Михаил Гиголашвили 8 страница

– Уменьши огонь! – посоветовал Борзику Гуга, садясь на корточки и заглядывая под тазик. – Неизвестно, как этот шестьсот пятьдесят второй взрывается... И кастрюльную крышку держи наготове – если вспыхнет, сразу накрывай!.. Без воздуха погаснет!

– Не учи ученого... – ответил Борзик, стоя наготове с крышкой и тряпкой, как римский гладиатор – со щитом и сетью.

Постепенно едкий, разъедающий запах кипящего растворителя заполнил мастерскую. Все приникли к окнам, но запах мощно ломился из кухни, заполняя подвал, выползая наружу, во двор, пугая кошек и детей. Все стали корчиться, сдерживая рыготу и икоту. А Художник, глядя в потолок, сотый раз панически прикидывал в уме, проникает этот душераздирающий запах к соседям или нет. Все будто остолбенели от этой химической вони, и только Борзик, нечувствительный ни к чему, бдительно сторожил тазик, изредка помешивая в нем ложкой и ругая власть за то, что она превратила наркоманов в кухарок:

– Тазики, ложки, кастрюльки, полотенца, тряпки! Курицы ощипанной не хватает, чахохбили сделать! Готовьте полотенце, скоро отжимать будем!

Художник извлек из шкафа полотенце, покрытое коричневыми пятнами.

– Это что за менструация?.. – возмутился Гуга. – Вы правда чокнулись?

– Пятна от прошлых выжиманий, другого нету, – виновато ответил Художник, на котором лежала обязанность обеспечивать инвентарем варку и ширку.

– Полная антисанитария. Как мы все только СПИДом не заболели! – подвел черту Гуга. – Вычистите хоть тазик, куда отжимать сейчас будем! Анка, вспомни, что ты тоже когда‑ то была женщиной, вымой тазик по‑ человечески! Что за типы, за три часа не могли посуду привести в порядок!

– Заранее нельзя, плохая примета, – пояснил Тугуши.

– Заранее нельзя, а потом никогда времени не хватает, знакомая история, – проворчал Ладо, усаживаясь на край дивана рядом с недвижно лежащим Черным Гогией.

Через некоторое время Борзик позвал от плиты:

– Идите кто‑ нибудь, помогите отжимать!

Натянув над пустым тазом полотенце, вывалили на ткань дымящуюся массу кокнара, скрутили в горячий ком и долго, тщательно отжимали его, обжигаясь и матерясь. Потом разворачивали, ворошили, вновь скручивали, мяли и давили. Тазик наполнился зеленоватой жидкостью.

– Хороший цвет, темный! – оценили все, по очереди заглянув в тазик, который опять водрузили на плиту, а отжатый кокнар Художник высыпал из полотенца на газету и уволок куда‑ то за шкафчик.

– Вот крыса, утащил свой вторяк! – заметил Бати.

– Я просто сушу его. Сами и прибежите ломку снять, – подал Художник голос из‑ за шкафчика.

– Дожили, – произнес Гуга. – Я раньше, кроме чистого морфина, ничего не делал, а сейчас... Вторяки, третьяки! – Он махнул рукой с неподдельным отвращением.

– Размечтались! – усмехнулся Бати. – Сейчас чистый морфий только прокуроры и министры делают.

– И врачи, – вставила Анка.

– И врачи, если сумеют у больных украсть, – согласился Бати. – А для нас даже опиума нету – только это сено и осталось. Делаешь – и не знаешь: жив останешься или подохнешь! Хотя бы опиум по талонам выдавали, как масло! Довели страну до полной нищеты с этой перестройкой!

Теперь, когда варка приближалась к концу, все стали считать, сколько чьих денег было, кому сколько полагается и до скольких кубов надо вываривать раствор.

Тем временем Борзик налил в тазик немного воды, которая странным образом разделила варево на темную грязь и коричневый чистый раствор. Грязь, точно жир в супе, пятнами плавала на поверхности. Ее надо было удалить.

И Гуга, и Борзик действовали с артистической точностью: тазики, бутылки, пузырьки и ложки прямо летали у них в руках, движения были выверенными и точными, словно у дирижеров. Все невольно любовались ими.

– Варщик опиума – хорошая профессия. Открывай кооперацию! – посоветовал Бати, глядя, как Гуга мастерски фильтрует раствор через специальную воронку, которую он всегда носил с собой и никому не доверял.

Самопальный героин получился теперь без примесей – светло‑ коричневый, прозрачный.

– Ну, это старый волк! – сказала Анка, указывая на Гугу. – Всю жизнь с кайфом возится, а вот молодой где так надрочился?

– Опий варщика боится! – спел польщенный Борзик.

Настроение у всех поднималось. Пока Борзик высушивал раствор, предварительно влив в него немного ангидрида (омерзительно‑ острый запах которого выдавил у всех слезы и проклятия), Художник выволок из шкафчика железную коробку со шприцами: один треснут, на втором поршень разболтан, а третий – громадный, конский, кубов на двадцать.

– Господи, иглы какие тупые! – воскликнул Тугуши, заранее беспокоясь за свои тоненькие вены. – Прямо топоры!

И вот раствор готов. Борзик вынес тазик со светло‑ лимонной жидкостью и осторожно поставил его на стол.

– Чистый героин! – умиленно восхитилась Анка, с вожделением глядя на лекарство.

– Так, теперь не мешайте, – Гуга через ватный тампон стал вытягивать жидкость из тазика и переливать ее в пузатый стаканчик, внимательно считая: – Четыре... шесть... восемь... десять... двенадцать... Тут около двадцати пяти кубов. Сколько нас всего? Я – раз, Борзик – два. Гогия – три. Бати – четыре. Тугуши – пять. Анка – шесть. Художник – семь...

– И я – восемь... – напомнил Ладо.

Все неодобрительно промолчали, только Тугуши буркнул:

– Ты же не хотел! Грязь, говорил, пыль!

– А сейчас захотел!

– Итого восемь человек. Денег было тоже поровну, по пятьдесят с каждого... Итого – около трех кубов на каждого.

– Давай, давай, быстрее! – заторопили со всех сторон.

Засуетились, стали закатывать рукава, качать вены.

Тугуши разделся до пояса. Бати запел старую песню, что он торопится и должен делать первым. Анка хныкала, что у нее вен почти нет и ее бросают на конец. Борзик под шумок ухитрился незаметно макнуть в стаканчик кусочек скрученной ваты, которая тут же впитала в себя немного раствора. Он тихо стащил целлофан с сигаретной пачки и укромно упрятал в него ватку, которую надеялся потом вскипятить и получить немного раствора.

После пересчетов, перепроверок, переругиваний и перепалок Гуга вытянул лимонную жидкость и резво вкатил ее себе в вену – он, как варщик, должен был делать первым. Все напряженно уставились на него. Когда через несколько секунд лицо его стало розоветь, а сосуды на лбу вспухли, и он, не открывая глаз, принялся сладостно чесаться и просить ласковым голосом сигарету – все облегченно вздохнули: «Порядок! »

– Первый сорт! – подтвердил он, подняв большой палец и не открывая глаз, а Бати, усмехаясь:

– Ну и рожа у тебя стала, жопа гамадрила! – вырвал у него из рук шприц, быстренько, но тщательно промыл его, сел на корточки, подсунул кисть под колено и без чьей‑ либо помощи сделал себе укол. Глядя вокруг подобревшими глазами, отдал шприц Ладо.

Тот управился быстро. Потом шприц перехватил тщедушный Тугуши. Он стал неумело тыкать иглой себе в руки, в пальцы. Подобревший Гуга пожалел его, виртуозно нашел иглой едва различимую венку на тыльной стороне ладони, куда и вкатил раствор. Тугуши стал униженно благодарить его, а после прихода полез целоваться и обниматься.

– Теперь будите Гогию, – стал тормошить гиганта Бати, не обращая внимания на протесты тех, кто еще не укололся.

