Михаил Георгиевич Гиголашвили 30 страница

К тому же он заметил, что из щели в стене на него пристально смотрит белый скорпион. Его еще не хватало! Эти чертовы дети неопасны для бесов, но могут переносить чуму или паршу. Трудно скрыться от их восьми немигающих глаз, шесть из которых шарят по сторонам, а два взирают с головы.

— Пошшел! Гадина! Гадища-ща! — зашипел на него бес, но упрямый скорпион в ответ пошевелил ядовитым шипастым хвостом и остался сидеть, где сидел.

Вдруг бес увидел, что по конуре летает желтая бабочка. Откуда она тут взялась? … Бабочки не живут в грязи, не порхают, где смердит. Бес следил за ней, готовясь поймать ее дыхание, но почему-то медлил, поскуливая от волнения. Бабочка тоже не спешила улетать, словно ей требовалось что-то сказать бесу: она подлетала к его мохнатым ушам, бесстрашно перебиралась на больное крыло, ползала по хребту, но в ее тонком звоне ничего нельзя было разобрать. Вдобавок несколько бойких и юрких мышат стали играть в его лапах, но бес не трогал их — напротив, ощущал даже приятную щекотку от их прикосновений.

В башку лезло странное. Если у Светлого есть силы спасать, может, он и его, беса, спасет? … Сделает человеком? … Если Светлый все знает, неужели он не видит, как бес устал от себя?! Стать другим — все равно каким, но иным, новым! Даже шкура кошки или собаки казалась ему сейчас милее, чем его проклятая, смертельно надоевшая сущность, которую люди видеть не могут, а маги не желают…

Бес долго ворочался в конуре. Всякая разность беспокоила его. Чудилось, что он опять попал в хозяйский шкаф, где надо сидеть взаперти без звуков, сна и пищи. То он летел вслед за желтой бабочкой из плена. То гулял по базару и покупал снедь для дома, где его ждала женщина с родинкой на виске. Постепенно он задремал под немые игры мышат и прохладные дуновения бабочкиных крыльев.

Бес провел ночь в конуре. Чье это было лежбище — неизвестно. Его никто не беспокоил. Рано утром пришли базарные псы, лаялись из-за сучки в течке, и ему пришлось разогнать их змеиным шипеньем, которое привело собак в ужас: совсем недавно одного их знакомца, плюгавого полубеса, отравила до смерти змея, жившая под кумирней.

Базар уже шумел и торговал. Ссорились нищие. Ходили важные сахибы и покупали, не спрашивая о ценах. Кули тащили на спинах и тележках корзины и мешки с товарами. Мальчишки носили на головах блюда с лепешками и сыром. Торговки делили прилавки, весы и гири. Орали водоносы. Толпились зеваки, с хохотом смотрели, как зубодер длинными и кривыми щипцами рвал зуб бедняге-плотнику. Чеканщики выбивали железными палочками дробь по глиняным кувшинам и блюдам, звоном привлекая покупателей и отгоняя всякую нечисть, снующую под ногами.

Бес, с ноющим поджатым увечным крылом, принялся слоняться по рядам, слушать болтовню и сплетни. Оказалось, что тот угол, где продаются украшения — Золотой, тот, где овощи и фрукты — Зеленый, место шудр и парий зовется Грязным углом, а там, где идет торговля скотом — Живым. Там нет индусов, хозяйничают низкие плотные и молчаливые тибетцы. Оттуда идет явственный запах большой крови. Не мешает заглянуть и подкрепиться.

Базарные ведьмы и демоны подозрительно пялились на него, но он не боялся их — среди людей они стали ручными и немощными, могли только исподтишка пускать разную вонь и украдкой плеваться вслед. Он тоже не оставался в долгу, однако в перебранки предпочитал не впадать и обходил стороной особо рьяных и сердитых. Даже шарахнулся, как ошпаренный, от одного красноглазого одичавшего духа, который с хрустом уминал кошачий труп и угрожающе заворчал на него, кося глазами в сторону, что было явным знаком скорого нападения.

