Михаил Георгиевич Гиголашвили 32 страница

— Прямо, прямо. Скоро причиндалы будут, чугунные яйца, там налево.

Наконец, попали в старый район Роттердама, где узкие розовато-красные дома жались друг к другу, как от холода.

— Гетта, — пояснил Юраш. — Одни шварцы[80] и гельбы[81].

— Серые тоже есть, — указал Васятка на изможденного типа. Тот, лежа под пыльным деревом, курил крэк, уложив голову на тощий зад своей собаки, которая с нервной любовью озиралась на хозяина, даже не помышляя о том, что хозяин мог быть и другим.

На углах стояли группки людей. Долговязые негры в вязаных шапочках. Кряжистые широконосые типы с черными косичками. Высохшие китайцы с голыми черепами. Желто-красные крашеные девки в коже, усатые малолетки-турки. Все они исподволь провожали глазами машину с немецкими номерами.

— Откуда тут столько разных? — поинтересовался Нугзар.

— Так у голландцев колонии были, они оттуда всю эту сволоту и понавывозили, теперь вот не знают, как избавиться. Вишь, на номера наши зырят, немецкие машины ждут, чтоб отраву продать. Тут героин дешевле мильха[82]. Лишь бы купи-возьми.

— К углу рули, где две шалавы около сриптиз-бара стоят… — вдруг засуетился Малой. — И вайтер[83], к ресторанту… Это его точка. А сам наверху живет… Вот тут стой. Его фенстер[84] на втором этаже. Подождать надо. Он глянет, приказ даст.

И Малой, высунувшись из машины, стал всматриваться слезящимися глазами в витрину невзрачного ресторанчика.

В дверях возник парнишка, похожий на вьетнамского пионера.

— Синук хоме? [85] — спросил его Малой.

Малыш пролепетал что-то и грязной ручонкой нажал кнопку звонка.

— Маяк дал. Сейчас показаться надо.

И Малой, высунувшись по пояс из машины и глядя куда-то в небо, стал бить себя в грудь руками, выкрикивая:

— Я это, Синук, я!.. Я!.. Ты же знаешь меня!.. Это я! Твой френд!

Узкая подъездная дверь с лязгом открылась.

— Узнал!.. Я один дойти не смогу, помогите…

— Пошли вместе, — вылез Юраш. — Мало ли чего!

В сумрачном зальчике было пусто — тут, очевидно, редко обедали, но часто взвешивали и фасовали. Несло чадным дымом. В углу, у пустого аквариума, миниатюрная куколка-тайка неслышно вытирала стаканы, исподлобья поглядывая на гостей немыми глазами. Из ресторана наверх вела лестница под ковром с вытертыми иероглифами.

Нугзар жадно уставился на тайку. С того момента, как он попал сюда, смотрел только на таких куколок-узкоглазок.

Поднялись. Малой позвонил в обшарпанную дверь, толкнул ее. Заперто. Он позвонил еще раз, выпрямившись перед глазком. Дверь приоткрылась на цепочку. Малой приник к щели, но тут же отскочил от лезвия кухонного ножа, залязгавшего в проеме двери.

— Вот псих!.. Не в себе от кайфа, гонит!.. Ты что, совсем спятил, Синук? … Убить можешь!

Из-за двери послышалось злобное верещанье. Малой ответил:

— Синук, это я, твой френд! А это — мои френды, тоже хотят купить хероин. Мени, мени бай хероин! [86]

Дверь не открывалась. Глазок равнодушно смотрел на них. Потом нож исчез. Послышался тихий возмущенный стрекот.

— Не хочешь — не надо, в другом месте купим!.. — повернулся Малой спиной к глазку и начал стучать ногами о пол — «уходить».

Без промедления раздался стук цепочки. Дверь приоткрылась сама собой. Они гуськом вошли в узкий коридор с высокими немытыми окнами. Старик-таец, лысый, высохший, босой, в ночной рубашке до пола и с огромным тесаком в руке, замкнул за ними дверь и проворно заложил ее бруском. Лицо его было скомкано морщинами, а из щелочек глаз подозрительно смотрели явно безумные зрачки. На тонкой шее висел амулет — желтоватый клык — за который старик поминутно хватался, что-то жарко шепча. Нугзар украдкой проверил в кармане нож (добротный, кнопочный, купленный на пару с Сатаной в одном из оружейных магазинов).