Черный Гогия принял вертикальное положение, оглянулся, нащупал мутным взглядом стаканчик с лекарством, рыкнул что‑ то, схватил конский шприц и высосал с хлюпаньем весь раствор. Держа шприц как‑ то странно‑ вертикально к вене, он воткнул иглу, впустил героин и отбросил шприц. Произошло это так быстро, что никто не успел даже понять, в чем дело – думали, он просто собирается отмерить свое, а он, бык, все себе вкатил!

– У‑ ф‑ ф‑ ф... – начал отдуваться Гогия, но вдруг закатил глаза и повалился на спину. Изо рта выступила розовая пена, тело пошло дрожью, лицо побурело, из носа показалась кровь, а редкие волосы будто зашевелились на его почерневшем черепе.

– Умирает! – взвизгнула Анка и отскочила от кушетки.

Тугуши тоже отпрыгнул в сторону. Борзик и Художник застыли в шоке. Бати тихо переместился к двери и исчез.

Гуга бросился к гиганту и, разжав ему челюсти, пытался поймать ускользающий язык. Ладо удерживал бьющееся тело. Тут вторая волна сотрясла Черного Гогию. Пена пошла обильнее.

– Язык поймать! Чем‑ нибудь! Ложку! – крикнул Гуга.

Тугуши, схватив плоскогубцы, которыми носили горячие тазики, попытался влезть ими в рот гиганту.

– Оставь, дурак! – крикнул на него Ладо. – Звоните в «скорую»!

Художник вызвал врачей, а остальные во главе с Борзиком ринулись к двери и по очереди выскочили из мастерской. Остались Ладо, Гуга и Художник.

– Вот сволочи! – выругался Гуга. – Аммиак давай, пусть понюхает!

– Переворачивай его лицом вниз! Чтоб не захлебнулся! – скомандовал Ладо и принялся приподнимать тело.

От Гогии внезапно пошел густой запах мочи. Его большое тело грузно стукалось о скрипящую кушетку.

– Что это, агония? – в ужасе заверещал Художник.

Постепенно конвульсии прекратились. Гогия лежал без сознания, но дышал. Крови из носу стало меньше.

– Что теперь делать?.. Приедет «скорая», всех заметут! Он сейчас не умрет? Какая вонь! – метался Художник, хватаясь за грязные тазики, сворачивая газету со вторяком, бросаясь прятать иглы и шприцы.

– Раз приход перенес – значит, не умрет, – ответил Гуга, с брезгливостью отдергивая руки.

– Может, вытащим его за ворота? – бубнил Художник, натыкаясь на пустые пузыри и бутылки.

– Ты рехнулся? Соседи все равно скажут, откуда его вытащили. Нет, жалко Гогию! – сказал Ладо, морщась от запаха мочи.

Гогия лежал с открытыми глазами и икал. Ругая убежавших наркоманов, оставшиеся обступили кушетку и стали совещаться. Художник спрашивал гиганта, как он себя чувствует, но тот не отвечал, только озирался кругом. Но когда взгляд его упал на конский шприц, впопыхах забытый на полу, он, как младенец, затыкал в него пальцем.

– Ты на него посмотри – еще хочет! Ну и ну! – покачал головой Ладо.

Гуга усмехнулся:

– Чему ты удивляешься? Наркуша!

– Да, – сокрушенно согласился Ладо. – Пошли отсюда.

Художник заныл, чтобы его не оставляли наедине с Гогией, но Гуга отрезал:

– Что мы, будем втроем сидеть вокруг тела, как на панихиде? Придет в себя! Куда денется! «Скорая» приедет и уедет, если вообще появится! На, дай им за труды, скажи, все в порядке! – И он бросил червонец на стол.

Они ушли под причитания Художника, что все его покинули. Проехали по вечерним улицам, мокрым от дождя.

– Ты видел, как они сбежали, крысы? – не мог успокоиться Ладо.

– А ты удивлен? С нашим стажем пора бы уяснить себе некоторые вещи, – усмехнулся Гуга.

– Да, но все‑ таки...

– Что все‑ таки?.. Они – наркоманы, их связывает только кайф. Вот и все. Ну, зачем Бати или Борзику рисковать из‑ за Гогии? Если их завтра спросить, то, уверен, у всех окажется много веских причин для объяснения своего бегства.

– Значит, только нам двоим было не все равно, умрет Гогия или нет?..

– Так выходит. Вот чем хорош аппарат, – вдруг перевел разговор Гуга. – Этих людей не исправишь, а аппарат дает надежду, хоть какую‑ то...

– Может быть, но как его использовать? Кооператив открыть, что ли? Тогда к аппарату двух автоматчиков приставить нужно, охранять день и ночь.

– Это другой вопрос, – отрезал Гуга, который чувствовал, что отношение Ладо к подобной идее в последнее время изменилось.

Действительно, когда он посвятил Ладо в детали своих разработок, тот горячо поддержал его. Но когда Гуга привез из московской лаборатории опытный образец, Ладо остыл к этой затее. Вначале, в теории, она казалась притягательной – создать аппарат, заменяющий наркотики. Но на деле все выглядело иначе. И ощущения, которые вызывал аппарат, были какими‑ то жуткими, с видениями и головными болями. Гуга оптимистично говорил, что всего этого можно избежать при доработке, надо только сделать серебряные контакты и золотую обмотку: «Потом можно будет лечить наркоманов, снимать ломки, дозировать... »

– Где, кстати, аппарат? – поинтересовался Ладо. – Там же, у Шалико Сванидзе?

– Да, надо забрать. Туда, к Шалико, много всякой швали шляется.

Они, не останавливая машины, выкурили косячок, который запасливый Гуга хранил для футбола. После этого их беседа приняла мирный лад. Гуга спросил, как дела с Наной. Ладо ответил, что отношения натянуты до предела и он подозревает: у Наны кто‑ то появился. Гуга ответил, что он больше ревновать не будет, поскольку путем анализа пришел к выводу – ревность не только смешна и бессмысленна, но и губительна для ревнивца.

– Посуди сам. Есть два варианта: или баба тебе изменяет или нет. Третьего не дано. Так? Начнем со второго.

Если она тебе не изменяет, а ты ей мозги день и ночь своей ревностью вынимаешь, то тогда ты в ее глазах постепенно превращаешься в нудного болвана, который только надоедает бесконечными упреками, придирками, проверками. В конце концов она, разозлившись, думает: «Все равно он мою верность не ценит, мне не верит, чего ради я буду мучаться?! » – и начнет, чего доброго, изменять. Теперь первый вариант. Если она тебе изменяет, то тогда ревнивец превращается в досадливого, глупого и мешающего козла‑ рогоносца, над речами и рогами которого она будет издеваться вместе с любовником. Вот и все.

– Как говорят опытные бабы, изменить трудно только в первый раз, как убить. А потом идет как по маслу, – мрачно вставил Ладо, которого эти Гугины выкладки насчет ревности совсем не успокоили, скорее наоборот.

– Есть, конечно, и вариант мусульманский – пинок, сарай, чадра, замок. Но для этого надо родиться в Афгане или Иране...

– Вчера, кстати, по ТВ говорили, что замужние женщины, изменяющие своим мужьям, дома, как правило, ведут себя отлично: с удовольствием выполняют домашнюю работу, легки в общении, всегда в хорошем настроении, а вот те, кто любовников не имеет, дома – настоящие фурии, на всех кидаются и орут... – неопределенно сказал Гуга.

А Ладо со страхом подумал о том, что его жена, раньше начинавшая скандал из‑ за каждой бутылки и мастырки, в последнее время стала приветливо‑ спокойна и смотрит так, словно знает что‑ то, чего ему знать не дано... Еще и противный анекдот рассказала недавно, как одна дама говорит другой: «Милочка, у меня несчастье – мужа током убило! » – «Разве он был монтер‑ электрик? » – «Нет, он запутался рогами в троллейбусных проводах»...

Утром у Ладо затрещал телефон.

– В чем дело?.. – с трудом узнав поникший, усталый и растерянный голос лысого Серго, просипел Ладо.

– Надо срочно повидаться.

– Что, лекарство появилось?

– Какое на хер лекарство!.. Через десять минут буду, из автомата звоню...

