Михаил Георгиевич Гиголашвили 31 страница

Тем временем Пилия и Мака вполголоса совещались, что делать с банками: оставлять их в машине, даже во дворе милиции, на время допроса, было опасно. Пилия предложил:

— Давай заедем к тебе. У тебя ведь дома никого, мама в больнице? Ну вот… Я его посторожу, а ты отнеси ящик, а потом, после допроса, спокойно разберемся, что к чему и почему.

Мака кивнул. Они оба будто еще не понимали до конца, что происходит, и действовали, как роботы. А Сатана начал отходить от первого шока и пытался о чем-то спросить, но Пилия не отвечал, отделываясь туманными намеками и напоминая Сатане, что лучше молчать про банки — все равно их конфискуют, а так он, Пилия, даст ему или его семье денег.

Сатана понимал, что менты хотят сами все сожрать без остатка, а его задабривают, чтоб молчал. Конечно, скажи он на допросе про банки — не видать мусорам ни денег, ни рыжья. Министр, небось, себе гребанет, или прокурор отхватит… Он и не скажет. Зачем? Говори не говори — ничего для него не изменится. А без банок отмазываться легче… Зря, видать, гинеколога грабили… И что Нугзар будет делать в Голландии, без денег, оружия, подельника? …

Что-нибудь сделает, он же на воле… На воле всегда можно что-нибудь слепить. На то она и воля — делай, что можешь… Сатана вспомнил, как призывно горят сейчас витрины в Амстердаме, а приветливые люди гуляют по набережным, закусывая орешками и затягиваясь анашой… Эх, не надо было оттуда уезжать!.. Да что уж теперь!.. Поздно!.. Попался в ловушку!.. Кто же это стукнул: Бати? … А, какая разница? … Плохо дело…

Вдобавок Сатана с ужасом вспомнил, что не успел отдать Мамуду письмо Нугзара — оно лежало сейчас в заднем кармане джинсов, куда добраться скованными руками невозможно. А в том, что его в отделении обыщут, он не сомневался.

И тень ломки уже начала реять в его теле: со дня кидняка Рублевки он сидел на таких дозах, что в камере, через пару дней, мог превратиться в труп. Без «лестницы» с дозы не слезть, но как делать ее в камере? … Чтобы спуститься с большого захода, надо каждый день понемногу снижать дозу. Для этого нужны время, место и лекарство. А он залетел, как фраер, поскольку сразу позвонил Мамуду и поволокся на кладбище, хотя Нугзар предупреждал, что после приезда лучше переждать несколько дней, домой не ходить, осмотреться… Теперь его ожидает камера!.. Почему-то Сатана был уверен, что его, как рецидивиста, поместят в городское КПЗ на площади имени какого-то хера, Августа Бебеля, которого день и ночь проклинают все сидящие под площадью.

Вдруг Сатана заметил в зеркальце, что за ними, прячась, едет белый «Москвич». «Мамуд! — понял он. — Следит, куда меня волокут! » И стал прикидывать, не дать ли ментам по башке скованными руками и выскочить — Мамуд ведь сзади, увезет, поможет!

Но Мака уже въехал во двор своего дома, остановил машину, выключил мотор, вышел, стал копаться в багажнике, а Пилия сел поудобнее, держа руку за пазухой, на рукоятке пистолета и следя за Сатаной в зеркальце.

— Что со мной будет дальше? — спросил Сатана, косясь в окно и видя, как Мамуд проехал мимо.

— Я еще твоего дела не видел, не знаю, — рассеянно ответил Пилия.

— А какое дело? — вдруг спросил Сатана. — Что вы мне вообще шьете?

— Грабеж и убийство гинеколога Баташвили, — ответил Пилия.

— Баташвили? … Слышал про такого. Моя тетя у него аборт когда-то делала… — пробормотал Сатана, берясь за клок волос скованными руками. — Банки эти тоже, кстати, ее — она мне наследство оставила…

— Ах, вот как, наследство, — усмехнулся Пилия. — Наследство в могилы не зарывают… И вообще никакого кладбища и наследства. Взяли тебя во дворе — и все.

