Михаил Георгиевич Гиголашвили 3 страница

Пилия удивленно обернулся к нему.

Майор развел руками, досадливо объяснил:

— Что значит — мне? Нам, нам! Мы, по-моему, вместе работаем! Ты брось эти штучки — мое, твое! Это у вас в транспортной, наверно, так было: кто успел, тот и съел, кто зайца поймал — тот его и зажарил, а? … Тут не так, дорогой мой! Тут мы в группе и друг друга уважаем! Ты хороший парень, я сам взял тебя, знаю, что у тебя больна мать, что ты игрок, что тебе нужны деньги, что у тебя долги, но держи себя в руках! — внушительно взглянул на него майор и вернулся к списку: — Так… «Художник, у него на хате колются»… Адрес… Хорошо. А это что за «Ладо-морфинист»? Ничего нет, только телефон…

— Он не знает ничего, кроме телефона, да и то не уверен… Сказал, что этот Ладо недавно ходит к Художнику…

— Проверим… «Анка, бездомная блядь»…

— Бездомная? Что с нее возьмешь? — проговорил Мака, чувствуя, что ее обязательно поручат ему: тренируйся, мол, на блядях, пока опыта борьбы с убийцами маловато!

— Это у вас в транспортной было плохо, если бездомная, а у нас это как раз хорошо! Что возьмешь? А сводки, факты, стук-стук? Мало тебе? — опять накинулся на него майор, уставившись в упор голубыми глазами. — За стукачами — будущее!

— Кстати, я уточнял — эта Анка уже дважды сидела, в третий раз точно не захочет. И вдобавок — голубой боржом, а, товарищ майор? — подмигнул Пилия начальнику. — Говорят, Берия бабам снотворное в вино наливал, а потом трахал их от всей души, пока они дрыхли…

— При чем тут Лаврентий Павлович? — поморщился майор.

— Просто так… А Гита тебе звонила?

— Конечно, — нехотя ответил майор.

— Соскучилась, небось? — усмехнулся Пилия.

— Что тут смешного? — вдруг вспылил майор, заметив, как инспекторы переглянулись между собой.

— Она единственно чего не любит, это когда у мужчин зеркальная болезнь, — пояснил Пилия.

— Какая еще болезнь? — подозрительно уставился майор, но Пилия сделал вид, что не слышит вопроса, а Мака спросил:

— Брать когда поедем? Время идет. Днем жарко будет мотаться туда-сюда по городу…

— Да, хорошо, что вспомнил, — вдруг вскинулся Пилия. — Кукусик сказал, что этот Гуга Арвеладзе привез из Москвы какой-то аппарат, который дает кайф!

— Препарат?

— Аппарат.

— Может, эфедрин? — предположил Мака.

— Какой же ты тупой! — в сердцах воскликнул Пилия. — Говорят тебе — аппарат! Понимаешь? Машинка, вроде швейной: на голову что-то надеваешь, включаешь, крутишь ручку — и человек в кайфе!.. Понятно?

— Ничего себе! — присвистнул Мака. — Да с таким аппаратом мы в два счета без работы останемся, на хлеб и воду сядем — весь город будет день и ночь ручки крутить…

— Ну, не будем торопиться. Возьмем этого Гугу — тогда и про аппарат узнаем. Раз привез — значит, не увезет. Езжайте за сыном цементного завода, Серго Двали. Прямо сейчас… — приказал майор и сунул очки и ручку в нагрудный карман голубой рубашки.

— Да, я еще уточнил: проколы есть у всех, можно просто руки смотреть — и брать! — сказал Пилия.

— Ты, я вижу, так науточнялся ночью, что на Кукусике живого места не осталось наверняка, — засмеялся майор. — Ну, с Богом!

Когда Мака вышел в коридор, Пилия, наклонившись к майору и заглядывая в его безмятежные голубые глаза, тихо, но со значением спросил:

— Деньги за Амоева получил?

— На коленях просили подождать еще день. Лето, людей нет, не успели собрать полную сумму. Завтра в десять, — ответил майор, а Пилия покачал головой:

— Уже третьи сутки пошли, не нравится мне это… — но майор перебил его.

— А мне не нравится, что ты Макаке обещал долю за Амоева!

— Мы же брали его вместе!.. Он даже чуть не пострадал…

— Это его обязанность. Я приказал — он исполнил, и все! А мы дело раскапывали! Я и ты! Если каждому доли давать — денег не напасешься!

— Он не «каждый», он твой сотрудник, а мой напарник!

— Прошу тебя без моего ведома никому ничего не обещать! — холодно подытожил майор.

Пилия надел фуражку, не забыв, однако, объяснить майору напоследок, что зеркальная болезнь — это когда мужчина может увидеть свою чучушку только в зеркале, а по-другому — пузо мешает.

— Доиграешься у меня со своими шуточками! — прошипел майор ему в спину. — Ты на себя посмотри! Как в том анекдоте, где слон спрашивает верблюда: «Почему у тебя сиськи на спине? » «Не тебе, хуеносому, спрашивать! » — отвечает верблюд.

— Сам ты верблюд. Счастливо оставаться! — не оборачиваясь, ответил Пилия и хлопнул дверью. Мака молча последовал за ним.

По коридору с бумагами и папками деловито ходили сотрудники, о чем-то беседовали, кого-то ждали, искали, звали. Инспекторы поспешили в свой кабинет. Как только они оказались одни, то заперли дверь и оба сразу неуловимо преобразились: лица стали сосредоточенны, движения — резки, слова — отрывисты. Мака начал протирать пистолет, считать патроны, а Пилия открыл сейф, вынул таблетки, разложил их по две штучки и стал методично забрасывать в рот, запивая резкими глотками воды из графина.

Мака неодобрительно поглядывал на него, копаясь в карманах своей куртки. Пилия поджег пустые пачки в пепельнице. В этот момент снаружи властно постучали.

— Кто? — крикнул Пилия, чуть не подавившись.

— Я, Рухадзе! Что вы заперлись?

— Ну, только прокурора нам не хватало! — прошептал Мака и поспешно выбросил тлеющие остатки из пепельницы в окно.

— Дурак, весь двор в бензине! — прошипел в ответ Пилия и открыл дверь. В кабинет вошел щегольски одетый благоухающий прокурор. Уловив замешательство и запах горелого, он с насмешкой спросил:

— Что это вы тут делаете? Марихуану курите? …

— Нет, коку жуем, — отозвался Пилия.

— У меня есть сведения, что вы задержали некоего Кукусика…

— Да, — насторожился Пилия. Но откуда прокурор знает об этом? Арест не оформлялся в сводке, дело не открывалось. — А что?

— Ничего. Просто это мой родственник, сын племянницы. Надо бы с ним полегче… Что у него?

— Пакет кокнара. Идите к майору. Мы люди маленькие, не нам решать, — процедил Пилия.

— Его надо отпустить, а то племянница обидится!

— Есть, товарищ начальник! — козырнул с издевкой Пилия, который, как и все оперативники, терпеть не мог прокуратуры. — Побежал отпускать!

Рухадзе, поозиравшись и покачав головой, вышел.

— Вот петух! — возмущенно прохрипел Пилия, постепенно наливаясь кодеиновой истомой. — Ты представляешь: Кукусик — его родственник! Благоухает, как шлюха! А как-то по пьянке в ресторане заявил майору, что меньше двадцати пяти тысяч баксов не берет, руки не пачкает! Вот так-то, братишка, двадцать пять штук зеленых, не меньше! А тут гоняйся за всякой сволочью по мелочевке! Были бы деньги — ушел в дельцы, клянусь! — угрюмо заключил он и ногой захлопнул дверцу сейфа. — Фактуру для подки- дона не забудь!

Мака достал из сейфа два черных пятака опиума в полиэтилене.

— Хватит?

— Добавь еще, жалко тебе, что ли? Чем больше — тем лучше. Мы его все равно попозже обратно заберем… Давай, снаряжайся!

Они сноровисто собрались, почти бегом проскочили коридоры, лестницу и уселись в машину.

— Значит, лысый Серго? … Ему есть что терять. И ему, и семье, и отцу! Его можно брать голыми руками. Считай, что он уже наш! — сказал Пилия, ловко выводя машину из узких ворот милиции.