Ладо вылез из постели, пошел осматривать квартиру. Жены и сына не было, мать из кухни предложила чай, но он, ответив:

– Нет, ко мне товарищ! – открыл входную дверь и под скорбно‑ вопросительным взглядом матери повел Серго в свою комнату.

Мать можно было понять – вид у гостя оказался помятый: круги под глазами, синяки и ссадины на руках и лице, кровоточащая глубокая царапина на лысине.

– Что с тобой?

– Я прямо из ментовки! – сообщил Серго, опускаясь в кресло. – Трое суток там сидел, пока они машину на себя переоформляли... Они все знают... Все и про всех...

Ладо в растерянности опустился на стул:

– Что знают? Откуда? Про кого? Расскажи подробнее!

Серго поведал о том, как его арестовали, отвезли в отделение и мучили там, добиваясь имен, фамилий, фактов.

– У них есть список, они читали его мне! Там все мы – я, ты, Гуга, Бати, Тугуши, Художник, еще какие‑ то фамилии, клички...

– Почему тогда они не берут всех? У всех же проколы! – И Ладо, закатав рукава фуфайки, стал лихорадочно осматривать свои изуродованные вены.

– Не знаю, – пожал плечами Серго. – Ничего не понимаю...

– Как они тебя взяли?

– Явились на работу. Нашли вторяк в пузыре, шприц, проколы, сами еще подкинули пару чеков...

– Сами?

– Ну да, не я же... Откуда у меня чеки?..

– Вот паскуды! Возили в наркологический?

– Нет. Для чего им это? У меня проколов, как от швейной машинки... Я сказал, что от алоэ... Алоэ, мол, делаю...

– Алоэ! – усмехнулся Ладо. – Кто же алоэ в вену делает? Да еще в капиллярку? – И он указал на тыльные стороны ладоней Серго, испещренные точками и мозолями.

– Ничего другого в голову не пришло. Я сказал им, что ничего не знаю, что это ошибка. Тогда они стали бить... Палачи. И майор с ними, толстый. Вешали за наручники... Потом завели разговор о деньгах. Где у меня деньги? Я же им сразу отдал машину, что еще? Дома с ума сойдут! Дай телефон!

Серго торопливо набрал номер и долго что‑ то объяснял отцу, сваливая свое отсутствие на неожиданную девочку из Москвы, с которой был вынужден провести это время. Отец кричал так громко, что Ладо слышал его басистые рыки:

– Руки отвалятся набрать номер?! Сукин сын! Мне хотя бы мог сообщить? Позвони – а там черт с тобой, хоть сифилисом заразись, сволочь! Мать чуть не умерла, лежит с давлением. Все больницы и морги обзвонили! Жена от окна не отходит! Дети в панике! А он с блядями, мерзавец! Есть же телефон!

– С женой не ссорь, ничего ей не говори! – попросил Серго. – Как дети?

– Дети?! – завопил отец и швырнул трубку, которая, казалось, ударила Серго по голове.

Он понурился. Ладо вновь начал выспрашивать:

– Ты ментам ничего не сказал?

– А что я мог сказать? Список у них есть, барыг я не знаю... Сказку про дедушку Михо сказал – и все. Ну, помнишь, воронцовские приносили кахетинскую опиуху, говорили, что у какого‑ то дяди Михо берут, под Телави, где он в теплице выращивает. Еще смеялись – зачем в Кахетии теплицы, там и так жара стоит...

– Когда они выпустили тебя?

– Утром пришел толстый майор, вывел из подвала, сказал, чтоб я никому ничего не говорил и убирался к чертовой матери. Машину забрали, должен им кое‑ какие документы еще донести. Что отцу скажу?

– Да... – в смятении протянул Ладо, набрал номер Гуги: – Срочно выходи на угол! – Повесив трубку, спросил: – Кто же закладывает?

Серго развел руками:

– Не я, во всяком случае... Но кто‑ то стучит основательно – они, например, знают, что Гуга ездит к татарам, что мы колемся у Художника, что сейчас сидим на кокнаре. Знают даже, что у Тугуши вены плохие. Как там, говорят, Тугуши? Вены у него не стали получше? Пусть, говорят, к нам приедет, мы ему шунт поставим! Представляешь?!

