Михаил Гиголашвили 11 страница

Вдруг он услышал чей‑ то гневный шепот. Присев от неожиданности, осмотрелся... Невдалеке, в болотной жиже, копошились две ведьмы. Они были чем‑ то озабочены.

– Не бойтесь! Вы не нужны! – крикнул он.

– Это кто кого боится? – презрительно зафырчала одна, а вторая добавила:

– Бояться надо тебе, калека! Образина!

– Я ранен, помогите‑ те‑ е! – миролюбиво сказал он, пытаясь одновременно и удерживать вывернутое крыло, и мазать рану соком.

Ведьмы хрюкнули:

– Кому ты нужен, тухлятина! Нас в лесу живые дровосеки ждут! – и зашуршали прочь.

Бес ругнулся им вслед.

Вокруг гнила болотная топь. Сновали жуки‑ скороходы. Квакали жабы, звенело комарье. Посреди болота что‑ то подозрительно булькало и чмокало. Где‑ то постанывали лесные птицы. Сонно перекликались цапли. Потрескивало в траве. Вспыхивали тускло‑ зеленым светлячки. И совсем рядом шумно ломилось сквозь кустарник прерывисто дышащее существо: кабан ли спешил к воде, олень убегал от своей тени... Не разобрать.

Случайно бес ухватил чье‑ то мелкое последнее дыхание. Оно напомнило о голоде, который никогда не оставлял его. Он быстро домазал крыло и направился в чащу, то и дело смахивая липнущую на морду паутину. В чаще гуще бесьи кущи...

Просеивая сквозь себя эфир, бес шел на привычные запахи смерти. Он опять начал чуять ночь. Вокруг – одна большая бойня. Жуки, птицы, звери, даже цветы и трава – все пожирало друг друга. Воздух был настоян на смерти.

Эта нескончаемая гибель взбудоражила и повлекла в разные стороны. Здесь есть много съедобного.

Деревья неохотно, даже враждебно пропускали вглубь. Лапы скользили в прелых листьях, влипали в лужи, проваливались в муравейники. Какие‑ то тени мелькали тут и там. С лиан свешивались сонные, но всегда чуткие змеи. Сновали мелкие гады и большие крысы.

Неожиданно бес услышал шум борьбы, застыл в плюще и стал оттуда вглядываться в темноту. Хриплые рыки усилились. Он почуял аромат крупной смерти и неслышно стал красться вперед. На опушке две пантеры расправлялись с кабаргой: самец рвал оленя за ногу, а самка норовила перекусить горло. Жертва отбивалась. Но самец, урча, уже тянул из распоротого брюха связки дымящихся кишок. Бесу досталось терпкое и шершавое дыхание.

Через бурелом бес выбрался к разлапистым деревьям. Они всей семьей обступили прогалину и по‑ братски срослись ветвями. Он растянулся под ними, не обращая внимания на гудение корней, которые сразу же недовольно встрепенулись, когда он лег на них. То ли от яда, то ли от усталости, но бес чувствовал себя чужим в этих джунглях, где все избегают его, а он шарахается от всех. Хотелось лежать, не вставая. Слипались глаза. Он лежал без движений, хотя еды вокруг хоть отбавляй...

Так же мерзко было в ту ночь, когда он оказался проклят вторично и попал в плен к шаману. Он летел с шабаша в вечных снегах, где лед плавится от соитий, а в зобу спирает от спазмов. Всю ночь он мучил одну бледную немочь, доведя ее до того, что она под утро в исступлении бросилась с обрыва в пропасть. Наблюдая за нескладным полетом бедолаги, он даже ощутил что‑ то вроде жалости к ней. Полетел следом, хотел догнать, но она пропала из вида. Покружив над горным ручьем, бес повернул к своему лежбищу и летел до тех пор, пока вдруг не обнаружил, что его неудержимо засасывает воздушный омут, все сильней и сильней. И вот он камнем грохнулся в круг, нарисованный на земле. Шаман стоял возле круга, вытирал пот со лба, как будто только что носил камни или переложил очаг. Озираясь и не в силах выползти из круга, бес услышал приказ: «Через Барбале, с Барбале и во имя Барбале – будешь моим рабом! Айе‑ Серайе! Изыди из круга и следуй за хозяином! »

И тут же крепкая сила опутала его, выволокла из круга, потащила по ухабам и зашвырнула в пещеру, в шкаф, где ждали острый крюк и вечная ночь. Так наступило рабство.