В Живом углу ревели мулы, икали ослы, поблеивали бараны, тяжко вздыхали верблюды, молчали мрачные грузовые яки. Скот не только продавали, но тут же и резали. Лужи крови и утробной слизи. Мясник-палач с размаху рубил бараньи туши так рьяно, что осколки костей и мясные ошметки летели с топора. Мясо — в продажу, шкура — кожевникам, а потроха — нищим дервишам, которые пожирали их сырыми и немытыми, вопя всякую несусветную чушь.

Тут было чем поживиться. Но надо отвлечь мясника, который так возбужден от крови и смерти, что может стать опасным. Да и топор зло косил блестящим кривым носом.

Бес утащил тень мясника. Расстелил ее в стороне, на пустом месте, откуда только что увели купленных ослов. Это заметили покупатели. Зароптали. Мясник, вонзив топор в колоду, оглушенно уставился на кровавую землю, не понимая, как может тень уйти от хозяина и лечь в стороне.

Люди загомонили, забеспокоились:

— Нет тени!

— Нельзя покупать!

— Мясо испорчено!

— Проклято!

Пока они шумели, бес выудил последнее дыхание из отрезанной бараньей башки, брошенной палачом в лохань, полную голов со смертной пленкой на пустых глазах. И прочь отсюда, пока мясник не очнулся, а топор не спрыгнул с колоды и не отрубил хвост или лапу! Ничего хорошего от топоров и ножей ждать не следует!

В Зеленом углу он вдруг уловил, что торговки опять судачат про Светлого, который только что был тут, гулял по базару, и все затихало на миг, когда он шел по рядам, и оживало вновь, когда он заговаривал с кем-то. Худая торговка тимьяном говорила, будто этот чужестранец учит, что мужчины и женщины равны, хотя всем известно, что мужчины — высшие существа, которым боги дали служанок, обязанных следить за их одеждой, едой и всяческим счастьем.

— И что это будет, если бабье побросает дела и дома, усядется пить чай и играть в шахматы? … Кто тогда будет возиться с детьми и стариками? … С ума, видно, сошел этот чужак, к чему людей подбивает!.. Как это равны? … Ведь женщины рождены для угоды, услады и утехи мужчин!..

— Да, он правильно говорит, этот Светлый, клянусь святой свастикой! — вступила бойкая бабенка, торговка кардамоном. — Мое тело: кому хочу — тому даю! Никто мне не указ! Мужья нас не спрашивают, когда к потаскухам ходят — чего мы их должны спрашивать?

— А какой этот Светлый высокий и красивый!.. Белокожий! Желтые волосы и рыжая борода! А здоровый — громадина! На наших не похож! Рукой до крыш достает! И у него, говорят, все такое… громадное… Вот бы посмотреть! И где, интересно, он живет? — мечтательно спросила толстуха с имбирем.

— Днем по базарам ходит, а вечерами в Рыбьей слободе сидит. Туда никто не суется из-за рыбьей вони, вот он там и прячется. Точно знаю, что раджа велел его схватить! — сообщила торговка тимьяном.

— Болтают еще, будто он может заставить цвести полено, понимает птиц и разговаривает с обезьянами.

— Подумаешь! Мой брат, как накурится, тоже с кошками шушукается, — отмеряя имбирь, заметила толстуха и вдруг испуганно зашикала на других: — Тише, брамин идет!

По базару шествовал брамин с охраной. Его надутое лицо отсвечивало салом, а брюхо выпячивалось, как у свиньи на сносях. Он важно указывал на товары. Охрана хватала их с лотков и кидала в тележку, которую катил молодой служка, похотливо глазеющий на торговок. Денег никто не платил и не требовал. Рожа брамина была так отвратна, что бесу захотелось плюнуть в нее или обжечь докрасна.

Но тут, словно услышав его мысли, какой-то веселый когтистый дух сорвался с молотого перца, оседлал шмеля и направил его на брамина. Жук от ужаса стал жалить брамина в щеки. Поднялся шум и гам. Брамин ревел, как бык на мясобойне. Охрана начала махать палками. Откуда ни возьмись, взметнулся вверх еще один дух, уцепился на лету за воробья. Тот зашелся в чириканье и, пытаясь сбросить с себя кусачего гада, вращая крыльями, упал на служку и угодил клювом ему в глаз. Служка рухнул на землю. Повалилась и тележка. Поднялся гогот. Люди стали под шумок растаскивать рассыпавшуюся снедь. Охрана не знала, что делать — спасать товары, ловить воров, успокаивать брамина или поднимать раненого служку.

Шмель, изнемогая под когтистым духом, умолял отпустить его:

— Жжет-жжет-жжет!.. Тяжжжжелый!.. Сжжжжалься!..

— Лети к черту! — отпустил дух-весельчак мохнатого дурня и нырнул в мешок с корицей. Туда же юркнул и второй дух, бросив искусанного воробья кончаться в пыли под ногами охраны.

Поглазев на эту суету, бес поплелся в Золотой угол, где было чисто, но шумно: гремели молотки, звенел металл, гомонили перед смертью гвозди, шумно вздыхали аметисты и топазы, навеки вгоняемые в оправы и браслеты. Лавки под охраной двойников, которые особо плотным кольцом окружали прилавки. Золото слепило глаза, отливало краснотой. Зазывалы кричали:

— Золото — пот солнца! Оно греет и светит!

Вот глупцы! Кто же не знает, что золото — это помёт царя Бегелы, который без конца испражняется на своем дырявом троне! Но царь стар и болен, иногда он тужится, что есть мочи, но золота нет, и тогда надо ждать крови, войн и большой жатвы со жратвой.

Бесу стало не по себе от металла. Все железное опасно: оно крепко, как камень, никого не слушает и норовит поранить живое. Обрушив груду блюд, бес увильнул от настырных двойников, выскочил из рядов и, морда к морде, столкнулся с веселыми духами, напавшими на брамина. Сейчас они деловитой трусцой спешили куда-то под прилавками. Когтистый дух по кличке Коготь не забывал на ходу царапать торговок, а другой, кусачий Зуб, хватал их за груди и носы, когда они нагибались посмотреть, что за кошки повадились шнырять под ногами.

Бес пристал к духам и отправился с ними травить аскетов, лежащих возле базарных ворот. Коготь и Зуб ворошили и щекотали костлявые тела. Аскеты ныли, вяло отмахиваясь. Бес, впервые видя такие проваленные животы, острые ребра и впалые щеки, подумал, что тут можно поживиться — такими слабыми выглядели эти странные люди, вот-вот умрут! Однако Коготь, наигравшись с доходягами, будто понял, о чем думает чужачок:

— Еле-еле душа в теле, а крепкие, ничего их не берет! Жирные мрут, а вот такие тощие по сто лет живут!

Они бросили аскетов, вернулись в ряды. Гурьбой поперлись дальше. Опрокидывали посуду, весы и тюки, цеплялись ко всякой мелкой базарной гниде. Сбросили каменного Ганешу с хоботом вместо носа и пару раз треснули по нему палкой, когда он начал угрожающе бурчать им вслед. Загнали под прилавок одинокого двойника. Поцарапали в кровь настырную обезьяну, которая невесть зачем кралась за ними и даже вздумала ругать их на своем глупом языке. Потом стащили у старухи-торговки полудохлую от жары утку и принялись деловито ощипывать ее. Утка крякала, стонала, но духи, не обращая внимания на мольбы и живьем ощипав птицу до последнего пера, принялись играть ею, как мячом.

— Зачем? — удивился бес (он ждал, что духи просто свернут ей шею).

— Живьем битое — вкуснее! — объяснили они непонятливому дураку.

Утка, умирая, крякала под ударами их лап и, наконец, испустила последнее дыхание, которое, и правда, показалось бесу гораздо вкуснее обычных. Насытившись, он смотрел, как Коготь и Зуб делят утку: один любит кости и ребра, а другой — мясо и потроха.

Затем Коготь и Зуб решили проведать свою подружку, наказанную мужем. Звали ее Баджи, она давно связалась с нечистью: тайком курила гашиш и от вечной похоти путалась не только с людьми, но и с оборотнями, научившими ее выворачивать наружу анус и высасывать сперму из сосков мужчин.

Они выскочили за ограду базара, перелетели через пару улиц, гуськом пролезли под неказистый плетень и прошмыгнули по огороду к выгребной яме, к голове, торчащей из лужи нечистот. Это была Баджи, закопанная по горло в землю. Лицо — в кале и моче, глаза закрыты.

— Что, плохо тебе? — злорадно спросил Коготь, хватая клычками ее за ухо.

— Ты нас должна слушаться, нас! Если будешь всегда наша — мы тебя выкопаем. Или мужа приневолим, — вступил Зуб, покусывая голову за затылок. — Как велели закопать — так заставим и выкопать. А нет — прикажем бросить тебя крысам на ужин.

— Кто тебя тут найдет? — Коготь схватил помойное ведро, накрыл им голову Баджи и победно постучал по дну. — Ясно? Будешь наша — спасем, нет — подохнешь.

Ведро глухо екнуло:

— Ваша была, ваша буду. Только спасите.

— То-то! Ты и так наша. Она давно наша, — объяснил Коготь бесу. — Ее муж, как все мужья, и сам не крыл ее, и другим не давал. Вот она и стала паскудницей, как все они…

— Она давно наша, — заухмылялся Зуб, снимая ведро и облизывая голову острым и длинным, как пальмовый лист, языком. — И другие будут наши… Бери ее, хочешь? … Поменяемся? … Ты нам — ведро жаб, а мы тебе — Баджи, а? … — вдруг милостиво предложил он, любовно вылизывая губы несчастной.

А бесу вдруг увиделась на виске родинка. Опять та женщина!.. Она снова тут!.. Она преследует его! Хочет увести с собой под землю, в смерть!.. И он в ужасе бросился бежать через огород.

Духи замахали лапами:

— Стой, куда? — и припустили следом.

Они не дали ему уйти. С ворчаньем повалили в грязь и принялись мутузить изо всех сил. Коготь царапал острыми фалангами, а Зуб норовил поддеть клыками. Но они были намного слабее беса. Он сумел сбросить врагов и, прижав уши и ощетинившись, сам напал на них: Когтя придавил задней лапой к земле, отчего тот по-щенячьи заверещал, а Зуба поднял в воздух и щелчком отгрыз ему кончик хвоста.

Кинув раненых духов, бес поспешно убрался прочь — сейчас набегут местные кровососы, с ними тягаться — себе вредить. С трудом нашел свою конуру и долго ворчал и ворочался, укладывая увечное крыло, которое после стычки ныло и дергалось сильнее обычного. Боль так раздражала его, что бес загнал в щель любопытного скорпиона и передавил всех мышат, сдуру начавших свои молчаливые игры. И в отчаянии царапал стенки конуры до тех пор, пока не затих в дурном сне. А во сне увидел шамана, грозящего ему кнутом. Сам шаман был ростом с дерево, кнут изогнут, как гадюка в агонии. А выше него, в небе, бился оранжевый огненный бубен в руках какого-то светлого великана, который выше гор и увенчан облаками…»

Закончив чтение, Ната напряженно сказала:

— Все. Больше читать не будем! Мне не нравится, когда мучают людей. Так не должно быть!

Гоглик искоса поглядывал на нее, не решаясь спорить. Зачем? Себе дороже. Еще обидится. Да и ему, признаться, тоже не нравится, когда людей закапывают в землю. Хотя, может, эта Баджи и правда в чем-то провинилась? …

Он поделился этой мыслью с Натой, но девочка не хотела ничего слушать:

— Даже если и виновата — ну и что? Кто дал такое право? Сейчас не рабское время! Противный этот бес шляется, где попало, со всяким сбродом!

— Так он ведь кадж рогатый, не знает, что можно, а что нельзя! — убежденно ответил Гоглик, помня, как недавно во дворе тоже кого-то упорно ругали «глупым каджем» и грозились обломать рога. — И кстати, в сказках всегда обязательно кого-то мучают! — вспомнил он.

— Мучают, чтобы потом Бог спас, — нравоучительно заметила Ната.

— Хорошенькое дельце — всю жизнь мучить, а потом один раз спасти! — удивился Гоглик. — Не надо мучить — и спасать не надо! Этот Бог, видно, с ума сошел в атмосфере своей, раз такие понты кидает. По-моему, лучше всех в покое оставить. Тогда ни мучить, ни спасать не надо. Делать Ему нечего, что ли?