В коридор выходили другие закрытые двери. Тишина стояла такая плотная и нарочитая, что, казалось, за этими закрытыми дверьми что-то происходит, и там, внутри, множество людей в молчании заняты каким-то черным делом. Возле одной двери стояли два молодых одинаковых тайца.

Преследуемые безумным стариком, гости вошли в комнату. Старик тесаком указал на стулья, а сам начал кружить по комнате, за спинами. Это было не очень приятно, и Васятка пробурчал:

— Что ему, падле, надо? … Тут надо в оба смотреть.

Молодые тайцы настороженно пошевелились.

— Полиси? — грозно чирикнул старик. — Полиси?

— Ты чего, друг Синук, какая полиция? — Малой даже поднял руки, как для обыска. — Ты же меня знаешь? … Мени, мени бай хероин! — Но старик, сдвинув брови, стал что-то перечислять, загибая когтистые пальцы и взмахивая каждый раз ножом.

— Пусть тесак положит, на нервы действует! — ощетинился Юраш. — Не то отхватит, косоглазец поганый!

— Я отсюда слежу за молодыми, а вы оттуда следите за стариком, — негромко сказал Нугзар. — Что это за куклы в дверях?

— Да внуки его. Ну, Синук, чего ты сердишься, чего дергаешься? … Это друзья, френды. Мени, мени бай хероин, хоккей? … — начал уговаривать Малой старика.

— О'кей! — вдруг согласился тот, будто только сейчас до него дошло, в чем дело. Он даже как-то расцвел, улыбнулся беззубым ртом, оправил ночную рубашку, сел в кресло, положил нож на пол и умильно сложил на животе свои куриные лапки.

— Вот молодец, понял! — обрадовался Малой.

В комнате ничего не было, кроме круглого стола, стульев, стенного резного шкафа-пагоды и кресла, в котором сидел безумный Синук. Его лицо вновь начало затягиваться тревогой, погрустнело, застыло в тревожной маске, а сам он начал утробно урчать. Перешел на щебет и с тревожным свиристеньем потянулся за ножом.

— Ну бабай неугомонный, да ну его!.. — разозлился Малой. — Эй, я вонт кауфен хероин[87], хоккей? — сказал он молодым тайцам, застывшим в дверях. Видя, что они не двигаются, повысил голос: — Ломка у меня, ёбаный ебан!.. Абстиненц, абстиненц! Да вы что, свихнулись? …

Один из тайцев что-то настойчиво просвистел старику. Тот, позыркав глазами, в задумчивости смежил щелочки глаз. Лицо стало похоже на морщинистый слепой кулачок, издававший короткие трели. Один внук исчез и вернулся с допотопными весами. Поставив их на стол, он еще раз мазнул всех пустым взглядом и вытащил из-за широкого пояса вытащил мешочек с коричневым порошком.

— Вот оно, вот, — засуетился Малой, словно собака на кость глядя на порошок. — И шприц давай неси! — подвигал он руками и пальцами, показывая шприц и укол.

Внук опять свиристнул что-то безумному дедушке — тот отрицательно покачал головой, но Малой стал униженно просить:

— Синук, Синук, прошу, вери шлехт[88] мне, разреши разок уколоться!.. Синук, как брата прошу!.. Я знаю, тут нельзя, но очень прошу, разреши, родной, разок сделать!.. Я там сделаю, в уборной, если тебе неприятно смотреть! — начал показывать руками Малой, попутно объяснив, что старик сам уже ширяться не может, и ему неприятно смотреть, как другие это делают. — Вот деньги, мани, мани, вери шлехт мне поверь, абстиненц убил проклятый!..

И он вытащил несколько бумажек. Старик смотрел то на него, то на деньги. Наконец, глаза его опять превратились в морщинки, лицо стало, как безглазое печеное яблочко, и он что-то важно щебетнул. Один внук принес гнутую грязную ложку, стеклянный шприц с железным поршнем и железной допотопной иглой, пиалу с водой.

— Этим шприцем пусть мой враг ширяется, — неприязненно заметил Нугзар.

