Михаил Георгиевич Гиголашвили 1 страница

Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib. ru

Все книги автора

Эта же книга в других форматах

Приятного чтения!

Михаил Георгиевич Гиголашвили

Чертово колесо

Они научили его читать и понимать Веды,

исцелять молитвами, обучать

и разъяснять народу Священное Писание,

изгонять из тела человека злого духа

и возвращать ему человеческий образ.

Тибетское Евангелие, v: 4

Инспектор уголовного розыска Пилия сидел в дежурной части и, не обращая внимания на женские стоны из арсенала, быстро вписывал что-то между строк на листе бумаги. Иногда он поднимал голову и без усмешки косился на звуки. Время от времени звонил телефон. Дежурный, крутоносый тапир, сонно отвечал в трубку. Ночь была душная, тяжелая.

В дальнем углу дежурки, в клетке, метался бесшумно и быстро, как зверь, чернявый парень.

Наконец Пилия кончил писать.

— Эй, какое сегодня у нас число? — крикнул он дежурному.

Лейтенант повернулся к стенному календарю:

— Двадцать пятое августа восемьдесят седьмого года.

— Год я еще и сам помню, балда, — пробурчал Пилия, исправил что-то напоследок в листе и аккуратно вставил его в железные ушки «дела». Захлопнул папку и посмотрел на часы — не пора ли снимать подвешенного на наручниках наркушу, которого он случайно выловил днем: заходил в подъезд к любовнице и наткнулся на него, когда тот мурыжил с пакетами, что-то пересыпая.

Из арсенала появился начальник угрозыска, толстый и румяный, доброжелательно-голубоглазый майор Майсурадзе. Отдуваясь, он присел возле стола и стал платком вытирать грудь под расстегнутой синей форменной рубашкой.

— Ну как, ничего? Показала она тебе класс? — спросил Пилия, указывая глазами на железную дверь, из-за которой теперь доносились шорохи одежды и тихий перестук каблучков.

— Потрясающе! Прямо заново родился! — кивнул майор, напяливая галстук на резинке.

— Дай бог, — усмехнулся Пилия. — Она мастер своего дела. Если б все так работали, давно бы коммунизм был…

— И где ты выуживаешь таких рыбок? — с заинтересованной завистью глянул на него майор.

— Работа такая. — Пилия со скрежетом отъехал на стуле к железному шкафу и закинул туда «дело».

— Как ее зовут?

— Гита.

— Что за дурацкое имя?

— Осетинка. В тиски взял после ареста ее отца. Он из Орджо в Тбилиси левый спирт возил…

— Посходили они там с ума с этим спиртом, как будто анаши им мало, — согласился майор, крутя головой и растягивая резинку галстука.

Дверь скрипнула. Появилась хорошо сложенная блондинка, яркое пятно среди этих унылых стен в грязных серых разводах. Челка закрывала лоб до бровей. Большая грудь колыхалась при ходьбе. Губы были уже ярко накрашены.

— Ну что? Теперь я могу идти? … Хоть сигареткой угостите!.. — Она увидела на столе пачку «Кэмела» и моментально выхватила из нее несколько сигарет.

— Куда идти? — удивился Пилия, вставая. — Ну-ка садись! Ты что думаешь, я тебя из-за этого позвал? — Он сделал неопределенный жест в сторону майора. — Сесть!

Женщина сникла и, боязливо обогнув коренастую фигуру инспектора, села.

— Давай выкладывай все по порядку! — нагнулся над ней Пилия.

Оправив юбку на бедрах, она вздохнула и приняла давать отчет. Все сделано так, как ей было велено: она приняла приглашение своего престарелого партийца (за которым уже несколько месяцев следила по поручению Пилии), отправилась с ним в Батуми и там видела, как люди приносили ему деньги.

— Доллары, вот такие пачки! — Она показала красивыми пальцами толщину пачек. — Дальше как обычно… Встречаемся раз в неделю на минет, он мне что-нибудь дарит — вот и все…

— Дарит? Он что, Дед Мороз? Деньги дает?

