Михаил Гиголашвили 12 страница

От непривычки он вспотел. Руки устали. Ноги подкашивались. А в нос, глаза и рот лезла летающая кругом конопляная пыль. Растения окружали со всех сторон очень плотно, не давая свободно передвигаться. Приходилось поминутно с треском и шумом выпутываться из них до тех пор, пока откуда‑ то не рявкнул разъяренный Байрам:

– У вас что, чердак снесло? Ментов хотите накликать? Зашкните!

И Ладо замер, как провинившийся школьник, разглядывая проклятые растения и принюхиваясь к ровному, крепкому запаху.

Прошло с полчаса. Потихоньку он втянулся в работу. Пот лил с него. Семена и труха, сыплющаяся с высоких растений, попадали за шиворот, в глаза, в рот. Ему казалось, что лучшая пыльца впереди, и Ладо двигался все глубже, остекленевшими глазами выискивая головки побольше, облизывая высохшие, горькие от пыльцы губы и доходя до остервенения.

Наконец он окончательно выдохся и присел на землю. Открыл гудевшие ладони, покрытые тонким, вязким слоем, таким плотным, что пальцы сгибались с трудом. На черном, остро пахнущем гашише четко повторялись линии ладоней. Ладо осторожно, кончиками пальцев, полез за сигаретой. Вот, оказывается, каким трудом дается эта мацанка! Такую не купить, самому потеть надо!

Снизу, с земли, конопля казалась очень высокой. Несмотря на солнце, под ее сводами было сумрачно и прохладно. Все кругом струилось зеленым светом – от темного в зарослях до светлого на верхушках. Это был настоящий зачарованный лес, пропитанный таким тугим запахом, что казалось, солнечные лучи с трудом проникают сюда.

И всюду на головках, куда падали солнечные зайчики, был явственно виден серебристый налет пыльцы, похожий на молодой иней. Казалось, что и стебли, и пятипалые листья, и зеленые нити головок – все в легкой изморози. Как эта белейшая серебристая изморозь, попадая на ладони и скатываясь, вдруг превращается в иссиня‑ черный пластилин?

Услышав, как незримый Байрам созывает остальных, Ладо побрел на зов.

Все расселись в круг и стали показывать друг другу руки. У аборигенов они покрылись таким толстым слоем, что стали похожи на черные клешни. Анзор, с ворчанием оглядывая свои опухшие руки, притворно ругался сквозь зубы:

– Мало сделали!

– Покажь! – осмотрел Байрам руки Ладо. – Н‑ да... У тебя негусто, зёма. И тут, видишь, белые пятна. Ты, наверное, неправильно трешь. Белых пятен не должно быть – все должно быть черным, все! Тереть надо не сильно, но плотно. Как бабу мацаешь...

– А вин и мужски головкы мацае! – сказал вдруг один из «витьков».

Ладо уставился на него:

– Какие еще мужские головки?

Байрам рассмеялся:

– Не кипятись, зёма. Есть мущинские растения, есть бабские. Бабские кайф дают, а мущинские – нет. Вот те, длинные, на хер похожие, видишь, вот это мущинские, их трогать не надо, они без кайфа. А вот эти, вроде сисек, – он указал на круглые головки, – это бабские, вот их мацай и мацай, пока не упадешь, стрелой пронзенный...

– Почему же ты раньше не сказал? – разозлился Ладо, представив себе, сколько лишней работы ему пришлось сделать.

– Ты не спросил. Хотя видел, что они разные, – наставительно сказал Байрам.

Анзор усмехнулся, шепнул:

– Просто тебе крестины устроили. Это их шутка такая, козлиная.

Ладо выбранился сквозь зубы. «Витьки», почувствовав, что Ладо обижен, стали давать ему ценные советы:

– Ты нэ шугайся по конопли, выберы место, встань и обмацуй всэ пидряд. Покы одну головку делаешь – глазамы другу ищы..

– И иди прямо по ряду. Конопель, он, видишь, рядами посажен. Нашел ряд – и чеши по нему, – добавил Байрам, расстилая газету и начиная счищать на нее мацанку: сцеплял ладони и с силой тер их друг о друга. На газету сыпались катышки.