Возясь в ветвистых корнях, укладывая так и эдак больное крыло, кружась, как больная кошка, и воняя прелой псиной, бес думал, что в шкафу было не так уж и плохо – тихо и спокойно. И свобода оказалась не столь приятной, какой чудилась из тьмы. И он в недоумении забылся, сквозь дрему чувствуя, как ноет избитое тело и угрожающе топорщится и вздыхает кора сумрачных гигантов».

– Неужели в этих дурацких джунглях все постоянно жрут друг друга? – с некоторой брезгливостью сказала Ната после чтения.

– А ты как думала? Побеждает сильнейший! – важно объяснил Гоглик.

Но она отмахнулась:

– При чем тут это? Существо рождается, растет, живет, а вдруг кто‑ то его убивает и жрет?.. Как же так?..

Почему?.. – Ей до слез стало жаль все живое на Земле. – Не мог, что ли, Бог придумать, чтобы никто никого не убивал? Значит, Он злой! Всё! Я решила – больше мяса есть не буду! Вообще! Мне противно! Пусть другие убивают и едят, а я никогда!

Гоглик смутился. Он не знал, что ответить, но, чтобы успокоить готовую расплакаться Нату, сказал:

– Надо было тихо сидеть у шамана в будке, а не таскаться где попало без разрешения, в чужих странах...

– Он же бес – что ему страны? У бесов нет родины... Разве свинья виновата, что она жирная и грязная?.. Это Бог сделал ее такой. Не делал бы – не была бы грязной! – разгорячилась она.

– Или осел виноват, что он ишак? – подхватил Гоглик, вспоминая эпитеты в свой адрес, когда он на спор кинул в спортзал дымовую шашку, купленную за червонец у поддатого солдата, пившего вино в школьном дворе. Хорошо, что спортзал был пуст, а шашка – отсыревшей: напустив чаду, она погасла. Но пол был испорчен здоровым горелым пятном, и завуч пообещал Гоглику, что заставит его родителей платить за ущерб, а завхоз добавил, что заставит их сделать ремонт. «Да отец вас на колени поставит! »– не удержался Гоглик, за что и получил от завхоза легкий подзатыльник, а от завуча – четыре в четверти по поведению.

Он вдруг заметил тонкую золотую цепочку на шее у Наты. Раньше не видел.

– А это что?

– Подарили, – неопределенно ответила Ната.

– Кто? – с болью спросил Гоглик, убеждаясь, что его подозрения относительно соседа, крутившегося возле Натиного подъезда, могут оказаться горькой правдой. – Он? Никуша?

– Какой еще Никуша? – фыркнула Ната. – Я что, у чужих мальчишек подарки буду брать? Ты за кого меня принимаешь?.. Это тетя подарила. В турпоездке где‑ то была и привезла.

Гоглик обрадовался. Подумать о том, что Ната врет, ему и в голову не приходило – Ната никогда не обманывала, всегда говорила правду, хотя это и опасно – правда может убить наповал, а ложь тянется соплями, как любила повторять мама, когда ругалась с папой.

Ната на геометрии больше не настаивала. Отрывок испугал ее. Заметив это, Гоглик спросил:

– А вообще... Все поняла?

– Да, кажется... – не очень уверенно ответила она.

– Если ты такая умная, то объясни, что он сделал с той женщиной? – простодушно вопросил Гоглик.

– Сам не понимаешь? – с гримаской презрения ответила Ната.

– Нет. Побил? Измучил?

– Нет.

– Задушил?

– Нет, – зарделась девочка.

– А что? – мучительно хотел он услышать заветное слово, хотя надеялся на него мало.

Так и есть. Она молчит, кусает губы...

– Ну, что он с ней сделал?

И вдруг, вместо «хватит! получишь! », услышал:

– То, что делает мужчина с женщиной...