Никто не ответил, только Васятка невнятно бормотнул:

— Можно…

Другой внук развязал мешочек и, поддев порошок фруктовым ножичком, насыпал героин в ложку.

— Еще, еще добавь! Еще немного. Еще чуток не помешает! Проба, проба! — забеспокоился Малой, готовя зажигалку и обнажая руку в язвах и синяках.

«Рука под стать шприцу», — подумал Нугзар, брезгливый в таких делах (что помогло ему избежать гепатита и других подобных напастей).

Старик вдруг стал милостив. Он озаренно-ласково смотрел вокруг, загадочно улыбаясь, и наконец издал тихую руладу. Внук досыпал немного в ложку. А другой внук принес старику большую рюмку с коричневой жидкостью. Старик воровато выпил ее.

— Во как, с водой прямо пьет! — искоса поглядывая на него, пробормотал Малой, копаясь в ложке и жестами прося помочь ему. — Вскипятнем разок — и хватит!

Юраш уставился на пустую рюмку, которую старик поставил на пол возле тесака, и удивленно спрашивал, помогая Малому управиться с ложкой и жгутом:

— Как это пьет, ёб же ёб? … Прямо так? …

— Кореяне ведь пьют ханку с чаем? … Ложку выше держи, чтоб не плюнуло! — И Малой начал водить зажигалкой под ложкой. — Разок вскипятнем — и хватит!

Когда все было кончено и сделано, он побурел, оживился, принялся сладострастно чесаться, обнимать старика, бегать вокруг стола и жадно курить.

— Все ништяк, все ништяк! Кто еще будет? — но, когда Юраш протянул руку к остаткам варева в ложке, тайцы разом возмущенно защебетали.

— Не хотят. Ну ладно, купим у черномазых и вмажемся внизу, в ресторане, в туалете, шприцы есть в автомате. Эй, Синук, хау мач стоит грамм?

— Сколько надо? — на ломаном английском спросил таец, закручивая мешочек.

— Сколько дашь — столько и надо. Все хочу. Тут сколько? — указал Малой на мешочек.

Но таец спрятал мешочек за пояс и повторил вопрос:

— Сколько?

— Граммов сто. Или сто пятьдесят, — ответил Малой, показывая ему что-то на пальцах.

— Очумел, балабол? Где у тебя столько денег? — спросил его тихо Васятка. — Какие сто граммов?

— Он пусть вытащит, а там посмотрим…

Но внуки ничего не вытаскивали. Гости вытащили деньги, скинулись, начали считать. Малой вывернул пустые карманы. Всего собралось марок триста. Когда, после подсчетов и пререканий, порошок был отсыпан в пакетик, Малой схватил его, сунул в карман и вдруг вспомнил, что в машине он спрятал золотые часы, их тоже надо сдать.

Васятка заворчал:

— Не мог сразу с собой взять? …

— Забыл. Давай ключи, сбегаю. Полиции боялся, под сиденьем лежат. Ворованные.

— Ну и сука ты — в моей машине ворованное возишь! А для меня что, полиции нету? Или как?

Старик, притихший после рюмки, услышав ненавистное слово, возбудился, вскочил. Ночная рубашка задралась, обнажая желтые ноги, похожие на руки. Он схватился за тесак и зашелся в тревожном писке:

— Полиси? … Полиси? … Полиси? …

— Нет, нет, мани, мани! — закричал в ответ Малой и принялся объяснять тайцам, что ему надо выйти, в машине еще много мани и гольда[89].

— Мани? … Гольд? …

Лицо старика вдруг осветилось блаженной улыбкой, и он махнул рукой — иди!.. Малой схватил ключи, ушел с одним из внуков в переднюю. Хлопнула входная дверь.

Минут пять все сидели в молчании.

— Вот гад, подох он там, что ли? — Васятка подошел к окну и ахнул: — Машины нет!.. Угнал, сволочь!

Все бросились к окну. На том места, где стояла машина, теперь блестели бутылочные осколки.

— Ну, сволочь, ты у меня будешь на вечном огне гореть! — закричал Васятка.

Теперь и старик с внуками приникли к окнам и тупо рассматривали пустую улицу.

— Ему не жить, падле! — проворчал Юраш. — Ну ёбаный ебан! Он чего, того? … Ну, всю душу с тебя вытрясу, плюгаш!

— Чего делать теперь? … В полицию звонить? … — тараща глаза, спросил у Нугзара Васятка.

— Подожди, какая полиция?

Услышав это слово, старик вновь зашелся в свисте и клекоте:

— Полиси!.. Полиси!.. — а внуки, тоже панически чирикая и щебеча, забегали по комнате, запирая шкаф, пряча все со стола, что-то перекладывая в шкафчике. Старик, потрясая тесаком, бросился к двери и распахнул ее:

— Гоу! Гоу!

В ошалелом состоянии приятели вышли на лестницу. Внизу, в зале, замерла тайка с бокалом в руках, застыл мальчик-пионер. На улице сели на тротуар, возле осколков бутылки, и стали соображать, что делать дальше.

— Куда он мог сбежать? Вы же его знаете! — сказал Нугзар, жалея, что связался с мальчишками. Его денег пропало немного, но сама ситуация неприятна: кинули, как ребенка!

— Я его битой разнесу!.. Я его прикончу!.. — горячился Юраш. — Он уже раз такое со своим братом сотворил: машину украл и у турков на отраву поменял! Это что, опять? … Вот змееныш мерзкий!..

Из окон и витрин смотрели разноцветные лица. На втором этаже стали со стуком срочно опускаться жалюзи, хлопать ставни.

— Деньги у нас остались?

— Откуда? Все Синуку отдали!

Что делать? Не сидеть же тут до вечера? … Васятка хотел звонить в полицию (машина была отцовская), но остальные отговаривали его — самих чтоб не повязали.

— Лучше пошли отсюда, а этого блядёныша потом поймаем и душу вытрясем, — предложил Юраш.

Они собрались двинуться куда-то вдоль красных узких домов, как из-за поворота показалась машина. Со скрежетом дернулась на тормозах, а на злобный крик Васятки, где он, змей, был, Малой ответил:

— Как где? … В магазине!.. Сушняк мучит! Я выпить воды захотел, фляше[90] схватил, не удержал, она разбилась. Вот решил вам поправить, поехал и купил! — И он указал на сиденье, где пузырилась кока-кола и синела минералка. — Пейте, сколько влезет!..

— Спасибо, гад, у нас сушняка нету, — ответил за всех Юраш.

— Котлы — вот, — показал Малой какие-то невзрачные часы. — Ну, следующий раз сменяем. Сейчас ширева на всех хватит. Гуляй, братва!

— Где колоться будем? — уже забыл происшествие Васятка.

После допроса Сатаны инспекторы вышли из отделения, а майор остался, чтобы, по его словам, «поработать».

— Рабочий!.. Что он о себе думает? … Свинячья голова! — с неприязнью сказал Пилия. — У тебя дома есть что-нибудь?

— Что? — не понял Мака.

— Ну, опиум, морфий, кодеин… А то я с ног валюсь, три дня в пути.

Мака с удивлением посмотрел на Пилию:

— У меня? … Дома? … Морфий? … Да ты спятил, что ли?

— А твоей матери разве не делают? У нее же рак!

Мака помрачнел:

— Ну и что? Делают… Мне у матери воровать? Да и в больнице она…

— Не кипятись. Подожди, я в кабинет заскочу, у меня в сейфе было…

— Уже нет. Садись в машину, — сказал Мака, отпирая дверцу. — Кукусик являлся, информацию слил, майор велел кинуть ему подачку. Я и дал…

— Ничего себе распоряжения! Из моего сейфа! Меня скоро ломать начнет.

— Вот, тут что-то есть! — Мака покопался в бардачке, дал Пилии комочек.

Тот понюхал, поморщился:

— Нет, это анаша. А мне опиаты нужны.

— Не один хрен? — равнодушно спросил Мака.

— Да ты где, на зооферме работаешь? Должен разбираться! Я же тебе объяснял: от анаши делаются кроткими, спокойными, тихими и словно пристукнутыми, сидят, как кули в отрубе. А от морфия — возбужденные, курят, чешутся, много говорят, туда-сюда бегают…

— Ладно, что делать будем? — старательно выводя машину из ворот милиции, спросил Мака.

Пилия вдруг отяжелел от этого вопроса. Ему стало зябко. Зазнобило, как перед обмороком. В голове засверкали чемоданы, гонки, опиум, банки с деньгами. Он перелез на заднее сиденье и задрал ноги на спинку, отчего кровь прилила к голове, озноб отпустил и обморока не случилось.

Мака с опаской спросил:

— Что? Уже ломает? Чего ноги раскрыл?

«Дурачок наивный, — отходя, подумал Пилия. — А ведь мне жизнь спас там, в Кахетии, в доме дяди Михо! » Он помотал головой:

— Плохо стало… У тебя тоже начнется… Климакс… — Вдруг озарение прожгло его: — Мака, брат! Да мы ведь богаты!

Тот недоверчиво улыбнулся:

— Ты думаешь, это все настоящее? Не бирюльки?

— Деньги в любом случае настоящие!.. А вещи… Снесем к ювелиру, тот скажет, что к чему. Потом решать надо.

— Что решать?

— Все. Как дальше жить. Мне лично эта душегубка надоела! — Пилия резко сел. — Вот ты когда-нибудь думал, что чувствуют те, кого мы мучаем и бьем? Все эти рублевки, бати, сатаны, кукусики? …

— Что же делать, это воры…

— Это люди, Мака, а потом воры или бляди… И не тебе или мне их судить. Ты в Бога веруешь? — Пилия серьезно уставился на Маку.

— Не… знаю… С первого класса говорят, что нету, — растерялся Мака, въезжая во двор своего дома и глуша мотор.

— А я верую! — воодушевился Пилия, веря сейчас сам себе. — Посмотрим, что нам Бог послал. Я домой не поеду. Есть местечко заснуть?

— Да, на диване.

Пока Мака в квартире что-то включал и чем-то щелкал, Пилия успел осмотреться: старая мебель, обшарпанные обои, вислые занавески, пыль, допотопный телевизор, потертый диван, фотография в черной рамке: бравый усатый мужчина.

Они сели за стол. Посидели, распоясались, сняли кобуры.

— Чай? — предложил Мака. — Или чачу?

— Давай чачу. И ящик тащи. Зачем ты майору это письмо показал? … А вообще плевать… Завтра — не вчера, — у Пилии стали заплетаться мысли, когда он, выпив рюмку чачи, увидел грязный от земли ящик, который Мака поставил на расстеленную на полу газету.

Сев на корточки, он передал Пилии три трехлитровые банки с деньгами.

— Правильно. С бирюльками погоди. Сперва деньги посмотрим.

Какое-то время они вглядывались сквозь зеленоватое стекло в радужные пачки денег. Банки напоминали абажуры или вазы.

— Сколько в такой может быть? — спросил Пилия, цокая рюмкой по стеклу.

Мака пожал плечами:

— Смотря какими купюрами.

— Тут разные… Надо считать!

Сняли пластиковую компотную крышку, с трудом стали вываливать из банки комки и пачки денег: здесь оказались и красные банковские, запечатанные кирпичики червонцев, и стопки сиреневых четвертных, и пластинки полтинников, обернутые резинками. Пачки долларов, марок. И даже отдельные мятые трешки, пятерки, рубли…

— Видишь, сколько из женских половых органов денег вытащить можно! — усмехнулся Пилия, нюхая деньги. — Нет, это настоящие деньги, которые ходили по рукам… — Он скинул рубашку и, сразу войдя в раж, начал пересчитывать. — И ты считай… Вот тебе бумага, записывай.

Довольно долго в комнате стоял шорох купюр, плеск подливаемой чачи, щелканье зажигалки. Голова у Пилии полностью освободилась от скользких мыслей о чемодане, Большом Чине, опиуме, завтрашнем дне… Наоборот, по мере пересчета денег, завтра казалось все прекрасней.

— 128 359 рублей… И долларов 10 300, - закончил Пилия первым счет, записал сумму и с любовью стал разглаживать разноцветные стопки.