Потом он собрал все катышки вместе, слепил из них шар величиной с орех. Другие последовали его примеру, разобрали газеты. Мацанка с треском и стуком посыпалась на бумагу.

– Еще полчаса – и домой! – мечтательно сказал Байрам, укладываясь на землю.

– Машина придет в семь, – обронил Анзор.

– Как в семь? – удивился Байрам. – Я ведь сказал ему через два часа!

– Не управиться, – ответил Анзор. – Он должен залить бензин и глушитель поправить.

Байрам скорчил недовольную рожу:

– Я не могу столько пахать. Устал. Все. Приехала тютю с Воркутю.

– Ладно. Я к тебе раз в году приезжаю – можешь и поработать для кентов, – примирительно, хотя и не без сердитых обертонов, сказал Анзор.

– Не в кайф пахать. Я и в тюрьмах‑ зонах не работал.

– При чем тут зоны? Я не прокурор! Думай, что базаришь! – чуть повысил голос Анзор. – По‑ другому мацанку не взять.

– Почему не взять? Вот Тимоха‑ цыган спичечный коробок мацки за стольник толкает, – отозвался Байрам.

Анзор неприязненно уставился на него:

– У Тимохи тоже заберем. С какого рожна ты вдруг барыг поминать стал, а, земеля?

Байрам замолчал. Все выругали Тимоху‑ цыгана и вообще всех барыг на свете, причем аборигены так усердно костерили барыг, что Ладо и Гуга переглянулись, отметив это усердие, хотя что такое «барыга» – было не совсем ясно: это крестьяне, что гнут спину на полях?., или оптовики‑ перекупщики?., или розничные торговцы, фасовщики по чекам и пакетам?.. Никто в этой цепочке не признается, что он – «барыга», и кивает на других.

Постепенно от выкуренных «сам на сам» огромных папирос всех разморило. Рты и глотки пересохли, говорить не хотелось. Тут пригодился лимонад. Солнце стало садиться. В плотном синем небе застыли молочные облака. Все обмякли в жарком воздухе. Откуда‑ то издалека уже давно слышалось стрекотанье комбайна.

– Пора! Пора! – минут через десять стал всех тормошить Анзор, шепнув Байраму: – Не хочешь – не работай, но «витьков» заставь.

Стали подниматься с горячей земли. Ленивые от природы, по‑ крестьянски ненавидевшие труд, «витьки» были похожи на бешеных собак, которых гонят в воду.

– Пошли глубже, здесь уже все обмацано, – сказал Байрам.

Двинулись по рядам, стали работать. Ладо помнил все советы. Теперь дело пошло намного лучше, хотя руки, красные, с непривычки натертые до рези, жгло огнем. Он работал, как заведенный: находил точку опоры, пригибал головку вниз и методично тер ее «до холодка», глазами подыскивая новую. Обмацанные головки мертво обвисали на стеблях. И это почему‑ то беспокоило Ладо.

Стрекот комбайна раздавался все ближе. Ладо в панике вытягивал шею, но ничего не видел. Сам себе он казался видимым отовсюду, хотя его плотно закрывала стена растений, в которых чувствовалось какое‑ то явное женское начало. И дело не только в том, что головки формой, упругостью и размерами разительно напоминали женскую грудь. Было в их силуэтах что‑ то от царственной стати гордых горянок.

Временами растения стали как бы одушевляться. И тогда Ладо вдруг начинал бережно раздвигать стебли, старался не сломать ни веточки, пытался так крутить головки, чтобы не делать им больно. Он даже ловил себя на том, что мысленно нежно обращается к ним: «Ну, иди же сюда, иди, не бойся, не прячься! Не вырывайся, я не сделаю тебе больно! »

Неожиданно солнце зашло за облака, и поле быстро и явственно померкло, приобрело темно‑ зеленый, пепельный оттенок.

Ладо остановился. Спину ломило. Руки онемели. С трудом закурив, он в задумчивости начал притягивать к себе одну головку, другую, всматриваться в них... В венчиках топорщились твердые, упругие нити, образуя затейливые узоры. Под солнцем они были как кружева, теперь стали похожи на морщинистых старух.

