Михаил Гиголашвили 3 страница

– О, очень хорошо, цементный завод – это просто отлично! – расплылся майор. – С этого Серго и начнем. Так, дальше... «Тугуши Арчил. Познакомились в Бакуриани^{^[11]}. Несколько раз курили анашу. Работает в комсомоле, который в Соло лаки».

– В ЦК комсомола, что ли? В этом ЦК года полтора назад, помню, столпотворение было – кто‑ то кодеин продавал, то ли вахтер, то ли инструктор, – вспомнил майор.

– Ты путаешь, – поправил его Пилия. – Вахтер продавал в Министерстве здравоохранения, а в ЦК работал тот клиент, через которого мы вышли на валютчиков. Еще из профсоюзов звонили, помнишь, просили отпустить?

– Ладно, дальше! – поморщился майор. – «Нодар Бати, директор магазина на базаре, три раза кололись вместе». О! Гусь! Директор на базаре! – Майор поднял палец. – Это самое вкусное!

– Да, это в точку! Я уточнял – директор магазина тканей на Дезертирке... – сказал Пилия.

– Его я беру на себя! – перебил майор, но тут Мака заскрипел стулом:

– Нам, значит, комсомольцы и коммунисты, а тебе – директора базаров и магазинов?

Пилия удивленно обернулся к нему. Майор развел руками, досадливо объяснил:

– Что значит – мне? Нам, нам! Мы, по‑ моему, вместе работаем! Ты брось эти штучки – мое, твое! Это у вас в транспортной, наверно, так было: кто успел, тот и съел, кто зайца поймал – тот его и зажарил, а?.. Тут не так, дорогой мой! Тут мы в группе и друг друга уважаем! Ты хороший парень, я сам взял тебя, знаю, что у тебя больна мать, что ты игрок, что тебе нужны деньги, что у тебя долги, но держи себя в руках! – внушительно взглянул на него майор и вернулся к списку: – Так... «Художник, у него на хате колются»... Адрес... Хорошо. А это что за «Ладо‑ морфинист»? Ничего нет, только телефон...

– Он не знает ничего, кроме телефона, да и то не уверен... Сказал, что этот Ладо недавно ходит к Художнику...

– Проверим... «Анка, бездомная блядь»...

– Бездомная? Что с нее возьмешь? – проговорил Мака, чувствуя, что ее обязательно поручат ему: тренируйся, мол, на блядях, пока опыта борьбы с убийцами маловато!

– Это у вас в транспортной было плохо, если бездомная, а у нас это как раз хорошо! Что возьмешь? А сводки, факты, стук‑ стук? Мало тебе? – опять накинулся на него майор, уставившись в упор голубыми глазами. – За стукачами – будущее!

– Кстати, я уточнял – эта Анка уже дважды сидела, в третий раз точно не захочет. И вдобавок – голубой боржом, а, товарищ майор? – подмигнул Пилия начальнику. – Говорят, Берия бабам снотворное в вино наливал, а потом трахал их от всей души, пока они дрыхли...

– При чем тут Лаврентий Павлович? – поморщился майор.

– Просто так... А Гита тебе звонила?

– Конечно, – нехотя ответил майор.

– Соскучилась, небось? – усмехнулся Пилия.

– Что тут смешного? – вдруг вспылил майор, заметив, как инспекторы переглянулись между собой.

– Она единственно чего не любит, это когда у мужчин зеркальная болезнь, – пояснил Пилия.

– Какая еще болезнь? – подозрительно уставился майор, но Пилия сделал вид, что не слышит вопроса, а Мака спросил:

– Брать когда поедем? Время идет. Днем жарко будет мотаться туда‑ сюда по городу...

– Да, хорошо, что вспомнил, – вдруг вскинулся Пилия. – Кукусик сказал, что этот Гуга Арвеладзе привез из Москвы какой‑ то аппарат, который дает кайф!

– Препарат?

– Аппарат.

– Может, эфедрин? – предположил Мака.

– Какой же ты тупой! – в сердцах воскликнул Пилия. – Говорят тебе – аппарат! Понимаешь? Машинка, вроде швейной: на голову что‑ то надеваешь, включаешь, крутишь ручку – и человек в кайфе!.. Понятно?

