Михаил Георгиевич Гиголашвили 19 страница

— Вы… вместе, что ли? — и неопределенно повел головой в сторону женщин.

Пилия молча полукивнул.

— Далеко едем? — ни к кому не обращаясь, спросил лейтенант, переводя глаза с Пилии на женщину.

— В Ригу, — ответила та.

Пилия опять качнул головой. Лейтенант спрятал фотокарточку и мизинцем показал на чемодан:

— Ваш?

Пилия в третий раз качнул головой, но неопределенно, как в школе, когда спрашивают с места: «Знаешь урок? » — и неизвестно, что отвечать: знаешь — иди к доске, не знаешь — вот тебе двойка!..

— А в чем, собственно, дело? Мы что-нибудь нарушили? — спросила с неприязнью Нарита.

В этот момент в буфете что-то грохнулось на пол, рассыпалось. Несколько голосов одновременно вскрикнули и всплеснулись в брани. Лейтенант повернул голову.

— Что там такое? — спросил он, видимо, привыкший тотчас выкладывать все свои немногочисленные мысли.

Пилия, как кукла, тоже повернул голову и повторил за лейтенантом:

— Что там такое? Драка? — Добавил с испугом.

— Да нет, упало что-то, — успокоил всех лейтенант, но сам, высоко переступая через вещи, двинулся на шум. Сержант поспешил за ним, придерживая фуражку и на ходу будя спящих пассажиров за плечи:

— Эй, не спать! Тут спать нельзя! Проснитесь!

— Ненавижу русских! — снова прошептала девушка, с презрением глядя на цыплячью фигуру лейтенанта. — Ну какое им дело, кто, куда и с кем едет, где и когда спит? Все им надо знать, все запрещать! Только бы прицепиться!

А Пилия, глядя в спины милиционеров и будто сдуваясь, подумал о том, как, оказывается, сильно его ненавидели и боялись те, кого он ловил…

— Хмурый, серый, вечно голодный, угодливый, жалкий и пьяный народ без будущего! — прошипела Ланда.

— Особенно кавказских не любят, — машинально отозвался Пилия, а она добавила:

— Завидуют. Всем завидуют, не только кавказским… «Не то плохо, что у меня корова сдохла, а то, что у соседа жива…» Такое правило жизни, ничего не поделаешь, от монголо-татар осталось…

— Посмотрите за вещами, я отойду покурить… — попросил Пилия, чувствуя, что его мутит, а в голове меркнет от волнения.

— Конечно, конечно, — кивнули обе. — Мы никуда не денемся. Наш поезд еще через пять часов.

С путевками решилось просто и быстро — Лялечка принесла две книжки, паспорта с туристическими визами и сообщила, что сама поехать не сможет, на работе не отпускают. Приятели отправились, по совету Лялечки, за сувенирной дребеденью, потом — на Кузнечный рынок за отравой «на дорожку», хотя Лялечка предупредила, что все, что им нужно, в Голландии продается свободно и повсюду, но они, конечно, не поверили. Сатана отмахнулся от такой нелепости и решил «для ясности» наведаться в привычное место, к татарам.

Его вид всегда производил на рыночных барыг сильное впечатление — кто прятался, кто, наоборот, льстил и льнул, обещая принести все самое лучшее. «Так, десять чеков ханки, двадцать пачек от кашля, пять листов ноксирона», — деловито, как в ресторане, заказывал Сатана, и татары, засовывая деньги в ушанки и по-собачьи угодливо улыбаясь, бросались исполнять приказания. Сатана шел за ними по длинным питерским проходным и пытался выследить, где у них что запрятано. Но татары были хитры и опытны, использовали сквозные ходы, прятались, исчезали… Сатана ни с чем возвращался к чайной, куда вскоре приносилась в рукавах, папахах или носках отрава.

— Как все это через таможню тащить? — возник ночью разговор.

Действительно, всего набиралось много — наган, финка, деньги, валюта, наркотики — словом, все пункты декларации по списку.