— Иногда…

— Неплохая работа у тебя: отсосала — и свободна, закрывай рот и открывай кошелек! — засмеялся майор, а Пилия, недовольно покосившись на него, подытожил:

— В общем, так… Мне нужна его записная книжка. Перепиши ее.

— Трудно. Но сделаю. Кстати, он меня и в Пицунду приглашал…

— Очень хорошо, поезжай… Книжку перепишешь — раз. Всех, с кем он встречается, — список мне, два. Дом по возможности обыщи — три. Только очень осторожно!

— А что искать-то? — с любопытством спросила женщина.

— Не имеет значения. Что найдешь, то и найди. Деньги, цацки, порно, оружие, кайф! Бояться тебе нечего — все умрет тут, между нами. Ты меня знаешь… Ты вообще в этом деле так, дополнительно. По своей линии соси из него, что можешь, я у тебя доли не прошу, но учти — времени у тебя мало. Чтоб через две недели копия книжки была у меня! И рассказ о том, что нашла…

На протяжении разговора майор сидел молча. Когда женщина встала, он тоже вежливо поднялся:

— Извините, я забыл ваше имя!

— Гита, — ответила она.

Тогда он так же вежливо попросил телефон — «на всякий случай». Пилия усмехнулся, а Гита пробубнила:

— Дома у меня нет телефона.

— А на работе?

— Я не работаю.

— У соседей? — с нажимом сказал майор, и глаза его, потеряв прежнюю улыбчивость, стали злыми.

— Я живу в новом районе, там еще нет телефонов…

— Как же с тобой клиенты связываются, а, соска? — оскалился майор.

— Я звоню сама…

— Ах, вот как… Ну, хорошо! Тогда вот тебе мой телефон, будешь звонить мне по вторникам и пятницам… ровно в полдень. Ясно? — повторил он и, наклонившись над столом, написал свой номер на клочке картона от сигаретной пачки.

Гита поверх его спины показала Пилии глазами, что ей все это неприятно. Тот презрительно пожал плечами. Ему тоже не понравилась настырность майора — Пилия просто сделал бурдюку одолжение, увидев, как тот загорелся при виде Гиты, забежавшей по экстренному вызову. Ну ничего, пусть, ее не убудет, сочные губы только крепнут от работы…

Когда Гита, перебирая каблучками, уходила, дежурный тапир проснулся и вытаращился на ее задницу. Чернявый арестант тоже замер. А майор глубоко вздохнул. После ухода осетинки в дежурке снова стало тускло. Пилия отправился в подвал за пойманным морфинистом.

К решетке окна наручниками был прикован плешивый парень. Он обвис мешком и плакал. Невдалеке от него сидел инспектор Бежан Макашвили по кличке Мака — аккуратный брюнет с кобурой через плечо — и просматривал журнал.

— Ну что, тварь, подумал? Или еще повисишь? — ткнул Пилия ногой морфиниста. — Как он себя ведет, Мака?

— Плачет, — ответил тот, зевая. — Надоел уже, хнычет и хнычет, как баба. Гела, мне уходить надо, мама в больнице…

Морфинист заскулил:

— Отпустите… Умираю…

— Будем разговаривать? — спросил у него Пилия.

— Будем, будем…

— Ладно, сними его. Потом можешь идти, я сам с ним разберусь!

Мака обрадовано снял наручники, усадил наркомана на стул и исчез.

Тот продолжал всхлипывать, бормоча:

— У меня печень больная, я умру…

— Не умрешь!.. А умрешь — засунем в машину, вывезем за город и зароем на свалке. Голову сперва отрубим, чтоб никто не опознал… Или сожжем к черту! У нас в столовой печь здоровая, трое таких доходяг, как ты, поместятся разом… Вставай, пошли! — вдруг приказал Пилия.

— Куда? — испугался парень.

— В тюрьму, куда же еще?

При слове «тюрьма» морфинист залился слезами:

— Как в тюрьму? Куда в тюрьму? Дайте отцу позвонить! Папе позвонить хочу, папе!

— Позвонишь… С того света… Пошли! Майор поговорит с тобой.

Когда они поднялись в дежурную часть, майор, уже аккуратно причесанный и строгий, сидел за столом, просматривая «дело».

