Михаил Георгиевич Гиголашвили 33 страница

Мака, видя, что Пилия задремывает, сказал:

— Я тебе тут постелю.

— Ага, — зевая, ответил Пилия. — Я с боровом поговорю серьезно. Ты, в принципе, можешь и не уходить. Служи ему дальше, а мне не под силу. Да и времена меняются, куда эта перестройка заедет — неизвестно. А для кого ты подарок взял?

— Для той, что в деле Бати.

Пилия удивился:

— Изнасилованная, что ли? Ты даешь… Мало ей было?

— Нравится. Жениться хочу.

— Надо ли? — с сомнением покачал головой Пилия, на что Мака ответил:

— С каждой может случиться…

— Не скажи… Ну да ладно. Когда свадьба?

— Какая там свадьба!.. Мы с ней и не встречались даже… Хочу ей помочь, из дела Бати вытащить. Красивая!

— Как же ты изнасилованную вытащишь из дела об изнасиловании? — опять удивился Пилия. — Тогда и дела никакого не будет… Что за Бати числится реально? Накол на грабеж? Больше трех не дадут. А за изнасилование — до пятнадцати тянет. Значит, надо майору сказать, чтобы вообще дело Бати закрыл.

— А я о чем говорю? — посветлел Мака. — Он и так хотел с Бати деньги взять. Пусть берет и закрывает. Скажи борову, прошу! Ты его лучше знаешь!

— А сколько открытых дел у майора? — спросил Пилия.

— Список морфинистов. Дело Бати. Дело гинеколога… Еще что-то… Ну, и разрабатывает этого цеховика, Элизбара Кукушвили, отца Кукусика…

— Да майор — главный бандит! — закипятился Пилия. — На нас компромат собирает! Пусть на себя соберет!

Мака пошатался вокруг стола:

— А вдруг, если поможем ему украсть цеховика, он оставит нас в покое?

— Нет, — отрезал Пилия. — Ты помогай, если хочешь, я не намерен. Все, ложусь, плохо мне.

Едва передвигая ноги, он добрел до дивана и рухнул на него. Стягивая ботинки и проверяя, рядом ли пистолет, он громко сказал Маке, уходившему в ванную:

— Пусть все дела закрывает! И катится к чертовой матери.

— А как Сатану выпустим? — спросил Мака из ванной.

— Просто, — вытягивая гудевшие ноги, пробормотал Пилия. — Он в одиночке? В камере браслеты откроем, скажем ему, чтоб бежал, когда вести его через приемную будем — и все.

— Там же дежурный!

— Да, за стеклом. Пока он оттуда вылезет, Сатаны и след простынет. Пусть он нас прямо в приемной открытыми наручниками ебнет, а сам бежит. Там улица в десяти метрах… Или при перевозке… Мы ведь повезем его на экспертизу… В общем, кто его знает… кто кого когда повезет… довезет… завезет… — стал задремывать Пилия.

Мака выключил свет и пошел на кухню — варить для матери куриный суп, который рано утром надо отвезти в больницу. Мать умирала долго и трудно, то оживая, то увядая, словно замирая. Сестра замужем в Кутаиси и могла приезжать только изредка. Все надо делать самому. Была бы Нана — стало бы лучше, легче.

«Да какое там… Она даже не захотела со мной выйти погулять… У нее есть любовник, который тоже в списке… А с ним что делать? » — чистя луковицу, думал Мака, еще не осознав портфеля с деньгами и сумки с золотом.

Максимум, что ему удалось пока взять из всего списка — это вонючие две тысячи, которые заплатил за Шалико Сванидзе его дядя Гоча. Черт тогда дернул говорить, что знаком с ним! Вот Гоча и позвонил: «Как дела? Это мой племянник… Как коллега… Больше нету… Прошу… У отца инфаркт…» Пришлось взять этот мизер. Недаром майор всегда говорит, что лучше всего курдов-езидов ловить, за них никто по телефону не просит, и они сразу живыми деньгами платят, сколько скажешь, а наши норовят звонками и знакомствами откупиться… Вообще, если слушать майора, выходит, что главное свойство нашего легкомысленного народа — обвинять во всех своих бедах всех, кроме себя. Всегда виноваты все вокруг — персы, османы, монголы, большевики, абхазы, только не мы, ибо мы хорошие и умные, а все плохие и глупые, поэтому лишь мы знаем, как жить, а никто другой не представляет. «На самом деле — проблема в нас самих, в нашем безделье, лени, воровстве, тяге к кайфу и куражу. Выпендреж раньше нас родился и позже нас умрет, если мы за ум не возьмемся! » — внушал майор своим сотрудникам на пятиминутках.