— Помню, не дебил…

— Кто тебя знает? Едва ты явился — так и взяли, — процедил Пилия, поглядывая на подъезд, откуда должен был появиться Мака, а при его появлении поджал губы, бормотнув: — Долго же ты ходил!

Мака пожал плечами:

— Сестра позвонила, бутерброд съел. Вот, вам тоже принес. — И он дал Пилии и Сатане по куску хлеба с сыром.

Жуя бутерброды, они доехали до отделения. В некоторых окнах горел свет, сквозь открытые створки слышались голоса и смех.

— Майор у себя, — сказал Мака, закрывая машину и исподтишка поглядывая на окно кабинета.

Он взял Сатану под левую руку, Пилия — под правую, и они вошли в отделение, свистнув дремлющему дежурному, чтоб тот отметил в журнале время их возвращения с задержанным, который усиленно топал и звенел, в голос возмущаясь:

— Гитлера поймали, что ли? Цепи сними, руки болят и ноги.

— Ничего, потерпи.

Майор был в веселом расположении духа и смотрел по конфискованному у Бати телевизору мотогонки.

— Привезли? Молодцы! Вы прямо шумахеры! Где взяли? Около дома? Хорош каторжник! — обрадовался он, убрал звук и указал Сатане на стул перед собой, через стол. — Ну, садись, дорогой! Устал, наверно? Дорога у тебя длинная оказалась, знаю… Ничего, отдохнешь… Отлично отдохнешь, основательно… Мы вас уже в потеряшки записали, и вдруг ты сам, собственной персоной, как в опере «Друбадур», раз — и явился! Ах, попалась птичка, стой, не уйдешь из клетки!

— Сигарету можно? — попросил Сатана, пропуская мимо ушей весь этот дешевый базар.

Пилия прикурил, дал ему сигарету. Майор, уставившись Сатане в лоб голубыми навыкате глазами, продолжал свою канитель:

— Вот только не пойму — почему тебя Сатаной зовут? … Такой страшный? … Такой хитрый? … Или такой злой? … Это надо же — Сатана! — Надев очки, он стал рассматривать поданный Макой паспорт. — О! И фамилия у тебя — не дай Бог: «Доборджгинадзе». Уф! Как это вертухаи в русских зонах произносили? Трудно им пришлось, бедным! А мне вот кажется, что ты совсем не страшный… У каждого сатаны тоже душа есть… Ведь кто эти сатаны? — спросил майор у Пилии, но тот рассеянно пожал плечами (ему тоже было не до шуток майора — вид банок с золотом не отпускал, тревожил). Не дождавшись ни от кого ответа, майор сам себе ответил: — Сатаны — это ангелы, которых сбросили на землю после путча — против Бога бунтовать затеяли. С ними бороться можно, но осторожно! Сталин, Иосэб Бессарионович, как учил? … «Если враг сильнее вас, не вступайте с ним в бой, это бессмысленная потеря человеческих ресурсов и технических средств. Следует отойти на заранее подготовленные позиции и выжидать»… Вот и будем выжидать. Впрочем, кое-что стоит уже и записать!

И майор деловито вытащил чистые листы и любовно разложил их перед собой. Проверил ручку, достал из стола какую-то печать, дыхнул на нее…

— Что вам надо? — поднял на него глаза Сатана.

— Нам? Нам надо узнать, как вы с Нугзаром ограбили и убили гинеколога, кто был с вами в деле, в доле, где сейчас Нугзар и, главное, где награбленное имущество. Вот и все, — застыв с поднятой печатью, отчеканил майор. — Расскажешь — и иди себе с Богом. Или с чертом, не знаю уж, как тебе, Сатане, лучше… Зачем ты нужен? Гинеколога не воскресить, тюрьмы забиты, мест нет, все билеты проданы, и у тебя, думаю, тоже есть дела поважнее, чем по зонам коптиться… А?

— Не знаю никакого гинеколога. А Нугзара год не видел, — ответил Сатана, смело зыркнув на него. — Вы меня с кем-то путаете.

— Не путаем, дорогой. У нас фактов столько, что хватит по горло! — майор провел оплывшим жиром пальцем по двойному подбородку. — Просто если ты будешь с нами повежливей — мы это учтем. И если добровольно сдашь ценности — тоже очень учтем… Особенно такому рецидивисту, как ты, надо быть поласковее, а то загремишь надолго!

— Я не шлюха, чтоб поласковее, — огрызнулся Сатана.

— Руки смотрели у него? — пропустив это мимо ушей, спросил майор. — Осмотрите!

Это было легче сказать, чем сделать — Сатана неуклюже ворочал скованными впереди руками, больше мешая, чем помогая, но Пилия все-таки нащупал старые твердые шрамы и несколько подозрительных желваков.

— Есть кое-что.

— Хорошо. Это так, на закуску, — майор налил себе боржом.

А Сатана со злорадством подумал: хорошо, что он в последнее время глотал кодеин и свежих проколов нет, и попросил снять наручники:

— Руки-ноги болят, клянусь мамой! Что я, Гитлер, что вы меня в железах держите?

— Ты хуже Гитлера. Снять — не снимай, а распусти, а то станет нетрудоспособным… — неопределенно добавил майор и тут же пошутил: — Знаете, как в уставе записано? «Смерть — это высшая форма нетрудоспособности». «Если командировочный умирает в командировке, то командировку следует считать оконченной»! Вот и твоя командировка закончена, зверь. Теперь посиди в клетке. Кстати, а как у тебя дела, Гела? … Ты когда приехал? … Все в порядке? … — вдруг спросил майор у Пилии.

Тому послышался в словах майора злой намек, но он тотчас себя одернул — что мог боров знать о его злосчастной поездке? Ничего. Просто болтает, чтобы убаюкать Сатану, а потом чем-нибудь огорошить, ошарашить. Этому на первом курсе учат, знаем, проходили. Да и бандюга этот — не лыком шит: не первый раз на допросе.

— В общем, где ваша добыча? — еще раз спросил майор.

Сатана пожал плечами:

— Чего?

— Ладно, сделаем дома обыск. Как считаете? — обратился майор к капитанам; те молчали. — Глядишь, и барахлишко гинекологово найдем… А?

— Может, он сам все расскажет? — пожал плечами Пилия и ткнул Сатану рукой в бок. — Говори!

— А чего говорить? Что вы от меня вообще хотите? Ничего не трогал, ничего не знаю!.. Что вы мне шьете? … Какой на хер гинеколог? Я не баба, чтоб по гинекологам ходить! Мне аборты делать не надо! — начал выступать Сатана, чувствуя, что у ментов, видно, мало фактов. А про «много фактов» ему запретили говорить… Он еще раз выразительно взглянул Пилии прямо в глаза и размеренно заявил: — Ничего не знаю. Был в Москве на чемпионате по самбо. Вернулся — и около дома без понта повязали.

— Это правда? Около дома? — спросил майор у Маки.

Тот хмуро кивнул.

— Ну что же, если все так просто, пусть он в подвале сегодня посидит, в самом узком и темном, — зловеще выдохнул майор. — И подумает о том, что знает об ограблении. А мы ему завтра факты представим — вдруг станет разговорчивее и умнее… И ему, и прокурору, чтоб поскорее санкцию на арест дал!

— А без прокурора никак нельзя? — спросил Сатана.

— Как же без прокурора, если ты молчишь?

— Может, я штраф заплачу?

— Штраф? За что? Ты ведь ничего не делал!..

— Ну, вообще, за все… — Сатана неопределенно повел клокастой головой, качнул сцепленными руками, в которых дымилась сигарета.

— Нет, родной, тут штрафом не отделаешься. Зови дежурного. Пусть ведет его в угловую. Да смотри, чтоб с третьей не пересекался! — добавил майор, значительно поднимая брови (там сидел Бати).

Мака коротко ответил:

— Понял! — и пошел за дежурным, но, вспомнив одну деталь, от дверей вернулся и положил на стол нож, найденный в кармане Сатаны.

— Это что? У него изъят? Вот и еще статейка — холодное оружие, — майор, открыв щелчком нож, померил его пухлыми пальцами. — Тут намного больше, чем четыре пальца. Красивый. Чье производство? — Он положил его рядом с паспортом.

— Голландия, — ляпнул Сатана.

— А у тебя откуда?

— На день рождения подарили, хлеб-соль на работе резать…

— На работе? Хлеб-соль? На твоей работе финками народ режут… — иронично отозвался майор, послушал шаги Маки в гулком коридоре и уставился Сатане в лоб. — А что бы ты ответил, если бы мы предложили тебе немного на нас поработать? А? Если ты такой работник хороший?

— Что я, стукач? Я человек с понятиями, — удивился Сатана.

— Да нет, ты не понял! Стукачей у нас полно: полгорода уже поет, а другая половина пока еще танцует… Но и она запоет… Нет, по своей специальности надо поработать… По прямой профессии, так сказать…

— Как это? Нету у меня никаких профессий. Меня из техникума выгнали… — начал Сатана, в панике думая, что майор намекает на робы, в которых они грабили гинеколога.

Майор отмахнулся:

— Я не про это… Я про твои главные специальности говорю — разбой и грабеж… Судя по твоим судимостям, это твое любимое занятие… — Но, услышав сапоги дежурного, майор замолк, начал собирать чистые листы. — В общем, обо всем попозже. А пока иди, подумай. Главное, про награбленное не забудь вспомнить…

— Нечего мне вспоминать, мастера по самбо получать ездил, — буркнул Сатана, при виде дежурного встал и пошел мелкими шажками из кабинета, гулко гремя железом в пустом коридоре. Мака двинулся за ними.

— Обыщи его как следует! На ночь сними кандалы, а утром опять надень! — крикнул вдогонку майор и повернулся к Пилии. — Ну, как съездил, дорогой? Навестил родственника?

— Все в порядке. А тут что творится? Кто это вообще? — в свою очередь поинтересовался Пилия.

Майор кратко повторил ему то, что Пилия уже слышал от Маки, добавив:

— Это, впрочем, ерунда. Пора поумнее быть. Есть кое-кто на прицеле. Крупная рыба. Но ее надо из пруда вытащить и на берегу подержать, чтобы она наши три желания исполнила и золото отдала! Золото! Знаешь, мне отец убийцы Амоева говорит: «Я такого мужчины мать ебал, у кого в подвале не лежит пять кило золота на черный день! » А? … У тебя вот лежит, к примеру?

— И ты хочешь эту рожу, Сатану, к такому делу привлечь? — Пилия увел разговор от опасного предмета: ему теперь померещилось, что проклятому борову все известно о банках.

Майор почмокал губами:

— Хотел. Чтоб нам самим не пачкаться… Но теперь вижу, что опасно. Как вы его взяли?

— Мака позвонил, я подъехал, а он как раз из дома выходил.

— Я уверен, что если этого Сатану чем-нибудь крепко ухватить, то он все сделает по нашему приказу. Но фактов маловато… Пока… В сущности, только заявление болвана Бати. А конкретно — ничего, мелочевка… Краденого нет, отпечатков в квартире не брали — умер-то гинеколог в больнице, не приходя в себя. Скажет: «Врет ваш Бати, сам убил и на нас валит…» Да и какое убийство, если в свидетельстве о смерти написано: «инфаркт»? … Ну ладно. Отдыхай с дороги. А я посижу тут, покумекаю, что к чему.

— Кстати, как там с нашим списком? — вспомнил Пилия, уже встав. — Кого-нибудь без меня проверили? Есть оттуда деньги? И за Амоева мне, кстати, полагается…

Майор, пропустив мимо ушей последнюю фразу, презрительно махнул рукой:

— Не знаю, списком Мака занимался. Кое-кто там, кажется, еще остался… неучтенным… Займись этим с утра. А потом примемся за что-нибудь более интересное, чем грязные руки вонючих морфуш. А, Гела? Гела-Бегела… Ты ведь тоже из этих, из бесов, а? …

Не отвечая на шутки, Пилия упрямо повторил:

— Где деньги за Амоева?

Майор сделал неопределенный жест, хотел что-то ответить, но из коридора послышались шаги. В кабинет влетел Мака и бросил на стол мятый конверт:

— Вот, при обыске нашли! Письмо… Кто их сейчас пишет?

Майор усмехнулся:

— Это не письмо, а ксива, малява… В их делах так. Звонкам и почте не доверяют, а маляву весь воровской сход прочтет и оценит… — Он щелкнул кнопкой ножа и лезвием аккуратно разрезал конверт, вынул листок и вслух прочитал: — «Братьям — от Нугзара. Я прошел весь путь воровской жизни, стал вором в законе, всегда жил по понятиям, соблюдал законы и следил, чтобы их исполняли другие. Никто не может меня в чем-нибудь упрекнуть, хотя нет человека без ошибок, больших или малых. Но больших ошибок у меня не было, а малые я исправлял сам. Теперь волею судьбы я попал в другой мир и хочу тут остаться навсегда. Мой возраст, состояние здоровья и ряд других причин не позволяют мне дальше исполнять мои обязанности. Поэтому я складываю с себя корону вора и с почтением возвращаю ее сходке такой же чистой и незапятнанной, какой принял из рук Варлама Ратиани по кличке Спило и Вячеслава Шандыбина по кличке Дыба в сибирской зоне Г/45, в Потаповском централе, на большой сходке в мае 1978 года. Общак мною сдан в прошлом году Большому Бадуру. Я желаю всем удачи и счастливой жизни. Все мои близкие люди останутся для меня близкими навсегда. Нугзар Ахметели»…

Уже во время чтения первых фраз Пилия стал зло поглядывать на Маку: зачем он притащил майору это письмо? … Нугзара еще не хватает! От Сатаны надо избавляться, чтоб не проболтался, а он Нугзарово письмо приносит! Очень уж прямодушен, настоящая Макака…

Майор разгладил листок ладонью и стал рассеянно повторять:

— Так. Так. Такая малява… Не хочет, значит, быть вором, звание снимает… Ну что ж, Бог в помощь… Поздновато только расхотел… Значит, этот бес Сатана врет, что год не видел Нугзара! — Потом, приглядевшись через очки, как через лупу, по складам прочел миниатюрную эмблемку в углу листа: — «Sity Bar / Amsterdam»… Так вот он где — в Амстердаме! В Голландии! Нож тоже оттуда… Этот дуроеб сам ляпнул, никто его за язык не тянул… И ксиватура оттуда же… Интересно получается!.. А ну, где его паспорт?

Все трое склонились над паспортом и стали внимательно его перелистывать. Так и есть — туристическая виза на Голландию, выданная в Ленинграде, в консульстве!.. Вот где они были!.. Этот бандит попался, а второй ворюга за границей сидит!

Подумав и почесав коротко стриженную голову, майор вспомнил:

— У нас, кстати, отделение Интерпола открывать собираются, надо бы им эту информацию подкинуть. Подарок к открытию! Как думаешь?

— Да, хорошо бы… — промямлил Пилия и зло зыркнул на притихшего Маку, который тоже, видно, начал понимать, что письмо тут совсем ни к чему.

А майор заботливо спрятал нож в сейф, а письмо с конвертом и паспортом вложил в тощую папку:

— Не помешает! — и отпустил их: — Ну все, идите, а я подумаю, как всю эту хатабалу[57] расхлебать…

Когда капитаны ушли, майор набрал номер судмедэкспертизы:

— Не спите, работаете? Правильно, и Иосэб Бессарионович ночами работал, потому таким умным был! Слушай, мне срочно нужно заключение об отпечатках… Да нет, ты не понял: мне оно нужно завтра, утром, а отпечатки — потом, через пару дней… Да хоть со своей ноги сними… Утром стулья, вечером деньги… Как? … Я за все тогда расплатился!.. Да? … Ну ладно, не сердись, за это тоже добавлю. Да, завтра утром. Подожди, скажу, что писать… — И майор, взяв из дела паспорт, подробно продиктовал данные Сатаны, адрес гинеколога и текст: — «Отпечатки гр. Доборджгинадзе Г. В. идентичны отпечаткам, найденным в квартире гр. Баташвили Д. С., проживавшему по адресу улица Якова Николадзе, семь, точка». Точка, запятая, вышла рожица кривая.

В запасе оставалась еще очная ставка Сатаны с Бати, которому, конечно, потом несдобровать в тюрьме, ну да заслужил: кто с ворьем свяжется, тот от ворья и погибнет. Поделом. Нечего собственного дядю грабить, тварь подзаборная!

И майор увеличил звук в телевизоре, где по-прежнему метались цветные машинки и люди в шлемах время от времени обливались на пьедестале шампанским.

Нугзар нервничал. Дело с «Кристи» затягивалось: было еще неизвестно, когда точно приедут эксперты из Лондона, а без них торги не состоятся.

Деньги подходили к концу. Двухнедельная виза просрочена. Это беспокоило больше всего. Нугзар не знал, насколько это опасно — жить без визы, и что может за этим последовать. Высылка? Арест? Тюрьма? В любом случае из «Кабула» надо съезжать — портье и так косился на него, зная, что он живет по просроченной визе, но пока ничего не говорил. Пока. Да и платить по двадцать гульденов уже стало дорого. Неизвестно, когда приедет Сатана с деньгами. Марка, наверное, даст деньги, но когда и какие? … Да он до конца и не верил этой затее. Но в любом случае нужно сократиться, хотя много денег на себя Нугзар никогда не тратил. Зачем? В еде он был неприхотлив и скромен, памятуя, что ее надо есть как лекарство, чтобы потом не есть лекарства как еду. Алкоголь его никогда особо не интересовал. Курил он мало. И с кодеина почти слез, принимая каждый день на две-три таблетки меньше, чем в предыдущий, и снизив дозу до минимума. Остался последний, самый трудный шаг.

Пока есть кайф — марионетка живет, дергается. Но без кайфа кукла бессильна. Ломку надо перенести, лучше всего под снотворным, чтобы не мучиться от смертной пустоты в теле, когда ноги выкручиваются и горят, суставы дробятся в мясорубке, позвоночник изгибается, как резиновый шланг, из глаз, носа и рта льются слезы, сопли и слюна, и нет сил ни встать, ни лежать, ни жить, а только умереть. Эти несколько дней надо снижать дозу и пить снотворное — во сне мучения слабее. Но чтобы где-нибудь переспать это время, во сне сползти вниз по лестнице с неба, надо иметь укромный уголок, немного героина и достаточно снотворного. А у Нугзара ничего не было. Но он твердо сказал себе, что надо сделать передышку, слезть. Такое бывало в его жизни не раз. Надо пережить — и все. Уроки зон помогали пройти через всякие передряги.

Нугзар решил позвонить русским немцам — они живут в Германии, знают законы и людей, могут посоветовать, что делать с визой, квартирой. И нормальный героин нужен, чтобы «сделать лесенку». Дождался субботы, набрал номер. Васятка сразу узнал его:

— А, Нузгарь, Антошин кореш… Салям! — и сообщил, что они как раз едут в Роттердам, и, если он хочет, то может подсесть к ним в городке Бреда, где им надо забрать одного дружбана, заходящего к барыге в Роттердаме.

«Всюду одно и то же! Заходящий к барыге! Берущий! » — усмехнулся Нугзар, вспомнив Тбилиси:

— А где встретимся в Бреде? И как туда ехать?

— Тебе с главного банхофа[58] на электричке туда что-то около штунда[59] ехать. Встретимся на банхофе в Бреде в два часа. Понял-нет?

Нугзар быстро собрался, поспешил на вокзал и скоро был в Бреде. Парни опоздали минут на пятнадцать.

— Салям, салям! — сказали они, деловито здороваясь.

Васятка сидел за рулем. Юраш — рядом с ним. А на заднем сиденье корячился в ломке их дружок по кличке Малой. Смотрел вокруг рыбьими глазами, сморкался на пол и икал в полный голос.

— Что, ломает, друг? — спросил Нугзар, предусмотрительно садясь подальше от него.

— Ну… Корежит по полной.

— Его все время корежит, — неодобрительно пояснил квадратный шепелявый Юраш.

— Ты бы молчал, телок, — недобро повел глазами Малой, делая кадыком судорожные движения, как кошка, отрыгивающая кость.

— На, поможет! — Нугзар протянул ему пачку кодтерпина, но Малой, недоверчиво на нее покосившись, буркнул:

— Не, я калики не хаваю. Подожду до Роттера, скоро уже… А чего это такое?

— Таблетки с кодеином.

— Ерунда. Только брюхо забивать. Нет уж, дотерплю, бальд[60] будем, — всхлипнул Малой и затих, тоскливо уставившись в окно.