В дороге он беспрерывно курил, сипел, чесался, плевал в окно. Кодеин выкрасил его лицо в бурый цвет. Мчался он без всяких правил, сигналя, распугивая попутные машины и показывая неприличные жесты гаишникам, кидавшимся остановить лихача. Мака неодобрительно посматривал на него и, когда они были недалеко от цели, сказал:

— Приведи себя в порядок! На обезьянью задницу похож!

— За собой следи! — бросил Пилия, но форменную рубашку застегнул, волосы пригладил, а Мака надел фуражку и даже напялил галстук на резинке.

Оставив машину во дворе райкома, они узнали, где находится нужный им кабинет, и взбежали по лестнице. Пилию распирало от кодеина, тянуло лететь по ступенькам хоть на двадцатый этаж. Постучали. Нажали на ручки двери. Вошли.

— Двали? Серго Двали?

Лысый Серго, сидя за столом, опешил:

— Да, я…

— Встать! Руки за голову! — заорал Мака, а Пилия, вытащив из кармана удостоверение и мельком показав его остолбеневшему Серго, добавил: — Угрозыск! Стоять смирно! Не шевелиться!

— Угрозыск? — ошеломленно повторил Серго, задирая руки на лысину. — В чем дело?

— Вы арестованы! — сказал Пилия и брякнул на стол бумагу. — Вот ордер! А теперь ценности, наркотики, оружие, деньги — на стол! Быстро! Из карманов, из стола, из шкафов — все сюда! — И он громко постучал рукояткой пистолета по столешнице.

Серго, не снимая рук с головы, выпучил глаза… Полез за платком, но Мака угрожающе перехватил его руку:

— Сказано — стоять смирно! Я сам обыщу карманы!

И вот на столе, среди связки ключей, райкомовской книжки, зажигалки и мелочи, блеснул складной нож. Пилия, открыв его, подбросил на ладони, приложил пятерню к раскрытой ладони:

— Пять пальцев! — а потом, понюхав и внимательно рассмотрев лезвие, добавил: — Когда в следующий раз будешь ножом опиум с чеков снимать — не забудь обтереть его потом как следует. Или содой вычистить. Впрочем, тебе нескоро придется это делать.

И он, бросив раскрытый нож в бумажный пакет для вещдоков, отправился к шкафу, полки которого были уставлены красными томами Ленина. На нижних полках пылились папки и брошюры. Пока Пилия, сев на корточки, шарил в шкафу, Мака переворошил ящики стола и извлек оттуда пустую пачку из-под сигарет, из которой торжественно вытряс на стол шприц, иглу и пузырек из-под валидола, на дне которого виднелась бурая масса. Приоткрыв крышку пузырька, он понюхал его, поморщился и дал понюхать Пилии.

— Вторяк!.. Да он скис у тебя! В холодильнике надо хранить раствор, — не вставая с корточек, посоветовал Пилия. — Хотя вряд ли ты в ближайшее время увидишь холодильник. А это что? … — и он, вдруг поднявшись с раскрытой книгой, кинул на стол два чека. — Вот где он, мерзавец, опиум прячет! В Ленине!

Серго, сразу не поняв, что к чему, только рот открыл. В этот момент в дверях без стука появилась секретарша с папками в руках. Увидев мужчин (Мака успел закрыть собой стол), она растерянно посмотрела на Серго, стоящего с руками на затылке:

— Тут бумаги пришли из ДОСААФа…

Серго, сделав вид, что он просто потягивается, буркнул:

— Потом, потом, я занят!

Девушка исчезла. Пилия, не обращая внимания на протесты Серго, зычно произнес:

— Закатать рукава! Показать вены! Снять носки! Ноги показать! Быстро!

— Что вы от меня хотите? — жалобно произнес Серго. — Зачем снимать носки? Это вы подкинули мне опиум!

— Ты на него только посмотри! Пол-Грузии отравил — и отпирается, ублюдок! — усмехнулся Пилия. — Значит, так: ты обвиняешься в хранении, употреблении и распространении наркотических веществ! Ясно? Вены покажи, ублюдок! — зарычал он.

Серго покорно задрал рукава. Пилия грубо вывернул его руки, осмотрел вены на сгибах рук, пощупал «обратки» — вены на задней стороне, около локтей.

— Весь набор — проколы, мозоли, шрамы! — торжественно сообщил он. — Вот это, — ткнул он в красные точки на венах, словно простроченных на швейной машинке, — употребление! Вот это, — он указал на стол, — хранение! О распространении поговорим в отделении, когда прочтешь показания тех, кому ты продавал наркотики. Нам все известно! От и до! Учти… Твои сотоварищи уже сидят. Анка в ломке, жалуется, что по камерам опиум не разносят. Тугуши, идиот, уже в тюрьме, а Художник ждет на хате, когда мы его брать поедем. Вот так! — Сказав это, Пилия еще раз удовлетворенно осмотрел онемевшего райкомовца и добавил для убедительности: — Теперь позовем понятых! Секретаршу, например…

— Не надо, — покраснел Серго. — Какие понятые? Не надо понятых.

— Как это «не надо»? А протоколы обыска, ареста? — прищурился Пилия. — Ты что думаешь, мы зря тащились сюда к черту на рога?

— Вы сами мне подбросили, — попытался снова протестовать Серго, но Пилия попер на него корпусом, приговаривая:

— Что-о-о?! Опять? Может, и уколы мы тебе делали? И мозоли наварили, а? — И он угрожающе занес кулак.

Съежившись и все поняв, Серго взмолился:

— Не надо понятых! Это же конец, конец!

— Конечно, конец! — зловеще предрек Пилия и обернулся к Маке. — Складывай улики в кулек. Значит, не надо понятых, говоришь? — опять обернулся он к Серго. — И не стыдно тебе — работник райкома, а в Ленине опиум прячешь?! Да тебя будут показательно судить! Как Кобахидзе[12], поставят к стенке за особый цинизм! Тот под портретом Ленина взятки брал, а ты в Ленине опиум хранишь! Улавливаешь? Думаешь, раз перестройка — то и опиум в Ленине прятать можно? Едем сейчас к тебе домой, обыск! Вот ордер! — И он показал издали очередную бумажку.

— Не надо, я не поеду домой! — Серго сел на стул и закрыл лицо руками.

— Как это не поедешь? Кто тебя спрашивать будет? Ты преступник, — нагнулся над ним Пилия, грубо поставив ногу на сиденье стула, где обмяк Серго. — Мы давно следим за вашей шайкой. Среди вас не первый день наша наседка шурует, вы все в помоях по уши!

Серго выдавил:

— Может, мы решим этот вопрос как-нибудь… по-другому? … По-дружески? … По-человечески? … Зачем вам мне жизнь портить? …

— По-человечески? — рявкнул Пилия. — Ах ты, гнида! Детям в школах наркотики продавал, а теперь: по-дружески?!

— Каким детям, что вы говорите? — ужаснулся Серго.

— Сам знаешь каким. Нам все известно! — повторил Пилия, как заклинание. — Думаешь, мы в угро чем занимаемся? Пирожки хаваем, харчо на голову мажем? Давай, собирайся, сейчас едем к тебе домой, а потом прямиком в тюрьму.

— Не надо домой! Там ничего нет, клянусь вам! Там жена, дети, семья! Не надо! — ссохшимися губами молил Серго. — Они умрут… Неужели нельзя… как-нибудь… По- хорошему…

— Что ты имеешь в виду? — застыл Пилия с сигаретой в зубах. Мака, ковыряясь в шкафу, тоже насторожился.

— Сколько? — выдавил Серго.

— Это ты должен сказать, сколько. И когда… — прищурился инспектор.

Запнувшись, Серго произнес:

— Штука…

— Что-о-о? — с презрением и разочарованием протянул Мака, а Пилия сказал:

— Ты, видать, не в нашей стране живешь… Или свихнулся. Что за цифру ты называешь? Издеваешься над нами, а? Вся милиция в курсе! Начальник управления знает! Прокурор! Весь город! А ты говоришь — тысяча. Так, будем оформлять. Видно, он думает, что мы в детском саду работаем.

— Нет! Нет! — закричал Серго. — Баксов, баксов! Даже если я перевернусь — больше не соберу… Это же все-таки доллары!

— Не надо переворачиваться! Понятых не хочешь, дома обыска делать тоже не желаешь, в тюрьму не торопишься и даешь за все вонючую штуку, которой мне на сигареты не хватит? — язвительно прищурился Пилия.

Серго попытался что-то оказать, но Пилия рывком поднял его за лацканы пиджака:

— Если хочешь по-мужски, то слушай: штук пять- шесть зеленых мы бы взяли и ушли без разговоров, а ты бы пошел свой прокисший вторяк делать. А так!.. — И он отбросил Серго обратно на стул. Тот грохнулся на сиденье и со вздохом безнадежно развел руками. — Бежан, все вещдоки со стола в кулек! В милиции оформим. Сейчас к нему домой…

— Отец умрет, мать сойдет с ума, — прошептал Серго, на что Пилия жестко возразил:

— Раньше о чем думал, болван?

Мака побросал в мешок шприц, иглы, пузырек, чеки, мелочь, нож, зажигалку, удостоверение. А связку ключей, прежде чем бросить, тщательно осмотрел и спросил:

— У тебя какая машина?

— «Шестерка».

— Сколько лет машине?

— Три года. А что?

— Ничего, пошли, — прервал этот диалог Пилия.

Тупо, как робот, шагал Серго между инспекторами. Он мало что соображал. Больше всего на него подействовало перечисление имен и фамилий. Это окончательно парализовало его. Значит, знают! Значит, следят! Имеют факты, открыто дело! Конец! Тюрьма! Срок! Все рушится!

Но тут его осенило: «А если отдать им машину? » Он произнес это вслух. Мака промолчал, а Пилия ответил: — Не поможет! Больно старая она у тебя. Но во дворе они втроем подошли к синей «шестерке» и стали мирно осматривать и оценивать ее, причем Серго хвалил машину, а инспекторы молча и внимательно оглядывали, садились внутрь, заводили мотор и даже сделали пару кругов по двору.

По пути в отделение на слепящем повороте под мостом Пилии почудилось, что их обгоняет автомобиль, из которого какой-то тип целится в него. Он пригнулся, напугав этим движением Серго. Но выстрела не последовало, и Пилия понял, что ему опять померещилось… С начала лета, как пошла жара, уже несколько раз ему казалось, что в него целится один и тот же человек, причем происходило это в разных местах — в потоке машин, на улице, возле киосков, даже в коридоре милиции… Началось это с того, что один вор пригрозил ему при аресте: «Ты жить спокойно не будешь! » С тех пор редкие, но панические припадки страха не оставляли Пилию: ему казалось, что в него целятся, или за ним следят, или кто-то в толпе надевает перчатки, чтобы придушить его, или лезет в карман за ножом, чтобы зарезать. Он боролся с мороком, понимая, что это вздор, но человек опять появлялся. И Пилия ничего не мог с собой поделать…

В зеркальце он видел, как сзади едет на конфискованной машине Мака. А Серго молча смотрел на дорогу. Его бил озноб, и он невпопад отвечал на редкие вопросы Пилии, где и на кого оформлена машина.

По дороге в Цхнети[13] двигалась серая «Волга» директора текстильного комбината Солико Долидзе. За рулем отдувался сам хозяин, тучный мужчина лет пятидесяти. Миновав разъезд, он с трудом въехал в узкий тупичок, впритык к воротам белой дачи, шлепнул дверцей машины и проник во двор сквозь калитку. Не без опаски поглядывая на пса, дремавшего возле будки среди кур и цыплят, миновав навес, под которым возились дети, он очутился в доме. Сверху доносились негромкие мужские баритоны.

На втором этаже, на увитой виноградом веранде, за круглым столиком играли в карты. Возле каждого игрока — придавленные чем попало стопки денег, пепельницы, зажигалки, красные «Мальборо» и желтые «Кэмэл». Жужжали два больших вентилятора.

— Всем — мое почтение! — откланялся Долидзе.

Мужчины подняли глаза от карт.

— А, Шотаевич… Давно не виделись! Как дела? Как семья? Как дети?

Хозяин дачи, очень высокий и худой мужчина, тоже кивнул, но не особенно приветливо, и сердито прокричал во двор:

— Эй, вы там! Опять калитку не запираете, черт бы вас побрал! Сколько раз повторять?!

— Была закрыта, Элизбар, видно, дети открыли, — ответили снизу.

— Закройте как следует!

— Что это с ним? Чем он взволнован? Почему сердитый? — вполголоса спросил Долидзе у игроков.

— В плохом настроении — вчера шестьдесят тысяч проиграл. И сегодня уже пять, — пояснил один из играющих. — Не везет ему — вот и все. Бывает.

— Мы ему советовали не играть сегодня — так нет, все-таки играет! — в тон добавил другой игрок, седой и моложавый, а Долидзе подумал, что этот точно не жалеет о том, что Элизбар сел играть в невезучий день.

— Не ваше дело, играю я или нет! — довольно резко ответил хозяин дачи и покосился на Долидзе. — В чем дело? Что случилось?

— Несколько слов, Элизбар, — просительно ответил Долидзе, подавив вздох, что не укрылось от хозяина дачи.

Он покачал головой, перебрал карты, которые третий день не выпускал из рук, бросил их на стол и направился в комнаты. Уселись. Долидзе взволнованно сообщил, что у него на комбинате ожидается большая ревизия.

— Успеем до их прихода вывезти левое сырье? Должны успеть! — занервничал Элизбар Дмитриевич.

— Боюсь, что нет! — закрыл глаза Долидзе. — Времени в обрез! Там тонны… А ревизия — близко.

— Завтра с утра займусь этим — найду грузовики. Узнаю, что за ревизия… Что еще?

— Еще… — Долидзе вздохнул. — Еще звонил из Узбекистана Паико. Эти проклятые чучмеки опять расплатились с нами опиумом… — с трудом выговорил он. — Представляешь, тридцать кило опиума дали!

Элизбар Дмитриевич побледнел:

— То есть как?

— Только не волнуйся, Элико, — взмолился Долидзе. — Второй инфаркт никому не нужен! Валидол?

— Засунь себе… — выкрикнул Элизбар Дмитриевич, откидываясь на спинку кресла. Посидев так, он с натугой произнес: — Объясни, как это получилось. Мы же договорились, что больше подобного не будет?

Долидзе молчал.

— Это ты во всем виноват! Ты придумал — вместо денег опиум брать! — прошипел Элизбар Дмитриевич.

— Почему я? Мне предложили — я тебе предложил, а ты согласился! — ощетинился Долидзе. — Я тут ни при чем! Ты свое «да» сказал! Сказал бы «нет» — и не было бы ничего.

— Соблазнил, дьявол! «За рубль можно сто получать! » Вот и получили!.. Мало мы намучились с той отравой? … В первый раз они дали нам три кило. Ты тогда радовался, говорил, что в городе три кило превратятся в сто тысяч. Хорошо, взяли… Забыл приключения потом? … Забыл? … — Элизбар Дмитриевич в ярости стукнул по столу. — Уже тогда я сказал тебе, чтобы этого больше не было! — Он провел пальцем перед носом у Долидзе, который, сложив ладони между колен, сидел, как школьник. — А ты что? Второй раз они всунули нам десять кило! Хорошо еще, Мераб согласился в Москву половину увезти! Один раз сделали одолжение, два раза — и все, хватит!.. И где это видано — опиумом расплачиваться? … Теперь вот пожалуйста — тридцать кило! Да ты, я вижу, очумел! Давай рассчитаем. Они нам должны что-то около трехсот тысяч долларов, так? И вместо денег они дают тридцать кило опиума. Значит, кило они оценивают в десять тысяч? Так?

— Так.

— А тут сколько за кило этой отравы можно взять?

— Тысяч тридцать… Если оптом. В розницу — намного больше, — ответил Долидзе.

— А кто эту розницу будет осуществлять, ты подумал об этом, идиот, кретин?! У тебя от жадности совсем мозги набекрень съехали! — замахал руками Элизбар Дмитриевич.

— Тише, тише! — закудахтал Долидзе и, видя, что цеховик хватается за сердце, хотел расстегнуть на нем рубашку, но тот злобно оттолкнул его:

— Это была твоя идея, твоя! Конечно, чучмекам выгодно платить опиумом — они его там, у себя в кишлаках, за гроши скупают, а нам за тысячи всовывают! Кто будет возиться с этим? Кто будет продавать — ты? Я? Кто, я тебя спрашиваю?! И где? Не видишь обстановку? Всех снимают, переводят, тасуют! Перестройка ебучая!

— При чем тут я, что ты ко мне привязался?! Я человек маленький. Когда впервые приехал из Азии этот проклятый Убайдулла, не ты ли вместе с другими согласился принять этот опиум в оплату долга?! — опять напомнил Долидзе.

— Да, но там речь шла об исключительном случае, услуге и о трех кило, а не о тридцати! — рявкнул Элизбар Дмитриевич. — Это было сделано в качестве одолжения, одноразового одолжения!.. А тут уже — система, за это — к стенке пойдем все!

— Те три кило превратились в хорошую сумму, — еще раз осторожно произнес Долидзе.

— Тогда было другое время, другой хозяин, другие отношения, — оборвал его Элизбар Дмитриевич. — А ты своим куриным мозгом не можешь ничего понять, дурак! Ладно. Рассказывай все по порядку про опиум!

— Звонил Паико, из Узбекистана, два дня назад. Ну, тот вор, который на месте курирует сделки… Но по телефону, сам понимаешь, он не мог всего сказать, да и слышно было ужасно, но я понял так, что он поехал получать деньги, а узбеки притворились, будто старый договор в силе, и всунули ему этот опиум, тридцать кило. Что он мог сделать? Это же Азия! И никто не хочет умирать, и никто не хочет, чтоб его зарыли под хлопком! Паико, хоть и вор, но тоже вынужден действовать по обстоятельствам… Он был вынужден взять. Или это, или — ничего! Я тебе еще раньше, когда ты начинал мурыжить с Азией, говорил, что иметь дело с цеховиками из Узбекистана непросто и опасно. Они хитрые и изворотливые…

— Я одного не понимаю… Паико туда заслали, чтобы он, как вор, мог постоять за цех, за деньги, за порядок! Или мы анашу курить на бахче его посадили?! — спросил раздраженно Элизбар Дмитриевич.

— Элико, наших в Азии всего трое: один в Ташкенте, другой — в Карши, а Паико — блуждающий! Что они могут? Они, хоть и воры, но тоже люди. И нас, в конце концов, халаты не кинули, чтобы начинать войну!.. Они расплатились сполна и даже больше, если считать как в розницу… А сейчас, если мы не возьмем опиум, надо посылать туда людей и начинать бойню. Нужно это нам? … Вот Паико и взял. И сидит сейчас с этой отравой, как в ловушке, боится везти… Со всего Союза в Азию угрозыск нагнали, всюду рыщут, наркотики ищут… Раньше там все тихо-мирно было, и на тебе! Как Горбачев пить запретил — так все на анашу и опиум перешли… Да еще этот идиотский следователь-армяшка, как его… Дрян, Гдлян, что ли, воду мутит, проверки туда насылает…

Элизбар Дмитриевич, помолчав, тихо спросил:

— Кто реализует такое количество? Ты вообще представляешь себе, что это такое — тридцать кило? Вон там, за столом, сидит прокурор Рухадзе. Ты бы послушал, что он рассказывает насчет наркотиков и всего, что с этим связано! — начал опять кипятиться цеховик, тыча пальцем в сторону веранды. — За тридцать кило — смертная казнь! Как в Иране.

— Тише, тише!.. А откуда тут взялся прокурор? Этого только не хватало! — настороженно спросил Долидзе.

— Он тоже покерист, в родстве с моей женой, как я ему откажу?! Ты что, наш город не знаешь? За одним столом все хорошо умещаются — и воры, и прокуроры. Этот Рухадзе сам по уши в дерьме! — Элизбар Дмитриевич махнул рукой. — Он столько порассказал… Раньше на десять наркоманов был один информатор, а сейчас на одного морфиниста — десять стукачей. Воров изгнали, в городе анархия и беспредел… Да если сегодня на рынок выйдет хотя бы кило — начнется свалка, морфинисты кинутся на него, их начнут вязать… А тридцать? … Нет, это гибель! — Он опять в отчаянии махнул рукой. — Я всегда говорил, что это — самая дикая идея: брать опиумом долю, но кто слушал? Брали бы деньгами — и спали бы спокойно. Ты вспомни, какой кровью продали тот, первый опиум! До сих пор хвосты тянутся. Одному дали продавать — сбежал. Второй — подох. Третьего поймали, слава богу, рта не раскрыл, и нам его, между прочим, еще пять лет в зоне кормить. Четвертого убили. Бедный Како в свои шестьдесят пять подсел на иглу, в скелет превратился…

— Просто мы тогда не знали тонкостей этого дела, — возразил Долидзе. — Не знали, кому можно доверять, кому — нет. С ворами не посоветовались. Следить за порядком некому, вот и бардак!

— Между прочим, за того, который сбежал с опиумом, поручался твой вор, — процедил Элизбар Дмитриевич. — И вообще… У всех нас, в конце концов, дети! Мой сын, Кукусик, тоже, кажется, с этим связался — жена видела у него на руке какие-то следы… Если проклятый опиум будет продаваться на каждом углу — что тогда?

— Вовремя ты о детях вспомнил! Пол-Грузии опиумом наводнил, а теперь о детишках толкуешь!.. — зловеще-язвительно обронил Долидзе.

— Ну, ты! — угрожающе зашипел Элизбар Дмитриевич.

Долидзе, подобравшись, стеклянными глазами следил за ним.

Замолчали. Некоторое время слушали смех и обрывки разговора с веранды — картежники, как всегда, под шлепки карт поминали недобрым словом старых жен:

— Весь ужас в том, что надо трахать этих жирных старух. Конечно, у кого будет нормально стоять? … А ты дай мне молоденькую девочку — такую, какая меня действительно, а не по паспорту, взволнует — и увидишь! Настоящий сухостой пойдет!.. Сам в мальчика превратишься!..

— Аминь. Молодое существо дает тебе жизнь а старая сварливая дрянь — только отнимает.

— Некоторые молодые тоже сволочные бывают!

— Да, но их хотя бы тянуть приятно…

— Супружеская жизнь — одна скотобойня…

Элизбар Дмитриевич послушал, покачал головой:

— Мне бы их проблемы!.. Значит, так… Опиум взят и обратно его не отдать. Паико везти боится. Придется вывозить товар из Азии…

— У тебя люди, связи, опыт, — льстиво всполошился Долидзе. — Подумай!

— Связи, люди! — передразнил Элизбар Дмитриевич. — Ты тоже не в сарае вырос, мог бы и сам подумать, что делать!

— Да я думаю, думаю, — Долидзе торопливо вытащил из-под воротника крестик и поцеловал его со скороговоркой: — Клянусь Сионом, куском хлеба, горстью соли: если это дело кончится хорошо — никогда в жизни к отраве не прикоснусь!

— Ты и раньше не особенно прикасался, — усмехнулся Элизбар Дмитриевич. — И в тот раз мои люди везли, мои хранили, мои продавали, а ты только деньги принимал и через свой туфтовый комбинат в банк сдавал.

— Кстати, я забыл сказать… — вдруг помрачнел Долидзе. — Вчера Рублевку, одного нашего барыгу, кинули. Отняли четыре тысячи денег и опиума тысяч на десять.

— Вот-вот, поздравляю, — махнул головой, как от надоедливой мухи, Элизбар Дмитриевич. — Лучше бы ты вообще сегодня не приходил! Кто нашел этого Рублевку? Ты? Вот и будь добр отвечать за него. Вернешь эти деньги!

— Десять туда, десять сюда — переживем! — примирительно сказал Долидзе. — Верну! Конечно. Лишь бы уладилось, Господи, помоги!

— И почему это Господь должен всяким мошенникам помогать? … Как-то неразумно с Его стороны… Короче, сделаем так: я посоветуюсь с кем надо и завтра скажу тебе, что делать. Ровно в час приезжай на наше место к Муштаиду[14]. А где Паико?

— Живет в доме Убайдуллы, в кишлаке под Наманганом.

Элизбар Дмитриевич покачал головой:

— Наманган… Вся эта Азия — одно басмачье гнездо! Надо спешить, как бы его там не укокошили и опиум не отняли! Ну, до завтра! Я пошел играть.

И он, не обращая внимания на воркованье Долидзе о том, что ему сегодня лучше не играть, направился на веранду. Долидзе, не имея желания прощаться с игроками, ушел через комнаты и в кислом настроении потащился в городское пекло.