— Вот, полюбуйся, это подонок Кукушвили, которого я выловил в подъезде…

— Как твоя кличка, гнида? — спросил майор.

— Кукусик, — машинально ответил морфинист.

— Кукусик? Ты смотри! Так это и есть главный барыга? — спросил майор в никуда. — Придется тебе отвечать по всей строгости нашего советского закона! Сейчас, мой дорогой Кукусик, вышел приказ — барыг стрелять без суда и следствия. Попытка к бегству — и все. Ушел на рывок — и пуля в затылок. Ясно? Распоряжение Совмина! Понял? — повысил он голос.

— Какой я барыга! Кого стрелять? Зачем? — в ужасе пробормотал Кукусик.

— По мне — так вот этот убийца, — и майор, не глядя, кивнул в сторону клетки, где бесшумно сновал чернявый тип, — вот этот езид[1], убийца Амоев, в тысячу раз лучше тебя, барыги проклятого!

Кукусик замахал кровоточащими руками:

— Что вы, какой я барыга?! Сам всю жизнь ищу, где бы что купить!

— Вот оно что! — протянул майор, а Кукусик продолжал, захлебываясь, доказывать:

— Да я… Да я… Да я свой заход[2] самому Богу не отдам! Все из дому вынес, все продал ради лекарства! Какой я барыга? Я больной человек…

— Мы! Все! Знаем! — зловеще отчеканил майор. — Ты где рос, подонок? Где воспитывался? Чему тебя в детстве учили, тварь? Кокнаром[3] торговать? Кому ты нес кокнар, у кого брал? … Молчишь? … Утром будешь в тюрьме, а там тебя быстро в задницу трахнут, будь уверен! Я лично позабочусь, чтоб тебе самый толстый хер достался… Говори, у кого брал, кому нес?

— Никому не нес. Нашел, — отрешенно ответил Кукусик.

Пилия с размаху ударил его по затылку так увесисто, что морфинист ткнулся носом в стол и залился кровью.

— У кого брал? Говори, гад!

— Мой, — разбитыми губами выдавил Кукусик.

— Твой? Ты что его, в кармане вырастил? У кого брал, сука? — заорал Пилия и еще раз ударил морфиниста ребром ладони по шее.

По-собачьи пригнувшись, морфинист заголосил:

— Я его имени не знаю. Там, на перекрестке, стоит…

— Так. Имени, стало быть, не знаешь… Врешь! Сейчас не то время, чтобы имени не знать! То время ушло, когда на Майдане косой Або через форточку башами торговал за копейки! Сейчас все всё знают. И ты всё знаешь. И скажешь, поверь мне! И имя вспомнишь, и дом покажешь. Сейчас и поедем туда, понял? — ледяным тоном процедил майор, а Пилия потряс наручниками:

— Видишь? Кандалы! Сейчас тебя верх ногами повесим, пару раз по яйцам дубинкой да по башке ногой — быстро и имя, и фамилию, и отчество, и кличку, и дом, и квартиру, и где бабушкины трусы лежат — все сразу вспомнишь!

И Пилия подкрепил слова новой оплеухой, а майор двинул телефонным справочником Кукусика по темени. Зубы у того клацнули, он запнулся и уронил голову на стол. Но Пилия за шиворот поднял его и как следует встряхнул.

Кукусик, выкатив глаза, залепетал:

— Какие бабушкины трусы? … За что? … Где адвокат? Папа-мама? Сейчас перестройка, гласность…

— Что-о? — взревел майор. — Перестройка? Вот тебе перестройка! — И он смачным жестом указал на свою ширинку, а Пилия со словами:

— Вот тебе гласность, ублюдок! — огрел звенящими наручниками морфиниста по почкам.

Тот, пискнув, повалился на пол. При звуке упавшего тела дежурный тапир открыл глаза и, обалдело оглядев помещение, опять закрыл их. Убийца Амоев, замерший на миг, продолжил свой звериный крутёж. Ботинок Пилии уже завис над морфинистом, но майор жестом остановил его:

— Подожди! Может, он одумался? Он мне, ей-богу, кажется неплохим парнем. Ну-ка, посади его за стол. Кто твой отец, Кукусик?