В итоге — две тысячи рублей и еще немного от машины лысого Серго. И труп Анки — вот и весь навар со списка. Если Пилия уйдет, то и ему, Маке, надо уходить. С Пилией было надежно — всех и все знает, всюду вхож, со всеми знаком. А без него будет плохо. Дадут в партнеры Сико или Нодара, иди и работай с ними!.. Сико скоро шестьдесят, еле ходит, диабет, а Нодар пьет и месяцами сидит на больничном… Мака бросил морковь и рис в закипевший бульон, пошел налить себе стопку.

Пилия храпел на спине.

«С утра дел много, — подумал Мака, выпив и возвратившись на кухню. Бульон кипел вовсю. Ждать надо было минут тридцать, и он присел на стул, перебирая в уме, что предстоит завтра делать: ехать к ювелиру, выпускать Сатану, решать вопрос Наны… Ну, и вообще…

Главное: уходить вслед за Пилией или оставаться? А вдруг бизнес не пойдет? Из органов ушел, никуда не пришел. Что потом? Обратно в эту стаю не вернешься — не примут. Да и майор еще не отпустит… Досье на всех лежит, хотя сам Мака мог бы такое о майоре рассказать, что даже у битого прокурора Рухадзе лысина дыбом встанет. В транспортной было тихо-мирно, по-домашнему. Никакой крови, убийств. Ларьки, платки, простыни-наволочки. Составы воровали и угоняли другие — высшие — чины, а Маке доставались одни ошметки. И тут не густо. В деньги в портфеле почему-то не верится.

И он, процедив бульон, не поленился пойти в комнату и посмотреть — портфель и сумка тихо стояли возле стены, а на диване лежал Пилия, положив во сне пятерню на рукоять пистолета.

После поездки Ладо завалился в кабинете и проспал до полудня, хотя жена пыталась будить на работу и сам он тоже хотел встать пораньше, пойти к Гуге, присутствовать при открытии тайника и получить свою долю. По его расчетам выходило, что ему, в лучшем случае, достанется граммов тридцать — кусок размером со спичечный коробок, который хватает одному человеку курить месяц. Но кто даст курить одному? … О поездке обязательно узнают, будут приходить, просить, клянчить. Покажешь кому-нибудь мацанку — и пиши пропало: пока все подчистую не выкурят, не выклянчат — не отстанут, это известно, он сам такой — пасся там, где было, чем поживиться. А уж такой королевской дури, как они собрали, в городе давно не видели…

Он проснулся в полдень и, не моясь и не бреясь, поспешил к Гуге, — благо, жил по соседству. Около гаража Гугиной машины не оказалось. Это насторожило Ладо. Он заглянул через щель — внутри тоже пусто, отцовской «Волги» нет. Вчера ночью, когда они подъехали сюда, гараж занимала отцовская машина, ставить на яму невозможно — так, во всяком случае, было сказано… А теперь что? …

Ладо позвонил в квартиру Гуги. Открыла жена и, кисло глядя куда-то в потолок, сказала, что мужа нет — пришлось срочно улететь в Москву по делам, а на вопрос, где его машина, поджала губы:

— Не знаю. В автосервисе, наверно. Там, кажется, какие-то хулиганы стекло разбили?

— Да, да, хулиганы, — рассеянно подтвердил Ладо, понимая, что дело нечисто: у Гуги давно не было никаких тесных контактов с Москвой, чтобы вот так, впопыхах, ночью, туда срочно лететь!.. Наоборот, Гуга говорил, что отношения стали натянутыми: с перестройкой в Москве начались перетасовка, старые связи рвались, редели. Даже если он и улетел, то наверняка взял с собой курево. Друг называется!.. Пришел бы ночью, не впервой, отдал бы, что полагается, и лети себе куда хочешь!.. Где же теперь его, Ладо, доля? … Судя по заявке жены, Гуга долго тут не покажется.

