надо, – подтвердил Бежан. – Вот я не учился – и что? С такими, как ты, приходится возиться... Кстати, Гоча Сванидзе из транспортной милиции не твой родственник?

– Конечно. Мой дядя, – обрадовался Шалико. – Дядя Гоча – мой самый любимый дядя на свете! Святой человек!

– Мы с ним вместе работали, хороший мужик. А вот с тобой что будем делать? Вы все в списке...

– В каком?

– Да есть один такой список, там написано, что ты и разные другие субъекты – морфинисты, морфий делаете. Теперь для тебя есть две дороги. Или ты идешь в зону...

– Нет, нет, не хочу... – заканючил Шалико, у которого от одних этих слов похолодела макушка.

– Понятно, кто же хочет?.. Значит: или ты идешь в зону, или платишь деньги – и идешь в задницу, на свободу! Звони домой, а то открываю дело!

– Я должен через район заказывать...

– Это не пойдет. Нет времени ждать. Позвонишь кому‑ нибудь тут, в городе, пусть передадут родителям. Или одолжи. Срок тебе дается до вечера. – И Мака, взяв паспорт, на который они оба время от времени поглядывали, спрятал его в нагрудный карман.

– Тут некому звонить, никто не даст, я всем должен, – признался Шалико.

Мака взглянул на часы. Ему пришла в голову идея.

– Одевайся! – приказал он.

– Зачем?

– Одевайся, тебе говорят! Едем на почтамт, оттуда позвонишь...

– А сколько просить?

– Десять тысяч.

Шалико чуть не подавился, услышав сумму, но промолчал. Вряд ли отец вообще за него даст копейку – в этом году уже дважды выкупал: за драку в хинкальной и за две мастырки... Теперь вот десять штук. Почти новые «Жигули».

– Ладно, даю время до завтрашнего утра, – смилостивился Мака.

Шалико попытался уговорить мента подождать хотя бы пару дней, но Мака прикрикнул на него, а сам сел к столу и быстро написал протокол задержания и обыска, куда внес коробку, синяк, проколы, кокнар и оставил еще место – на всякий случай. Все улики забрал с собой.

По дороге на почту Мака не поленился завезти студента в наркологический, на экспертизу, которая, разумеется, подтвердила, что Сванидзе наркоман.

– Вот так надежнее, – хмыкнул Мака. – Это уже документ.

– Что за экспертиза! Ерунда какая‑ то! – возмущался Шалико, вспоминая голую комнату, пустой стол и старую унылую толстую женщину в халате, которая лениво приказывала, сама еле ворочая языком: «Покажи язык!

Закрой глаза! Открой глаза! Зрачками покрути! Теперь вены покажи!.. Пройди с закрытыми глазами! » И накатала целую историю. А как с похмелья пройти прямо?.. Рот сохнет, башка трещит, и тело клонится туда‑ сюда!

– Очень хорошая экспертиза! – отвечал Мака. – Что надо!..

На главпочтамте Шалико подчинялся, как кукла. Дома никто не отвечал. Тогда он попросил телефонистку соединить с квартирой дедушки и сообщил тому безрадостную весть: подрался, ранил человека, срочно нужны деньги. Потом еще раз спросил у капитана жестом: «Сколько? » Тот на пальцах ему показал: «Десять». Шалико произнес сумму, немного послушал и печально повесил трубку.

– Ну, что? – спросил у него Мака.

– Обругал меня и бросил трубку, – признался бедолага. – Но пообещал передать родителям.

Мака разозленно посмотрел на него:

– Плохи твои дела, парень! – и приказал садиться в машину.

– Куда мы едем? – робко спросил Шалико, но ответа не получил.

А Мака думал о том, что сейчас надо закинуть этого гаденыша на его хату, забрать паспорт, дать пару дней на раскрутку... Его не покидало сомнение: правильно ли он все сделал?.. Казалось, что недорасспросил студента и слишком быстро перевел разговор на деньги, хотя по правилам надо ждать, когда тот сам заговорит об этом. Но ничего, студент никуда не денется. Паспорт Мака оставит у себя, и завтра‑ послезавтра они опять встретятся. Куда оболтус без паспорта?

Выпуская Шалико около подъезда, Мака предупредил:

– Глупостей не делай. Из‑ под земли достану.

– Ясно... – обреченно кивнул Шалико и исчез.

Теперь надо заскочить на базар, купить мед, фрукты, лимоны, заехать домой, взять бульон и отвезти все матери в больницу.

Еще одно неприятное поручение маячило перед ним. Мака старался не думать о нем, но это была личная просьба майора, и отказать невозможно.

В два часа ночи, в темноте, он поехал на Элия^{^[30]}. Миновал Арсенал, пропетлял по мертвым глухонемым улочкам и притормозил около темного дома. Позвонил. Надрывно залаял пес. К воротам долго не подходили, но наконец открыли.

– Готово? – спросил он в темноту, унимая в себе неприятное чувство.

– Готово. Входи.

Стараясь не смотреть на открывшего, Мака прошел по двору мимо неестественно толстого пса, который чесался, позванивая цепью, и гулко, басовито, отрывисто взлаивал. Показалось, что во дворе пахнет трупной гнилью.

– Тихое место, – пробормотал он.

Открывший, человек в очках и кожаном фартуке, из кармана которого высовывался шланг, запер ворота и махнул рукой в глубь двора:

– Только что закончил.

На голове у него была, несмотря на жару, высокая серая каракулевая папаха.

Когда шли мимо пса, исподлобья наблюдавшего за ними, Мака спросил:

– Что за странная порода?

– Собака с волком, – кратко отозвался человек и, прежде чем войти в сарай, щелкнул выключателем.

В пустом сарае, на высоком столе, в черным полиэтилене лежал труп.

– Все в порядке? – спросил Мака, глупо понижая голос.

– Готов. Выпотрошен дочиста. Лицо я тоже... ликвидировал... почистил... Пальцы отрезал... зубы выдрал. Ни один эксперт ничего не определит.

– Отпечатки? – спросил Мака, стараясь не смотреть на стол.

– Нету. – Бальзамировщик потянулся к полиэтилену, Мака остановил его:

– Не надо. Верю, – но тот приоткрыл полиэтилен:

– Нет, ты посмотри на работу, чтоб потом не было всяких ляй‑ ляй.

Мака кинул взгляд. Вместо лица светлело какое‑ то расплывчатое пятно.

Бальзамировщик, прицелившись, забросил шланг в глубокий таз и принялся мокрыми руками снимать фартук. Маку потянуло выйти.

Во дворе он полез в карман и передал сверток:

– Вот деньги, Бальзам‑ ага. Майор благодарит.

– Пригони машину во двор. К сараю.

Мака завел машину во двор. В свете фар сверкнули глаза пса, неподвижно и раздраженно взиравшего на машину. Щетина подрагивала, морда кривилась скрытым рычанием. Маке показалось, что в тазу возле будки свалены кишки. Он поспешно закурил.

Когда они втолкнули мешок с трупом на заднее сиденье, бальзамировщик размеренно сказал:

– В воду не бросай. Он газетами набит, может всплыть.

Мака тупо кивнул.

На спуске он поймал себя на том, что старается ехать без тряски. Перекрестился и с тоской вспомнил транспортную милицию. Руки его словно были опущены в чугунный трупный холод, который вполз, когда они волокли труп в машину. Руль повиновался плохо.

«Бросишь прямо на улице! – вспомнил Мака приказ майора. – Где‑ нибудь на улице Леселидзе, понял? Чтоб обязательно в Кировском районе, не забудь, это важно! »

Он повел машину под мост.

Чей это труп, почему на Леселидзе, – Мака не знал и знать не хотел. У майора свои дела с ворами, и это, как можно предполагать, труп одного из них. Чтоб они все провалились! Больше он на такие поручения не подпишется! Хватит! Пусть бурдюк сам развозит трупы своих врагов, а с него хватит! И как он смеет повышать на него голос, когда ему, Маке, столько известно о начальнике, что на пять пожизненных и десять расстрелов хватит?! И чем только в этом угро заниматься не приходится!.. Да и опасно. А ну, сунут сейчас нос в багажник ГАИ или рейд, что тогда?.. Чей труп?.. Кто пойдет на срок?.. Майор?.. Нет, он, Мака! И на всю катушку!.. Вовек не отмазаться!..

Ночью на краснодарском вокзале Пилия влез в тамбур своего поезда, открыл дверь в вагон. Пахнуло тяжелым запахом пота, в глазах зарябило от полок и людей. Он вслух выругался – сучка‑ кассирша подсунула плацкарту!.. Проводника не было видно.

Он двинулся внутрь забитого людьми вагона. Со всех сторон свешивались руки, ноги, головы. Под белыми простынями, как ожившие покойники, ворочались тела. Где‑ то играли в карты. Ели, гремели бутылками и пьяно матерились. Настойчиво ныл ребенок. В отсеке Пилии все спали. Он в растерянности замер. В такой душегубке он еще никогда не ездил...

– Что, братан, жарковато?.. – спросили от окна.

Он оглянулся – два типа уставились на него. Один – в трусах, ноги в татуировках. Второй пил из бутылки что‑ то темное, похожее на портвейн.

– Да, – ответил Пилия. – Жарковато.

– Сам откуда будешь?

– С Кавказа.

– Ясно, все мы с Кавказа. Кавказ большой. – И тип в татуировках стал долго и тщательно чесаться.

«Тут не то что чемодан – самого чтоб не увели», – подумал Пилия и закинул чемодан подальше, на третью, бельевую полку под самым потолком – на остальных спали. «Может, перейти в другой вагон, взять купе? » – подумал он, но куда идти с таким грузом?.. «Ничего, как‑ нибудь до утра... Сюда, в такую вонь и грязь, угрозыск вряд ли сунется. .. » Пилия решил потерпеть и, кряхтя, полез вслед за чемоданом наверх.

Типы посмотрели на него снизу.

– Выпить с нами хочешь? – предложил один.

– Нет.

– Не хочет, – сказал татуированный.

– Гордый, – подтвердил второй и шлепнул ладонью по столу.

«Заткнись, идиот, пока все кости целы! » – машинально ответил Пилия про себя, но вслух сдержался и деланно зевнул.

Он лежал под самым потолком, в пыли, на жесткой деревяшке. Мог бы, конечно, разбудить всех и занять свое место, но решил не связываться. Не надо скандалов, и так доедем!

Еще на вокзале в Саратове до Пилии начало доходить, что именно он везет и сколько может стоить этот облезлый чемоданчик. По самым скромным подсчетам выходило очень много. От этого в горле закручивались спирали и на мгновения прерывалось дыхание. Ведь это все, конец, можно ложиться на дно!..

Но чемодан был не его. Если б он принадлежал кому‑ нибудь другому, а не Большому Чину, Пилия не задумывался бы... Но тут... Тут приходилось думать, потому что он был с детства привязан к Большому Чину, как к матери, обязан, как отцу, и никакие перемены не могли разорвать эти чувства...

Что в наличии? Первый этап пройден – Паико исчез... А если он исчез вместе с чемоданом?.. Нет Паико и нет чемодана! Вор по дороге украл чемодан и смылся! На то он и вор, чтобы красть. Да, но на то ты и мент, чтобы сторожить и караулить вора, потому тебя и послали!

Пилия даже придумал легенду, как Паико подбивал его украсть чемодан и бежать, как он не согласился и зорко следил за чемоданом, а проклятый вор подсыпал ему в чай отравленный опиум и улизнул с чемоданом на каком‑ то ночном казахстанском полустанке. И все. Нет вора, нет чемодана...

Если доберутся до Убайдуллы (что маловероятно, но совсем не исключено), то узбек скажет, что посадил их на поезд «Андижан‑ Москва». Хотя проводница видела, как Пилия сходил с чемоданом, но без Паико... В принципе, сумеют и до нее добраться – тридцать кило опиума не шутка. .. Ну и что? Это второй чемодан – с тряпками! Он ведь не мог ехать в Азию без вещей... Вот и взял. Да, было два чемодана: с вещами и с опиумом. Вор сбежал с опиумом, а Пилия остался с грязными носками... Мало ли коричневых чемоданов с железными углами...

Он не замечал пыли и грязи, храпов и чмоканья. Его мысли кружили далеко. Пилия заправился опиумом перед посадкой, и теперь единственное, чего ему не хватало – это глотка воды и нескольких сигаретных затяжек. Рот пересох до того, что язык казался омертвевшим куском дерева.

Не выдержав, он отправился в тамбур, но встал так, чтобы видеть весь вагон насквозь. Чемодан – не кошелек, его так просто не унести, но все же... Он курил, жадно и часто затягиваясь.

Появился проводник. Его нещадно шатало и носило. Он изумленно посмотрел на Пилию, но тот, буркнув, что в вагоне бардак, показал ему билет. Проводник со стыдом кивнул, вспомнив, что, действительно, в вагоне бардак и что он сам распродал все пустые койки, вот теперь человек мается в тамбуре по его вине: