Annotation 4 страница

 Всегда ощущаешь странные чувства, просыпаясь в гостях. Встаешь и ходишь беспрестанно, не зная, куда себя поставить или положить, потому что нет ни одного свободного места, все уже заняты. Аншлаг. Разве что на сцене, где непременно придется развлекать. Я нашел свое тело в штанах без рубашки под деревом, со свечой перед глазами, видимо, погасшей от моего перегара. Душа уже задыхалась от избытка углекислого газа, несмотря на то, что рядом росла ель прямо из паркета. Она смотрела на меня расфуфыренная, как девка на панели. Блестящие черви гирлянды ели ее крону. Под елкой белый кот чесал свое Я. Я лежал на коврике рядом с ним, брошенный на поверхности нового года. Захотелось кого-нибудь обнять, но Лучаны рядом не было. «Разве что кота? » — проводил ладонью поверхность своего лица: «Новорожденная щетина», — подумал, глядя на острые хвойные иглы. Я встал, поправил на себе брюки, нашел на подоконнике рубашку. И не поверил своим глазам. Свежевыжатый снег упал и лежит. Венецию замело вместе со всеми ее прелестями. Кто-то подарил ей на Новый год ажурное белоснежное белье, которое ей очень шло. Белая пустота чесала город, словно кот свое пузо. Ни организма, им не нужна красота, они спят. За окном пурга брошенных человечеством улиц. Тишиной выбило им глаза. Огромный мотыль тумана окутал воздух, сел на солнце и крыльями заслонил других от него. Жертвы на поверхности года — окинул я взглядом комнату: разложенный диван, на котором лежало трое. Андрэ с женой и ее подругой. Нет ничего скучнее спящих людей. Я снова обратился к окну. Снежное тело рассыпалось на сугробики. На поверхности года пустое стекло канала. «Похоже, мы вчера выпили не меньше? » — подумал я. Голова гудела, как толпа в преддверии революции, где тысячи нейронов вышли отстаивать свои права. Человечество все еще пьет. Пьет, когда счастье, когда несчастье и обязательно в Новый год, будто если ты не нальешь, то и знать он тебя хотел и не придет вовсе. Еще недавно все с такой эйфорией ждали Нового года и вот он… наступил и топчется, хотя сам праздник уже натоптал и ушел. В подтверждение моим мыслям я услышал чьи-то шаги. Скрипнула туалетная щеколда. Я понял, что тоже туда хочу. Нет, все-таки из всех ожиданий не ожидание любимой всего тягостнее, а ожидание свободной кабинки. Хотя в легких откровениях можно было бы использовать и ванную, но я не стал. Слушая, как где-то за стеной люди давились с утра «Роллинг стоунз», я терпеливо ждал, пока потоки воды не устремились вниз, на гастроли по трубам, «Катящиеся камни» тоски. «Ничего, по сути, не изменилось, на поверхности года люди так же намерены срать, под похоронные марши иллюзий», — снова заворошился в моей голове нетрезвый поток мыслей. За окном раздался одиночный выстрел петарды в пустоту: «Пиротехникой ее не убить, что касается Санта Клаусов, то те вымерли сами, сбросив шкуры… Первое января, нет дня бесполезней в новом году», — рвалась из меня та же мысль, желая опохмелиться. Отдав должное внимание бледному когтю солнца в зимнем небе, будто там, в подноготной, еще теплится глубина прошлого, понимаю, что на поверхности года только я и первое января. И еще человек в туалете, которого жду. Я двинулся в его сторону, чувствуя, как под ногами совокупляются доски скрипучего паркета, переступил одинокий бокал, который спал на боку, тень его растеклась красным невинным пятном «на поверхности года». Как только я подошел, дверь открылась. Из комнатки вышла Мэри. Сестра жены Андрэ. — Привет! — фальшиво улыбнулась она и еще фальшивее вытащила из себя как козявку и вытерла об меня: — С Новым годом! — С Новым! — ответил я с той же миной. — Кофе хочешь? — Лучше пива, если есть. — Сейчас поищу, — направилась она на кухню, а я прошмыгнул в туалет и закрылся. Счастье есть… счастье пить… счастье ссать после долгого воздержания. Через несколько минут я обнаружил Мэри на кухне, изящным тонким растением, которое тянулось к свету и курило у окна: — Хорошая ночка выдалась. — Еще бы опохмелиться каким-нибудь поцелуем. — Зачем тебе было мешать вчера водку с шампанским? — Мэри пододвинула мне бутылку холодного пива, которая уже обливалась потом на столе. — Чтобы не мешать дружбе любовью. Я смотрю, ты здесь