Вдруг волна ужаса накатила на него: а если в каждом растении обретается чья‑ то душа?..

Он сел в оцепенении на землю, не в силах совладать с собой. Поле вызывало беспокойство. Захотелось поскорее вырваться отсюда, бежать. Ладо попытался внушить себе, что это просто паника, которая накатывает, когда переберешь анаши, но волнение не проходило.

Внезапно в просветах мелькнуло что‑ то яркое, блестящее. Он выглянул: на поляне как‑ то странно, по‑ собачьи, сидел теленок и внимательно смотрел на него. Он испугался: «Откуда тут теленок? » Махнул на него рукой, шикнул. Теленок повел головой. А это вовсе не теленок, а огромная, худая и бурая, словно живьем копченная свинья, которая приветливо кивает ему, перекатывая в пасти розовую редиску...

Ладо кинулся назад, в коноплю, но зацепился и рухнул на острые упругие стебли. Закрыв глаза, полежал несколько минут. Затем, взяв себя в руки, поднялся, выглянул на полянку. Никого... Он приблизился к тому месту, где только что сидело непонятное существо. Трава была явно примята.

Он поспешил прочь от проклятой поляны и вскоре встретил близнецов. Их мирный вид так обрадовал Ладо, что он чуть не расцеловал их от умиления.

– Как дела, братва? – спросил он.

«Витьки» что‑ то ответили. И в этот момент издали раздались очереди вертолетного винта.

– Сидай! – в панике скомандовал один из братьев.

Все трое поспешно опустились на землю. Увидев, как близнецы сдвигают над собой шалашики из конопли, Ладо стал делать то же самое. Руки в черном налете плохо слушались, он боялся сбить драгоценный навар, боялся, что вертолетчик увидит их, боялся милиции, собак и фыркающего совсем близко комбайна. Вспомнилось поучение Байрама: «Если ты видишь вертолет – и он тебя видит! » И инстинктивно старался не смотреть в небо.

Вертолет прошел стороной. Они еще долго сидели, скованные страхом, притаившись и прислушиваясь.

Вскоре появился Анзор, за ним – Байрам. Стали обмениваться фразами, стирать с рук душистую мацанку, вертеть из нее шары. Байрам скатал свою добычу в колбаску, разорвал ее на две части и демонстративно отдал половину Анзору. «Витьки» поступили так же. Байрам подумал, оторвал еще кусочек от своей доли и передал его Анзору со словами:

– Это для водилы.

«Витьки» повторили все за ним. Потом разорвали буханки и принялись уписывать хлеб с колбасой. Времени до машины оставалось с полчаса. Стали одеколоном вытирать ладони, но это мало помогало, только стали вонять, как в парикмахерской, а Байрам досадливо сетовал, что нет бензина, чтобы снять остатки с рук:

– Повяжут, в железа оденут – и все, факт на лапах, куда денешься!..

Начали собираться. Проверять карманы. Стряхивать с одежды семена и труху, которой были усыпаны с головы до ног. Анзор, щуря уставшие глаза, вполголоса пробормотал, обращаясь к Гуге:

– То, что у «витьков» осталось, тоже надо будет как‑ нибудь забрать. На шмотки сменять. Водки им купить.

А потом и к Тимохе‑ цыгану зайти...

Наконец, захватив пустые бутылки из‑ под лимонада, все двинулись за Байрамом, который опытной рукой прокладывал путь. Пригнувшись, ворвались в кукурузу. Ее стебли после тонкой и гибкой конопли показались чересчур толстыми и грубыми – как из общества юных дев вдруг попасть в круг перезрелых баб.

В кукурузе вздохнули свободнее и стали пробираться к развилке, где уже смутно виднелся силуэт машины.

В рыбный ресторан «Над Курой»

Бати затащил Нану почти насильно: – Пойдем, посидим. Форель!

Осетрина на вертеле! Рыба полезна!

На веранде прохладно...

Народу было достаточно. Бати поприветствовал сторожа и повел Нану на веранду, где ветерком сдувало запах жарящейся рыбы. Расположились. Он снял с подноса закуски, принесенные официанткой, похожей на беременную слониху. Заказал водку, шампанское, форель, жареную осетрину.

– Форели – сколько? Золотой мой, сколько форели? У нас форель кру‑ упная, – уточнила официантка с тройным подбородком и складчатыми запястьями. – Форель жи‑ ирная, на меня похожая!..

– Реши сама! – ответил Бати. – Много тяпнула сегодня? Небось, все стаканы допила?

– Сколько выпила – все мое! – погрозила она ему толстым пальцем со вросшим обручальным кольцом.

Нана некоторое время осматривалась – она никогда не была тут. Потом попробовала сома в уксусе. Бати, в хорошем настроении, пил за удачу, за все хорошее, и ел рыбу руками, приговаривая:

– Рыбу – ножом? Не‑ ет! На Кавказе все нужно есть руками!

Глядя, как он копается в рыбе, Нана почему‑ то вспомнила покойного отца, который все ел вилкой и ножом, никогда, даже будучи один, не касался рукой куриной ножки (только салфеткой), колол кусочек сахара на четыре части, бутерброды аккуратно разрезал ножом на ровные квадратики и отправлял в рот вилкой. Эти ровные квадратики она запомнила на всю жизнь.

Выпили еще. Закурили. Посидели немного, отяжелев от еды и солнца, наблюдая, как на другом берегу реки, под пятнистыми стенами набережной, мальчишки удят рыбу.

– Вкусно? – спросил Бати. Нана улыбнулась:

– Я люблю рыбу.

– Тогда выпьем за будущее! – предложил он, уточнив: – За наше совместное будущее!

– Что ты имеешь в виду? – сумрачно поинтересовалась она, чувствуя, как вместе с волной опьянения накатывает тоска.

– Но какже... Ты, видимо, восприняла мое предложение в шутку? Я не шутил! И ты, кстати, не ответила мне еще...

– Вот ты о каком будущем говоришь... Но ведь это – дело серьезное. Нельзя так сразу... И потом... – Нана неопределенно повела плечами, не находя нужных слов. Ей хотелось, чтобы Бати сам понял то, что она хочет сказать, и не обиделся, поскольку он ей нравился. Но что он должен понять – она сама не знала толком. Наверно, чтобы не спешил и не торопил ее с решением.

– Конечно, сразу нельзя! – как‑ то обрадовано склонился Бати над столом. – Надо привыкнуть, поближе узнать человека... – И вдруг, помимо своей воли, гадко подмигнул ей.

Нане стало страшно.

К столу, с трудом продвигаясь по узкой веранде, подковыляла официантка.

– Птички мои, вам ничего не надо? Форель жа‑ арится! – уставилась она на них добродушными глазами. Только что за соседним столиком она хлопнула очередной стаканчик и теперь утирала слезы.

– То, что нам надо, от тебя, к сожалению, не зависит, – с намеком вздохнул Бати и протянул ей свой стакан. – На вот, выпей за нас!

Официантка, приняв, склонила по‑ собачьи голову и ласково проговорила:

– Вы оба такие хоро‑ ошие, такие сла‑ адкие, так подходите друг к другу! Дай вам Бог счастья! – И она, на секунду прикрыв глаза, будто помолившись, опрокинула водку в густо накрашенный рот.

– Вот! Ведь правду говорит, – обрадовался Бати и указал на Нану. – А она не верит!

– Все будет хорошо! – уверенно качнула шиньоном официантка, и ее круглые глаза опять увлажнились. Она вынула из кармана необъятного передника чистый стаканчик в салфетке и протянула его Бати, а грязный спрятала в передник.

Налив себе до краев, он пробормотал:

– Дай‑ то Бог! – и выпил.

Нана тоже выпила. Ей вдруг понравилось, с какой уверенностью официантка сказала, что все будет хорошо. «Может быть, действительно?.. » – с робкой надеждой подумала она.