– Ничего себе! – вырвалось у Ладо, на которого эта деталь произвела тягостное впечатление. – Давай вспоминай все по порядку, будем вычислять.

– Да я уже три дня вычисляю – все без толку... – безнадежно махнул рукой Серго.

Ладо быстро оделся. Они спустились во двор, по дороге вспоминая, сопоставляя, прикидывая, но что тут прикинешь, что с чем сопоставишь? Икс на игрек дает вечный икс‑ игрек.

– Если они все знают – почему не берут? Нелогично. Тебя выпускают, нас не берут. Ведь пока проколы свежие – надо брать... Улики... – пробормотал Ладо.

– Меня же взяли... Или ты хочешь сказать, что это я дал список? – воспаленно вскинулся Серго.

– При чем тут ты? Я просто рассуждаю. Почему они тебя так быстро выпустили? Они ведь понимают, что ты всех предупредишь, что все попрячутся. Или затевают что‑ нибудь похуже? – сказал Ладо, а сам в первый раз подумал: «А если правда – Серго дал список? Раскололся, не выдержал? Нет, так нельзя думать! Он не мог... Сто лет его знаю... В детстве на баскетбол во Дворец пионеров ходили... »

Ладо чувствовал, как надвигается оцепенение, охватывающее его в тяжелые минуты, – он действовал, говорил, жил, а на самом деле внутри все застывало, как в спазме, хотелось уснуть, скинуть бремя мыслей, забыться, исчезнуть... Подошел Гуга. Узнав, в чем дело, длинно выругался:

– Сколько лет кайфую – ни разу псам не попадался! А на старости лет – вот тебе, пожалуйста! Дети у всех! Скоро внуков будем нянчить – а тут список!..

Не став рассуждать, кто стукач и чего можно ждать, он сразу решил:

– Надо прятаться. Я смываюсь. Аппарат нужно забрать у Шалико! Ладо, поехали к нему. А ты, Серго, обзвони всех, предупреди, чтобы смывались!

– Кого это всех? – уточнил Серго.

– Кого? Тебе лучше знать, кого! – с нажимом ответил Гуга.

– Ты на что намекаешь? – набычился Серго.

– Ни на что. Тебе же читали список. Кто там был – тех и предупреди.

– Стоп! – сказал Ладо, вмиг представив себе всю кошмарную сеть взаимных подозрений. – Так мы свихнемся! Дойдем до того, что станем подозревать друг друга... Учтите еще: все, кто таскается к Художнику – наркоманы, но не преступники. Ну, какой Арчил Тугуши преступник? Где гарантия, что если псы возьмут его за шиворот, он не расколется и не сдаст всех подчистую? Или Бати?.. Борзик?.. Да и мы что, преступники? – обвел он рукой всех троих.

– Конечно. Если бы кайф продавали в аптеках, то никто из нас не общался бы с ворьем, – поддакнул Серго. – Нужны нам эти сатаны и нугзары! Прошлый раз полжизни потерял, когда Рублевку кидали.

– А может, Художника взяли? Соседи настучали? Они ведь видят, что там творится! – предположил Гуга. – Запахи чуют... Никому, в конце концов, неприятно рядом с такой хатой жить, да еще в итальянском дворике. А собакам много надо? Явились и разбомбили Художника...

– Особенно их интересовал Бати, – вспомнил Серго.

– Ну да, у него есть деньги, – отреагировал Гуга. – Слышали, кстати – его дядю, Давида Соломоновича, гинеколога, на днях ограбили? Пропилили в крыше дыру, влезли с потолка, все забрали и смылись.

– Ничего себе! И много взяли?

– Разное говорят...

– Удивительный город – не успели вчера ограбить, как сегодня все уже знают! – невесело усмехнулся Серго. – Кто ограбил, еще неизвестно? Не Бати ли сам?

– Нет, куда ему! Он на это не способен, – вставил Ладо.

– Он на все способен.

– А может, его менты после ограбления поймали, а он и сдал всех? – начал развивать мысль Серго.