– Мужчина? Но он же бес! – изумился Гоглик. – Ведь его чужие бесы побили потом за то, что в их районе бродит.

– Отстань!

Нате было не до дурацких вопросов. Она стала собирать свои вещи. В голове клубилось что‑ то опасное, непонятное, острое, колени стали ватными, руки – непослушными. Не глядя на притихшего мальчика, она поспешила уйти, а по дороге домой ругала себя за то, что вместо уроков они занимаются посторонними делами.

Гуга, Ладо и Анзор выехали из Тбилиси затемно, чтобы к полудню добраться до Кабарды. Если, конечно, по Военно‑ Грузинской дороге не будут перегонять баранту^{^[25]}, не произойдет обвала, камнепада, оползня, рейда или еще чего‑ нибудь непредвиденного. На горной дороге машину покачивало от ветра. Иногда Гуга проверял тормоза, слегка трогая педаль, и тогда начиналось ровное шипение, словно нож касался точильного камня.

Дорога была пустынна, сыто урчала под колесами на поворотах. Свет фар выхватывал скалы, столбики по обочинам, пустоту над бездной. Раз перед машиной выпрыгнул на дорогу здоровенный волк, дико оборотился на свет фар, застыл на секунду, исчез в темноте. Анзор встрепенулся на переднем сиденье:

– Видели? Хороший знак! – Он был в куртке с капюшоном на голове.

Гуга кивнул, не отрывая глаз от дороги. Ладо сквозь дрему что‑ то буркнул. Он чувствовал себя неважно: боялся, что на постах могут проверить вены, а у него руки не только исколоты вдоль и поперек, но и покрыты синяками, возникающими, когда вена пробита насквозь и героин растекается под кожей, что нередко случалось в суматохе варки и ширки.

Несколько шлагбаумов, вагончики и желтые будки встретились по пути. Возле каждого «журавля» гаишники и милиционеры внимательно оглядывала машину, бесцеремонно совали головы в салон, что‑ то спрашивали, уточняли. Тускло светились в предрассветной тьме желтые «канарейки». Дорога через Кавказский хребет была на замке. Возвращаться по ней с фактами нельзя. Даже сейчас, ничего не имея с собой, друзья чувствовали себя неуютно под долгими и тяжелыми взглядами ментов, которые, впрочем, не утруждали себя обысками, зная, что из Тбилиси на Северный Кавказ ничего, кроме денег, не везут, а вот оттуда....

После Крестового перевала дорога пошла на спуск. Выпрямилась. За Нижним Ларсом поплыла сумрачная Северная Осетия.

Темнота расползалась. Горы остались позади. Стали видны холодные просторы полей, над ними в полумгле витал туман. Мутное белое солнце высвечивало деревья вдоль дороги, беззвучно летящие стаи птиц, неподвижные силуэты лошадей, черные далекие леса, редкие машины и одинокие фигурки людей на автобусных остановках.

Осетию проехали быстро, отделавшись двадцатипятирублевой бумажкой, сунутой толстомордому менту в бушлате, заявившему, что есть четкий приказ машины с грузинскими номерами через Осетию не пропускать.

– Вы что, в своем уме? Мы телевизионщики! – запротестовал Анзор, а Ладо для убедительности показал открытое редакционное удостоверение. – Для новостей снимать должны, детский праздник!

Мент проворчал:

– А для меня праздник – когда четвертной дадите! – и, взяв, махнул полосатой палкой. – Милости прошу к нашему шалашу!

В Кабарде ландшафт дополнился невысокими грудами гор вдоль дороги. Анзор расстегнул куртку, скинул капюшон:

– Здесь и растет она, красотка!..

– Где? – окончательно проснулся Ладо.

– Да всюду, где посадят! Кабарда! Балкария! Тут самый жирный план на всем Кавказе.

Ладо жадно смотрел в окно. Близость конопли придавала всему, что он видел, какой‑ то дьявольско‑ привлекательный, таинственно‑ заманчивый оттенок. Он часто представлял себе эти поля, но никогда толком воочию их не видел и теперь лихорадочно вглядывался в каждую мелочь. Уже вовсю светило солнце. Близость гашиша делала тайным не только природу, но и людей, предметы, собак и кошек.