Тут некстати вспомнился Ладо – загнанный, издерганный, которому вечно плохо. Недавно пришел к ней на работу, устроил очередной разбор: где была, что делала, ревновал, злился и, кроме раздражения, ничего в ней не вызвал, да еще сообщил напоследок, что ему срочно нужны деньги, не могла бы она взять в своей кассе пару тысяч на месяц? Надо, видите ли, срочно съездить в Нальчик!..

Последняя встреча оставила в ней неприятный осадок, как, впрочем, и многие свидания за последнее время. Когда Ладо ревновал Нану по пустякам, забираясь все глубже, доходя до криков и грязных подозрений, в эти минуты он превращался в чудище. И тогда она сокрушенно думала: к чему вся эта верность, если он все равно не верит ей, как не верил никогда и никому, даже своей жене, в чем сам и признавался. В ревности Ладо бывал смешон и жалок, как, впрочем, и всякий мужчина. Вообще с появлением Бати Нана стала чувствовать себя более независимо... Бати что‑ то говорил. Она встрепенулась:

– Извини, я прослушала, задумалась. О чем ты?

Оказывается, он приглашал ее после ресторана покататься. Нана усмехнулась:

– Я не школьница. Катания мне не нужны.

Он смолчал, закурил, разлил по бокалам шампанское и принялся витиевато пить за любовь, но говорил такие затасканные фразы, что ей стало противно, хотя в голове промелькнуло хмельное: «Что, в самом деле? Человек делает предложение, а я – на дыбы! Это же то, о чем я мечтала – предложение! Вот оно! Выгодное, денежное, верное! »

Она смотрела на Бати. И до нее вдруг дошло, что он сильно пьян. Нана отметила также, что он все время украдкой почесывается, закатывает глаза и поминутно прикуривает новую сигарету. Голос его охрип, а выражение глаз стало оловянным. «Неужели он тоже морфинист? » – не в первый раз заподозрила она, и злое разочарование оглушило ее.

Отпив шампанское, Нана спросила:

– Ты говорил, что нам надо поговорить. Я поэтому пришла. О чем ты хотел говорить?

– О нас с тобой, – ответил он.

– Почему же не говоришь?

– То есть как? – удивился Бати. – А что я делаю все время?

Полез в карман, вытащил что‑ то, разжал ладонь. Нана увидела золотое кольцо с крупным аметистом.

– Это я хочу подарить тебе, – сказал он и потянулся к ее пальцам, но Нана отдернула руку и покачала головой.

– Почему? – спросил он, продолжая держать кольцо в раскрытой ладони.

– Не надо. Это ты можешь подарить сестре, матери, любовнице, но не мне. Я не хочу, – ответила она, стараясь не смотреть на кольцо.

Он потянулся к ней через стол, схватил за руку... Но она вдруг кожей вспомнила, что он не мыл пальцев после рыбы, и это вызвало в ней настоящее омерзение... И Нана поспешно вырвала руку, задев при этом пепельницу, которая свалилась на пол с грохотом и звоном.

Шум привлек внимание. Мужчины за соседним столиком вытянули шеи и смотрели то на пепельницу, то на Нану. Ей стало неловко. Она хотела нагнуться за пепельницей, но вовремя одумалась.

– К счастью, к счастью! Иду! Бегу! Не‑ есу! Спе‑ ешу! – весело кричала откуда‑ то официантка, привычная к подобным звукам.

Побелев, Бати еще некоторое время держал кольцо в открытой ладони, потом повернул ее, и кольцо шлепнулось в тарелку, где в уксусе лежали куски сома.

– Хватит глупостей! – сказала Нана.

– Не твое дело. Пусть лежит! – буркнул он грубо и с ожесточением налил себе еще полный стаканчик. – Почему ты обижаешь меня? Ведь я хочу, чтобы ты стала моей женой! Тогда все мое будет твоим!

Она молчала.

– Почему ты не отвечаешь? – поднося стакан к губам, спросил Бати.

– Мы уже говорили об этом, – холодно произнесла она, ошарашенная его грубостью, однако где‑ то смятенно пронеслось: «Он же делает мне предложение, а я отказываюсь, дура! »

– Жаль, что ты такая упрямая, – Бати, не дожидаясь ответа, выпил водку, запив ее шампанским, причем взгляд его на какую‑ то секунду стал злым и презрительным, словно он что‑ то решал про себя.