— Сделаем так, — Нугзар показал на оружие. — Это оставим Тите… Для чего нам там дура и финка? Тесаки в любом хозяйственном купим, если понадобится… Это, — он указал на кольца и цепочки, — спрячем среди дешевых сувениров. Таблетки переложим в другие упаковки — «анальгин», «валидол». Чеки с ханкой сунем в подметки. А валюту надо нести на себе, в кармане.

— А ну обыщут? — спросил Сатана. — Может, тоже в чемодан? Или сюда, как обычно? — И Сатана сунул доллары в трусы.

— Ты же не чифирь в зону несешь! — поморщился Нугзар. — До яиц они тоже добраться могут. Кайф в чемодан кинуть надо. А чемодан сдать в багаж. Рискнем.

— А чемодан на чье имя запишем? — поинтересовался Сатана, хватаясь за клок.

— Кинем орел или решку.

Закрутив клок винтом и засопев, Сатана, однако, смолчал, хотя и помнил, что в этой игре Нугзару обычно выпадало то, что он заказывал.

Все было спрятано, поделено, утаено. Только об одном умолчал Нугзар — о невзрачной марке, найденной у гинеколога. Ее он случайно обнаружил на дне пакета, куда были свалены цацки из квартиры гинеколога. Сатана о ней вообще не знал. Нугзар тоже ничего не говорил, думая про себя: «Раз старик спрятал, значит, чего-то стоит! Пусть лежит на черный день! — Он слышал, что за границей идут такие вещи, на которые тут плюнешь, всякая ерунда — марки, монеты, блюдечки, чашечки… — Чем черт не шутит!.. » Марка явно старая. Нугзар спрятал ее в одну из открытых сигаретных пачек, между серебряной фольгой и картоном, а пачку кинул в сумку, пометив ногтем.

Утром Тите отвез их в Пулково. Они послонялись по аэропорту. Нугзар позвонил жене, но никто не ответил. Нашли свою стойку регистрации и тургруппу, к которой были приписаны. Наконец, двинулись через таможню.

Оба в первый раз проходили через заграничный кордон, но после того, что творилось в зонах, таможня показалась им игрушкой. Правда, толстый офицер с наглыми глазами, проверявший Нугзара, придрался к тому, что у того не внесены в декларацию какие-то тридцать рублей, и заставил переписывать, пристально следя при этом за его лицом, но Нугзар сделал все четко. Конечно, его волновали погоны, какие-то неприятные двери, объективы наблюдения, шипящие рации офицеров, непонятные аппараты, экраны, но он взял себя в руки и миновал барьер.

У Сатаны спросили, где его группа, с кем он едет, он начал озираться, но сразу увидел своих и радостно указал на них:

— Вот они! — а за барьером сразу подошел к группе, где было несколько сослуживиц Лялечки, и пристроился к ним с шутками и прибаутками. В новом костюме он держался очень вальяжно, а в самолете, когда подали обед, распустил узел галстука, проглотил четыре порции гуляша, выпил полбутылки виски, после чего спросил: «А что на третье? » — накручивая при этом клок волос на свой мощный палец.

В амстердамском аэропорту «Схипол» приятели сразу окунулись в новую атмосферу — никто не метался с тюками и коробками, не орал и не суетился. Все чисто, красиво, залито светом. Люди спокойно беседовали, катя перед собой багажные тележки, и Сатане пришлось потрудиться, чтобы сообразить, как едет и как тормозит эта умная серебристая машинка.

Вокруг звучала непонятная речь. Окатывало какими-то новыми, необычными звуками и запахами. Таможенники только улыбались и ловко щелкали печатями. Друзья вышли вместе со всеми за стеклянную перегородку.

— Как все ярко! — невольно произнес Нугзар.

Громадное табло мелодично щелкало над головами, где-то играла тихая музыка, люди пили кофе у столиков. В одном месте приятели, спеша за своей группой, наткнулись на темноволосых автоматчиков.

— «Тель-Авив», — прочел Нугзар на табличке название рейса. — Охрана!

— Ясное дело, жидня страхуется, — отозвался Сатана.

Нугзар внимательно изучал надписи на английском языке. Он, оказывается, еще кое-что помнил с детства, когда мама упорно водила его на частные уроки. Да и в зонах ему не раз попадались учебники английского языка, которые от нечего делать прочитывались от корки до корки.

— Вон, «Прокат машин», смотри! — указал он Сатане на стойку, где мило улыбалась светлая головка с бантом.

— Как так? Приканал — и с бухты-барахты взял? — вытаращился Сатана, недоверчиво качая головой. Пальцы его не отпускали злосчастный клок, который в виде рога высился над шишковатым лбом. Сатана, заметив, что ни на клок, ни на него самого никто не обращает внимания, крутил волосы с полным удовольствием. — Одеты как, мама! — восхищался он, наблюдая за индусами в хламидах и скандинавками в мини-юбках.

— Как хотят — так и одеты! — отозвался Нугзар.

Они вслед за группой спустились куда-то вниз и сели в поезд, причем Сатана попытался втащить туда и тележку, но ему вежливо объяснили, что этого не надо делать, и он не без сожаления оставил ее у дверей.

— Коммунизм! — восхитился он, усаживаясь в первое попавшееся кресло, но Нугзар указал на табличку с перечеркнутой трубкой: «Для некурящих» — и Сатана послушно перебрался в другое купе. Поезд понес их через пригороды.

— То ли метро, то ли поезд, — удивлялся Сатана, рассматривая многочисленные кнопки и защелки. Английского он, конечно, не знал.

Друзья жадно прильнули к окнам. Очень разные строения плыли перед глазами. Серебристые махины заводов с огромными знаками фирм. Высотные дома со стеклами в целую стену. Маленькие, будто игрушечные, домики с розами и бассейнчиками. Перекрестки, на которых разъезжались разноцветные машины, — ни одна не повторяла другую. Тут и рекламные щиты, и мигающий неон, и виллы в зелени, а в небе летел самолетик, за которым тянулся какой-то шлейф. Вначале Нугзару показалось, что это дым, и самолет горит, но, приглядевшись, он различил, что это длинный кусок материи, на котором что-то написано.

— Что это? Что он тащит за собой? — спросил он у девушек из их группы, щебетавших неподалеку. — Не могу разобрать.

— «Бог среди нас», — ответили ему.

— Слышал? — сказал он Сатане. — Господь с нами!

И перекрестился. Он впитывал впечатления, которые, казалось, вытесняют все прошлое. Он думал, что знает жизнь, а оказывается, и не видел ее вовсе. Общительные девушки уже освоились и бойко чесали по-английски.

— Как шпарят! — с завистью сказал Сатана. — Эх, говорила мне в детстве учительница — учись! Подмолот тут можно выпить или как?

Сатана полез в чемодан, нашел там таблетки и стал раскрывать пачку под столом, рискуя привлечь внимание спутников по купе — длинного голландца с сигарой и негритянки в необъятных шортах.

— Иди лучше в туалет, — посоветовал ему Нугзар.

Сатана дернулся, но высыпал таблетки на стол, косясь на попутчиков. Ничего особенного, лишь голландец искоса зыркнул из-под очков да негритянка прошлась по Сатане равнодушным взглядом.

— Эвропа! — сказал Сатана, заглатывая таблетки без воды и поднимая большой палец. — Эвропа — гуд!

— Вери гуд! — склонил голову голландец.

Тут в проеме дверей показалась фигура в мундире, за ней еще одна. Сатана поперхнулся и, прикрыв лапой полстола, испуганно перевел взгляд с контролеров на Нугзара:

— Псы? Менты?

— Нет, билеты проверяют. Не дергайся! Видишь, всем до фени!

Контролеры вежливо улыбались и весело щелкали своими шипчиками:

— Плииз!.. Сэнкю!.. Плииз!.. Сэнкю!..

Поезд подходил к Амстердаму. Горели витрины, фонарики, гирлянды, плафоны, рекламы. Световые шрифты бегали по зданиям.

— Что, праздник у них какой? — поинтересовался Сатана, расправившись с таблетками.

Нугзар, глядя в окно, усмехнулся:

— Да нет, не думаю. Обычный день.

Наконец они увидели каналы.

— Как в Ленинграде! — воскликнул Сатана.

Вдруг все закопошились и стали снимать вещи.

— Видно, приехали, — сказал Сатана, тоже застегивая змейку на сумке, когда-то принадлежавшей замученному гинекологу. Вопреки правилам, он оставил ее у себя, посчитав счастливой.

— Амстердам! — возбужденно сообщили девушки из группы. — Центральный вокзал! Приехали!

Поезд прогрохотал под чугунными мощными сводами. Никто не давился и никуда не лез. Все спокойно покинули вагоны. Тележек тут почему-то не было, и Сатана проворчал: «Говорил, надо взять с собой! ». Друзья подхватили вещи, помогли вылезти девушкам и, слившись с людским потоком, направились к выходу. Надо было пройти пару улиц до отеля «Кабул», где зарезервированы номера для всей группы.

Они вышли на небольшую площадь перед вокзалом. Сатана восхищенно застыл. Нугзар тоже полез за сигаретами.

— Ты сколько раз из зоны выходил? — спросил он у Сатаны.

— Три. С малолеткой — четыре.

— Считай, в пятый выходишь!

Их вначале охватило волнами звуков, потом дошло изображение. На площади что-то происходило. Слева человек десять полуголых негров танцевали под удары большого гонга — по нему с размаху бил палкой желтый пигмей в чалме, горланя что-то без слов. В толпе крутились негритята с банками, полными мелочи. Дальше играла рок-группка (динамик и ударник — в кузове грузовичка). За машиной торчал разноцветный лоток, где молодая женщина с татуированной щекой ловко делала бутерброды с рыбой. Там же — палатки, увешанные всеми флагами мира. Бил свет, и сверкало стекло бутылок.

В середине площади сидели, лежали, целовались, что-то продавали и покупали, играли на гитарах, бродили, смеялись, смотрели, спали люди всех цветов. Стояла огромная, украшенная тюльпанами шарманка, на ней ходили в менуэте фигуры метровых дам и кавалеров, а ручку крутил старик во фраке с цветком в петличке. Прохожие кидали ему мелочь в цилиндр. Если кинуть бумажку — шарманка начинала играть мелодии битлов, а дамы переходили на шейк.

У перил на коврах и циновках — горы сувениров, а каждый торговец — сам как сувенир: его можно долго-долго рассматривать. Джинсы, волосы, татуировки, очки, банджо, рюкзаки, спальные мешки, гитары, матрасы, спины, ягодицы, голуби, сосиски, пивные банки, дети, там-тамы, мячи, шарики…

Вдоль площади тянулся канал. Чугунная изгородь курчавилась от привязанных к ней велосипедов. Вековые деревья тоже опутаны цепями, на которых цепенеют велосипеды. Дальше мост переходил в улицу. Вся она похожа на яркую горящую ленту, а среди трамваев и велосипедов медленно ползли разнообразные автомобили.

— Вот это да! — вырвалось у Сатаны, а Нугзар, толкнув его в бок, указал на площадь:

— Смотри, они все что-то заделывают!

Действительно, многие, сидя, стоя или склоняясь, крутили самокрутки, что-то ворошили, пересыпали, поджигали на фольге. Сатана восхищенно потянул носом. И тут перед ним возник худющий негр:

— Хероин? Хаш? Грае? Кока? Крэк?

— Морфий, — ответил ему Нугзар.

— Морфий? — переспросил негр и развел руками. — Ноу морфий!

— Очень жаль, тогда иди, — сказал ему Нугзар, а Сатана дернулся следом:

— Куда ты его отпускаешь? Это же барыга!.. У него есть кайф!.. Кинуть надо!

— Этих барыг вон сколько, — засмеялся Нугзар, указывая на негров с косицами, которые возле моста предлагали прохожим свой товар. — А ты не верил Лялечке!

— Мы в раю, Нугзар! — прошептал пораженный Сатана, глядя, как кто-то спокойно покупает пакетики, и тут же, у парапета, стоят два величественных полицейских с гвоздиками в петлицах и дымят ароматными трубками.

— Нет, Сатана, мы не в раю, а на земле! Просто мы опоздали к празднику, — процедил Нугзар с горечью. — Очень опоздали!

— Ничего, поезд еще тут, наверстаем! — сквозь зубы проворчал Сатана, подхватывая багаж и направляясь за группой.

И они пошли сквозь людей. И люди улыбались им. Вначале это настораживало, но дальше нравилось все больше и больше — хотелось тоже улыбаться в ответ, и скоро оба шли с идиотскими улыбками, вертя головами в разные стороны и впитывая новые запахи, цвета, звуки.

Потом они очутились в маленьких улочках, где воздух, казалось, нагрет светом витрин. Из распахнутых настежь дверей неслась музыка, исходили вкусные запахи, и главное, всюду были люди, которые спокойно беседовали, смеялись, ели, пили кофе и пиво. И лица у всех — приветливые и достойные.

«Это другой мир! » — подумал Нугзар и ужаснулся, представив себе, сколько лет он провел в грязи и злобе. Он возбужденно смотрел во все глаза, но по привычке старался скрыть то, что творилось в душе. А Сатана заглядывал во все кафе, вскидывал руки, крича:

— Синг-синг! Лац-луц! Ореро!

Эти неизвестные звуки были, однако, всем понятны, потому что из дверей смеялись и выкрикивали в ответ что-то смешное.

Когда приятели наткнулись на витрину порномагазина, Нугзар остановился:

— Смотри!

Сатана с удивлением приник к стеклу. Резиновые и заводные члены, розовые вагины, гирлянды презервативов, какие-то наборы, надувные куклы, цепи, браслеты, кассеты, многочисленные мази, коробочки, скляночки, открытки, карты, пояса, лифчики, бичи, плетки, трусы…

— Ну и ну! — отдуваясь, почесал он в затылке, а Нугзар рассмеялся от души:

— А ты говоришь — все женщины твои! Понял теперь, друг, что к чему?

И Сатана, пристыженно замолкнув, продолжал рассматривать экспонаты. Да, видно, тут у всех все есть и никто ни в чем не нуждается. Особое его внимание привлек конский член, паривший под потолком, как дирижабль.

— Это кому же, мама? — удивился он восхищенно.

— Найдутся любительницы. Или любители… А вот от нее я бы не отказался! — Нугзар указывал на резиновую китаяночку, вспомнив бурятку из ресторана, скинутую с колен.

— Ее бы в зону!.. В щепки б разъебли! — подтвердил Сатана.

Вскоре они, поспешая за группой, пришли к цели. Отель «Кабул» принял их гостеприимно. Все чинно расселись в холле, где пахло не то цветами, не то духами. Оливковый портье щелкал на компьютере и что-то напевал.

— Приехали, — сказал Сатана, когда портье, любезно осклабившись, зазвенел протянутыми ключами. — Хип-хоп! Синг-синг! Орера!..

Через несколько дней после неудачного «сеанса любви» Коке позвонил доходяга и в панике сообщил, что родители раньше времени возвратились из отпуска и надо срочно найти пристанище для Катьки и Гюль. Они уже полдня сидят на чердаке, куда он их успел вывести, случайно увидев из окна своего восьмого этажа, как у подъезда выгружаются из такси его загорелые родичи. Что делать? … Кока позвонил всеведающему соседу Нукри, у которого, помнится, была где-то хата, оставшаяся от бабушки. Тот не возражал.

Девок поселили в эту аскетическую хату, служившую обычным местом всяких пьяных блядок. Хата находилась в Сабуртало, в военном городке, в окружении офицеров и прапорщиков, которые часто жаловались в милицию на шум, визги и дикую музыку — у Нукри стоял старый магнитофон, включенный в древнюю радиолу, которая могла или шептать, или орать на полную мощь сталинского динамика. Ясно, что орала она чаще, чем шептала. На счастье соседей, магнитофон часто портился, и кто-то вечно ковырялся в нем, пытаясь починить бобинное чудище.

И вот на хате собралось несколько человек. На столе стояла трехлитровая банка чачи, купленная около метро (в магазинах выпивки не было, шла борьба с пьянством, приходилось хватать с рук что попало). Катька и Гюль готовились к сеансу. Кока, доходяга, Нукри и косолапый толстяк Дэви сидели кто где, понурые и квелые. Чачу запивать было нечем — воды нет. Холодильник не работал. Кроме горячего арбуза, лежавшего на балконном пекле несколько суток, закусывать тоже нечем. Нукри лениво копался в магнитофоне.

Парни с отвращением глотали горячую горечь и без всякого интереса поглядывали на дверь, из-за которой сочились перестук каблучков, шелест одежды и женские голоса. Водка отдавала ацетоном, жгла желудок. Все злило и раздражало. А главное — никакого кайфа, чтобы смягчить, смазать, «отполировать» чачу. Кока и Дэви все время цеплялись словами, хотя давно знали друг друга: Дэви иронически намекал на какую-то французскую любовь, которой Кока якобы обучился в Париже, а Кока проезжался по поводу пивного брюха Дэви и его жирных брылястых щек.

Трехлитровый баллон пустел на удивление быстро. От скуки рыхлый и румяный Дэви начал подкидывать на столе коробку спичек — встанет стоймя или ляжет плашмя? … Подкидывал он ее ногтем, с края стола, и щелчки громко капали всем на нервы. Кто-то попросил перестать. Кто-то что-то ответил. Кто-то чего-то не расслышал…

И вдруг вспыхнула пьяная беспричинная драка. Поток необъяснимой ярости обуял всех. Обломки стульев, разбитые лица, крики, ругань, визги, стоны… Звон битой посуды… Грохот падающего шкафа… Они в бешеном озверении дрались до тех пор, пока комната не начала заполняться голубыми форменными рубашками.

Милиция стала стаскивать приятелей вниз, в «воронок». Но, взбесившись от водки, они продолжали драться в коридоре, в прихожей, на лестнице, цеплялись за перила, отбивались руками и ногами. Плевались и поносили ментов тяжелым матом.

Наконец, их сволокли вниз, привезли в отделение, закинули в общую камеру, начали выводить по одному и избивать. Тогда они попритихли. Девятый вал водки прошел, наступил отлив. Друзья постепенно начали осознавать, где они. Кто-то сказал, что Катьку и Гюль тоже арестовали и теперь вкруговую пускают в арсенале. И правда — прислушавшись, можно было уловить, как клацает железная дверь, кто-то шушукается, смеется и шаркает. Арестованные опять подняли шум и гам. Тогда обозленные милиционеры, заправляя на ходу рубашки в штаны, пинками зашвырнули их в «воронок» и повезли в вытрезвитель.

В вытрезвителе на всех сразу нацепили смирительные рубахи и привязали к койкам, предварительно забрав из карманов все, чем побрезговала милиция. Дэви требовал прокурора. Ему надавали по морде, что вызвало новый шквал гвалта. Но в смирительных рубашках не попрыгаешь. Бедолаги постепенно сникли и вырубились.

Главный сюрприз ожидал их утром. Продрав глаза, с ломотой в телах и головах, избитые, на диком похмелье, они узнали, что против них заведено уголовное дело и никто вытрезвителя покинуть не смеет — сейчас приедет милиция и заберет их. Куда? … Почему? … Какое дело? … Какая милиция? … Что такое? …

— Как что? … Эх вы, дурачки!.. — поднимал палец косоглазый ласковый дежурный, похожий на босховскую крысу в фуражке. — Мы-то вас отпустим — зачем вы нужны? Но там, у ментов, — он хлопал себя по плечам, — на вас большой зуб. — И он начал перечислять, заглядывая в папку: — Морду сержанту разбили? … Погоны с него сорвали, плевались? … Ругались, матерились, угрожали? … Другому сержанту поларбуза на котелок надели? … Мебелью швырялись? … Посуду колошматили? … Вот и выходит: хулиганство, сопротивление, оскорбление при исполнении, тяжкие телесные, нападение и, главное, отягчающая пьянка… Да тут лет на семь без разговора натикало!.. Вот телефон, звоните куда хотите, да побыстрее, через пять минут за вами приедут.

Но никто никуда позвонить не успел: по двору уже грохотал «воронок», и хмурые милиционеры, не отвечая на панические расспросы, повезли всех в отделение, где выяснилось, что дело открыто только на Коку и Дэви, как на особо буйных. Нукри и доходяге отвесили по незлой оплеухе, велев убираться и через неделю принести по тысяче рублей. А Коку и Дэви отправили писать показания.

В кабинете капитан Макашвили первым делом осмотрел их вены, ничего не нашел:

— Я вижу, вы ребята неплохие. Мне жаль вас — статьи до десяти лет тянут, шутка ли? … Вы вели себя нагло. За такое надо платить штраф.

— Сколько? — с надеждой спросили они.

— Посмотрим. В принципе, дело закрыть можно. Но вот как быть с вытрезвителем?

— Что? — изумились задержанные. — С вытрезвителем? А как с ним быть?

— Вы забыли, какое сейчас время? … — прищурился капитан. — Сейчас легче закрыть дело у нас, чем у них. Горбачев, будь он проклят! Борьба с пьянством — не слышали?

По его словам выходило, что день в горкоме партии начинается с оглашения ежедневной сводки из вытрезвителя, которую привозит курьер на спецтранспорте, как госдрагоценность, и передает с рук на руки первому секретарю, лично и чуть ли не под расписку. Всех замеченных в пьянстве тут же снимают с работы. Коке терять нечего, но Дэви, парторг издательства, только начал делать карьеру, и случившееся может ему существенно помешать.

Макашвили внимательно следил за лицами арестованных, потом предложил:

— Бегите сейчас за деньгами, езжайте в вытрезвитель, дайте там бабки и просите, чтобы в сводку не вносили. У нас в сводке вы пока официально не проведены, я подождать могу. Все равно майора Майсурадзе сегодня нет. Правда, сержант Исраэлян, которому вы чуть руку не вывихнули, очень на вас зол. У сержанта Гарибова лицо разбито. Ухо, кажется, надорвано…

— Это все мы успели сделать? … Вдвоем? … — удрученно спросили они (вчера — враги, сегодня — друзья и подельники).

— Да уж не знаю. Тут написано, что вы…

— А где девочки? — вдруг вспомнил Дэви.

— Где они могут быть? … В вендиспансере, на обследовании… Не теряйте времени, езжайте в вытрезвиловку и там делайте дело, а то поздно будет! — захлопнул капитан пока еще тощую папку.

Несчастные поймали такси, объяснили шоферу, в чем дело, и, не переставая теперь уже в три голоса материть чачу, милицию и Горбачева, помчались на работу к отцу Дэви. Как назло, тот уехал с какими-то гостями во Мцхету. Тогда они попросили у секретарши денег, схватили, что было в кассе, и поспешили в вытрезвитель, где выяснилось самое страшное — сводка рано утром ушла в горком.

— И что вы там ночью надиктовали, ослы? … Один — парторг!.. Другой — строитель, архитектор!.. Вы сдурели? … Лучше бы сказали — мясник и слесарь! Полотер и дворник! Говносос и хуечист!.. Что с вас тогда взять? Ясно, без водки такая работа не идет, штраф дадут — и все. А тут? … Ах, ты строитель, архитектор, парторг? Пожалуйте бриться, чтоб другим неповадно было!.. Не знаете, какое сейчас время, газет не читаете? … Тоже мне Давиды Строители нашлись!.. — смеялась ласковая крыса-дежурный в преддверии завтрака.

На столе уже исходило паром харчо из соседней забегаловки, под столом подмигивала бутылка конфискованной паленой «Столичной», а за загородкой томилась очередная пьяная шлюха, готовая на все за глоток любого алкоголя.

— Мы думали, надо посолиднее… — мялись приятели.

— Вот и будет вам солидно! Загремите под фанфары стопроцент! Я-то что? … Я бы с удовольствием, кому бабки не нужны? Но сводка уже ушла, я за ней не полечу… Бегите в горком!

Легко сказать — бегите в горком!.. Выхода нет: надо подключать бабушку Коки, у которой была сестра, обожаемая в народе великая актриса. Бабушка не любила беспокоить ее по пустякам, но Кока из телефона-автомата сбивчиво сообщил, что они справляли в ресторане день рождения, какие-то хулиганы пристали к ним, и Коке пришлось подраться, защищая честь любимой девушки. Бабушка похвалила его за рыцарство и перезвонила сестре. Та оказалась дома и велела, чтоб драчуны ехали к ней.

Открыв им дверь, бабушка-актриса сперва крепко расцеловала Коку, потом так же крепко отхлестала его по щекам, потом опять поцеловала, порылась в записной книжке, позвонила своему давнему почитателю, Большому Чину, и о чем-то тихо с ним поговорила. Повесив трубку, она отвесила Коке очередную нежную пощечину и приказала:

— Возьмите паспорта и езжайте в ЦК. Там на пропускной будут ваши фамилии. Идите к нему, он все уладит. А ты, негодяй и мерзавец, вместо того, чтобы Шекспира читать, с потаскухами водку пьешь… — Новая ласковая оплеуха и новый поцелуй. — Убирайся с глаз моих! Изверг! Ты и так своей матери сердце разорвал, негодяй!.. И ты, и твой отец-бродяга!

Они впрыгнули в ожидавшее такси, заехали за паспортами и, запыхавшись, вбежали из городского жаркого бедлама в прохладную благодать ЦК. Лощеный корректный дежурный с удивлением перепроверил документы и впустил в святая святых, где было тихо и прохладно, как в чистилище.

Большой Чин сразу приступил к делу: позвонил в горком и выяснил, что сводку как раз обсуждают на планерке.

— Положение серьезное, — поверх трубки сказал он парням, а в трубку приказал соединить его с секретарем горкома, как только тот появится у себя в кабинете.

Драчуны сидели, виновато осматриваясь, а он задавал короткие вопросы:

— Что пили? … У кого пили? … Где живет? … Какие девочки? … Кто позвонил в милицию? … Кто с кем дрался? … — Ответы он записывал на отдельных листочках.

Приятели без утайки рассказали все: девочки московские, Катька и Гюль, пили чачу без закуски, и никто особо не дрался, шкаф сам упал, а соседи, сволочи, сразу позвонили в милицию. Узнав, что это случилось в военном городке, заселенном русскими прапорщиками и офицерами, Большой Чин на секунду задумался.

— Значит, сами пьют — а нам нельзя? … — Помолчал еще. Вдруг его осенило: — Песни пели?

— Не успели, — признались они.

— Пели, пели, какой же стол без песен? — усмехнулся Большой Чин. — Как не пели? … Пели. Традиции надо чтить. Хоровое пение — наше нетленное достояние!

Тут его связали с секретарем горкома. После любезных осведомлений, как дела у Баграта Семеновича, как здоровье Отара Доментьича и какой вкусный торт был на юбилее у Тинатин Наполеоновны, Большой Чин пояснил, что звонит по поводу недоразумения с его племянником. Суть глупого дела такова: была вечеринка, ребята пели застольные песни — «какой же праздник без песен? » — соседи вызвали милицию, а та отправила детей в вытрезвитель.

— Кстати, дом этот стоит в военном городке, где живет сам знаешь кто… Им, очевидно, не нравятся наши традиции!.. Уже поступало много сигналов… Надо бы заняться этим повнимательнее, назрело… Между прочим, вино — наша историческая гордость, но ты же знаешь, какое мародерство сейчас с виноградниками?! Хорошего вина нет, что прикажешь пить? … Вот и лакают разную гадость, а потом в больницы попадают. Таковы результаты политблизорукости! — с нажимом подытожил он и между делом попросил вычеркнуть сорванцов из сводки. — Ты меня очень обяжешь… Все остальное улажу сам… Спасибо… Заранее благодарен… Да, в среду увидимся… На корте? … Или на партактиве у Шалвы Джумберовича? … Кстати, в четверг похороны бедного Ираклия. Да, да, страшно… Вот так живет человек и не знает, что его завтра ждет и где кирпич на голову свалится…