В нужное им село под Нальчиком они прибыли пополудни. Людей не было видно. Бродили хохлатые жирные куры. Гоношились индюшачьи семейства. Сновали уличные псы, вызывая зависть гремевшего цепью волкодава, который вставал на дыбы и царапал лапами забор, желая избавиться от железа и поиграть с уличными сучками. Широко расставив слабые ноги, стояли замшевые телята с агатовыми глазами и одуванчиками усов вокруг пухлых губ. И даже на всех этих мирных тварях лежала печать волнующей тайны.

Ладо хотел сказать об этом Гуге, но, взглянув на затылок Анзора, передумал и опять уставился в окно.

Мимо кладбища они свернули на разбитую дорогу. Анзор скомандовал:

– Стоп! – приоткрыл дверцу и стал вглядываться в ржавые таблички. – Всю жизнь езжу, а каждый раз забываю, какой номер! Все хаты одинаковые... Всюду собаки и решетки... Да, кажется, тут... Дальше немного... Чуть‑ чуть... – Зорко оглядевшись и заметив, между прочим, что земля сухая, дождя не было, и это хорошо, поскольку дождь смывает пыльцу с конопли, он приказал: – Видишь, в самом конце? Черные ворота! Туда! – а возле чугунных ворот велел посигналить.

Вскоре появился худой длинный плешивый парень в телогрейке и сапогах. Рожа у него была заспанная, небритая, в руке он держал длинную палку, которой гоняют баранов. Это был Байрам. За ним трусил лохматый пес.

– Ну, приехали? – ухмыльнулся он, влезая головой в машину и улыбаясь стальными зубами. Анзора он по старой дружбе похлопал по плечам, а остальным крепко, по‑ крестьянски, пожал руки и пытливо заглянул в глаза.

– Вот приехали посмотреть, как вы тут на мацанке работаете! – в тон ему ответил Анзор.

– Работаем! – усмехнулся Байрам. – Работать – грех, ты забыл, что ли, зёма? Когда мы с тобой на зоне мыкались, ты это хорошо кнокал.

– Я и сейчас помню. Но время‑ то другое: не помацаешь – не покуришь. Раньше в Тбилиси хоть купить можно было гашиш, а сейчас – нету, голяк, голый вассер, самим заботиться надо. А ты что это в телогрее? – спросил Анзор.

– А я всегда в нем. Ночи холодные. Кто знает, где ночь застанет. Где догонит – там и лягу, укроюсь. Телогрей – главный дружок человеку, душу греет. Вылезайте, браты!

Все вышли из машины, не спеша завернули за огороды. Дальше – поля и далекие горы. Пошли к косогору. Там оказалось подобие навеса возле кострища.

– Я ждал тебя попозже. Конопель еще не зацвел как следует, – сказал Байрам, усаживаясь на корточки и разминая в пальцах что‑ то, похожее на черный пластилин. С того момента, как он появился из ворот, все время мял и крутил этот шарик, иногда поднося его к носу, жадно внюхиваясь и закатывая глаза. – Вот поле стоит в Нарткале, мы его ждем, вся Кабарда ждет. Но еще не цветет, падла!

– У нас всего три дня, – сказал Анзор и указал на молчащего Гугу. – В понедельник он должен быть в комендатуре, он на прикреплении. А Ладо тоже... надо... под надзором он... – Анзор знал, какими ложными доводами следует убеждать ленивого Байрама. Байрам мельком взглянул на них:

– Вот как... Всего три дня? Мало. Я, к примеру сказать, отпуск взял, чтобы мацанкой запастись. Конопель, он, родной, всего раз в году цветет... Такое шакальство пошло с этой перестройкой, что не дай аллах! Никто никому шмат плана не дает, все крысами стали, по норам расползлись. А цены? Что сейчас за стольник толкают, я раньше в пять папиросок вколачивал!

– Кто толкает? Есть где купить? – попытался уточнить Анзор.