— Управляющий трестом… Дайте я ему позвоню! — с надеждой прохлюпал Кукусик с пола.

— Никуда ты не позвонишь, пока на наши вопросы не ответишь. Я тебя лично в подвале придушу! Ты же барыга из барыг: пол-Союза отравил! Задницу надо тебе проткнуть шампуром, а яйца в мангале испечь! Любишь печеные яйца козла? … Будешь у нас вешалкой! — Пилия опять, теперь уже слегка, ткнул его ногой.

— Кого я отравил? Какой я барыга? — Кукусик сложил молитвенно руки, обращая с пола окровавленное лицо к майору. — Какая вешалка?

— А такая, на которую все дела вешают! Все висяки нераскрытые! — охотно объяснил майор.

— Мы все знаем, вас всех закладывает наша наседка, мы все про всех знаем, — сказал Пилия, закуривая. — Сообрази сам, как я оказался в том подъезде? И именно в это время? Как раз на Третьем Массиве? [4] Именно в том доме, где я тебя взял? А? … Вот так-то! Тебя просто сдали, как овцу. А ты будешь за всех срок тянуть и страдать. Тебе, дорогой, за этот кокнар как минимум семь лет сидеть… Еще и пару убийств навесим, обещаю. У нас их навалом, нераскрытых…

— У тебя дети есть? — спросил участливо майор у Кукусика.

— Да, дочка, маленькая…

— Ты еще не знаешь, что твои дружки хотели сделать… Дочку выкрасть и потребовать выкуп! — вступил майор.

— Не может быть… — прошептал морфинист.

Пилия удивился такой неожиданной импровизации, а майор продолжал развивать ее:

— Да… Мы за тобой давно следим… И сдали тебя, и дочку хотели украсть. Кстати, задержание зарегистрировано? Проведено в сводке? Ордер на обыск дома оформлен? — обернулся майор к Пилии.

— Нет еще.

— Немедленно оформить! — морозным тоном произнес майор и зашуршал бумажками.

— Не надо, не надо, очень прошу, какой обыск… — ошарашенно заныл Кукусик.

Майор долгим взглядом посмотрел на него:

— Как это не надо? Обязательно надо! — Потом, как бы раздумывая, добавил: — И все-таки жаль мне его, хоть он и сучий барыга… Зачем он должен один за всех на всю катушку отдуваться? Пусть те, кому он нес, расплачиваются.

— Дайте позвонить, — быстро проговорил Кукусик с пола, почувствовав какую-то оттепель, но майор печально покачал головой:

— Никаких звонков, запрещено!

— Как же я скажу, чтобы деньги принесли? — развел руками морфинист.

— Что за деньги? — удивился майор, будто впервые в жизни услышав это слово. — Какие деньги, ты что? Садись лучше, пиши список наркоманов! Укажи всех, кого знаешь. И кому нес. И у кого купил. Пиши, как Руставели. А дальше мы сами…

— Не бойся, твоего имени никто не услышит, — заверил Пилия взъерошенного морфиниста, поднял его с пола и усадил на стул. — Напишешь — выпустим, еще на дорожку заход дадим. А не напишешь — все, хана тебе: в тюрьме на параше гнить будешь, носки вонючие лизать! С барыгами так делают, сам, наверное, знаешь.

Майор подтвердил, серьезно покачав головой:

— Замучают, не сомневайся. У тебя губы вон какие… Пухлые… Вмиг опетушат! Сколько у тебя отравы было? — осведомился он.

— Стакан, не меньше, — ответил за него Пилия. — А может, и больше… Я еще не мерил… Утруска, усушка! — добавил он с намеком.

— Это не мой кокнар! Это вы его подкинули! — взвизгнул Кукусик, утирая кровавые сопли, но кулак инспектора снова рухнул ему на затылок:

— С кем кайфуешь? Кому нес?

После этого удара морфинист затих. Глаза его были закрыты, со лба тек пот, а из-под век струились слезы. Мелко тряся головой и посидев так в молчании (во время которого инспектор и майор обменялись понимающими взглядами), он хрипло прошептал:

— И что… И что вы с ними сделаете?