уже прибралась? — Да нет, просто сгребла все в раковину, — посмотрела она на меня глубокими серыми глазами, мраморный рисунок которых немедленно уносил в таинственный лабиринт ее внутреннего мира, стоило только этому взгляду поймать мой. Но мой был неуловим, так как мне страшно хотелось пить, и я перевел зрачки на пиво. Снял с бутылки железную шляпку одним поворотом ладони, жестом предложил Мэри. Она выдохнула дымом: — Я же кофе. Мои губы жадно обняли стекло. — А зачем люди пьют? Неужели без этого жить так скучно, — положила сигарету на край пепельницы Мэри, взяла в руки турку. — Нет, просто иногда им надоедает пить кофе. А за что люди его так любят? — За аромат. — Я думаю, за возможность отгородиться от мира этим самым ароматом. Взял себе кофе, будто он и есть тот единственный человек, честный и добрый, душа которого плещется в берегах фарфора. А дыхание ароматное, теплое, согреет капризы любой погоды. — Особенно по утрам, — согласилась Мэри. — С ним хочется здороваться снова и снова, с ним хочется целоваться, с ним можно поговорить, помолчать, в конце концов. Никто не поймет меня лучше, мою жажду. — А как же шоколад? Он ведь тоже всегда должен быть рядом. — Да, это тот самый друг, который никогда не предаст, — достала она початую плитку из буфета. — Откуда ты все знаешь? — От противного, — сделал я глубокий глоток, подошел к холодильнику, открыл и нашел там нарезанную ветчину на тарелке. Я перестал понимать, для чего собираются люди. Они открывают рты, в надежде хоть что-нибудь услышать, но говорить уже не о чем, поэтому приходится заполнять глотки едой и питьем. Мэри подала вилку. Та неожиданно выскочила из моих пальцев. — Женщина придет, — толкнула она ее ногой еще глубже под стол и подала мне другую. — Мне моей хватает. — Повезло, я вот все время чувствую недостаток мужского внимания. — Ласки? — Не только, хотя ее тоже, хочется ресторанов, цветов, вместо этого раковина и подоконники с кактусами, может быть, я живу как-то не так? — А где же мужчины? — Те, что мне нравятся, все время внушают какую-то чушь, нет чтобы доверие. — А ты пытаешься с ними жить? — С кем? — Но не с кактусами же, с мужчинами? — Было. — Может надо с ними просто встречаться, а жить с одиночеством? — Я так и сделала: боролась с ним, пока не поняла, насколько оно мне необходимо. Только одиночество способно доказать, насколько сильна любовь, насколько я влипла, и на сколько надо поставить будильник, чтобы не проспать свое счастье. — На сколько поставила? — На тридцать, в тридцать я должна выйти замуж, кровь из носа, с любовью или без. — У каждого брака по расчету есть риск обанкротиться. — Знаю, но когда женщине под тридцать, а она еще ни разу не была замужем, выбирать не приходится. Тебе как мужчине этого не понять. В этом плане время сильного пола идет медленнее. Подумаешь, без любви, мне ее никогда не хватало. Бывает схватишь с витрины конфету, а начинка горькая. — Никогда не знаешь, что там под блестящей оберткой, осень или весна, — поддерживал я лениво разговор, глядя, как исчезает за окном снег. — Не люблю осень. — Осень хороша только в том случае, если лето в душе еще не закончилось. — А твое любимое время года? — посмотрела Мэри на меня. — Суббота. — Обожаю субботу. Иной раз выйдешь в ночь с мыслью: вдруг мужчину найду. — И как? — Как всегда: секса полно, мужиков нет, — долго выбирала она себе чашку, пока не нашла самую чистую и налила в нее кофе. — Как ты к сексу относишься? Может, потрахаемся? — пригубила она край фарфора и, прищурившись от удовольствия, посмотрела на меня. — Я бы лучше покурил, — ответил я, не раздумывая. — Да ладно, я пошутила, а ты кремень, — протянула она мне пачку сигарет. — Если бы, — вытянул я одну и положил себе в губы. — Как ты думаешь что легче: уходить или оставаться? — оторвала Мэри мне огня от своей зажигалки. — Я про любовь. — Легче всего не связываться, я про отношения. Отношения не всегда так же сладки, как поцелуй, но тоже засасывают. — Да, это похоже на рану, которая покрывается корочкой и снова начинает кровоточить, едва заденешь ее случайным словом, знакомым местом, подаренной вещью. Чем только не лечила, она не заживает. Даже случайный секс не смог привести меня в чувство. Что