– Ничего себе! – присвистнул Мака. – Да с таким аппаратом мы в два счета без работы останемся, на хлеб и воду сядем – весь город будет день и ночь ручки крутить...

– Ну, не будем торопиться. Возьмем этого Гугу – тогда и про аппарат узнаем. Раз привез – значит, не увезет. Езжайте за сыном цементного завода, Серго Двали. Прямо сейчас... – приказал майор и сунул очки и ручку в нагрудный карман голубой рубашки.

– Да, я еще уточнил: проколы есть у всех, можно просто руки смотреть – и брать! – сказал Пилия.

– Ты, я вижу, так науточнялся ночью, что на Кукусике живого места не осталось наверняка, – засмеялся майор. – Ну, с Богом!

Когда Мака вышел в коридор, Пилия, наклонившись к майору и заглядывая в его безмятежные голубые глаза, тихо, но со значением спросил:

– Деньги за Амоева получил?

– На коленях просили подождать еще день. Лето, людей нет, не успели собрать полную сумму. Завтра в десять, – ответил майор, а Пилия покачал головой:

– Уже третьи сутки пошли, не нравится мне это... – но майор перебил его.

– А мне не нравится, что ты Макаке обещал долю за Амоева!

– Мы же брали его вместе!.. Он даже чуть не пострадал...

– Это его обязанность. Я приказал – он исполнил, и все! А мы дело раскапывали! Я и ты! Если каждому доли давать – денег не напасешься!

– Он не «каждый», он твой сотрудник, а мой напарник!

– Прошу тебя без моего ведома никому ничего не обещать! – холодно подытожил майор.

Пилия надел фуражку, не забыв, однако, объяснить майору напоследок, что зеркальная болезнь – это когда мужчина может увидеть свою чучушку только в зеркале, а по‑ другому – пузо мешает.

– Доиграешься у меня со своими шуточками! – прошипел майор ему в спину. – Ты на себя посмотри! Как в том анекдоте, где слон спрашивает верблюда: «Почему у тебя сиськи на спине? » «Не тебе, хуеносому, спрашивать! » – отвечает верблюд.

– Сам ты верблюд. Счастливо оставаться! – не оборачиваясь, ответил Пилия и хлопнул дверью. Мака молча последовал за ним.

По коридору с бумагами и папками деловито ходили сотрудники, о чем‑ то беседовали, кого‑ то ждали, искали, звали. Инспекторы поспешили в свой кабинет. Как только они оказались одни, то заперли дверь и оба сразу неуловимо преобразились: лица стали сосредоточенны, движения – резки, слова – отрывисты. Мака начал протирать пистолет, считать патроны, а Пилия открыл сейф, вынул таблетки, разложил их по две штучки и стал методично забрасывать в рот, запивая резкими глотками воды из графина.

Мака неодобрительно поглядывал на него, копаясь в карманах своей куртки. Пилия поджег пустые пачки в пепельнице. В этот момент снаружи властно постучали.

– Кто? – крикнул Пилия, чуть не подавившись.

– Я, Рухадзе! Что вы заперлись?

– Ну, только прокурора нам не хватало! – прошептал Мака и поспешно выбросил тлеющие остатки из пепельницы в окно.

– Дурак, весь двор в бензине! – прошипел в ответ Пилия и открыл дверь. В кабинет вошел щегольски одетый благоухающий прокурор. Уловив замешательство и запах горелого, он с насмешкой спросил:

– Что это вы тут делаете? Марихуану курите?..

– Нет, коку жуем, – отозвался Пилия.

– У меня есть сведения, что вы задержали некоего Кукусика...

– Да, – насторожился Пилия. Но откуда прокурор знает об этом? Арест не оформлялся в сводке, дело не открывалось. – А что?

– Ничего. Просто это мой родственник, сын племянницы. Надо бы с ним полегче... Что у него?

– Пакет кокнара. Идите к майору. Мы люди маленькие, не нам решать, – процедил Пилия.

– Его надо отпустить, а то племянница обидится!

– Есть, товарищ начальник! – козырнул с издевкой Пилия, который, как и все оперативники, терпеть не мог прокуратуры. – Побежал отпускать!