– Да, этот мог свободно всех заложить! – сказал Гуга. – Кто‑ кто, а он уж точно раскололся бы, если его взяли за яйца! И не особенно даже сильно. Помнишь, Серго, как он тебя бросил в ломке на море?

– Разве такое можно забыть? Он гадина, а не человек. На все способен! – ответил Серго, в волнении вытирая взмокшую лысину скомканным платком.

– Надо ехать за аппаратом, – напомнил Гуга.

– Про аппарат тоже знают, – сообщил Серго. – И в курсе, кто его привез...

– Как? И это?! – в отчаянии округлил глаза Гуга.

– Опасно идти к Шалико!.. А если он всех заложил?.. В ГПИ часто рейды проводят, там не только студенты, но и все доценты кайфуют... – предположил Ладо.

Гуга, подумав, ответил:

– Не исключено. Но у меня выхода нет – я должен забрать аппарат. Ты, если хочешь, оставайся, я поеду один...

– Поехали вместе.

Серго отправился звонить и предупреждать, а Ладо и Гуга поехали к Шалико Сванидзе. По дороге обсуждали свалившееся несчастье, прикидывали, где скрыться, что сказать дома и как вообще избавиться от угрозыска и беды. Пока они на свободе, надо что‑ то предпринимать – не сидеть же и не ждать, пока явится угрозыск...

– Знаешь что? – вдруг сказал Гуга. – Мы ведь собирались в Кабарду за анашой... Вот и поедем. Там сейчас мацанку^{^[21]} собирать начинают, самый лучший первяк...

Пособираем немного, посидим на гашише, слезем с иглы.

Рванем прямо завтра! Достанем денег, соберем старых шмоток – и вперед! Только что делать с ломкой? Не умереть бы по дороге...

Ладо сочувственно промолчал. Гуга сидел на игле плотнее его, кололся несколько раз в день, ездил в поисках ширки за сотни километров, в Кировабад, Грозный, Назрань.

Прикидывая, что нужно для поездки, подъехали к закопченному, как крематорий, корпусу, стоящему на отшибе плато Нуцубидзе^{^[22]}. Здесь снимал квартиру Шалико, вечный студент, родом из какой‑ то гурийской деревни. Огляделись, заперли машину. В лифте на Ладо накатил страх – а вдруг у Сванидзе засада?

Они долго звонили, топчась на площадке. Дверь не открывали, но за дверью ощущалось движение: скрип половиц, тихие слова и шаги. Спустя несколько минут выглянул Шалико, в трусах и босиком. Вид у него был обычный – опухший и растерянный. Вошли, не здороваясь.

В комнате без мебели вповалку лежали парни, человек пять, с закрытыми глазами, красные, расстегнутые. Они, казалось, спали, но Ладо уловил, что кое‑ кто тяжело открыл глаза при их появлении, но и только – подняться или говорить никто не мог. Стоял резкий запах немытых тел.

В углу какой‑ то тип с наушниками на голове копался у аппарата.

– Идиот, они же могут подохнуть! – свистящим гневным шепотом сказал Гуга, больно хватая ойкнувшего Сванидзе за руку и резко разворачивая его лицом к себе. – Я тебе аппарат для чего оставил, паскуда этакая? Я тебе дал его спрятать, в чехле, а ты что творишь? В каком они виде? От таких передозировок копыта откинуть можно!

И Гуга, наступая на лежащих, подскочил к типу, грубо сорвал с него наушники, вырвал вилку из розетки и поволок аппарат на кухню. Шнур задел кого‑ то из лежащих по лицу. Парни заворочались, замычали.

– Очнись! – Ладо шлепнул Сванидзе по щеке. – Серго поймали, менты все знают, в любую минуту сюда могут нагрянуть! Гони этих ублюдков! Убирай квартиру и дуй в свою деревню. Чтоб духа твоего тут не было! Если менты явятся – никакие бирюльки тебе не помогут! – указал Ладо на копеечные иконки, свечечки, листки с молитвами, которыми были увешены убогие стены и уставлены телевизор и полки. Даже на столе, среди объедков и пустых бутылок, красовался пластмассовый складень, где Давид Гареджийский изгонял дракона.