— Если он придет — пусть обязательно найдет меня, я его ишу! — сказал Ладо хмуро, понимая тщетность просьбы.

Жена Гуги захлопала ресницами, глаза у нее стали, как у морского конька:

— Как же он придет, если улетел?

— Когда прилетит. Надолго умчался?

— Откуда мне знать? Вы разве женам каплю правды говорите? Нет его! — И дверь захлопнулась.

Ладо постоял, соображая, что делать дальше. А делать нужно только одно — искать Анзора. Кроме него, никто ничего не мог сказать, хотя на Анзора надежды совсем мало: он уже там, в Кабарде, прятал и холил каждый шматочек, а тут… Скажет: «Пропало! » — и все, иди докажи, что это не так… На нет и суда нет… А может, и правда… Когда их обокрали, этот мент Пилия носился, как угорелый, вполне могло сорвать тайник — сорвало же глушитель… До самого Тбилиси они ехали со шлейфом искр, летящих из-под трубы, которая с хрустом и скрежетом терлась об асфальт… Но выхода нет — надо найти Анзора.

Ладо из автомата позвонил Нане на работу. Она обрадовалась, стала спрашивать, куда он подевался и когда они увидятся — она скучает без него.

— Тут, понимаешь, такое дело… Одно-единственное… Мне надо найти одного человека…

— Опять? Боже мой! Опять кого-то найти, куда-то идти! Для меня у тебя никогда нет времени! — с плаксивой тоской стала Нана упрекать его.

Он молчал, понимая ее правоту. Но ответить ничего не мог. Не до встреч, когда такое на носу…

— Ладно, не сердись… Ты все равно пока на работе. Я позвоню попозже!

Шаря по карманам в поисках денег на такси, Ладо нащупал крупинку, которая осталась еще с Кабарды — спичечную головку гашиша. Помял ее, понюхал хвойный запах, погрел в руках… Крупинка стала мягкой, податливой. Запах напомнил о поле, где он мучился, собирая пыль, которая сейчас неизвестно где… И это тоже добавило раздражения и злости, хотя какая-то надежда на то, что он придет к Анзору и получит свою долю, в нем теплилась. Столько надежды, сколько веса в этой крупинке…

Надо ехать в Сололаки. Ладо не очень хорошо знал этот район с горбатыми улицами и каменистыми подъемами, за которыми — гора и лес. Там было много тупиков, сквозных дворов, проходов, где удобно водить за нос чужаков.

Он с трудом нашел калитку. Во дворе пусто. В углу два чернявых парня играют в нарды. Они скептически оглядели Ладо и на его вопрос, дома ли Анзор, пожали плечами:

— Откуда нам знать? Мы сторожить его должны, что ли?

— Он здесь живет? — показал Ладо на дверь, жалея, что не прихватил с собой ножа. Впрочем, если это кидняк, то тут ножом не обойдется… Да и не специалист он в таких делах.

— Проверь! — ответили ему.

«Что за дурацкие ответы?! Прямо нарываются…»- раздраженно постучал он в стеклянную дверь с ситцевыми занавесками.

Никто не открыл. Ладо нажал на ручку. Не заперто. На галерее мать Анзора, крупная женщина в черном, месила тесто. Из комнаты доносилась музыка, «Пинк Флоид».

— Анзор дома? — спросил он от двери.

— Нету, откуда? — ответила мать, крепкими руками ворочая пласт теста.

Ладо попытался пройти к комнате, но мать поспешно загородила дорогу и визгливо завелась:

— Нету, говорю, дома Анзорика! Сама ищу!

— А там кто? — рванулся Ладо.

Из двери выскочил Анзор.

— Ты чего тут хипеш поднимаешь, а? — закричал он на Ладо. — Ты в дом вошел! Чего орешь?!

— Я не ору, она говорит, что тебя нет, а ты дома!