– Кто‑ кто... Дед Пихто! Барыги, кто ж еще? Ко мне, поверишь, такие люди приходят, что раньше пуговицы не брали чужой, и говорят: «Байрам, давай пойдем украдем что‑ нибудь. Научи, как воровать. Жить нечем стало». Вот так жизнь прижучила!.. На все способны, за стольник убьют, за штуку на куски разрежут! Все воровать хотят. Раньше мужичье по колхозам болталось, что‑ то винтило‑ паяло, а сейчас того уж нет...

– Покурим? – прервал его Анзор и, довольно бесцеремонно отобрав у него шарик, внюхался в него, а потом раскрутил в жгутик, мелко накрошил ногтем и стал тщательно смешивать с табаком, вынутым из мятой папиросы, которую он вытащил из бесчисленных карманов куртки.

Ладо с нетерпением поглядывал на эти манипуляции. Вдруг он услышал шорох за спиной.

К ним неслышно, по‑ звериному, подбирались два коротконогих крепыша: невысокие, плотные, курносые, одинаковые, с большими кистями рук и желтыми волосами. Как выяснилось, это были близнецы‑ украинцы, Витька и Митька, которых в деревне звали «витьки», не разбирая, кто Витек, а кто Митек. Их отец‑ прапорщик, недавно переведенный на Кавказ, пил запоем, мать гуляла, братья с детства жили сами по себе.

Они степенно поздоровались со всеми за руку и уселись в общий круг, тоже сосредоточенно разминая в руках черные шарики. Анзор шепнул Гуге, что это – главные работяги, которых обязательно надо взять с собой на поле, чтобы они потрудились, как следует, ведь мацанку трудно собирать.

Начали курить. Расспрашивали Байрама, куда безопаснее поехать, где какой сорт и какое поле лучше. Байрам отнекивался, утверждая, что еще рано, нигде ничего не цветет, а «витьки» вторили ему в два голоса:

– В Аргудане полэ хорошэ, головкы здоровенни, но щэ нэ поспили.

– И месни парни нападають, колы з поля йдеш, всэ забирають, бьють!

– В Герменчике вчора дощ шел, полэ мокрэ, собырать нельзя.

– В Череке полэ блызько до шоссэ лэжыть, мусора шастають и актывисты з собакамы появылысь...

– У нас есть джинсы, свитеры, новые сапожки, ботинки, деньги... – вставил Анзор. – Хотим на мацанку поменять.

– О! Цэ друго дело! – вырвалось у одного из «витьков», а Байрам, подняв руку, будто что‑ то вспомнив, сказал:

– Стойте! Дней пять назад один мой дружок, мы с ним вместе в Ростове сидели, накурил меня клевой отравой. Сказал, что знает, где это поле. Поле, говорит, королевское: конца‑ края нет. И конопель там царский... Найдем дружка и узнаем, где поле, – заключил он, уверенно расчерчивая воздух папиросой, из которой дугой летели искры.

«Витьки», мявшие мацанку, теперь стали крошить ее большими кусками, желая оказать уважение гостям, что значило, по их понятиям, накурить их до потери сознания. Зная все это и видя, что курение и разговоры грозят затянуться, Анзор решительно встал:

– Значит, пора ехать!

– Куда ехать? Курнуть надо. В натуре! Ты чего? – запротестовал Байрам.

– Потом, потом, – возразил Анзор.

В этот момент где‑ то застрекотал вертолет. Противные стреляющие хлопки повисли в воздухе. Все вскинули глаза к небу.

– С утра литають, гады...

– Весь угрозыск на ногах.

– Сезон.

– Где он? – спросил Ладо.

– Сейчас покажется... Вон! Вон он, сука летучая! – указал Байрам на желтый милицейский вертолет, а «витьки» спрятали на всякий случай папиросы. – Она, птеродактиль гадючая, на тебя садится, а ты бежать не можешь. К земле гнет, как лопатой. Давление! – пояснил Байрам. А один из «витьков» сообщил:

– 3 нього недавно нашого старшого братана повязалы. Вин, как вертолит увидел, з поля выскочыв и по дорози побиг, а воны на нього сеть набросылы! Как зверя словили...