— С кем — с ними?

— Ну, кому нес… Если скажу?

— А ничего! — деланно-равнодушно ответил майор. — Скажем, чтоб деньги собрали, принесли, выкупили тебя — и все. Что мы, псы, еще делаем? Вы же нас псами называете? Собаками?

— И… Больше ничего? Не посадите? — выдавил Кукусик, не открывая глаз. — Слово даете?

Майор и Пилия опять переглянулись.

— Честное пионерское! — уверенно оказал майор, а Пилия добавил:

— Если всех наркуш сажать — места не хватит. На черта они нам?

— Ладно! — сказал Кукусик, прерывисто вздохнув. — Только меня не упоминайте. Вообще. Никогда.

Майор поспешно подтвердил:

— Конечно, дорогой, конечно, о чем речь… Зачем нам тебя упоминать, нам же хуже от этого будет… — Заметив, что Кукусик пару раз боязливо взглянул в сторону клетки, где маячила фигура убийцы, он предложил: — Давайте перейдем ко мне в кабинет! Кондиционер включим, боржому выпьем, а то жарко тут. Ну и лето выдалось! Я же говорил, что он хороший парень! — дружелюбно заключил майор, поднимаясь, а Пилия, взяв «дело», мимоходом спросил у морфиниста:

— Кандалы захватить?

— Нет, нет, зачем? — ужаснулся тот, и Пилия со звоном зашвырнул наручники в арсенал, цепко взял Кукусика за локоть, но тотчас отдернул руку и поспешно обтер ее о сорочку наркомана. — Да он весь мокрый, в ломке!

— Тем лучше! — откровенно ухмыльнулся майор.

Они втроем прошли по гулким этажам и оказались возле кабинета, на двери которого висела табличка: «Начальник уголовного розыска майор Г. И. Майсурадзе».

Пилия плюхнулся на диван, майор сел за стол и сорвал ненужный галстук, Кукусик поместился на краешке стула, заглядывая им в глаза. Он стал немного приходить в себя.

— Садись удобнее, не стесняйся, Кукусик, — сказал ему майор, доставая бумагу. — Тебе сколько листов? Три, четыре?

— Два, — неуверенно отозвался морфинист.

— На тебе пять.

Пилия, не вставая, дотянулся до сейфа и вытащил прозрачный полиэтиленовый пакетик, в котором темнело что-то вроде пятака.

Кукусик не спускал с него взгляда, как собака — с куска сахара. Пилия развернул пакетик и показал его издали морфинисту:

— Вот, видишь — опиум хороший, чистый, туркменский, не то, что твой вонючий кокнар, солома негодная! Хочешь, небось, ломку снять? Ты же в подъезде не успел еще свой заход схавать?

— Не успел. Лучше бы все схавал.

— Сдох бы.

— Дайте — увидите. Я и больше хавал.

— Молодец. Вот опиум, хороший, туркменский, — показал Пилия издали темный пятак опиума.

Кукусик, сглотнув, кивнул и уставился на руку Пилии.

— Потом, — пообещал инспектор, пряча опиум в нагрудный карман. — Вначале напиши все как следует, а потом вместе покайфуем, если вот майор разрешит! — (Майор состроил дружелюбную мину). — И вообще, что ты с этими подонками возишься? Видишь, твою дочь украсть хотели — шутка ли? Захочешь кайфовать — приходи к нам. Здесь, в сейфе, всегда найдется заход для хороших людей. Всегда дадим! И от хулиганов защитим!

— Спасибо! — поблагодарил Кукусик.

Будучи слабым и трусливым, сейчас он вдруг почувствовал даже что-то вроде гордости: он, как равный, беседует с людьми из угро! Было похоже на сцену из видео… Что ж, действительно, если кто-то всех закладывает, то при чем тут он, Кукусик? Псы, видно, и так все знают… Что делать? Он попался. Пусть теперь соберут деньги и выкупят его. Им же лекарство нес, рисковал, к Лёвику в такую даль, на Третий Массив, потащился… Пусть соберут! Другого выхода Кукусик не видел и успокаивал себя тем, что и так все известно. Не сидеть же ему, в самом деле… А собаки без денег не отлипнут…

Как бы отвечая на его мысли, майор придвинул к нему бумагу:

— Не бойся: все строго между нами. Никто ничего не узнает. Пиши. Потом снимешь ломку. Болят, небось, руки- ноги? …

Пилия отщипнул от опиума крохотную крошку и кинул на стол. Кукусик прямо со стола с хрипом слизнул ее.