Нана заметила это, и ей стало не по себе. Ладо был свой, родной, а этот... Чужой, посторонний, да еще с рыбными руками и чесночным запахом. Она стала ковыряться в форели, но аппетит пропал, и, бросив вилку, Нана потянулась к сигаретам.

В этот момент к их столику подошел плечистый щеголеватый мужчина и попросил прикурить. Бати молча кивнул на зажигалку. Прикуривая, мужчина довольно бесцеремонно оглядел Нану, мельком окинул взглядом Бати и отошел к собутыльникам.

Зависло молчание... Стал явственно слышен гомон зала, плеск воды в реке, крики мальчишек на другом берегу. Бати, опустив голову, думал о чем‑ то.

Мужчина, вернувшись за свой столик, стал что‑ то говорить приятелям. Потом один из них, сидевший лицом к Нане, поймав ее взгляд, поднял свой фужер и, нагловато улыбнувшись, выпил. Она замешкалась и поспешно отвела глаза. Этого только не хватало! Чувствуя, что у нее окончательно испортилось настроение, она попросила:

– Давай уйдем...

– Почему?

– Я устала. Выпила много. И возьми это кольцо. Не надо сцен, люди вокруг.

– Какие еще люди? Где тут люди? – театрально произнес Бати и, неожиданно со скрежетом развернувшись вместе со стулом, в упор уставился на соседний столик.

Те двое, что сидели лицом к Нане, перестали жевать и тоже молча разглядывали Бати. Подходивший прикуривать сидел спиной и не шевелился. Лопатки его замерли, спина напряглась, затылок окаменел. Никто не произнес ни слова. Тогда Бати развернулся обратно и с издевкой пробормотал, разливая водку:

– Ну, если за любовь ты не хочешь пить, тогда давай выпьем за дружбу. Что делать, если с любовью у нас не получается...

Нана покорно выпила, краем глаза заметив, что мужчины за соседним столиком, сдвинув головы, о чем‑ то вполголоса переговариваются. Шампанское вывело ее на очередной виток невеселых размышлений. Бати поймал ее взгляд.

– Хочешь уйти? Хорошо, уйдем! – вдруг сразу согласился он, и Нана явно расслышала в его голосе не то угрозу, не то издевку.

Бати оглянулся, помахал рукой. Официантка с трудом поднялась с табуретки и пошла, как бегемот по мостику в цирке. После выпитых стаканчиков ее заносило, и она хваталась руками за перила. Приблизившись, спросила:

– Что вам принести еще, мои хоро‑ ошие? Осетрина скоро будет!

– Бутылку коньяка с собой! И посчитай. А осетрину сама съешь за наше здоровье!

– А чего тут считать? – озорно засмеялась она. – Сто рубликов. Или двести. Сколько не жалко.

Бати усмехнулся:

– Тебе бы в вычислительном центре работать, вместо ЭВМ.

Тут официантка увидела кольцо в тарелке.

– Мамочки, это еще что такое?.. – всплеснула она руками.

– Где? – переспросил Бати, выкладывая на стол деньги. – Это? А‑ а... В рыбе было... Рыба жила себе, плыла, проглотила, а мы нашли...

– Брось ты сказки расска‑ азывать! – пропела пышка, толстыми пальцами выловила кольцо, обтерла его о передник и передала Нане. – Бери, краси‑ ивое!

– Это не мое, – ответила Нана.

– Бери, дурочка, пока дают. А будут бить – беги‑ и, – добавила толстуха и кинула кольцо в открытую сумочку (Нана только что вынула носовой платок, чтобы обтереть руки).

«Ладно, потом отдам, в машине! Не надо сейчас... – решила она, видя, что мужчины за соседним столиком серьезно что‑ то обсуждают, искоса посматривая то на нее, то на Бати. – Драки не хватало! »

– Вот так!.. – пробормотал Бати и допил водку.