– Бежать нельзя с поля, если вертолет. Он в конопель сетью не выстрелит. И сесть не может. На открытом месте – да, а в конопели – нет... Надо конопель шалашиком собрать – и сидеть, как божья мышь, может, тогда не увидит... – заключил Байрам.

– А если увидит? – вырвалось у Ладо, никогда не бывавшего в полях.

Все усмехнулись.

– А если увидит – то тогда беги, зёма, так быстро, чтоб тебя и не было на Земле, а то свяжут, как Тельмана. Или по рации передадут на пост, а оттуда ментяры через пару минуток приедут, овчарок напустят, в железа обуют. Мацанка на руках – факт, не отмажешься.

– Ладно, пошли, пошли, – опять стал тормошить всех Анзор, опасаясь, что эти разговоры могут плохо повлиять на «витьков», но те уже забили свои мастырины и пустили их по кругу...

После выкуренного все были настроены оптимистично. Байрам, нацепив черные пластмассовые очки, сообщил, что «витьков» жены различают только по членам (у Митька сантиметра на два поболе, чем у Витька), но бывает, что все‑ таки путают, хотя от этого большого горя не происходит. А «витьки», в свою очередь, рассказали, как недавно Байрам, работавший электриком на мясокомбинате, украл целого барана. Ночью тащил его на плечах через весь город, и каждый встречный мент получал от него свой кусок, так что до дома Байрам донес только баранью ногу...

Байрам тоже не отставал, сыпал лагерными прибаутками, вспомнил даже, что писатель Лёва Толстый в книге «Война миров» писал, что все плохие сорта гашиша похожи друг на друга, а все хорошие – хороши по‑ своему. «Витьки» соглашались с Толстым, считая, что если мешать плохой гашиш с хорошим, то плохой убьет хороший, а не наоборот.

– Признавайтесь, сколько банок в этом году потеряли? – то ли в шутку, то ли всерьез допрашивал их Анзор, знавший по прошлым приездам, что «витьки», как и другие аборигены, свою шмаль держат в стеклянных банках, закопанной в земле, но по обкурке часто не могут найти, где закопали. В прошлом году банку бомбы‑ плана так и не нашли, хотя все поле перепахали. «Витьки» скорбно кивали головами: да, было дело, не нашли, кило три свежака сгинули...

Так, с шутками, искали дружка Эльбруса, знавшего, где заветное поле. По счастью, он был дома и рубил дрова под заунывные проклятия отца. Морщинистый, тщедушный старик в жаркой папахе сидел на скамеечке во дворе и по‑ турецки отчитывал за какую‑ то провинность сына, да так злобно, что тот только крякал, разрубая очередное полено.

Услышав звук мотора и увидев машину, ядовитый старик резво вскочил, в ярости ткнул клюкой волкодава и заспешил к забору. Эльбрус, не выпуская из рук топора, двинулся за ним.

– Сволучай, анашист‑ фашист! Из‑ за вам моя сына турма ходил! – завопил старик, перемежая корявые русские фразы долгими турецкими проклятиями.

– Из машины не вылезайте, кнопки все нажмите – папаша суровый, может и палкой заехать, и собаку спустить! – предупредил Байрам.

Потрясая клюкой, старик бесновался за забором. Коричневая морщинистая шея его стала черной от напряжения. Пес положил передние лапы на забор и лаял навзрыд. Эльбрус, не обращая внимания на шум, вразвалку приблизился к машине. После традиционных пожатий и вопроса о поле он оглядел забитую людьми машину и удивленно хрюкнул:

– Какое поле? – Секунду подумав, вспомнил: – А, поле!..

Это в Старом Урухе.

Старик, видя, что машина не уезжает, в бешенстве двинулся на улицу, прихватив по дороге вилы. Пес уже бился лапами в ворота.

– Папаша сердится, – флегматично сказал Эльбрус, поглядывая на всех красными глазами. – Старый Урух‑ мышеловка, я туда не поеду, дальше дороги нету... Но анаша хорошая, рамсы перекрывает, – и он топором отогнал выскочившего пса.

– Ты знаешь, где этот Урух? – быстро спросил Анзор у Байрама.