— Правильно — я сказал, чтобы так говорила… Чего случилось? Что за паника? Заходи!

В голой комнате стоял запах хорошего гашиша. За шатким столиком сидел какой-то мордоворот в щетине и добивал папиросину. В пепельнице белела еще одна обгорелая картонка. Внюхиваться не надо: это запах их мацанки, ему ли его забыть? … Это вдруг успокоило: значит, есть!..

Мордоворот, не здороваясь и не мигая, по-бычьи смотрел на Ладо. Анзор сделал тише музыку и скорчил скорбную мину:

— Ты за планом пришел? Плохо дело, брат… Снесло тайник, ничего нет… Мы под утро открыли, посмотрели — пусто! — Анзор подвигал руками, покрутил глазами. — Голяк! Чисто сорвало, даже болтов не осталось!

У Ладо внутри все сжалось. Волнение растекалось по телу.

— А… Почему… Почему без меня открыли? — спросил он.

— Не хотели ночью беспокоить — у тебя семья, дети… Гуга под утро приехал, говорит — срочно надо в Москву лететь, мы кое-как тут, в гараже на углу, сторожа разбудили, залезли под машину — ничего нет, снесло коробку начисто!

— Да, бывает, — процедил мордоворот, добивая мастырку.

Ладо потоптался:

— А вы что курите?

— Это вот дружок, Ушо, занес… Плохая шмаль, труха, лишь на обкурку… — хотя Ладо угадал по запаху, что это — неправда, что это та самая мацанка, которую они с таким трудом собирали и везли. И довезли, как видно, — запах ни с чем не спутать. Только его сейчас хотят кинуть. Это яснее ясного. И даже не прячутся.

— Гуга где?

— Уехал.

— А машина?

— Ты заколебал!.. В ремонт ее поставили, в ремонт!

— Ночью?

— Не знаю уж, когда! Что ты приебался?! — откровенно грубо отрезал Анзор и замолчал, считая, очевидно, разговор оконченным.

Говорить было, правда, не о чем. Слова сказаны, запах мацанки — вот он.

— Пожалеете! — сказал Ладо, берясь за ручку.

Мордоворот вдруг выскочил из кресла:

— Чего? Кого пугаешь, пидор?! А ну, пошел на хуй! — и дал Ладо пощечину такой силы, что тот вылетел в галерею и чуть не сбил со стула мать Анзора, которая заголосила и стала мучными руками выталкивать его во двор, крича:

— Бродяга! Бандит! Босяк!

Ладо вывалился по ступенькам во двор. Следом выглянул Анзор и процедил:

— За языком своим следи, понял? Сюда больше не приходи, не то плохо будет!

— Посмотрим! — утирая кровь со вспухшей губы, взбешенно пообещал Ладо, уходя под свист парней.

Он шел без оглядки по улице Энгельса, стараясь утихомирить чувство унижения и уже — одновременно — думая о мести.

Нужно оружие. Без пистолета это дело не решить. Драться с Анзором нет ни сил, ни уверенности, что Анзор не изобьет его. Анзор — сидевший наглый гнилой тип, он уже в поездке цеплялся к Ладо… Сделать все надо самому, но поддержка нужна, без нее не обойтись.

Из друзей Ладо мало кто реально способен помочь. Вот если лысый Серго… Да, у его отца припрятан револьвер «бульдог» с гравировкой, подаренный на юбилей работниками цементного завода, где отец был парторгом, но вряд ли Серго пойдет на это. Он и так напуган после милиции, носа из дома не кажет. У Гуги тоже есть «дура» — но где он? … Гуга явно заодно с Анзором. Это предательство тоже нельзя оставить без ответа. Но с Гугой потом — он наверняка сбежал из города. Вначале надо проучить Анзора и забрать у него мацанку. Обманывать ему не впервой. Вместе такое пережили — поле, погоню, кражу, ментов — а он что делает, паскуда? … Или он кинул и Гугу? … Нет, если б кинул, Гуга бы уже прибежал к Ладо…