— Пиши подробно: с кем кайфовал, когда, где. У кого покупали, кому отдавали, почем… Адреса, имена, телефоны, клички. А мы выйдем, чтобы тебе не мешать… Будь умницей, Кукусик, и не ищи приключений на свою задницу. В обиду не дадим, не оставим! — подмигнул майор и направился в коридор.

Пилия, кинув еще крошку и прихватив со стола бутылку «Боржоми», вышел следом. Закуривая, спросил у майора:

— Что будем с этим Амоевым делать?

— Подождем до утра. Я уже говорил с его отцом. Он должен утром принести деньги. Тридцать пять тысяч…

— Что?! Всего-то?! За убийство? … — уставился на него с раздражением Пилия.

— Тридцать пять утром и столько же — вечером, всего семьдесят, — неохотно пояснил майор. — Поделим на троих — тебе, мне и начальнику.

Пилия проворчал что-то вроде «знаем этого начальника», но майор дружески положил пухлую ладонь ему на плечо:

— Ты же в курсе, как хорошо иметь дело с езидами — ни тебе звонков, ни ходатаев, только деньги — и все. А еще говорят, что они жадные!

— Жаднее наших никого нет! — быстро ответил Пилия, весь вздуваясь от злобы: неделю назад прямо из рук ушел большой куш. Позвонили — и дело пришлось даже не закрыть, а захлопнуть.

— Отец этого Амоева — старший бригадир дворников, — сообщил майор. — Плакал у меня в кабинете: «Пять сыновей имею — и все по тюрьмам сидят, хоть этого оставьте, одного, для матери!.. » Подождем до утра, а там решим. Да, я всегда говорил: езидов, курдов, греков, армян лучше всего ловить — сразу деньги на стол выкладывают. А от наших поди отбейся — чей-то сын, внук, племянник или даже дедушка, надо отпускать. Нет, лучшее место на свете — начальник милиции где-нибудь в Глдани или ТЭВЗе[5], где одни черные падлы гнездятся!

В коридоре майор направился в туалет, а Пилия вытащил опиум, украдкой закинул в рот и запил маленькими глотками из бутылки. Потом поболтал через открытое окно с дворником, вздумавшем ночью спьяну или по бессоннице мести двор милиции.

Когда они вернулись в кабинет, список лежал на столе.

Получив горстку своего же кокнара, Кукусик сжевал его без воды и отправился в клетку к убийце, окрыленный обещаниями, что завтра («Как только придет главный начальник! ») его выпустят и дадут «на дорожку» опиума. А майор и инспектор склонились над бумагой и начали читать, изредка обмениваясь репликами…

Прочитав весь список, Пилия удовлетворенно кивнул:

— Ну, тут все ясно — будем действовать, как обычно. А с Кукусиком что делать? …

— На срок пускать — что же еще? — удивился майор.

— Ты же слово дал! — криво усмехнулся Пилия.

— Какое еще слово, ты что, рехнулся?

— Рехнулся не я, а ты! Разве можно его упускать? Он же душой стукач, разве не видно? Я из него сделаю главный передатчик! — сказал Пилия. — Азбука Морзе!

— Кто к нему после этого приблизится? — указывая на список, возразил майор. — Он же по горло в дерьме!

— Выгородим, не упомянем… Зачем резать курицу, золотом какающую? В общем, это мое дело. Тебе не все равно?

— Делай что хочешь, — пожал плечами майор. — И не лень тебе возиться? Стукачей в городе больше, чем морфинистов!

— Не ты ли говорил, что в стукачестве — будущее нашей работы? Зачем бегать, искать, вынюхивать, сидеть в засадах? Может, лучше спокойно пиво пить и ждать, когда тебе позвонят и сообщат, когда, где и кого вязать? … Еще один не помешает… Кстати, дай несколько обысковых ордеров.