— Дело хозяйское.

Когда выехали на трассу, Васятка попросил, чтобы в машине не молчали, а говорили, а то он вчера с дискотеки под утро приканал и сейчас его страшно тянет шлафен[61]. И правда — Нугзар заметил, что он часто закрывает глаза и мчится по шоссе вслепую.

Юраш нехотя принялся рассказывать какой-то бред о том, как его онкель³, недавно переехавший в Дюссик из казахстанских степей, водил простуженную жену-казашку к доктору. Немецкого языка онкель не знал, учил весь вечер, что по-немецки «кашель» будет «хустен», даже записал на листок, а у доктора от волнения записку не нашел, все спутал и опозорился.

— Прикинь забаву: входят они в кабинет. Садятся, а онкель говорит: «У моей жены хунгер! [62]» Доктор удивился, бля: «А я тут при чем, если у вашей жены голод и вы свою жену не кормите? …» А онкель опять за свое: «Как при чем, ты же доктор, у нее хунгер! » И в жену тычет. А у той ауги[63] тонкие-тонкие, как бритвы, и кашляет так жалобно — мол, больна, помогите. Доктор в панике зовет медсестру. Тут дядька понимает — что-то не то тявкнул. И кричит: «Хундерт!.. Хундерт! [64]» Доктор совсем охренел, думает, бабки у него просят: «Какой еще хундерт? У меня нет денег вашу жену кормить-поить!.. » Сестра вокруг бегает, казашка что-то вякает, а дядька за свое: «Хундерт да хундерт! » — и на жену показывает. Тут доктор покраснел да как заорет: «Что, вы хотите продать вашу жену за сто марок? » Чуть не подрались!..

Видя, что эта история не особенно развеселила Васятку, начавшего зевать пуще прежнего, Юраш сообщил, что его приятель недавно трахал бабу с одной грудью.

— А вторая куда делась?

— Из-за рака отрезали к хуям на хуй.

— Во как. Одна-то буза[65] хоть была-нет?

— Была. И здоровущая. Он ее двумя руками мацал, как мяч.

— И как?

— Ничего, идет. Смотреть только туда не надо. А так тылом развернуть, на ощупь идет, хули там хуль…

— Ну, ебаный кебан!

— Это уж да. У меня тоже был один такой знакомый, ебырь подруги сестры мой пизды… — невпопад пробурчал Малой.

— А как твой дед Теофил поживает? С байнами[66] у него плохо было, — вспомнил Васятка.

— А, ништяк. Сейчас у него другой проблем — пенсии немцы не дают, — почесал Юраш квадратный череп.

— Чего так? Мало мучили-гоняли в Союзе? … — спросил Васятка. — Или под командатурой не был? …

— Не, мучили нормалек. И в трудармии служил, и под надзором сидел. Но писаки херовы в Казахстане ему в трудовую книжку накарябали: «Принят в колхоз рабочим». А немцы понять не могут, кем он пахал, спрашивают, что он конкрет делал в колхозе. А дед говорит — все. Немцы не секут, ауги вылупили — как все? … А вот так, что прикажут — то и делал: кран починить, энтов[67] пасти, коров доить, на пашне пахать. Немцы его из отдела в отдел посылают, ренту[68] платить не хочут, ты, говорят, аферист, в колхозе нет рабочих, а на фабриках нет колхозников! Дед Теофил орденами трясет и плачет, а им по хую, мы все знаем, кричат, нас не проведешь. А дед орет: у нас полколхоза друг на друга оформили, повар — на писаря, моторист — на пожарного. Не верят, не может быть, блеют. А дед мозолями тычет — может, может, в Союзе все может быть…

— Вот же ёб же! Куда тупым фрицам понять такой ебистос!..

Потом вспомнили веселую историю о том, как дед Теофил просил внука заделать в хлеву лох[69], чтоб корова не вышла, а Юраш плевать хотел, потому что знал, что лох маленький, а ку[70] — большая. А кончилось тем, что корова-то не вылезла, зато внутрь влез волк и загрыз ее.

— И настырный дед! «Иди да иди, лох заделай! » Зима, холод, а он все гонит!