Рухадзе, поозиравшись и покачав головой, вышел.

– Вот петух! – возмущенно прохрипел Пилия, постепенно наливаясь кодеиновой истомой. – Ты представляешь: Кукусик – его родственник! Благоухает, как шлюха! А как‑ то по пьянке в ресторане заявил майору, что меньше двадцати пяти тысяч баксов не берет, руки не пачкает! Вот так‑ то, братишка, двадцать пять штук зеленых, не меньше! А тут гоняйся за всякой сволочью по мелочевке! Были бы деньги – ушел в дельцы, клянусь! – угрюмо заключил он и ногой захлопнул дверцу сейфа. – Фактуру для подкидона не забудь!

Мака достал из сейфа два черных пятака опиума в полиэтилене.

– Хватит?

– Добавь еще, жалко тебе, что ли? Чем больше – тем лучше. Мы его все равно попозже обратно заберем... Давай, снаряжайся!

Они сноровисто собрались, почти бегом проскочили коридоры, лестницу и уселись в машину.

– Значит, лысый Серго?.. Ему есть что терять. И ему, и семье, и отцу! Его можно брать голыми руками. Считай, что он уже наш! – сказал Пилия, ловко выводя машину из узких ворот милиции.

В дороге он беспрерывно курил, сипел, чесался, плевал в окно. Кодеин выкрасил его лицо в бурый цвет. Мчался он без всяких правил, сигналя, распугивая попутные машины и показывая неприличные жесты гаишникам, кидавшимся остановить лихача. Мака неодобрительно посматривал на него и, когда они были недалеко от цели, сказал:

– Приведи себя в порядок! На обезьянью задницу похож!

– За собой следи! – бросил Пилия, но форменную рубашку застегнул, волосы пригладил, а Мака надел фуражку и даже напялил галстук на резинке.

Оставив машину во дворе райкома, они узнали, где находится нужный им кабинет, и взбежали по лестнице. Пилию распирало от кодеина, тянуло лететь по ступенькам хоть на двадцатый этаж. Постучали. Нажали на ручки двери. Вошли.

– Двали? Серго Двали?

Лысый Серго, сидя за столом, опешил: – Да, я...

– Встать! Руки за голову! – заорал Мака, а Пилия, вытащив из кармана удостоверение и мельком показав его остолбеневшему Серго, добавил: – Угрозыск! Стоять смирно! Не шевелиться!

– Угрозыск? – ошеломленно повторил Серго, задирая руки на лысину. – В чем дело?

– Вы арестованы! – сказал Пилия и брякнул на стол бумагу. – Вот ордер! А теперь ценности, наркотики, оружие, деньги – на стол! Быстро! Из карманов, из стола, из шкафов – все сюда! – И он громко постучал рукояткой пистолета по столешнице.

Серго, не снимая рук с головы, выпучил глаза... Полез за платком, но Мака угрожающе перехватил его руку:

– Сказано – стоять смирно! Я сам обыщу карманы!

И вот на столе, среди связки ключей, райкомовской книжки, зажигалки и мелочи, блеснул складной нож. Пилия, открыв его, подбросил на ладони, приложил пятерню к раскрытой ладони:

– Пять пальцев! – а потом, понюхав и внимательно рассмотрев лезвие, добавил: – Когда в следующий раз будешь ножом опиум с чеков снимать – не забудь обтереть его потом как следует. Или содой вычистить. Впрочем, тебе нескоро придется это делать.

И он, бросив раскрытый нож в бумажный пакет для вещдоков, отправился к шкафу, полки которого были уставлены красными томами Ленина. На нижних полках пылились папки и брошюры. Пока Пилия, сев на корточки, шарил в шкафу, Мака переворошил ящики стола и извлек оттуда пустую пачку из‑ под сигарет, из которой торжественно вытряс на стол шприц, иглу и пузырек из‑ под валидола, на дне которого виднелась бурая масса. Приоткрыв крышку пузырька, он понюхал его, поморщился и дал понюхать Пилии.