— Я же давал тебе недавно! Ты что, их вместо туалетной бумаги употребляешь? — удивился майор.

— Кончились, — отрезал Пилия. — Бумажек жалко? Я сам их на ксероксе распечатать могу! — севшим голосом добавил он, расчесывая грудь от начавшего давать о себе знать опиума.

— Просто странно, — окрысился майор, но вынул из ящика пачку чистых ордеров, предпочитая не связываться с Пилией.

Инспектор сгреб бумажки:

— И список дай сюда! Я, может, еще вернусь, поработаю с ним…

Майор без слов отдал и список. Набрасывая на плечи кожаную куртку, рассовывая по карманам джинсов сигареты, бумаги, ключи, оружие, Пилия поинтересовался:

— Ну как, прошла у тебя голова после голубого боржома?

— Какого боржома? — не понял майор.

— Которым тебя в арсенале Гита угощала…

— А-а… Голубой боржом! — захохотал майор и долго еще после ухода Пилии улыбался и бормотал про себя: «Голубой боржом! Чего только не придумают! Голубой боржом, а, черт побери! Хорошо!.. »

Продрав глаза и убедившись, что на работу в редакцию он опоздал, Ладо остался лежать в постели. Мучило похмелье. Мысли слепо шевелились в гудящей голове. В последнее время он совершенно выбился из колеи: кололся и пил.

Дошло до галлюцинаций: недавно, стоя на чьих-то похоронах, он вдруг увидел рядом с собой своего лектора, умершего два года назад. Лектор так неподвижно смотрел в глубь подъезда, откуда вот-вот должны были вынести гроб, что не ответил на приветствие, которое невольно вырвалось у Ладо. А Ладо, поглазев на него, вдруг осознал, что перед ним покойник. В страхе поспешил прочь, но, запутавшись в кустах, упал. Его вытащили и увели в какую-то квартиру, где пожилая женщина в черном поила его водой и оттирала виски уксусом, приговаривая:

— Несчастные, больные… У меня племянник тоже… эту наркотику… Жаль вас, потерянных…

Мысли съехали на сегодняшний день, вяло поковырялись в нем. Все перспективы — на нуле. Опять жить? Зачем? Какой смысл? Все надоело. Ничего не светит. Все враждебно. Денег нет и не предвидится. Наркота негодная, да и по цене уже недоступна. Чего ждать? … Семья? …

Жена молчит, но молча ненавидит. Сын? Может, для него будет лучше, если такой отец умрет… Что видит ребенок? … Одни ссоры, склоки и прочую дрянь. Родственников полно, с голоду умереть не дадут… А как покончить? … Надо бы пистолет у кого-нибудь взять, да кто даст? … Вот у Зуры наверняка есть…

Зура, бывший одноклассник, приволокся вчера вечером, как обычно, неожиданно. Сидел до ночи, пил чай, чесал густую бороду и полоскал мозги про то, что пора скинуть коммунистов и взять власть в свои руки. Ладо было наплевать, кто там шурует в Доме Правительства, а Зуру это волновало. Перекладывая сванскую шапочку по столу, он серьезно перечислял и подсчитывал: танки можно захватить на базе в Ахалкалаки, там охрана гнилая, за деньги сама пригонит, куда скажешь. Автоматы надо покупать в России — там дешевле. Наемников навербовать, если своих не хватит. Разом перекрыть все точки и центры, чтобы осадить собак, забывших родину, дом и хозяина. Потом перешел к любимой теме: с какого времени то или иное княжество можно считать составной частью страны? И до какого времени считать его свободным? И как эту свободу понимать?

— Текст принес? — перебил его Ладо.