— Нельзя так про Бога говорить! — одернула его Ната и стала собирать кульки из-под еды.

— А куда бес попал, я что-то не понял… — расправляясь с последним «язычком», пробубнил Гоглик.

— В город Варанаси… По телеку говорили, что в святой корове живет триста миллионов богов…

— Вот бы в Индии побывать! — от всей души пожелал Гоглик, пропуская мимо ушей чушь про триста миллионов. — Поехали бы вместе, по базарам походили, всяких мошек поели бы!

— Может, и поедем… Мама говорит, скоро можно будет ездить, были б деньги. Но пока паспортов нет — никуда не пустят.

— Да. Скорей бы уж! — в сердцах сказал Гоглик. — А то ни в Индию съездить, ни в загс сходить…

— С кем это ты в загс собрался? — удивилась Ната, но Гоглик ушел от прямого ответа:

— Так просто говорю… К примеру…

— Ладно. Собирай мусор в кулек, надо на алгебру успеть!

— Мусор, алгебра, бесы, Индия, объем круга, — заворчал мальчик, но ослушаться не посмел и начал собирать бумажки под ногами Наты, отчего у той почему-то зачесались щеки и погорячели уши.

— Что? У кругов есть объем? — удивленно подняла она бровки. — Вот не знала!

— А как же! Смотря какие круги! — ухмыльнулся Гоглик во весь рот, сам не зная отчего.

Ната покраснела, уловив в его словах какой-то скрытый постыдный намек. И по дороге из подвала не принимала его руки, когда он хотел помочь ей перелезать через горки кирпичей и ломаные оси.

В остервенелом состоянии Пилия возвращался в город. Промчавшись по шоссе туда и обратно в поисках воров и не найдя никого — да и кого искать? — он накинулся на буфетчика и избил его до бесчувствия, требуя имя клоуна в белых рейтузах, но буфетчик только пускал кровавую слюну и разбитыми губами клялся, что ничего не знает.

Неожиданно подъехала милиция. Двое сотрудников уняли Пилию. Ни известие, что он их коллега, ни удостоверение не произвели особого впечатления, хотя и были встречены одобрительными кивками. Милиционеры предложили написать заявление. По их лицам Пилия понял, что тут наверняка нечисто — очень уж скоро приехали, слишком деловито отняли у него буфетчика, быстро вытащили ручку и бумагу, чересчур участливо смотрели на Пилию, предлагая написать заявление о грабеже и вскользь интересуясь, что за ценности хранились у него в багаже, откуда и куда он едет и почему так зверски избил буфетчика.

Послав их мысленно к черту, сквозь зубы пообещав буфетчику, что завтра он вернется и тогда тому несдобровать по-настоящему, Пилия раздраженно спросил у сотрудников, кто их вызвал. Они ответили, что вызвал буфетчик по факту ограбления машины, кто же еще? Это его обязанность! И они просят Пилию написать заявление и указать, что именно у него украдено.

— Завтра приеду, напишу! — буркнул Пилия, сел в их «канарейку» и доехал с ними до Хоби, причем сотрудник за рулем все сетовал на участившиеся грабежи, а второй проклинал Горбачева и перестройку, изредка косо посматривая на Пилию, который теперь совершенно точно уверился, что они появились для того, чтобы увезти его подальше от закусочной. Или воры послали их посмотреть, как там дела? … Если так, то они, может, уже знают, что в чемодане. Хотя нет — вряд ли нормальный вор расскажет ментам о чемодане с опиумом!

«Ничего, до всех доберусь! » — в ярости думал Пилия, пересаживаясь на КПП в машину усатого рейсовика, где нашлось одно свободное место.

Как под гипнозом ехал до самого Тбилиси, мало понимая, где он и что происходит. Пилия был в шоковом состоянии и поминутно курил. Ему казалось, что у него украли не чемодан, а все нутро. Единственное, что вертелось в его опустевшей тяжелой голове, — это то, что завтра надо вернуться в проклятую закусочную и выбить из буфетчика имя обезьяны в рейтузах. Других ниточек нет. Простую мысль, что буфетчик может ничего не знать и это дело рук залетных гастролеров, Пилия отвергал начисто. Это, безусловно, местные мастера с отработанными трюками — залетные не стали бы так нагло действовать… Тем более, что машина, без парприза, вся в грязи — не очень лакомый кусочек. Значит, местные, подбирают, что плохо лежит… И чего залетным делать в кафе на шоссе? Они воруют в городах, наугад… Нет, это дело рук местной нечисти… А раз так, то буфетчик должен их знать — и точка!

Больше Пилия ничего придумать не сумел и смотрел в окно застывшим взглядом. Ему казалось, что какая-то крепкая рука вышвырнула его из жизни. Кулак разбил его мечту, где он нежился в блаженстве. Рассеялась завеса воздушных замков и земных. Жизнь бросила лицом в грязь.

«А может, наказание за то, что дал слово Богу, но убил Паико? » — вдруг испугался Пилия и похолодел. Он дал слово Богу никогда никого не бить и не мучить, Бог поверил ему, спас от узбеков, а он убил Паико и выбросил труп в окно… Да, это расплата…

Поздно вечером, едва он успел ввалиться в квартиру и принять душ, ему позвонил Мака и с ходу сообщил, что надо брать Сатану.

— Какого Сатану? — не понял Пилия.

Мака в двух словах объяснил, в чем дело. Уже день он водит Сатану, майор приказал брать, но никого из сотрудников нет на месте, а один он не решается это делать — бугай здоров, явно опасен и может пропасть в любую минуту. Пилии он позвонил на всякий случай, даже не знал, что он приехал.

— Я устал, ничего не могу… — ответил Пилия.

Мака, помолчав, сказал:

— Пойми — я один против такого зверя! Майор приказал… Никого нет: Нодар в командировке, Сико на больничном, Бидзина в Лило уехал, на таможню, сам боров на совещании. Мы же партнеры. Что мне делать?

Пилия вздохнул:

— Ладно. Где ты? … Объясни, куда ехать. Понял… Вторая арка…

Он нацепил на плечо кобуру с запасным пистолетом и, полусонный, отправился к машине. В Сабуртало, недалеко от дома Сатаны, заехал на тротуар, пробрался к многоэтажке и юркнул в авто к Маке.

— Вон его подъезд! А там окна! — показал Мака после приветствий.

— Что здесь происходит?

Мака вкратце рассказал ему о Бати, кольцах, гинекологе. Потом, поколебавшись, сообщил о предложении, которое ему сделал майор насчет отца Кукусика, Элизбара Дмитриевича — украсть и взять выкуп.

— Интересно, — оживился Пилия и впервые с того момента, как потерял чемодан, осмотрелся вокруг, смутно чуя, что жизнь продолжается и надо жить. О том, что он будет говорить Большому Чину про чемодан, он еще не думал всерьез. Но деньги понадобятся в любом случае.

Было поздно и темно. Некоторое время они сидели молча. Потом их внимание привлек белый «Москвич» с красным крестом, скромно стоящий в углу двора. Бородатый шофер, зевая и ежась, тоже, казалось, кого-то ждал.

— Ты заметил, когда он подъехал?

— Нет.

Тут из подъезда появился Сатана.

— Это он, — сказал Мака.

Сатана валкой походкой направился к «Москвичу» и сел в него. Машина отъехала. Милиционеры на значительном расстоянии последовали за ней и удачно ехали до городского кладбища на Кукия[56], где «Москвич» стал взбираться дальше, туда, где начинался лес. Они с выключенными фарами ползли за ним.

Вот фары «Москвича» замерли. Мака тихо съехал с дороги и заглушил мотор. Милиционеры высунулись в открытые окна, потом тихо вылезли из машины, придавили дверцы и выглянули из-за кустов. И успели заметить, как Сатана, покинув «Москвич», пошел в сторону леса, а машина развернулась и уехала по ухабам вниз.

— Он один. Будем ждать, пока выйдет?

— А вдруг он там трупы закапывает? Надо на месте увидеть. Пошли вот так, наперерез, где его фонарик светит. Сколько обойм с собой?