– Вторяк!.. Да он скис у тебя! В холодильнике надо хранить раствор, – не вставая с корточек, посоветовал Пилия. – Хотя вряд ли ты в ближайшее время увидишь холодильник. А это что?.. – и он, вдруг поднявшись с раскрытой книгой, кинул на стол два чека. – Вот где он, мерзавец, опиум прячет! В Ленине!

Серго, сразу не поняв, что к чему, только рот открыл. В этот момент в дверях без стука появилась секретарша с папками в руках. Увидев мужчин (Мака успел закрыть собой стол), она растерянно посмотрела на Серго, стоящего с руками на затылке:

– Тут бумаги пришли из ДОСААФа...

Серго, сделав вид, что он просто потягивается, буркнул:

– Потом, потом, я занят!

Девушка исчезла. Пилия, не обращая внимания на протесты Серго, зычно произнес:

– Закатать рукава! Показать вены! Снять носки! Ноги показать! Быстро!

– Что вы от меня хотите? – жалобно произнес Серго. – Зачем снимать носки? Это вы подкинули мне опиум!

– Ты на него только посмотри! Пол‑ Грузии отравил – и отпирается, ублюдок! – усмехнулся Пилия. – Значит, так: ты обвиняешься в хранении, употреблении и распространении наркотических веществ! Ясно? Вены покажи, ублюдок! – зарычал он.

Серго покорно задрал рукава. Пилия грубо вывернул его руки, осмотрел вены на сгибах рук, пощупал «обратки» – вены на задней стороне, около локтей.

– Весь набор – проколы, мозоли, шрамы! – торжественно сообщил он. – Вот это, – ткнул он в красные точки на венах, словно простроченных на швейной машинке, – употребление! Вот это, – он указал на стол, – хранение! О распространении поговорим в отделении, когда прочтешь показания тех, кому ты продавал наркотики. Нам все известно! От и до! Учти... Твои сотоварищи уже сидят. Анка в ломке, жалуется, что по камерам опиум не разносят. Тугуши, идиот, уже в тюрьме, а Художник ждет на хате, когда мы его брать поедем. Вот так! – Сказав это, Пилия еще раз удовлетворенно осмотрел онемевшего райкомовца и добавил для убедительности: – Теперь позовем понятых! Секретаршу, например...

– Не надо, – покраснел Серго. – Какие понятые? Не надо понятых.

– Как это «не надо»? А протоколы обыска, ареста? – прищурился Пилия. – Ты что думаешь, мы зря тащились сюда к черту на рога?

– Вы сами мне подбросили, – попытался снова протестовать Серго, но Пилия попер на него корпусом, приговаривая:

– Что‑ о‑ о?! Опять? Может, и уколы мы тебе делали? И мозоли наварили, а? – И он угрожающе занес кулак.

Съежившись и все поняв, Серго взмолился:

– Не надо понятых! Это же конец, конец!

Конечно, конец! – зловеще предрек Пилия и обернулся к Маке. – Складывай улики в кулек. Значит, не надо понятых, говоришь? – опять обернулся он к Серго. – И не стыдно тебе – работник райкома, а в Ленине опиум прячешь?! Да тебя будут показательно судить! Как Кобахидзе^{^[12]}, поставят к стенке за особый цинизм! Тот под портретом Ленина взятки брал, а ты в Ленине опиум хранишь! Улавливаешь? Думаешь, раз перестройка – то и опиум в Ленине прятать можно? Едем сейчас к тебе домой, обыск! Вот ордер! – И он показал издали очередную бумажку.

– Не надо, я не поеду домой! – Серго сел на стул и закрыл лицо руками.

– Как это не поедешь? Кто тебя спрашивать будет? Ты преступник, – нагнулся над ним Пилия, грубо поставив ногу на сиденье стула, где обмяк Серго. – Мы давно следим за вашей шайкой. Среди вас не первый день наша наседка шурует, вы все в помоях по уши!

Серго выдавил:

– Может, мы решим этот вопрос как‑ нибудь... по‑ другому?.. По‑ дружески?.. По‑ человечески?.. Зачем вам мне жизнь портить?..

– По‑ человечески? – рявкнул Пилия. – Ах ты, гнида! Детям в школах наркотики продавал, а теперь: по‑ дружески?!