Они пошли по веранде к выходу сквозь сеть мужских взглядов. Мирно покинули ресторан. По дороге Бати ополоснул руки в умывальнике у входа.

Бросив на заднее сиденье бутылку, он завел мотор, и машина поехала по вечерним улицам. О чем‑ то Бати еще говорил, кажется, о дружбе, и тут Нана не выдержала:

– Ты вот много говоришь о дружбе, а хочешь увести женщину у своего друга! Что будет с Ладо, ты думал?..

Бати, не отрывая глаз от дороги, бросил:

– Во‑ первых, мы с ним не друзья – так, приятели, знакомые... Во‑ вторых, я знаю, что он не даст тебе в жизни того, что ты должна иметь. А я дам. В‑ третьих, он женат. В‑ четвертых, ничего с ним не будет – найдет себе другую. Что, мало баб на свете? Ну, а в‑ пятых, я полюбил тебя – этого разве мало? С этого следовало начать, это главное. – Помолчав, он поинтересовался: – Где, кстати, Ладо? Что‑ то его не видно. Уехал? Он в Грозный собирался, кажется? – прищурился Бати.

– В Нальчик, – ляпнула Нана и тут же осеклась.

– В Нальчик? – протянул Бати. – А с кем?

– Не знаю.

Бати перевел разговор на другое, стал рассказывать, как недавно познакомился в Москве с веселой компанией актеров, а она слушала его вполуха, туманно и горестно думая о том, что он, конечно, прав: Ладо совсем не ценит ее, хамит без конца, извел своей ревностью, цепляется ко всему, оскорбляет... Вот недавно, во время скандала, на реплику Наны о том, что он не имеет права ее допрашивать, потому что он не муж ей, Ладо взорвался и едва не ударил ее: «Ах, значит, так?.. Тогда знаешь что?.. Тогда можешь спать с кем угодно, где угодно и когда угодно, плевать я хотел! Станешь шлюхой, попомни мои слова, если вовремя не образумишься! В нашем городе это быстро делается: раз, два – и готово! » Какой он бывает грубый, невыносимый!.. Конечно, Нана достойна лучшей участи!

Жизнь идет, время бежит, она стареет, а у нее нет ничего, что должно быть у женщины, – ни мужа, ни семьи, ни детей, ни дома!

Смахнув слезу, она пожаловалась:

– У него очень тяжелый характер...

Бати презрительно сморщился:

– Характер? Да он сволочь! Он не любит тебя! Не ценит! Как ты этого не видишь?! – прошипел Бати, резко бросая машину в крутой поворот. Переждав (она ничего не ответила), он другим голосом произнес: – Ты должна быть счастливой! Ты ведь такая красивая, нежная! Тебе нужна красивая оправа!

Услышав про оправу, она вспомнила о кольце, полезла в сумочку, но он удержал ее руку:

– Оставь! Потом, – притормаживая, продолжил: – Неужели сейчас так расстанемся? Поедем ко мне, посмотрим фильмы, есть кое‑ что новое... Ведь еще нет и девяти. У меня есть «Ключ»... Бертолуччи... «Последнее танго в Париже»... «Девять с половиной недель»...

– «Ключ»?.. – переспросила она, вспомнив, как хвалили сотрудницы этот фильм. Ей вдруг очень захотелось посмотреть его: «Что, в самом деле? Все уже смотрели, одна я не видела». – Боюсь, что дома волноваться будут, – неуверенно произнесла Нана.

– А ты позвони, скажи что‑ нибудь... Можешь ты устроить себе выходной? Праздник?

– Праздник? – переспросила она еще неуверенней. – Какие тут праздники?

Бати усмехнулся:

– Скажи, что к двенадцати будешь дома.

– Ну, ладно, – со вздохом согласилась она.

И машина понеслась вдвое быстрее.

Нугзар и Сатана сидели в Ленинграде в люксе гостиницы и готовили себе вечерний заход. Тут же, на диване, лежал Черный Гогия, на которого они наткнулись в аэропорту и забрали с собой. С тех пор, как Гогия выпил первые пять граммов кодеина, он с дивана не поднимался, так и лежал в своем новом костюме и лакированных туфлях сорок восьмого размера.