— У меня примерно столько же…

— Не примерно, а точно надо знать, — наставительно сказал Пилия, закуривая и наливая чачу. — Мы ведь их в банк сдадим — не держать же дома паленые бабки и валюту! Вдруг где-то номера купюр отмечены? Ничего об этом майор не говорил? … Нет, дома держать не надо. Есть один педик в моей сберкассе, я его как-то от фининспекции отмазал, с тех пор все делает, что прикажу. Деньги поделим, счета откроем и на них положим. С такими бабками можно дело начать и из ментовки уйти. Давай вместе что-нибудь запузырим, а, Мака? Связи есть, руки-ноги на месте, оружием пользоваться умеем — чего еще?

— Давай. — Мака тоже досчитал и расправил свои стопки. — Вот. 135 567. И бундесмарок еще на восемь с чем-то тысяч… Будем дальше считать?

— А как же? … В этих банках мама тебе потом компоты закрутит… Будешь пить и жизни радоваться. Лафа! Никаких майоров, планерок, убийц, потаскух, наркуш…

А пачки надо теперь аккуратно сложить куда-нибудь. Есть портфель?

Мака, пошарив в другой комнате, принес свой школьный портфель, сложил в него посчитанное. Откупорил вторую банку, вывалил деньги на стол.

Опять в комнате наступило молчание, и шуршанье рук, шелест и вздохи бумаги, шорох купюр, и потом — лепет губ, произносящих цифры.

— Есть считалка? Машинка?

Мака нашел и машинку.

— Досчитаем — внесем, — не прерывая счета и не поднимая глаз, сказал Пилия.

— Уже пальцы болят считать.

— Лучше от денег чтоб болели, чем от работы или мук. — И Пилия опять ощутил ожог и вспомнил крысиную мордочку алчного до пыток прыщавого узбека, но ничего, конечно, об этом Маке не сказал, только ощупал рукой через штаны рану от лома. — Добавим по пятьдесят граммов?

— Музыку не включить? — предложил Мака, разливая.

— Музыку? Может, еще балет станцуем? Хотя почему бы нет? Что за музыка у тебя? Небось, зурна-дудуки? — оторвался Пилия от счета, чтобы выпить очередные «сто грамм за прекрасных дам» и вспомнить какие-то стишки, которые часто напевал майор. — «Сколько стоит банан? Пять су, мадам. Откуда вам знать, что я мадам? По тому, как вы держите банан! »

— Всякое есть. И классика. Моцарт.

— Моцарт? — развеселился Пилия. — Отлично! Знаешь про Моцарта анекдот? Мужик каждый день приходит домой с работы усталый, требует у жены борща и в койку. Жена в местком пожаловалась — заебал, дескать. Ей советуют: «А вы с ним о высоком поговорите, о Моцарте, например». Жена мужу все передала, сидит, ждет. Вот мужик приходит: «Моцарта читала? Нет? Ну, тогда в койку! » Хе-хе-хе… Ставь Моцарта! Почитаем!

Под волшебную флейту досчитали вторую банку, пощелкали на машинке. Само собой возник разговор, что можно с этими деньгами сделать: в банк положить — ясно, а потом? …

— Суп с котом. Что люди делают? — риторически спросил Пилия. — Находят верную кормушку, покупают долю. Или открывают свое дело. Автосервис, например, или магазин, кооператив, ресторан. Да что угодно! Пер-ре-строй-ка!

— Самое верное — ларьки на вокзале купить, — вспомнил Мака родные места. — Я там всех знаю. Ларек в день много приносит! До пяти тысяч бывает.

— Ни фига себе! — пьяно удивился Пилия. — Давай третью считать. И по пятьдесят граммов не забывать.

Мака переложил посчитанное в разбухший портфель:

— Еще одна вряд ли в него пойдет.

— Засунем! Для денег место найдется, куда положить. И вложить.

Как ни странно, счет третьей банки пошел быстрее. Хоть усталые пальцы и заплетались в купюрах, но в голове ясно щелкал счетчик: трешки — сюда, червонцы — туда. Пачки полтинников. Зеленые бархатистые стольники. Красно-стыдливые червонцы.

Закончив, отвалились от стола. Всего оказалось под миллион без хвостика.

— И это только деньги, — словно очнулся Пилия. — А вот еще! — он кивнул на ящик. — Вдруг там в тысячу раз больше?

Он придвинулся на стуле к открытому ящику и взял одну банку. Мака — другую. Они смотрели на стекло, за которым переливались камни и блестело золото.