– Каким детям, что вы говорите? – ужаснулся Серго.

– Сам знаешь каким. Нам все известно! – повторил Пилия, как заклинание. – Думаешь, мы в утро чем занимаемся? Пирожки хаваем, харчо на голову мажем? Давай, собирайся, сейчас едем к тебе домой, а потом прямиком в тюрьму.

– Не надо домой! Там ничего нет, клянусь вам! Там жена, дети, семья! Не надо! – ссохшимися губами молил Серго. – Они умрут... Неужели нельзя... как‑ нибудь... По‑ хорошему...

– Что ты имеешь в виду? – застыл Пилия с сигаретой в зубах. Мака, ковыряясь в шкафу, тоже насторожился.

– Сколько? – выдавил Серго.

– Это ты должен сказать, сколько. И когда... – прищурился инспектор.

Запнувшись, Серго произнес:

– Штука...

– Что‑ о‑ о? – с презрением и разочарованием протянул Мака, а Пилия сказал:

– Ты, видать, не в нашей стране живешь... Или свихнулся. Что за цифру ты называешь? Издеваешься над нами, а? Вся милиция в курсе! Начальник управления знает! Прокурор! Весь город! А ты говоришь – тысяча. Так, будем оформлять. Видно, он думает, что мы в детском саду работаем.

– Нет! Нет! – закричал Серго. – Баксов, баксов! Даже если я перевернусь – больше не соберу... Это же все‑ таки доллары!

– Не надо переворачиваться! Понятых не хочешь, дома обыска делать тоже не желаешь, в тюрьму не торопишься и даешь за все вонючую штуку, которой мне на сигареты не хватит? – язвительно прищурился Пилия.

Серго попытался что‑ то оказать, но Пилия рывком поднял его за лацканы пиджака:

– Если хочешь по‑ мужски, то слушай: штук пять‑ шесть зеленых мы бы взяли и ушли без разговоров, а ты бы пошел свой прокисший вторяк делать. А так!.. – И он отбросил Серго обратно на стул. Тот грохнулся на сиденье и со вздохом безнадежно развел руками. – Бежан, все вещдоки со стола в кулек! В милиции оформим. Сейчас к нему домой...

– Отец умрет, мать сойдет с ума, – прошептал Серго, на что Пилия жестко возразил:

– Раньше о чем думал, болван?

Мака побросал в мешок шприц, иглы, пузырек, чеки, мелочь, нож, зажигалку, удостоверение. А связку ключей, прежде чем бросить, тщательно осмотрел и спросил:

– У тебя какая машина?

– «Шестерка».

– Сколько лет машине?

– Три года. А что?

– Ничего, пошли, – прервал этот диалог Пилия.

Тупо, как робот, шагал Серго между инспекторами. Он мало что соображал. Больше всего на него подействовало перечисление имен и фамилий. Это окончательно парализовало его. Значит, знают! Значит, следят! Имеют факты, открыто дело! Конец! Тюрьма! Срок! Все рушится!

Но тут его осенило: «А если отдать им машину? » Он произнес это вслух. Мака промолчал, а Пилия ответил:

– Не поможет! Больно старая она у тебя.

Но во дворе они втроем подошли к синей «шестерке» и стали мирно осматривать и оценивать ее, причем Серго хвалил машину, а инспекторы молча и внимательно оглядывали, садились внутрь, заводили мотор и даже сделали пару кругов по двору.

По пути в отделение на слепящем повороте под мостом Пилии почудилось, что их обгоняет автомобиль, из которого какой‑ то тип целится в него. Он пригнулся, напугав этим движением Серго. Но выстрела не последовало, и Пилия понял, что ему опять померещилось... С начала лета, как пошла жара, уже несколько раз ему казалось, что в него целится один и тот же человек, причем происходило это в разных местах – в потоке машин, на улице, возле киосков, даже в коридоре милиции... Началось это с того, что один вор пригрозил ему при аресте: «Ты жить спокойно не будешь! » С тех пор редкие, но панические припадки страха не оставляли Пилию: ему казалось, что в него целятся, или за ним следят, или кто‑ то в толпе надевает перчатки, чтобы придушить его, или лезет в карман за ножом, чтобы зарезать. Он боролся с мороком, понимая, что это вздор, но человек опять появлялся. И Пилия ничего не мог с собой поделать...