В люксе было чисто, тихо, спокойно. В громадных окнах перебегали огоньки. На воде залива качалась пестрая рябь. Наступал вечер.

Приятели готовили себе вечерний заход: в пустые сигаретные гильзы всыпали блестящие кристаллики кодеина, заворачивали их на манер капсул. Потом выложили на стол несколько таблеток ноксирона и теперь спорили, сколько еще добавить – Сатана хотел добавить еще полпачки, Нугзар отмахивался от него:

– Ты что?! Подохнем! Забыл, как от снотворного мрут? Вспомни Бегемота!.. Заснул в бакинском поезде и не проснулся. А Важа? Тоже заснул навсегда в кировабадском садике. Нет, не надо больше ноксирона.

– Кодеина надо добавлять. Кодеин не даст заснуть! – сопел Сатана.

Потом он, сглотнув свою капсулу и подобрев, расчесываясь все яростнее, сорвал трубку, позвонил в кафетерий и севшим голосом приказал:

– В пятьсот двенадцатый чай и бутерброды. Лимон?..

С лимончиком, с лимончиком, обязательно. Мы лимоны любим!..

Он одновременно и курил, и чухался о дверной косяк, и собирал со стола обрывки сигарет, фольги, оторванные фильтры:

– Главное, чтобы чистота была. И лимончиков надо много. – И вдруг вспомнил: – Как этот сучонок Бати треть доли попросил, а? Вот наглый фраер!.. «Я, говорит, вам накол на родного дядю дал, все расписал, что где лежит, а вы мне всего несколько колец даете? » – И Сатана яростными глазами повел по комнате, как будто Бати сидел поблизости. – Зря ты вообще ему что‑ то дал.

– Кольцам, что я ему дал – грош цена, дешевые цацки, ерунда, харахура^{^[26]}, какая‑ нибудь дворничиха на аборт пришла, с руки сняла или из ушей вынула, – ответил Нугзар. – Его был накол, надо было дать.

– Да он же козел натуральный! Такого драть да драть во все дырки, – сипел Сатана, руками показывая, как бы он драл Бати, если б тот оказался тут.

Раздался стук. Сатана прыгнул в прихожую:

– Кто? – и так резко распахнул дверь, что девушка в белом кокошнике с подносом в руках вздрогнула на пороге.

При виде полуголого, обросшего шерстью снежного человека она замерла. Поднос задрожал у нее в руках, но Сатана галантно принял чай и сам донес до стола. Девушка, не переступая порога, ожидала, пока он рылся в куче денег.

Но вдруг ему пришла в голову какая‑ то мысль. Он сгреб несколько купюр, вернулся к девушке, взял ее за руку и стал что‑ то шептать. Она пыталась вырвать руку. Сатана, продолжая безостановочно говорить, ногой прихлопнул входную дверь и твердо повел девушку к ванной. Девушка, вздрагивая кокошником и стуча каблучками, деревянно шла, повторяя заплетающимся языком:

– Нам нельзя находиться в номере... Куда вы меня тащите?.. Нам запрещено заходить в номер, когда там гости...

– Мы не гости, мы люди! – сказал им вдогонку Нугзар.

Щелкнул замок, и захлестала вода из всех кранов.

– Что ему, меня мало? – подала голос из другой комнаты Гита, где она, полураздетая, примеряла новые вещи, сваленные на кроватях.

– Он же больной, шизоид, – отозвался Нугзар, занявшись чаем. – У него в драке задели нерв на спине, и с тех пор у него постоянно стоит. Да что я тебе говорю – ты сама знаешь...

– У тебя ничего не перебито, но ты от него не отстаешь! – хохотнула Гита. – Посмотри, на кого я стала похожа, связавшись с вами... Заебали вы меня, как кошку!

– Чего тебе еще? День и ночь пьешь шампанское, куришь фирму, покупаешь шмотки, делаешь что хочешь, да еще тянут в две елды.

– Я устала, не привыкла к такому... Мои любовники все больше старички были, богатые и тихие... А тут бешеные кабаны с такими кувалдами!..