Шалико, услышав про ментов, с криками «Уйме! Уйме! » в ужасе начал расталкивать парней.

Ладо отправился на кухню, куда Гуга вытащил аппарат.

– Табло треснуло, – показал Гуга змеящуюся трещинку. – Болван я, болван, кому доверился!

Из комнаты неслись обрывки ругани, но квартира постепенно опустела.

– Мы с тобой еще поговорим, ты у нас попляшешь, идиот! – пообещал Гуга, когда последний парень покинул квартиру.

Шалико молча переминался босыми ногами.

– Милиция у всех на хвосте – до тебя дошло? – еще раз повторил Ладо. – Прибери хату и сваливай домой, коров пасти! И проветри квартиру! Вонь, как в хлеву!

Гуга погрузил аппарат в чехол. Потащил вместе с Ладо к лифту.

– Житья от деревенских нет! – ругался Гуга в кабине. – Надо собираться, искать Анзора и мотать отсюда в Кабарду.

Ладо скривился:

– Какого еще Анзора? Сололакского? Этого кровопийцы только не хватает! Без Анзора не обойтись?

– Нет. Он всех знает в Нальчике, Байраму сводный брат, на зоне с ним сидел – как без него? Там тоже ничего на улице не валяется, все искать и зубами вырывать надо. Сам не соображаешь? Любой хороший кайф требует беготни и хлопот. Без Байрама нельзя, он местный. Значит, и без Анзора тоже никак. Чего ждать? Чтобы нас менты захапали? Аппарат пристроим и поедем. Придержи, чтоб на спуске не прыгал.

«Заколебал ты с этим аппаратом! » – с неожиданной грубостью подумал Ладо, но перегнулся через сиденье и стал придерживать кожаный чехол, под которым что‑ то брякало и стукало.

Все, по словам Гуги, началось с капсул. В лаборатории рассуждали так: почему бы не изобрести капсулы против наркотиков, на манер алкогольных, но которые могли бы поддерживать в больном ощущение эйфории, избавляющей от вечного поиска наркотиков? Нравится тебе быть постоянно под балдой – будь! Капсулы планировались в расчете на месяц, год, два и три года, на манер антиалкогольных. С ними ничего не получилось, но из этой идеи родилась идея аппарата. Когда Гуга привез из Москвы громоздкий образец, Ладо по‑ дружески помогал ему, даже первым провел на себе опыты, после чего несколько дней мучился давлением и тошнотой. Потом стало не до того. А на сокурсников Шалико из ГПИ с их деревянными черепами аппарат, очевидно, действовал хорошо, в самый раз, убивал наповал.

– Он амигдалу стимулирует, – объяснял Гуга. – Такой центр в мозгу, который заведует кайфом, и если его раздражать электротоками, то можно вызвать ощущение эйфории.

Тут Ладо пришла идея спрятать аппарат у Зуры. Там есть разные тайники, где хранится нелегальщина: листовки, плакаты, оружие. Он сказал об этом Гуге. Они поехали к Зуре, который жил в частных домах на Бахтрионской улице. Ладо свистом позвал его. Зура, не спеша, вышел за ворота. На плечах у него была накинута бурка. Узнав, что надо спрятать ворованную антикварную швейную машинку, он почесал бороду, сдвинул на затылок шапочку и велел тащить железку к сараю, а сам пошел за ключами.

Приехавшие заволокли аппарат во двор со странными вещами: садовая скамейка, несколько гробовых плит и старых камней с письменами, складная лестница‑ стремянка, плотницкий инструмент, дрова, топор, коса...

– Это ему зачем? – покосился Гуга на косу.

– А надгробья зачем? А бурка зачем в жару? – ответил Ладо. – Кто его разберет, молодняк... У них свои дела...

– Он не кайфует?

– Нет, что ты! Ненавидит кайфариков! Сидят целыми днями, совещаются... Штабы имеют, типографии, партии...

– Делать им нечего! – в сердцах сказал Гуга. – А что им вообще надо?