В зеркальце он видел, как сзади едет на конфискованной машине Мака. А Серго молча смотрел на дорогу. Его бил озноб, и он невпопад отвечал на редкие вопросы Пилии, где и на кого оформлена машина.

По дороге в Цхнети^{^[13]} двигалась серая «Волга» директора текстильного комбината Солико Долидзе. За рулем отдувался сам хозяин, тучный мужчина лет пятидесяти. Миновав разъезд, он с трудом въехал в узкий тупичок, впритык к воротам белой дачи, шлепнул дверцей машины и проник во двор сквозь калитку. Не без опаски поглядывая на пса, дремавшего возле будки среди кур и цыплят, миновав навес, под которым возились дети, он очутился в доме. Сверху доносились негромкие мужские баритоны.

На втором этаже, на увитой виноградом веранде, за круглым столиком играли в карты. Возле каждого игрока – придавленные чем попало стопки денег, пепельницы, зажигалки, красные «Мальборо» и желтые «Кэмэл». Жужжали два больших вентилятора.

– Всем – мое почтение! – откланялся Долидзе.

Мужчины подняли глаза от карт.

– А, Шотаевич... Давно не виделись! Как дела? Как семья? Как дети?

Хозяин дачи, очень высокий и худой мужчина, тоже кивнул, но не особенно приветливо, и сердито прокричал во двор:

– Эй, вы там! Опять калитку не запираете, черт бы вас побрал! Сколько раз повторять?!

– Была закрыта, Элизбар, видно, дети открыли, – ответили снизу.

– Закройте как следует!

– Что это с ним? Чем он взволнован? Почему сердитый? – вполголоса спросил Долидзе у игроков.

– В плохом настроении – вчера шестьдесят тысяч проиграл. И сегодня уже пять, – пояснил один из играющих. – Не везет ему – вот и все. Бывает.

– Мы ему советовали не играть сегодня – так нет, все‑ таки играет! – в тон добавил другой игрок, седой и моложавый, а Долидзе подумал, что этот точно не жалеет о том, что Элизбар сел играть в невезучий день.

– Не ваше дело, играю я или нет! – довольно резко ответил хозяин дачи и покосился на Долидзе. – В чем дело? Что случилось?

– Несколько слов, Элизбар, – просительно ответил Долидзе, подавив вздох, что не укрылось от хозяина дачи.

Он покачал головой, перебрал карты, которые третий день не выпускал из рук, бросил их на стол и направился в комнаты. Уселись. Долидзе взволнованно сообщил, что у него на комбинате ожидается большая ревизия.

– Успеем до их прихода вывезти левое сырье? Должны успеть! – занервничал Элизбар Дмитриевич.

– Боюсь, что нет! – закрыл глаза Долидзе. – Времени в обрез! Там тонны... А ревизия – близко.

– Завтра с утра займусь этим – найду грузовики. Узнаю, что за ревизия... Что еще?

– Еще... – Долидзе вздохнул. – Еще звонил из Узбекистана Паико. Эти проклятые чучмеки опять расплатились с нами опиумом... – с трудом выговорил он. – Представляешь, тридцать кило опиума дали!

Элизбар Дмитриевич побледнел:

– То есть как?

– Только не волнуйся, Элико, – взмолился Долидзе. – Второй инфаркт никому не нужен! Валидол?

– Засунь себе... – выкрикнул Элизбар Дмитриевич, откидываясь на спинку кресла. Посидев так, он с натугой произнес: – Объясни, как это получилось. Мы же договорились, что больше подобного не будет?

Долидзе молчал.

– Это ты во всем виноват! Ты придумал – вместо денег опиум брать! – прошипел Элизбар Дмитриевич.

– Почему я? Мне предложили – я тебе предложил, а ты согласился! – ощетинился Долидзе. – Я тут ни при чем! Ты свое «да» сказал! Сказал бы «нет» – и не было бы ничего.