— А ты чего не заделал, в натуре? — спросил Васятка.

— Да чем же ее заделаешь? … У нас в селе ни единой досточки не осталось — все на растопку ухайдакали… А слыхали-нет, что на прошлой неделе на Славика Бормана дикий хунд[71] напал, когда он ящик с сосисками в свой ларек затаскивал? Страшный хунд! В трех местах покусал, уже к горлу рвался, пока Славик его хаммером[72] не заебошил. И откуда взялся? Тут даже каценов[73] нет, по хатам спят, нигде не лазают, а тут вдруг — хунд, да еще ничейный, ебать-переебать мое ебало!

После Славика стали вспоминать других общих знакомых. У Тараски Шнупса опять неприятности — они с зятем поехали чьи-то именины на зее[74] отмечать, барана зарезали, кровищу прямо на берегу пустили. А немцы, как увидели, так глаза вылупили и давай в полицию звонить.

— И правильно сделали! — отозвался сквозь зёв Васятка. — Там же киндеры[75] бегают, а они барану копф[76] пилят!

— Ну и что? — сказал молчавший до сих пор Малой. — У нас всегда так делали, где ж его резать? И ничего, все ништяк… Я сам в десять лет первому барану копф отпилил. Кого только не резали в селе!.. И кур, и гусей, и баранов, и даже собак для корейцев — они нам по червонцу за каждого хунда платили!

— Так то у вас в дикой Чуе, — приосанился Васятка (сам он был из Алма-Аты). — А здесь другое, понял-нет?

— Где они тут живых баранов берут? — спросил Нугзар.

— А воруют, где еще? … Зять Шнупса на фургоне работает, знает, где баранта пасется. Едут, видят, цап-царап одного — и ауфвидерзеен! [77] А так баран тугриков триста стоит, будь здоров, если на ферме покупать…

— Есть и фермы?

— Тута все есть.

Нугзар спросил, не знают ли они какого-нибудь места, где можно пожить месяца два-три в Амстердаме:

— Я денег жду, пока нету.

— У нас в Амстике дружок, голландец Норби, пьяница, живет один. Может и комнатенку недорого сдать. Покажем. Перетрем.

— А как тут вообще, опасно без визы жить?

Парни переглянулись:

— Да как сказать? Если не зацапают — то хоть сто лет живи.

— А если поймают?

— Мозг ебать будут. Могут выслать, могут в кнаст[78] посадить, смотря кто ты есть и чего сотворил, — уклончиво ответил Васятка, а Малой возразил сквозь сопли:

— Да не гони пургу! Мой шуряка уже год без визы бегает — и ничего.

— Ну и что, ебать-переебать? Поймают — засунут, — пожал плечами Васятка. — Бегать-то он может, но доколе? … Или заболеет, пойдет к арцту[79], тот увидит, что визы нет — и настучит в полицай. Или еще где засветится… Тут не знаешь, где рванет, как по минам идешь…

Сошлись на том, что все может быть, и лучше жить с визой, чем без нее.

На подъездах к Роттердаму их встретило белесое, розоватое небо, мрачные силуэты кранов, серые громады кораблей и штабеля контейнеров. Тюки, гудки, сирены, скрип лебедок, живые точки людей.

— Приехали. Роттер. Куда теперь-здесь? … — спросил Васятка.

Малой обалдело смотрел в окно, пытаясь понять, куда ехать.

— Прямо езжай! — наконец, решил он.

— Куда прямо, когда вот вилка?

— Ну сворачивай, если хочешь! — И Малой начал обиженно рыться в грязных бумажных платках на полу и потом долго, с натугой и рыганием, кашлял в них.

Васятка, резко рванув, повернул и чуть не врезался в соседнюю машину.

— Куда гонишь, водколаз? — ощерился Юраш.

— А хули этот хуиный хуй хуячит так хуёво на хуй?! — заорал Васятка, выруливая обратно на прямую.

Слева, в порту, тянулись бесконечные причалы и доки, возле них копошились оранжевые жилеты, темнели каски. Справа открывались дома, улицы, витрины, афиши, каналы. В машинах на долгих светофорах зевали белобрысые голландцы. Вдоль обочин ехали гуськом безмятежные велосипедисты.