«А может, никакого тайника и не было вовсе? — пришло ему на ум. — И все это театр, марьяж Байрама по просьбе кореша? А на самом деле мацанка лежала у Анзора в кармане? И Гуга, взяв свою долю, дернул куда-нибудь в Ялту или Сочи, деньги у него водятся, хотя и неизвестно откуда… Да, правда! Зачем делать тайник и ехать через море, когда с тайником и через перевал за несколько часов доедешь! А через море поехали, потому что вся мацанка хранилась у Анзора в кармане… — всполошенно понял Ладо. — А Гуга сейчас смылся, как всегда, когда опасно…»

Гуга скрытный. Всегда таким был: во дворе не болтался, в футбол не гонял, велосипед свой новенький только чистил и полировал. Свои игрушки во двор не выносил и к себе никого не водил… И жена ему под стать — хитрая сплетница, метичарка и цанцарка[91], для которой питье кофе в Ваке казалось высшим счастьем…

Ладо вдруг вспомнил о Сатане, как тот кидал Рублевку. Заплясал бы Анзор под его кулаками!.. Живо бы все выложил. Но где искать Сатану? …

Без машины такое дело тоже не провернуть. Ведь Анзора надо не только наказать, но и выпытать, где мацанка. Если бы просто наказать — то Ладо мог бы и один, как это было с одним ублюдком, сотрудником его жены, который вздумал приставать к ней. Отвел его в сторону и без долгих объяснений прострелил ногу, хотя одолживший ему оружие сосед советовал прострелить обидчику обе коленные чашечки, чтобы тот всю жизнь сидел в кресле. Нет, хватило и ноги — субъект провалялся в больнице три месяца и, выздоровев, с прежней работы уволился. Бывали и еще случаи, когда приходилось драться или мстить, начиная со школы, и это давалось всегда непросто.

Мысли о школе сами собой протянулись к однокласснику Зуре.

«Вот кто поможет! » — оживился Ладо. После того, как тот начал писать повесть и приносить на правку, они немного сблизились, хотя были увлечены и заняты совсем разным: Ладо «барахтался в амигдале», Зура имел свои цели. В последнее время он ходил, окруженный молодыми, коротко стриженными бородатыми парнями не городского вида. Они собирались то у Зуры, то в других местах и, словно большевики на сходках, говорили о гнилости и скором падении империи, о власти, свободе, титульной нации… Печатали листовки, обзавелись средствами и оружием (до Ладо — через Зуру — долетали обрывки разговоров о покупке автоматов, гранатометов и боеприпасов у советской армии или где-нибудь в Туле, на оружейных заводах). Все это мало интересовало Ладо — ему бы не с империей, а с самим собой разобраться! Но сейчас Зура казался ему тем человеком, к которому можно обратиться.

Он поймал такси и поехал на Бахтрионскую, где в частном доме за железным забором жил Зура.

Калитка была открыта, во дворе — тот же хаос: стройматериалы, инструменты, тачка с цементом, обломки гробовых плит. Двери сарая открыты. Зура и похожий на него крепыш в сванской шапочке что-то рассматривали в углу.

— А, Ладо! Давно не виделись! Я заходил к тебе, жена сказала? Занес последние главы, — сказал Зура, набрасывая на что-то брезент.

— Да, мама говорила. Еще не успел прочесть, извини, только приехал. У меня проблемы. Надо поговорить.

Зура взглядом отпустил крепыша — тот отправился в другой конец двора, где начал складывать колотые дрова в поленницу Они сели за голубой столик столовского вида (который ребята приволокли в день рождения Зуры из соседней забегаловки). Зура сдвинул шапочку на затылок и молча выслушал рассказ Ладо о поездке и о кидняке.

— Теперь мне нужна твоя помощь, — закончил Ладо.

Зура усмехнулся:

— Нет, пока нужно вот что!

И он не спеша нашел среди инструментов молот на длинной рукоятке, отправился в сарай и так же неспешно начал крушить аппарат Гуги, спрятанный там пару недель назад.

Ладо открыл рот от удивления. Крепыш тоже бросил дрова и молча наблюдал издали, как Зура мозжит аппарат. Превратив его в горку железа и стекла под измятым чехлом, Зура бросил молот и отдышался.

— Это — первое… А вообще — все твои беды от кайфа. Ты должен его бросить!