— Две.

— И у меня тоже.

Партнеры пошли за пятном света и приблизились шагов на сорок. Фонарик Сатаны, шедшего по тропинке, облегчал дело — можно было сохранять дистанцию.

Вот пятно покрутилось, запрыгало по стволам. Затем уверенно двинулось в сторону от тропинки, по-прежнему хорошо видное.

Наконец, вздрогнуло и замерло. Преследователи тоже встали за стволами и начали прислушиваться. Пилия уловил стук лопаты о землю.

— Роет, — шепнул он. — Я же говорил, что-то нечисто!

Мака изменился в лице:

— Трупов не хватает…

Они стали слушать дальше. Рытье продолжалось довольно долго, под хруст лопаты и негромкую матерщину. Вот звук разрыва картона… Звякнуло стекло…

Пилия дал знак, и двое начали приближаться. Опять звякнуло стекло, что-то чмокнуло, послышался шорох бумаги. Они стали подходить. Пилия крался бесшумно, засунув руку за пазуху. Мака двигался чуть поодаль с пистолетом в руке.

Сатана сидел на краю ямы и в свете лежащего на земле фонаря вытаскивал из банки деньги.

В этот момент Мака споткнулся. Зазвенели наручники. Сатана вскочил, а Пилия вмиг оказался возле ямы и направил на него оружие:

— Стоять! Руки на затылок!

Сатана, разинув рот, застыл, потом сделал прыжок в сторону. Пилия выстрелил в воздух. Сатана бросился на землю и замер ничком.

— Лежать, а то всажу всю обойму! — приказал Пилия. — Руки вытянуть! Пальцы растопырить!

Милиционеры кинулись к задержанному. Мака защелкнул наручники на руках и кандалы, на полуметровой цепи, — на ногах. Рывком поднял Сатану за пояс и бегло пробежался по его карманам. Вытащив нож, а из нагрудного — паспорт, Пилия подошел к яме.

Там, в открытом ящике из-под тушенки, блестели какие-то банки. На бугорке вырытой земли валялась открытая банка, а из нее торчали купюры.

Пилия тупо смотрел на все это. Он мало что понимал. Спустил ноги в яму, рассмотрел: в ящике пять банок, из них три трехлитровки набиты деньгами, в двух литровках искрятся драгоценности. Еще в ящике лежала книга.

— «Сте-фан Цве-йг»… — прочел он по складам и поднял голову: — Мака! Тут, похоже, много!.. Много! — И он снова, уже беззвучно, крикнул: — Много! — и стал по одной вытаскивать банки и жадно осматривать их.

Мака, держа оружие у виска Сатаны, оторопел. Так они смотрели то на банки, то друг на друга, то на Сатану, то в яму и качали в изумлении головами.

— Это все у гинеколога забрали? — спросил, наконец, Мака. — Или еще кого-нибудь бомбанули?

Сатана не отозвался.

Мака повторил вопрос. Сатана опять не ответил.

— Ты онемел? … — гаркнул Пилия, что-то прикидывая в уме. — Я тебе оставлю тут одну банку, а ты на следствии забудь про остальные, понял? … Выйдешь после срока — тебе понадобится. Другие мы возьмем себе. Ясно? Все это настоящее, не фуфло?

— Кто же фуфло в земле прячет… Возьмите все, только отпустите, — отозвался Сатана.

— Ты нам условия не ставь, мы и так возьмем, — ощерился Пилия. — Я тебе о другом говорю: на допросах про эти банки и бабки — ни слова! А мы скажем, что арестовали тебя на улице, возле дома. Ясно?

— Нет, — сказал Сатана. — Отпустите — тогда буду молчать!

— Ты еще лучше будешь молчать, если я тебя сейчас просто пристрелю при попытке к бегству, — и Пилия, взведя курок, упер пистолет прямо в клок на голове Сатаны.

Тот выдохнул:

— Понял.

— Так-то лучше. — Пилия отстранил пистолет и добавил миролюбиво: — Мы тебя не имеем права сейчас отпускать. Но поможем, если будешь держать язык за зубами и хорошо себя вести. Так и тебе будет полезнее, и нам. Осознал? Где твой подельник, с кем грабил?