– Соблазнил, дьявол! «За рубль можно сто получать! » Вот и получили!.. Мало мы намучились с той отравой?.. В первый раз они дали нам три кило. Ты тогда радовался, говорил, что в городе три кило превратятся в сто тысяч. Хорошо, взяли... Забыл приключения потом?.. Забыл?.. – Элизбар Дмитриевич в ярости стукнул по столу. – Уже тогда я сказал тебе, чтобы этого больше не было! – Он провел пальцем перед носом у Долидзе, который, сложив ладони между колен, сидел, как школьник. – А ты что? Второй раз они всунули нам десять кило! Хорошо еще, Мераб согласился в Москву половину увезти! Один раз сделали одолжение, два раза – и все, хватит!.. И где это видано – опиумом расплачиваться?.. Теперь вот пожалуйста – тридцать кило! Да ты, я вижу, очумел! Давай рассчитаем. Они нам должны что‑ то около трехсот тысяч долларов, так? И вместо денег они дают тридцать кило опиума. Значит, кило они оценивают в десять тысяч? Так?

– Так.

– А тут сколько за кило этой отравы можно взять?

– Тысяч тридцать... Если оптом. В розницу – намного больше, – ответил Долидзе.

– А кто эту розницу будет осуществлять, ты подумал об этом, идиот, кретин?! У тебя от жадности совсем мозги набекрень съехали! – замахал руками Элизбар Дмитриевич.

– Тише, тише! – закудахтал Долидзе и, видя, что цеховик хватается за сердце, хотел расстегнуть на нем рубашку, но тот злобно оттолкнул его:

– Это была твоя идея, твоя! Конечно, чучмекам выгодно платить опиумом – они его там, у себя в кишлаках, за гроши скупают, а нам за тысячи всовывают! Кто будет возиться с этим? Кто будет продавать – ты? Я? Кто, я тебя спрашиваю?! И где? Не видишь обстановку? Всех снимают, переводят, тасуют! Перестройка ебучая!

– При чем тут я, что ты ко мне привязался?! Я человек маленький. Когда впервые приехал из Азии этот проклятый Убайдулла, не ты ли вместе с другими согласился принять этот опиум в оплату долга?! – опять напомнил Долидзе.

– Да, но там речь шла об исключительном случае, услуге и о трех кило, а не о тридцати! – рявкнул Элизбар Дмитриевич. – Это было сделано в качестве одолжения, одноразового одолжения!.. А тут уже – система, за это – к стенке пойдем все!

– Те три кило превратились в хорошую сумму, – еще раз осторожно произнес Долидзе.

– Тогда было другое время, другой хозяин, другие отношения, – оборвал его Элизбар Дмитриевич. – А ты своим куриным мозгом не можешь ничего понять, дурак! Ладно. Рассказывай все по порядку про опиум!

– Звонил Паико, из Узбекистана, два дня назад. Ну, тот вор, который на месте курирует сделки... Но по телефону, сам понимаешь, он не мог всего сказать, да и слышно было ужасно, но я понял так, что он поехал получать деньги, а узбеки притворились, будто старый договор в силе, и всунули ему этот опиум, тридцать кило. Что он мог сделать? Это же Азия! И никто не хочет умирать, и никто не хочет, чтоб его зарыли под хлопком! Паико, хоть и вор, но тоже вынужден действовать по обстоятельствам... Он был вынужден взять. Или это, или – ничего! Я тебе еще раньше, когда ты начинал мурыжить с Азией, говорил, что иметь дело с цеховиками из Узбекистана непросто и опасно. Они хитрые и изворотливые...

– Я одного не понимаю... Паико туда заслали, чтобы он, как вор, мог постоять за цех, за деньги, за порядок! Или мы анашу курить на бахче его посадили?! – спросил раздраженно Элизбар Дмитриевич.

– Элико, наших в Азии всего трое: один в Ташкенте, другой – в Карши, а Паико – блуждающий! Что они могут? Они, хоть и воры, но тоже люди. И нас, в конце концов, халаты не кинули, чтобы начинать войну!.. Они расплатились сполна и даже больше, если считать как в розницу... А сейчас, если мы не возьмем опиум, надо посылать туда людей и начинать бойню. Нужно это нам?.. Вот Паико и взял. И сидит сейчас с этой отравой, как в ловушке, боится везти... Со всего Союза в Азию угрозыск нагнали, всюду рыщут, наркотики ищут... Раньше там все тихо‑ мирно было, и на тебе! Как Горбачев пить запретил – так все на анашу и опиум перешли... Да еще этот идиотский следователь‑ армяшка, как его... Дрян, Гдлян, что ли, воду мутит, проверки туда насылает...