— Не могу. Ты же знаешь, мы говорили об этом.

— Человек может немало, если захочет.

— Ты прямо как коммунист стал рассуждать, — кисло пробормотал Ладо. — Человек — это звучит гордо!..

— У большевиков многому можно научиться… Если не в силах бросить совсем, то хотя бы стань хозяином. Кто служит кайфу — тот умрет. Но тот, кому кайф служит, — будет жить и радоваться жизни.

— Это ты или твой герой говорит? — невольно улыбнулся Ладо, тотчас почувствовав разбитую губу.

— Это царь Ираклий об опиуме пишет, в «Картлис цховреба»[92]… Всем бы стоило эту книгу сейчас перечитать, а то много развелось всякой швали… Кто, говоришь, этот Анзор? … Где живет?

Ладо выложил, что знал, для чего-то добавив про мать гречанку и отца сапожника.

— Вот-вот… Греки, армяне, русские, турки, езиды, татары, сапожники, муши[93]… Все стали хозяева! Все, кроме грузин! Пора бы немного почиститься, а то уж оборзели все очень… — Зура помолчал, добавил: — Сидевший, называется… С человеком едет в поездку, вместе рискуют жизнью, а потом так нагло кидать! Ну ничего, он получит свое… Илико! — позвал он крепыша и что-то шепнул ему на ухо.

Илико ушел в дом. У Зуры были ячейки по всему городу. «Наверно, поручил узнать у своих, что за птица Анзор», — подумал Ладо и спросил напрямик:

— Как сделаем?

— Сделаем? Ты хочешь делать? — с удивлением посмотрел Зура. — А что именно?

— Ну, возьму пушку, если дашь, выведу из дома…

Зура молча ждал. Ладо, не зная, что говорить дальше, тоже замолк. Стрелять? Убивать? А потом? Приказать принести мацанку? Скажет: «Нету». Тогда что?

— Ты собираешься делать то, сам не знаешь что. Как это можно? Надо же иметь цель!

— Цель — забрать мацанку, проучить. Вот, губа кровит…

— Нет. Цель — отомстить, а на мацанку твою плевать… Помнишь, как тебя избили в туалете из-за Верико? — вспомнил некстати Зура.

— Я отомстил тогда.

— Да. Дал один раз по морде, а дальше домолачивали мы с Шавлегом.

— Но дал ведь!.. А тут дать мало — надо забрать товар, — не забывал Ладо.

Зура нахмурился:

— О товаре забудь. Ты не купец и не барыга. Отомстить за наглость я помогу, а в ваши наркоманские делишки влезать не собираюсь.

— Ладно, — Ладо стало окончательно ясно, что мацанка потеряна; теперь не утерять бы лица. — Дай дуру, я знаю, как поступить.

— Как?

— Пойду прострелю ему ногу.

Зура скептически покачал головой, принес из сарая пистолет «Макаров», выщелкнул обойму, а пистолет положил на голубой пластик стола:

— Разбери и собери! Если сумеешь — одолжу.

Ладо начал переворачивать пистолет, дергать за кнопки, но сумел лишь взвести курок и щелкнуть.

Зура и подошедший Илико следили за ним с непроницаемыми лицами.

— Не умею. Не знаю, — наконец с досадой бросил Ладо пистолет.

Зура молча вложил обойму и сунул «Макаров» за спину.

— Не выпадет? — забеспокоился Ладо, вызвав улыбки бородачей.

— Тебе бы газетные статьи писать, а не с дурой бегать!

Ладо чувствовал себя глупо и плохо. Но встать и уйти, сказав: «Не надо ничего, я сам справлюсь» — не мог, потому что ему самому не справиться. И было трудно не само действие, а то, что за ним последует. Или он ранит Анзора так, что тот умрет или заявит (или менты сами узнают), и придется скрываться от ментов. Или он ранит слабо, и тогда нужно готовиться к мести Анзора, к визитам всех этих Ушо и Назо, которые в обилии водятся в Верхнем Сололаки и, в случае надобности, лавиной скатываются вниз, чтобы избить, покалечить и также быстро исчезнуть в своих домах-саклях. Хитрый район Сололаки: одним концом он — центр города, а другим — окраина, за которой уже лес, гора и Комсомольская аллея, где множество темных уголков и засад.