Сатана, буркнув:

— Не знаю, — инстинктивно отдернулся от Пилии, но инспектор неожиданно ласково сказал:

— Вот и отлично: не знаешь — и не надо! На том и стой. Так и отвечай. Сообщника нет, а все, что украли у гинеколога — он с собой забрал… А тебя кинул. И гинеколога тоже он убил — и точка! Доходчиво говорю? Тогда ты соучастник, стоял на атасе, даже в квартиру не заходил. Получишь пару лет. А нет — греметь тебе на все катушки. Понял, дурачок?

— Понял.

— Раз понял — смотри сюда! — и Пилия положил в ящик одну из банок. — Это тебе, когда выйдешь. А могли бы вообще не давать, — и закрыл ящик.

— Лучше отдайте семье, — что-то начиная соображать, сказал Сатана.

— Нет уж! Пусть тут лежит, тебя ждет… — усмехнулся Пилия, делая вид, что не слышит вздоха Сатаны:

— Да, дождется это меня, кто поверит…

— А как мы все это понесем? Машина далеко! — Мака оглядел банки.

— Ты у нас мастер по транспортировке! Это ведь твое прямое дело — обеспечивать сохранность ценных грузов! — засмеялся Пилия. — Надо банки в ящик сложить и нести.

Он вытащил ящик с банкой, отряхнул с него землю, заботливо сложил в него остальные банки и, не обращая внимания на тихое урчание Сатаны («обещали одну банку оставить…»), положил ящик на вытянутые руки Маки, а сам перехватил Сатану и повел его, держа за наручники:

— Как пришли, так и уйдем, напрямик… Тихо! Не дергать!

Сатана обреченно семенил, звеня кандальной цепью на ногах. Не будь ее, он, наверное, попытался бы дернуть, но сейчас…

Когда они ехали вниз, им навстречу попался «Москвич», взбиравшийся в гору. Бородач за рулем с изумлением глянул через ветровое стекло.

— Машина лечкомбината, — определил Мака. — Удивился твой шофер, что ты машины поменял!

— Его бы тоже обшмонать не вредно! — поддакнул Пилия.

— А, я понял! — сказал Мака. — Сатана его отпустил, чтобы без свидетелей набить карманы деньгами и цацками.

— Да уж наверняка…

Арестованный молчал.

Теперь они ехали через ночной город. Сатана был у них в руках, цацки и бабки тоже. И можно думать, что делать дальше. Пилия потихоньку приходил в себя. Чемодан исчез из его мыслей, перестал давить на психику. Вид банок с деньгами и золотом вытеснил все остальное.

— Значит, сейчас мы приедем в отделение. Там будет допрос… — вернулся он к главному. — На допросе про банки молчать: мы тебя взяли около дома! Ясно тебе? Говори, что все награбленное подельник уволок… Как его зовут? — повернулся Пилия к Маке.

— Нугзар.

— Вот-вот. Этот Нугзар и убил пиздового доктора, и все забрал, и смылся. Где он, кстати? Между нами, конечно…

— Откуда мне знать?

— Вот и отлично! Это твой единственный шанс. Если будешь себя хорошо вести, мы тебе поможем, — повторил Пилия основную идею. — Устроим побег. Или скидку. Но сейчас отпустить не можем — надо задержание оформить, — доверительно поделился он.

— Кстати, может, и дельце найдется для тебя… — вдруг добавил Мака. Пилия с удивлением посмотрел на него, но промолчал.

Сатана напряженно сопел, пытаясь понять, что надо этим псам.

— Об этом после, попозже… А пока — молчать, как рыба. Ясно? — заключил Пилия.

Сатана отрешенно кивнул, понимая, что ничего хорошего ожидать не следует: все их дела — дрянь, а словам — грош цена. Но куда деваться, когда руки-ноги в браслетах, как у негра? … Кто же продал их? … Гита стопроцентно! Но Нугзар сказал, что Гиты уже нет… Кто еще знал? … Бати… Он тоже мог настучать, и даже просто так, со злобы, за кидняк…