Элизбар Дмитриевич, помолчав, тихо спросил:

– Кто реализует такое количество? Ты вообще представляешь себе, что это такое – тридцать кило? Вон там, за столом, сидит прокурор Рухадзе. Ты бы послушал, что он рассказывает насчет наркотиков и всего, что с этим связано! – начал опять кипятиться цеховик, тыча пальцем в сторону веранды. – За тридцать кило – смертная казнь! Как в Иране.

– Тише, тише!.. А откуда тут взялся прокурор? Этого только не хватало! – настороженно спросил Долидзе.

– Он тоже покерист, в родстве с моей женой, как я ему откажу?! Ты что, наш город не знаешь? За одним столом все хорошо умещаются – и воры, и прокуроры. Этот Рухадзе сам по уши в дерьме! – Элизбар Дмитриевич махнул рукой. – Он столько порассказал... Раньше на десять наркоманов был один информатор, а сейчас на одного морфиниста – десять стукачей. Воров изгнали, в городе анархия и беспредел... Да если сегодня на рынок выйдет хотя бы кило – начнется свалка, морфинисты кинутся на него, их начнут вязать... А тридцать?.. Нет, это гибель! – Он опять в отчаянии махнул рукой. – Я всегда говорил, что это – самая дикая идея: брать опиумом долю, но кто слушал? Брали бы деньгами – и спали бы спокойно. Ты вспомни, какой кровью продали тот, первый опиум! До сих пор хвосты тянутся. Одному дали продавать – сбежал. Второй – подох. Третьего поймали, слава богу, рта не раскрыл, и нам его, между прочим, еще пять лет в зоне кормить. Четвертого убили. Бедный Како в свои шестьдесят пять подсел на иглу, в скелет превратился...

– Просто мы тогда не знали тонкостей этого дела, – возразил Долидзе. – Не знали, кому можно доверять, кому – нет. С ворами не посоветовались. Следить за порядком некому, вот и бардак!

– Между прочим, за того, который сбежал с опиумом, поручался твой вор, – процедил Элизбар Дмитриевич. – И вообще... У всех нас, в конце концов, дети! Мой сын, Кукусик, тоже, кажется, с этим связался – жена видела у него на руке какие‑ то следы... Если проклятый опиум будет продаваться на каждом углу – что тогда?

– Вовремя ты о детях вспомнил! Пол‑ Грузии опиумом наводнил, а теперь о детишках толкуешь!.. – зловеще‑ язвительно обронил Долидзе.

– Ну, ты! – угрожающе зашипел Элизбар Дмитриевич.

Долидзе, подобравшись, стеклянными глазами следил за ним.

Замолчали. Некоторое время слушали смех и обрывки разговора с веранды – картежники, как всегда, под шлепки карт поминали недобрым словом старых жен:

– Весь ужас в том, что надо трахать этих жирных старух. Конечно, у кого будет нормально стоять?.. А ты дай мне молоденькую девочку – такую, какая меня действительно, а не по паспорту, взволнует – и увидишь! Настоящий сухостой пойдет!.. Сам в мальчика превратишься!..

– Аминь. Молодое существо дает тебе жизнь а старая сварливая дрянь – только отнимает.

– Некоторые молодые тоже сволочные бывают!

– Да, но их хотя бы тянуть приятно...

– Супружеская жизнь – одна скотобойня...

Элизбар Дмитриевич послушал, покачал головой:

– Мне бы их проблемы!.. Значит, так... Опиум взят и обратно его не отдать. Паико везти боится. Придется вывозить товар из Азии...

– У тебя люди, связи, опыт, – льстиво всполошился Долидзе. – Подумай!

– Связи, люди! – передразнил Элизбар Дмитриевич. – Ты тоже не в сарае вырос, мог бы и сам подумать, что делать!