Да, мацанки Ладо не перепадет — как пить дать. «Хотя бы за оплеуху и пинки отомстить! » — думал он, трогая раздутую губу и вспоминая, как позорно его вышвырнули на виду у всего двора. Нет, такое прощать нельзя. Черт с ней, с мацанкой! Он не щенок и тряпка, чтобы терпеть такое! Анзор получит сполна! И того, второго, надо найти.

— Иди домой, отдыхай. Мы тебя известим. Да, вот еще… — Зура покопался в джинсах, вытащил листок, огрызок карандаша. — Нарисуй план квартиры этой гадины…

Ладо взял листок, краем глаза ухватив, что это ксерокс какой-то листовки («… избавиться от ига иноземцев…», «… единая неделимая Грузия», «… если надо, силой захватить…»). И коряво нарисовал два квадратика: галерея, где сидела черная мать, и комната Анзора, где Ладо получил пощечину. И еще одна дверь, из галереи, неизвестно куда ведущая.

— Хорошо. Значит, тут его комната? — ткнул пальцем Зура в чертеж коротким ухоженным пальцем и карандашом поставил крест. — Все! Жди ночью звонка!

Уходя, Ладо думал о том, что в последнее время чаще живет ночью, чем днем.

Из «Кабула» Нугзару пришлось съезжать: оливковый портье с сожаленьем щелкнул пальцем по просроченной визе и сообщил, что ему жить тут нельзя, могут быть неприятности.

— Какие?

— Ну, если визу мало просрочил — деньги, штраф. Если много — высылка, депортация, запрет на въезд.

— Высылка — официально?

— А как же? — Портье, похоже, был знаток в этих вопросах. — Полиция перевезет на самолете или на поезде, а там сдаст с рук на руки местным копам… Ты откуда?

— Из Грузии… Джорджии…

— А, Сталин, Шеварднадзе! Горбачев! Вот туда и отправят на самолете. Моего брата три раза депортировали в Танжер… — доверительно поделился портье (не выпускавший из рук мастырки-джоинта). — Он тут без визы околачивался. А сейчас — запрет.

— Как же три раза депортировали, если запрет? — не понял Нугзар, привыкший все понимать до конца.

— Нелегально каждый раз приезжал… То через Бельгию, то через Германию, в азил сдавался… Сейчас полный запрет.

— Пусть новый паспорт купит, у нас все так делают, — посоветовал Нугзар.

— Это конечно… Но он и так уже тут, — доверительно показал портье джоинтом себе за спину, где другой оливковый бой раскладывал на столе квитки и счета.

Нугзар опешил:

— Опять, нелегально?

— Да. Просто в полицию не надо попадать… Но у тебя виза кончилась! Так что извини… В полицию я, конечно, звонить не буду, но…

— Спасибо, — серьезно сказал Нугзар и попросил еще пару дней, чтобы найти квартиру.

Портье согласился и даже угостил своим марокканским, светло-желтым, пахучим, тягучим и вязким гашишем, попутно сообщив, что такого товара, как в отрогах Рифа в Марокко, нет нигде в мире, и если Нугзару надо, то он готов помочь добыть хороший, настоящий, природный товар, а не эту черную смолу на постном масле, что гонят из Афгана под видом плана.

— Совсем совесть потеряли: в гашиш постное масло льют, под прессом катают и за пластилин выдают…

— Спасибо, — еще раз поблагодарил Нугзар (рассказ о подлых афганах грозил затянуться, а ему сейчас не до этого).

Походив по номеру, он позвонил русским немцам, у которых, помнилось, был какой-то пьянчуга-голландец, сдающий комнату.

— Да, есть, — ответил Васятка Шмидт. — Мы как раз хойте[94] в Роттер собираемся, заскочим. Слушай, Нузгарь, мы тут про Антошу перетерли со старшаком, так они спрашивают, не тот ли ты вор, что зону в Джезказгане с Антошей держал?