— Может, так и поделим? — сказал Мака. — Эта — мне, а эта — тебе?

Пилия поставил банку на стол, не откупоривая крышки, прихлопнул по ней ладонью:

— Можно и так. Но зачем? Все равно нам эти бирюльки и брошки не нужны. Зачем вещи с трупа? И тебе, и мне их надо продавать. Нет, давай откупоривай, высыпай все вместе!

И они разом открыли банки и высыпали содержимое, которое с легким треском и мелким звоном посыпалось на зеленую скатерть.

Не касаясь сверкающей кучи, они стали ее разглядывать. Потом Пилия начал осторожно ворошить ее. Тут были кольца, цепи с кулонами, браслеты с камнями, серьги с бриллиантами, золотые безделушки…

— Неужели все это настоящее? — не верил Мака своим глазам.

— Ну, а что, будет он бижутерию собирать и хранить? — по-бычьи уставился на него Пилия. — Он всю жизнь в городе лучшим гинекологом был, все к нему ходили… Знаешь что? … Мы все равно в этом мало смыслим. Давай с утра свезем все к ювелиру. Есть один старый иудей. А там видно будет. Можно и оптом сдать.

— Не жаль? — спросил Мака.

— Жаль. Но ты же говорил, что вдова Баташвили дала ориентировки на вещи! Так? Значит, могут всплыть… Нет, опасно. Зачем? Вывезем куда-нибудь, в Москву или в Киев, там сдадим не торопясь, по одной-две вещи. — Пилия налил, выпил, закурил. — В общем, сперва узнать, все ли настоящее и какая у них цена, а потом решим. Будь другом, выключи это пиликанье, на мозги капает! — указал он на проигрыватель.

Моцарт пристыженно смолк.

— Можно, я одну вещицу для дамы возьму? — попросил Мака.

— О чем речь… Бери. И я одну возьму, — вспомнил Пилия вначале о любовнице, а потом о жене. — Нет, две. И ты две прихвати, одну маме отдашь…

Они порылись в драгоценностях. Мака выбрал браслет с остроугольным смарагдом и золотую цепь с кулоном-сердечком. Пилия — бриллиантовую брошь и кольцо с топазом.

— Наверняка во время войны скупал, тогда эти вещи на хлеб меняли… — вертя перед глазами кольцо, предположил Пилия.

Мака вперил один глаз в браслет:

— А этот на индийский похож… Такие в сувенирных есть, по двадцать рублей.

— Да ну, не может быть. Посмотри на свет!

Камень отливал достойным глубоким зеленым, остроугольные грани блистали. Поковырявшись в куче, коллеги решили разложить вещи: цепочка — к цепочкам, кольцо — к кольцам. Получилось несколько горок.

— У тебя есть пакеты?

— Где-то были для вешдоков…

Мака пошарил в коридоре и вернулся с пакетами. Каждую горку они поместили в отдельный.

— Вот, сами на себя вещдоки собираем, — развеселился Пилия, насвистывая «Сулико». — Давай еще какую-нибудь сумку, в портфель это все не полезет. Да и не надо с деньгами вместе держать. Мешок давай!

— Бумажный, с Дезертирки, подойдет?

— Все равно. Было бы что класть, а куда — найдем. Как говорит майор, была бы вагина, а пенис найдется.

Они сложили пакеты в сумку и поставили ее рядом с портфелем.

— Так. Это что еще там?

В ящике оставалась книга. На обложке стояло «Стефан Цвейг».

— Цвейг под Моцарта хорошо идет.

— Я в детстве читал, сплошь про баб, — сказал Мака.

— Про кого же еще? Все вокруг них крутится.

Но это оказалась не книга, а макет, набитый ломкими от старости купюрами. Крошившимися, как табачный лист.

— Вот сука-гинеколог, пиздовый мастер! Столько бабок имел, что они гнили у него. Знаешь что? Дай-ка хлебный нож!

— Зачем?

— Надо.

Пилия взял принесенный нож, закрыл макет, примерился и разрезал плотный картон надвое. Одну половину протянул Маке, другую взял себе.

— На память. От них уже пользы нет. Никакой банк не примет.

— Еще как примет! — Мака осторожно открыл свой обрубок, извлек купюру, на которой можно было прочесть номер и серию.

— Как хочешь. Я с этим возиться не хочу. На, и это возьми, мне не надо! — в порыве доброты отдал Пилия свой обрубок Маке, вспомнив опять, что Мака недавно спас ему жизнь. Полез в портфель, взял, сколько смог захватить рукой, и кинул деньги на стол. — Это тоже тебе… квартальная премия…

— За что? — удивленно посмотрел на него Мака.

— За все, — не стал Пилия вдаваться в подробности. — У тебя же долг был карточный?

— Да, есть, — сник Мака. — Но я с тех пор не играю.

— Вот, отдай и не играй больше! Брось все! Бог дал деньги. Откроем дело, будем сидеть тихо-спокойно, жить и давать жить другим. Пусть каждый за своей блядью-теткой следит, как любит повторять майор! — воодушевился Пилия.

— Я игру брошу, а ты — морфий.

— А я и хочу бросить! — признался Пилия. — Мне надоело. Честно. Я ведь раньше ничего не делал, до двадцати лет даже не курил, боксом занимался. Начал только, чтобы узнать, что это такое. Ну и узнал… Да… Сейчас заход не помешал бы… А зачем этот урод Кукусик приходил? Не для того же, чтобы мой кодеин сожрать?

— Приходил сказать, что умер Художник. И он, Кукусик, думает, что все, кто там еще в списке остался, придут на похороны, где их можно будет всех оптом взять.

— Пусть мой враг на похоронах людей ловит! Плевать на список и на всю ментовку! Я уйду в отставку. А то дождемся, что пристрелят где-нибудь как собак — и все. Как тогда в Кахетии, где ты мне жизнь спас… У меня уже и так кое-что прикоплено, а этого, — Пилия кивнул на портфель и сумку, — хватит с лихвой, чтобы открыть пару кооперативов или дом купить, переделать под ресторан и гостиницу. А, Мака? Станем мы богаты?

— Станем, Гела, — преданно посмотрел на партнера Мака, крутя на пальце цепь с кулоном и любуясь деньгами, которые отвалил ему Пилия из общей суммы. Да, можно теперь с долгом рассчитаться и о женитьбе подумать. Нана…

А Пилия продолжал:

— Все. У нас есть деньги. Можем уйти из ментовки. Уйти в бизнес. Да, там тоже грязь, но не такая, как у нас. После нашей работы ничего не страшно, и всякая кровь покажется водой… И не нужен нам никакой Сатана. Его лучше всего нам выпустить — пусть бежит, побег. Зачем он нужен? Вдруг бандюга о банках проболтается? Майор кого хочешь расколет. Нужно нам на свои задницы приключений искать? И что у бандюги на уме? А если решит в сговор с майором войти? «Они все наворованное взяли, а вы меня выпустите за эту информацию»… Вряд ли, конечно, а вдруг? Надо нам это?

Мака согласно кивнул, убирая деньги со стола и складывая их в стопку на телевизоре:

— Да, пусть лучше бежит… Но знаешь, майор нас просто так может не отпустить. У него папки на нас лежат. Давай сделаем это проклятое дело, которое он задумал, а то он не отвяжется. Да и денег там будет много, обещает. Богача ограбить — не большой грех. Он еще себе наживет. А нам жить дальше. Так он оставит нас в покое.

— Нет, — отрезал Пилия. — Я ничего делать не буду. Мне этого хватит. И тебе не советую в Робин Гуда играть.

Тут опять появилась мысль о чемодане: а что, если рассказать о нем майору? … Раскрутить с ним вместе это дело, а потом уйти в отставку? … Вдвоем будет куда легче сделать, у майора связи во всех концах…

Но что-то больно дернуло его за кадык: нет, решено. Не потерять бы того, что есть: с неба упало, из земли вылезло, прямо в руки. Кто же, если не Бог, дал это? Черт? … Сатана? … Называй как хочешь, но знак есть знак, и не надо хамить ни Богу, ни черту, знать свое место и держать слово. Хотя бы то, которое даешь сам себе. Другим ври сколько угодно, но себе — не смей, только так будешь жив и здоров. Себе врать — могилу рыть. Где начала и концы лжи — не уловить…