делать? — Сделай его постоянным. В этот момент ее телефон разродился сообщением. Мэри прочитала и прокомментировала: — А вот и он. — Кто? Случайный секс? — Нет, шрам. Новый год отметил с женой, а с утра признается в любви мне. — Неужели не трогает? — С некоторых пор я потеряла чувствительность к словам. И теперь признание для меня — это не то, что мне говорят, а только то, что ради меня делают. А этот, — она указала на трубку, — он страшный человек. — В смысле? — Он женат. Я давно дала себе зарок с женатыми лучше не связываться: как бы крепко ни обнимал, будто тебя обнимает само одиночество. Это я прочувствовала на собственной шкурке, — ответила она мне в тот момент, когда ее пальцы выласкивали на экране айфона ответ ему. — Это может случиться с каждым. — С каждым хотелось бы меньше всего, — ответила Мэри на автомате, покончив с смс-кой. — Я вижу, тебе даже сейчас одиноко? — С чего ты решил? — Плитка шоколада исчезает со скоростью света. — Хочешь? — Спасибо, я лучше полюбуюсь, как ты милуешься с этими шоколадными губами, — хотел я перевести разговор от личного к образному. — Нет, я их кусаю, чтобы на некоторое время оставить в покое свои. Уже несколько дней ощущаю какую-то пустоту в душе. — А зачем тебе лишний вес? Мэри рассмеялась неожиданно громко, и губы ее, испачканные в шоколаде, развернулись на весь экран: — Счастье не бывает лишним, сколько бы оно ни весило. — То есть счастья надо много, — сделал я прощальный глоток из бутылки. — Ты даже не представляешь, сколько счастья надо. И чем старше, тем больше. — И кому из них больше женщине или мужчине? — Ему как минимум, чтобы боготворили, ей как максимум, чтобы он — но только ее. А про одиночество ты верно подметил. В иные вечера абсолютно нечем заняться. Вот позавчера, например. Телефон молчал. Я раздвинула пасть ноутбуку, тот скучно зевнул: ни одного предложения, слова, даже буквы. Будто все поклонники вымерли неожиданно от какой-то ужасной болезни, передающейся по Фрейду. Душа тоже задремала. Захлопнула его и взяла в руки книгу, открыла наугад, начала читать о том, что я не одна такая. Это лучшее лекарство, потому что, как бы мне ни хотелось, как бы ни рвалось из меня чувство прекрасного природного инстинкта к какому-нибудь самому завалящему принцу на самом завалящем белом коне, книгу не перекричать. Только она может как-то успокоить перед сном. — Я тоже люблю почитать перед сном. Бывает, ляжешь в кровать и читаешь, читаешь ее от щиколоток до мочек, и так интересно написано, что невольно начинаешь пробовать эту литературу на вкус. Читаешь дальше, но уже губами. — Каждую ночь одну и ту же книгу? — В женщину, как и в реку, нельзя войти дважды. Она всегда разная. — Нежно… — снова обратилась Мэри к окну и спросила: — А что тебя больше всего привлекает в женщинах? — Запах секса. — Разве у него есть запах? — Есть, если иметь нюх. — А как тебе фраза «заниматься сексом»? — Это когда с любовью еще не определились, но уже есть точки соприкосновения. На самом деле, секс и прибыль две вещи, которые движут обществом, командуют этим миром. — Да. Для мужчин они всегда являются главными, — затянулась задумчиво Мэри. — Поэтому женщинам легче общаться с сильным полом. — С некоторыми из них действительно было легко, правда, они быстро исчезали, и, возможно, именно поэтому с ними было легко, — снова уносила Мэри ностальгия. — А с другими? — спросил я безразлично. — С другими? Хорошо и с другими, пока не почувствуешь, что тебя просто имеют. — То есть тоже своего рода чувства? — цинично заметил я. — Может, ты слишком озабочена? — Чем? — Связями. — Возможно, связи правят миром и вьют из нас веревки. На которых мы вешаемся сами и потихоньку вешаем своих близких. Кратковременные связи впечатляют, но все предпочитают покрепче. Свяжешь себе поводок и гуляешь на нем, вроде как привязана к кому-то. С одной стороны — ограничиваешь себе свободу, но с другой — успокаивает. — Ты принимаешь мужчин как успокоительное? — Не так чтобы часто. Но один никак не выходит из моей головы. — Я бы тоже не выходил, на улице черт знает что, — не хотел я развивать тему ее отношений с кем-то и уставился в окно, будто там действительно с минуты на минуту должен был показаться черт, который