— Тот самый… Мы и в Караганде вместе были, и в Джезе, — односложно ответил Нугзар, не вдаваясь в подробности.

— А-а… Ну-ну… Понял… — Голос Васятки изменился до предельно-уважительного. — Так ребятам и передам.

— Когда вас ждать?

— Тебе отрава нужна?

— Нет, я слез, спасибо. Сделал лестницу. Теперь только дурь курю иногда. Ты про голландца узнай, а то жить негде, к своим идти опасаюсь… по разным причинам…

— Рихтиг[95] делаешь. Все они тут под контролем. Никуда не ходи. Мы мигом.

А Нугзар, положив трубку, в который раз убедился в том, на каких волосках висит судьба человека: и портье может цынкануть в полицию, и русские немцы — проболтаться по пьянке, и Лялечка в Питере настучать, и Гита заложить, и Бати сдать… Все время твоя судьба в руках других: шофера за пьяным рулем, хулигана с кастетом, шального автомобилиста, пьяного подростка… От самого себя спрятаться трудно, а тут еще это…

Нугзар начал ворошить нехитрые пожитки. Набрался чемодан с сумкой. Долго думал, куда спрятать марку. Носить с собой — нелепо, мало ли чего можно ожидать на амстердамских улицах? … Совать куда-нибудь — опасно. Сдать в банк? … Официально? Да как же официально, когда виза просрочена? … Или вдруг подменят в банке? … Экспертизы еще не было. Подменят — и все, а подлинник по своим каналам сбудут. В альбоме держать? Одну штуку? Бросается в глаза.

«Наверно, надо купить еще разных марок и запрятать мою среди них», — решил он (с умилением подумав о клочке бумаги, как о живом существе).

Конечно, Нугзар мог бы на время переехать к китаянке О, с которой познакомился, когда она сидела в витрине, но разумно ли жить с проституткой? (Хотя потом выяснилось, что она — студентка и таким способом подрабатывает себе на жизнь. ) Нет, лучше иметь свою нору. Одиночества он не боится.

О сидела в витрине. Нугзар пару раз зашел к ней, был поражен изяществом движений, линий, ласковой податливостью малого тела, тайными бликами глаз, мерцанием кожи, упругостью лаковых чресел… Его английский позволил предложить встретиться вне работы.

Они провели вечер в уличном кафе, потом сидели на канале, курили гашиш, привалившись к теплому парапету, и оба чувствовали, что встретили что-то важное, о чем мечтали и чего желали, может быть, всегда. Когда английского не хватало, в ход шли руки, пальцы, мимика (Нугзар по опыту зон хорошо знал, что жесты, после голоса, сильнее всего действуют на людей).

— Таких, как ты, у меня не было, — говорила она.

— Таких, как ты, у меня тоже. Я и не знал, что бывают такие женщины, — отвечал он. — Вот именно — о-о-о!.. ОООО!..

— Долго ты будешь тут?

— Не знаю. Виза кончается.

— Какая?

— Туристическая. — И Нугзар вкратце рассказал, откуда он родом, присовокупив, что в Ленинграде была драка и его ищет милиция.

— Что-нибудь придумаем. У меня есть знакомства. Я тут уже семь лет.

О приехала из Гонконга учиться, денег не хватало, и она, как многие студентки, начала потихоньку ходить на панель, благо тут это не опасно и под контролем полиции. Она училась в какой-то бизнес-школе, знала голландский. И в витрине сидеть привыкла, ей было интересно — какие они, эти разные мужчины? И благодаря витрине встретила его…

Нугзар уточнил:

— Ты ведь не обязана сидеть там?

— Нет, конечно. Работа сдельная, хочу — сижу, не хочу — не сижу, девушек у них много, с этим проблем нет, со всей Европы едут, из Польши, Румынии, Чехии.

— Тогда, пока мы вместе, не сиди там, а сиди только для меня! — попросил Нугзар.

— Хорошо. Ты — мой повелитель! — серьезно ответила О. — А если паспорта нет, то можно пойти в полицию, сказать, что прибыл нелегально, и сдаться в азил.

— Азил? Что это? — Нугзар уже слышал похожее странное слово от портье.

— Убежище. Попросить убежище.