– Как не знать! – обиделся тот. – Последнее село в Кабарде. Эй, Эльбрус, откуда там съезжать к полю? Я забыл.

Эльбрус уже шел навстречу старику, но успел крикнуть:

– Где почта, налево и вперед, до упора, через дорогу...

– Вон мамаша из дому вышла, с ружьем. Ну все, поехала тютю на Воркутю! – крикнул Байрам, и появилась старуха в шароварах и цветастых юбках, с повязанной головой и дробовиком в руке. – Дергай!

Гуга сорвался с места.

Они выбрались на главное шоссе и помчались к Старому Уруху. Один раз Байрам попросил остановиться около сельмага, взял деньги и принес газеты, лимонад, три буханки хлеба и батон колбасы. «Газеты зачем? – удивился про себя Ладо. – Кто их читать будет? »

– Одеколона нет, – посетовал Байрам. – Чем с рук мацку сдирать будем?

– Я взял. Ты бы хоть очки снял, браток! – посоветовал ему Анзор. – И без очков страшный, как из карцера. А почему не ешь ничего?.. Когда мы с тобой в БУРе сидели, ты и то лучше выглядел.

– Так это когда было! Эх, Нижний Тагил, каленая сковородка! – ответил Байрам. – Каждый Божий день с зоны покойника несли, а то и двух... Ты тогда тоже помоложе был, зёма...

– Естественно. Меня печень съела, – угрюмо признался Анзор. – Доширялся до цирроза. Теперь вот приходится отраву курить. Я ж ее и не курил раньше, помнишь? Только кололся.

– Сейчас не ширяешься?

– Нет, какое там, таблетками иногда балуюсь – и все! Глотка вина нельзя выпить, лишь вот это, – он подбородком указал на потухшую в руке папиросу. С того момента, как он взял у Байрама кусок мацанки, в его руке постоянно торчала недокуренная мастырка, которую он, в конце концов, запасливо прятал в один из многочисленных карманов.

– Я тоже себе печень ханкой загубил. Ханкой – печень, колесами – желудок, теперь вот отравой легкие добиваю... – невесело ответил Байрам.

И все вздохнули. Было о чем подумать. Ладо сидел, вжатый в угол машины потной телогрейкой Байрама, пытался сосредоточиться на разговоре, но омут вертел его. Близость волшебных полей, гигантские мастырки, которые беспрерывно заколачивались «витьками», стали придавать самым обычным вещам и словам особый смысл. Словно сквозь сон услышал, как один из «витьков» крикнул:

– Эй, гляньтэ, косилка з конопли йде! – и вместе со всеми посмотрел в окно на медленно тарахтящую по шоссе очень странную косилку, похожую на большого железного кузнечика с суставчатыми ногами.

– А вон щэ косилка, пид нависом стоить! – крикнул второй «витек».

– Это не косилка, это прицеп от косилки, – уточнил всезнающий Байрам. – А под навесом сторож сидит, караулит: на косилке полно дури. Ночью можно будет к сторожу подвалить, побазарить – глядишь, даст соскрести пыльцу с зубьев за четвертак.

– Як жэ, дасть вин! – усомнились «витьки». – Меныиэ полтинничка нэ попросыть!

– Вот ему полтинник, падле!.. – выругался Байрам, показывая на свою ширинку.

А Ладо вдруг против воли стал вычислять: «На каждую косилку – по сторожу. Сидит сторож в шалаше и караулит косилку. Один сторож – на одну косилку и шалаш. Один шалаш – на сторожа и косилку. Одна косилка на всех... Косит в стороже и шалашит косилку... » Во рту пересохло, голова шла кругом.

– Село кончается, осторожнее, – вернул всех на землю Байрам. – Если менты тормознут – мы друг друга не знаем.

Вы нас просто подвозите – и все. Мы – на рыбалку, а вы куда – нам неизвестно. Имен не знаем, не успели знакомство свести, толь подсели.

Долго тряслись по грунтовой дороге среди безлюдных кукурузных полей, изредка встречая мальчишек на велосипедах или горбатый «Запорожец», который переваливался в колее, точно утка.

– Где анаша? – беспокоился Анзор и, как псу, говорил Байраму: – Ищи! Ищи!

– Там конопель должен быть, там... За кукурузой, никуда он не денется... – шептал Байрам, пристально вглядываясь вокруг. – Они, суки, так сеют: сначала кукуруза, кукуруза, а посреди нее – конопель... Увидел! – вдруг крикнул он. – Вон головки, из‑ за початков выглядывают!

Все разом зашевелились: – Где?

– Правильно едем?

– Ментов не видно?

– Здесь с тачки соскочим. Она пусть катит куда‑ нибудь, а через два часа вернется. Если менты с вертолета или по рейду тачку увидят – засекут. Запомнил место? Вот развилка! – указал Байрам Гуге. – Ты езжай назад, приткнись на шоссе на стоянке, где людно, и спи. Если что – устал, к тете в гости еду.

Когда все вылезли из машины, Анзор тихо бросил Гуге через окно:

– Не через два, а через четыре часа приезжай, понял?..

– Он сказал – через два, – ответил Гуга.

– Плевать на то, что он сказал! Много ли соберешь за два часа? Он ленивый. Делай, как я говорю.

– Хорошо, – ответил Гуга и указал на сверток с хлебом и газетами. – Не забудьте. Вот одеколон.

Анзор взял все и направился к остальным. Байрам учил:

– Теперь забежим в кукурузу, и вперед. Вон, верхушки конопеля видите?.. Нам туда. Не теряйтесь, а если потерялся – стой, слушай, где шуршит, туда и иди, – напоследок бросил он и, по‑ звериному пригнувшись, бросился в кукурузу.

Байрам уверенно шел между рядами кукурузы, ловко увертываясь от твердых, острых листьев и усатых початков. Остальные трусили за ним.

Неожиданно кукуруза оборвалась. Впереди, через опушку, стояла стена странных растений – очень высоких, на тонких и гибких стеблях. В нос ударил сильный и стойкий запах – сосновый, смолистый, тягучий.

– Мистер Конопель, мы пришли в гости! – отдал Байрам честь и присел на корточки.

Другие последовали его примеру и вожделенно уставились вперед.

– В поле не разговаривать, не свистеть, на свист не отзываться! Бывает, менты ходят, посвистывают, а фраерок и выманивается. Если, не дай аллах, шумок – присесть, заткнуться и ждать. На крайняк в кукурузу прыгать: «Ничего не знаю, кукурузу ворую! »

– Вона ж незрила, – заметил один из «витьков», шмыгая носом.

– А скоту на корм, – парировал Байрам. – Ну, готовы? Тогда вперед!

Перебежкой миновав опушку, все ворвались в поле и тут же принялись крутить‑ вертеть в ладонях головки растений, пригибая их. Шуршание и шорохи... Ладо попал на поле впервые, а потому искоса приглядывался, как работает один из «витьков», и старался копировать его движения. Но головки растений выскальзывали из ладоней, били по лицу, осыпали трухой. Ладо часто поглядывал на руки, но на них ничего не было видно.

«Витек», заметив это, посоветовал с некоторым превосходством:

– Нэ надо на руки смотреть, потом зараз побачыш.

Покы паши, яко раб.

У него руки двигались, как заведенные, находили самые большие головки, пригибали их, терли до упора.

Ладо обозлился и начал тереть еще яростней, прямо‑ таки набрасываясь на коноплю. Но от этого работать стало труднее – гибкие, как хлысты, стебли свистели перед лицом, стегали по глазам, щекам, плечам. Он шарахался от одного растения к другому, хватаясь за головки.

Но гибкие ветви, словно огромными костлявыми руками, цеплялись за локти, держали, не пускали, вовсю хлестали громадными увесистыми головками по лбу. «Какое хваткое растение! Поймает – не выпустит! » – думал Ладо, понимая, почему это растение так хорошо подходит для прочных крепких тканей.

– Эй, кто там, тише! – откуда‑ то прикрикнул Байрам, и Ладо притих, утирая пот и опять поглядывая на ладони, которые теперь чуть‑ чуть потемнели посередине.