непременно начнет рассказывать то, что он знает, сметая метлой таявший снег. — Я вижу, ты меня осуждаешь за легкость поведения, но только представь, что среди людей вывели всех сук и кобелей. Ни тебе измен, ни скандалов, все занимаются любовью с тем, с кем положено, либо не занимаются вовсе, они кропотливо предохраняются либо заводят детей. Все мечтают о лучшей доле, хотя прекрасно знают, чем закончится их примитивное путешествие. От такой жизни не то что я, сама любовь подохнет со скуки. — Если ты говоришь об измене, то каждый имеет право сходить налево, другое дело, нужно ли тебе это? Ведь настоящая жизнь начинается не там, где потрахались и разбежались, а там, где переспали и остались. — Нет, измена — это для слабых, это не для меня: я не могу быть сукой только из-за того, что ты меня хочешь, — улыбнулась она игриво. — Я? — от неожиданности кашлянул, но потом уловил иронию в ее словах и отыграл. — Нет, ты не сука, потому что я тебя не хочу. — Будь у меня любимый, разве стала бы я спать с кем-то еще. — Не знаю, думаю, да, — увернулся я от ее ладошки, которая хотела приударить меня легонько сверху по куполу. От этого движения пепел слетел с ее сигареты и рассыпался в прах. — Надо же как-то набираться опыта, — приручил я ее руку с сигаретой, схватив за запястье. Рука была холодной, да и сама она уже не вызывала той симпатии, что вначале. Всего несколько откровенных предложений, ее как и след простыл. Доступность способна убить все сексуальные порывы. — Знаешь, со временем мечты тоже обретают опыт, даже мечты о самом насущном. Если раньше я непременно хотела большой любви, то сейчас готова ограничиться большой отдельной квартирой с видом на припаркованную внизу личную машинку. — С открытым верхом? — отпустил я ее руку на свободу. — Боюсь передозировки. — Не бойся. Вот влюбленные же не боятся, что им сорвет крышу. — Я бы сказала, мечтают. — Знаешь, чего еще не хватает твоему очаровательному силуэту? Малыша, который семенил бы рядом, держась за руку, — решил я одушевить ее мечты. — Я бы не отказалась и от Карлсона, чтобы летать время от времени. Тебе вот не скучно летать все время с одной? — С чего ты решила, что только с одной? — Я решилась, а ты нет. Так чем она тебя так заинтересовала? — Только тем, что любима. — И давно ты с ней? — Уже четыре года. — Дети есть? — Пока одни мурашки. — У меня и таких нет. — То, что ты одинока, только подчеркивает, что не можешь кого-то забыть. — То, что в прошлом, — второстепенно, — затушила она окурок в пепельнице. — По прошествии времени все становится второстепенным. — Постепенно оно и стало фоном моей жизни. — Что же тогда является главным? — снова отдался я белоснежному пейзажу. — Я могла бы тебя накормить тривиальным: муж, семья, дети, что, несомненно, важно, но всякую женщину больше волнует, как бы не состариться раньше времени. В этот момент у Мэри заистерил телефон, она извинилась и ответила на звонок. По ее интонации я понял, что звонила какая-то подруга. Пока она разговаривала, я повторно поздоровался с холодильником, в надежде найти в нем что-нибудь привлекательное. Достал пару яиц, нашел в шкафу сковороду и поставил на плиту. — Как его звали? — спрашивала Мэри, одобрительно качая головой. — Какое сексуальное имя, — ответила она и, отведя трубку от губ, спросила меня: — Это минут на двадцать. Ты не заскучаешь без меня? — Очень, — искал я масло, чтобы смазать сковороду. Она кивнула и включила громкую связь. — Подумаешь, не звонит. Не принимай близко к сердцу. — Поздно: уже приняла ближе некуда. Любовь, как марихуана, — дыхнул в кухню травой голос из трубки. — Влюбилась? — Нет, хочется попробовать, но боюсь подсесть. — Везет же тебе, я не могу позволить себе такой роскоши: переспать с первым встречным, — отвернулась от меня к окну Мэри, пряча эту ложь. — Не можешь позволить себе — позволь ему. — У него то же самое. Он тоже не может себе позволить. — Тяжелый случай. — И не говори. Вина хочешь? — попыталась Мэри увести разговор в другое русло, взяв в руки закупоренную бутылку, стоявшую на подоконнике, как это обычно бывает, когда одна рука занята телефоном, а вторая из зависти тоже хочет внимания и не знает, чем занять себя. — Нет, вина не хочу, после него тянет спать, — ответил нам высокий дрожащий голос. — А в чем проблема? — Не с кем. — А как же этот, как его? Педро? — Исчез. — Ты забыла! Чтобы держать мужчину на коротком поводке, женщина ни в коем случае не должна подавать виду, что без ума от него. — Я и не подавала. — Ты уверена? — Разве что кофе в постель. — Понятно. Только давай вырежем постельную сцену из нашего разговора, — взглянула на меня с кокетством Мэри. — Хорошо. Он накрыл меня теплым морским закатом. Я барахталась в его объятиях, пока он въедался губами в мою кожу. Но оказывается, и Педро бывают одноразовые. Теперь вот сижу в номере и думаю: выплюнуть столько красивых слов ради одной только ночи. Чувствую себя разбитой шлюпкой, брошенной на берегу моря. — Шлюхой? — переспросила Мэри подругу. — Шлюпкой. — Извини, плохо слышно. Да пошли ты его. — Я послала, так он, мерзавец, сердце мое прихватил. — Ну что я могу тебе сказать? Педро твой — типичный ловелас. Чего же ты ждала? — От него? — Нет, в смысле надо было первой распрощаться. Ладно, забей, сегодня же Новый год. Расскажи, где отметила? — Не помню, помню, что было много мужчин. — Ну! Как ты себя чувствовала среди мужчин? — Как в ателье у портного, где каждый снимает свои мерки, но не каждый готов сшить свадебное платье. В общем, я разочарована… — Перестань! Разочарование — это всего лишь проявление эгоизма: когда ты долго была кем-то очарована, а тобою — так и не захотели. — Просто очень обидно, кругом все как назло замуж выходят. — Кто все? — переложила Мэри трубку в другую руку. — Сестра моя младшая. — Барбара? И что она? — Думает еще: быт или не быт. — Какая правильная постановка вопроса! У нее, в отличие от нас, еще есть время подумать, — ответила, улыбнувшись мне, Мэри и больше не беспокоила мой слух женской болтовней. Я продолжил с яйцами, которые уже раздраженно целовались с тефлоном. После того как Мэри отключила громкую связь, я слышал лишь отдельные реплики: «влюбись для начала в себя…», «придет не только Педро…», «он не сможет пропустить этот спектакль». Только я выложил глазунью на тарелку и поставил на стол, как Мэри закончила треп. — Кристина. У меня нет подруги лучше, — положила телефон на подоконник Мэри. — А разве подруги могут быть лучше? — Лучше меня нет, конечно, — ухмыльнулась она. — Она хорошая, но как-то все не везет, странные вещи происходят в ее жизни. В прошлом году она собиралась покончить с собой. — И что ее остановило? — цинично поинтересовался я. — Только Кристина распахнула окно, взобралась на подоконник, глянула вниз на маленькие машинки, которые спешили с одинаковой скоростью и в ту, и в другую сторону, на дрейфующее многоточие людей, как голова ее закружилась, она вскрикнула. Однако не страх высоты был причиной ее крика, а иголки кактуса, которые впились в ногу. От внезапной боли она пришла в себя и посмотрела на ногу. Вцепившись зубами, на ноге висел кактус, будто хотел ее удержать. — Вот, а говорила, что никто ее не любит. — Ей вдруг стало больно и жалко себя, но еще больше кактус, за которым кроме нее некому будет ухаживать. — Так какой ей нужен мужчина? — спросил я. — Чтобы всю жизнь носил на руках. Или поднимал иногда, хотя бы настроение, — затянулась новой сигаретой Мэри. — А тебе? — Могущественный, — выдохнула она в сторону дым. — А как же вечная любовь? — Для меня любовь — это то, что находится между «я тебя люблю» и «я тебя ненавижу». Разве между любовью и вечностью есть какая-то другая связь? — Если женщина тебя разлюбила, то это навсегда. Трель смс-ки из моего телефона оборвала уже висевшую на губах Мэри ответную фразу. Я вскрыл конверт: «Знаешь, как я себя чувствую без тебя, без моего любимого человечка? » Пальцы вперед моих мыслей написали: «Как? » Левое полушарие ждало нового письма, а правое все еще хотело услышать ответ от девушки, которая зависла молча у окна. Оно знало, что нельзя бросать девушек, даже если нет желания положить. «Бесчеловечно», — поступила новая смс-ка. «Какая дешевая наживка, но как приятно на нее клевать», — подумал я про себя. — Прямо в сердце? — посмотрела на меня внимательно Мэри, будто уже знала текст письма. — Ага. — Это оттого, что телефон носишь в нагрудном кармане. — Пули тоже бывают приятными. * * *