Зура передал несколько страниц. Он писал повесть про древние времена и давал Ладо по главам на правку. По слова Зуры, большая часть была готова, осталось несколько глав, концовка. Странно! Пишет о старом, а беспокоится о будущем!.. И много таких. Ладо как-то попал на их сходку (не было места уколоться, и он попросился к Зуре в ванную). Пока готовил раствор, слышал краем уха, как Зура и его приятели вели степенные беседы о свободе, рабстве, о выходе из империи, если надо, немирным путем. Шли подсчеты бронемашин, снарядов и ресурсов для свержения коммунистов. «Грузия от моря до моря! » — шуршали они линейкой по карте, измеряя расстояние от Понта до Каспия…

Ладо попытался вновь заснуть, но затрещал телефон. Его любовница, Нана.

— Подожди! — прошептал Ладо и вышел посмотреть, нет ли кого в квартире. Пусто. Жена — на работе, мать — за покупками, сын — в школе. Он вернулся к телефону.

Нана была очень раздражена. Оказывается, вчера она весь вечер просидела в квартире уехавшей подруги, ожидая его, а он в это время сидел в мастерской у Художника, ожидая Кукусика с кокнаром. Но Кукусик исчез. В итоге — ни кокнара, ни Наны. Она злобно напомнила ему, что такое происходит не в первый раз, и ее терпение подошло к концу:

— Мне эти твои наркоманы неинтересны. Кукусики- Мукусики!.. Я тебя жду, жду, а ты…

— Послушай, я же не виноват, что этот проклятый Кукусик куда-то провалился! — огрызнулся Ладо. — Я и так умираю, напились потом… А еще ты меня грызешь! Мне плохо!

— А мне, по-твоему, хорошо?! — взвилась Нана.

Последовали привычные упреки в эгоизме, хамстве, жалобы, угрозы. Он равнодушно внимал им, от всей души желая, однако, чтобы Нана сейчас оказалась рядом. Он так и сказал ей.

— Да я прекрасно знаю, чего тебе от меня нужно, — вздохнула она. — Только одного! Знаю! Хотя и этого, видно, уже не надо, раз вчера не явился… А могли бы побыть хоть немного по-человечески, в квартире… — Затем она заявила, что больше не собирается выбегать «на часок», что она не шлюха по вызову, что все это ей осточертело: — Я хочу семью, детей, свой дом, а вместо этого, как собачонка, бегу, куда поманишь! Все знают, что я твоя любовница! Пальцами показывают! А я хочу жить нормально!

— Но что же делать? — спросил он, окончательно просыпаясь и сознавая справедливость ее доводов.

— Раз ты все равно не собираешься на мне жениться, тогда будем считать, что я свободный человек и могу делать, что хочу! — заключила она металлическим голосом.

— Давай, делай, запретить не могу…

Она недобро засмеялась:

— И сделаю! И так сделаю, что ты, мой милый, даже и не узнаешь никогда! И получше тебя есть. И с деньгами. И не вечно больные, как ты… Раз уж я и так опозорена, раз ты сделал меня шлюхой, лучше мне стать любовницей какого-нибудь дельца… Хоть деньжат соберу на будущее!

— Да какой шлюхой я тебя сделал?! Ты в своем уме? Мало было у тебя до меня? Не пугай! — начал старую песню Ладо, зная, что она права, а он опустился и балансирует над ямой.

Его участь незавидна: цена укола равна месячной зарплате Ладо… Это же — как чума и холера… Предположим, решил не колоться, сбросил ломку, но вот звонят, говорят, что в городе появилось хорошее лекарство, можно выгодно купить — и все! Хватаешь последнее, занимаешь у соседей, воруешь у родителей, отнимаешь у сына, клянчишь у черта-дьявола, бежишь, берешь, колешься, садишься на иглу — и пошел по новой… А тут еще Нана с упреками!

А та продолжала на повышенных тонах:

— Посуди сам: мне тридцать лет, у меня ничего нет, а я сижу и жду, как дура, когда ты потащишь меня в какую-нибудь заплеванную дыру, вроде подвала этого недоноска Художника, и потрахаешь в грязи, причем за это время три раза постучат и два раза позовут со двора пьяницы и морфинисты. Все! Я так больше не могу! Жизнь проходит, мой милый! Завтра ты найдешь себе новую, молодую девицу, а меня выкинешь, как тряпку! Нет уж, лучше я сама тебя брошу, пока не поздно!

Вдруг с улицы донесся голос Серго Двали. Ладо сказал: