Федерико Гарсиа Лорка 3 страница

И душа пробудится в чистом виде - от смерти?

И все, что в мыслях творится, - в темноте растворится?

О, затих, как счастливый, сад под негой дождливой!

В чистоте мое сердце стало отзвуком, эхом

разных мыслей печальных и мыслей хрустальных,

их плесканье в глубинах - вроде крыл голубиных.

Брезжит солнце.

Желтеют бескровные ветви.

Рядом бьется тоска с клокотаньем смертельным,

и тоскую сейчас о безнежностном детстве,

о великой мечте - стать в любви гениальным,

о часах, проведенных - как эти! - в печальном

созерцанье дождя.

Красная Шапочка,

по дороге идя…

Сказки кончились, я растерялся над бездной,

над потоком любви - муть какая–то в звездах.

Неужели, господь, мои муки исчезнут,

как сейчас исчезает хрупкий лиственный отзвук?

Снова льет.

Ветер призраки гонит вперед.

КЛЮЧ

(Отрывок)

В долине задремали тени,

ключи запели.

Увидев зимних сумерек пространность,

заснуло сердце.

О, кто ключи понять сумеет,

воды секреты

новорожденной, песню,

укрытую от зренья

духовного, с мелодией

сладчайшей, запредельной?..

Ключ распевал, сгибаясь

под грузом тени.

Я подошел его послушать,

но сердце было глухо к пенью.

На целомудренной траве

цвели незримые планеты.

Глагол земли рождался,

зачатый непорочным чревом.

Среди долины рос столетний тополь,

его листва зашелестела.

Листва заката трепетала,

серебряная, как планеты.

Средоточьем неба

был великий тополь.

Нежной,

от сумрака неясной

ключа мне показалась песня.

Написаны те темные слова

на азбуке каких рассветов?

Что говорят они далеким звездам?

И чьи уста прошепчут это?

Душою, господи, я зол. Сжигает

огонь греховный тело.

Море, что я вместил в себе,

утратило свой берег.

Маяк твой, господи, погас.

Одно лишь мое сердце морю светит.

Но неужели эти тайны ночи,

воды секреты

таинственны лишь для очей

людского разуменья?

Неужто сумрак тайн не будоражит

долины, горы, бабочек, деревья?

Неужто ужас тьмы не ощущают

ни камни, ни коренья?

Неужто только я глаголю,

а чистый ключ сказать свое не смеет?

Но что–то вдруг почувствовал в воде я,

и это будоражит… словно ветер

в моей душе качает ветви.

Стань деревом!

(Вдали мне голос шепчет. )

И водопадом хлынули светила

на незапятнанное небо.

С печалью и тревогой

впечатываюсь в тополь тот столетний,

как Дафна, убегающая в страхе

от Аполлона сумрака и тени.

Душа моя листвою поглотилась,

и соком стала кровь моя древесным,

а слез моих источник

смолою обернулся цепкой.

Опустилось в корни сердце,

а страсти человечьи

покинули меня и убежали,

изранив тело.

Увидев зимних сумерек пространность,

ломал я ветви

и радовался незнакомым ритмам

порывов ледяного ветра.

Я ласку крыльев ощущал руками,

гнезд нежных трогал тело,

и тысячами пчелы полевые

ко мне летели.

Целый улей золота живого

таил я в дряхлых недрах.

Пейзаж и вся земля исчезли.

Осталось только небо,

и я дыхание горы услышал

и звездный шелест.

Поймут ли нежные мои листочки

воды секреты?

Достигну ли корнями королевства,

в котором родилась вода и зреет?

К отраженному волнами небу

склонивши ветви,

смыл листву я в голубом, певучем

алмазе светлом

и клокотание ключей услышал,

как слышал их, когда был человеком.

Исполнено неведомого знанья,

а также музыки струенье.

Огромнейшие руки воздымая,

лицом к голубизне я

стоял, исполненный росы, тумана

и угасающего света.

Я чувствовал великое томленье,

тоску деревьев,

желанье устремиться к белым звездам

с ветрами вместе.

Но из камней мне тихо и печально

шепнуло сердце:

«Когда тебе слова ключа невнятны,

умри и обломай все ветви! »

«О боже, вырви из земли меня! Дай слух мне,

который воду разумел бы!

Дай голос, чтобы он любви во имя

похитил у волны секреты пенья.

Мне только масла слова не хватает,

чтобы маяк твой снова загорелся! »

«Стань соловьем! » - послышался мне голос,

что был вдали затерян.

Ночь не устерегла, и грудь разверзлась,

и звезды хлынули потоком светлым.

……………………………………………

МОРЕ

Море, ты - Люцифер

лазоревых высот,

за желанье стать светом

свергнутый небосвод.

На вечное движенье

бедный раб осужден,

а когда–то, о море,

стыл спокойно твой сон.

Но от горьких уныний

тебя любовь спасла,

ты жизнь дало богине,

и глубь твоя поныне

девственна и светла.

Страстны твои печали,

море сладостных всхлипов,

но ты полно не звезд,

а цветущих полипов.

Боль твою перенес

сатана–великан,

по тебе шел Христос,

утешал тебя Пан.

Свет Венеры для нас

гармония вселенной.

Молчи, Екклезиаст!

Венера - сокровенный

свет души…

…Человек падший ангел. Прощай,

о земля: ты - навек

потерянный рай!

К ЛАВРУ

На край небосклона, туманный и скорбный,

шла ночь, набухая звездами и тенью.

А я, бородатый волшебник преданий,

я слушал наречья камней и растений.

Я понял признания - тайну печали

плющей, кипарисов и жгучей крапивы,

узнал сновиденья из повести нарда,

пел светлые гимны средь лилий счастливых.

И в древнем лесу, исходя чернотою,

открыли мне душу глухие глубины:

сосняк, от звучаний и запахов пьяный,

согбенные знаньем седые маслины,

и мох, оснеженный ночною фиалкой,

и высохший тополь - приют муравьиный.

И все говорило так сладостно сердцу,

дрожа в паутине, звенящей блаженно,

ведь ею вода облекает дремоту,

как некоей тканью гармоний вселенной.

И бредили пеньем тяжелые розы,

и ткали дубы мне сказания древних,

и сдержанной скорби высоких платанов

шептал можжевельник о страхах деревни.

Так я постигаю волнение леса:

поэму листвы и поэму планеты.

Но, кедры, скажите: когда ж мое сердце

утихнет в объятьях бессмертного света?!

Я знаю любовь твою - лиру, о роза:

ведь струны я создал былым своим счастьем.

Скажи мне, в какой же затон его кинуть,

как люди бросают постылые страсти?!

Я знаю напевы твои, кипарис:

я брат твой по мраку, твой брат по мученьям.

Ведь в недрах у нас так глубоко гнездятся в тебе - соловьи, а во мне - сожаленья!

Я знаю твое чародейство, маслина:

ты кровь из земли добываешь для мира.

А я добываю биением сердца

из мыслей и снов

благодатное миро!

Вы все превзошли меня вашею песней,

лишь я неуверенно пел перед вами.

О, если бы вы наконец погасили

палящий мне грудь

целомудренный пламень!

Божественный лавр с недоступной душою,

немое навек,

благородное диво!

Пролей же в мой слух неземное сказанье,

глубокую мудрость, свой разум правдивый!

Волшебник оркестров и мастер лобзаний,

в расцвете молчанья, в обличий строгом

возникший из розовой прелести Дафны

и мощного сока влюбленного бога!

Верховный служитель старинного знанья!

Не внемлющий жалобам, важный молчальник!

Со мной говорят все лесные собратья,

лишь ты не хотел моих песен печальных!

Быть может, о мастер гармоний, ты знаешь

бесплодную участь - стенанье поэта?

И листья твои под влиянием лунным

не верят обманам весеннего света?..

Но вкрадчивой нежностью мрака оделась,

как черной росою, дорога страданий

с высот балдахина к подножию ночи,

а ночь тяжело набухала звездами.

ОСЕННИЙ РИТМ

Горька позолота пейзажа.

А сердце слушает жадно.

И сетовал ветер,

окутанный влажной печалью:

- Я плоть поблекших созвездий

и кровь бесконечных далей.

Я краски воспламеняю

в дремотных глубинах,

я взглядами весь изранен

ангелов и серафимов.

Тоскою и вздохами полнясь,

бурлит во мне кровь и клокочет,

мечтая дождаться триумфа

любви бессмертно–полночной.

Я в сгустках сердечной скорби,

меня привечают дети,

над сказками о королевах

парю хрусталями света,

качаюсь вечным кадилом

плененных песен,

заплывших в лазурные сети

прозрачного метра.

В моем растворились сердце

душа и тело господни,

и я притворяюсь печалью,

сумеречной и холодной,

иль лесом, бескрайним и дальним.

Веду я снов каравеллы

в таинственный сумрак ночи,

не зная, где моя гавань

и что мне судьба пророчит.

Звенели слова ветровые

нежнее ирисов вешних,

и сердце мое защемило

от этой тоски нездешней.

На бурой степной тропинке

в бреду бормотали черви:

- Мы роем земные недра

под грузом тоски вечерней.

О том, как трещат цикады

и маки цветут - мы знаем,

и сами в укромном логе

на арфе без струн играем.

О, как идеал наш прост,

но он не доходит до звезд!

А нам бы - мел собирать,

и щелкать в лесах, как птицы,

и грудью кормить детей,

гулять по росе в медунице!

Как счастливы мотыльки

и все, что луной одеты,

кто вяжет колосья в снопы,

а розы - в букеты.

И счастлив тот, кто, живя

в раю, не боится смерти,

и счастлив влюбленный в даль

крылато–свободный ветер.

И счастлив достигший славы,

не знавший жалости близких,

кому улыбнулся кротко

наш братец Франциск Ассизский.

Жалкая участь не понять никогда,

о чем толкуют

тополя у пруда.

Но им дорожная пыль

ответила в дымке вечерней:

- Взыскала вас щедро судьба,

вы знаете, что вы черви,

известны вам от рожденья

предметов и форм движенье.

Я ж облачком за странником

в лучах играю, белая,

мне бы в тепле понежиться,

да падаю на землю я.

В ответ на жалобы эти

деревья сказали устало:

- А нам в лазури прозрачной

парить с малолетства мечталось.

Хотелось летать орлами,

но мы разбиты грозою!

- Завидовать нам не стоит! раздался клекот орлиный,

лазурь ухватили звезды

когтями из ярких рубинов.

А звезды сказали: - За нами

лазурь схоронилась где–то… А космос: - Лазурь замкнута

надеждой в ларец заветный. Ему надежда ответила

из темного бездорожья:

- Сердечко мое, ты бредишь! И сердце вздохнуло:

- О боже!

Стоят тополя у пруда,

и осень сорвала их листья.

Мерцает серебряной чернью вода

средь пыли дорожной и мглистой.

А черви уже расползлись кто куда,

им что–то, наверное, снится.

Орлы укрываются в гнездах меж скал.

Бормочет ветер: - Я ритм вечный! Слышны колыбельные песни в домах,

и блеет отара овечья.

На влажном лике пейзажа

моршин проступают сети рубцы от задумчивых взглядов

давно истлевших столетий.

Пока отдыхают звезды

на темно–лазурных простынях,

я сердцем вижу свою мечту

и тихо шепчу:

- О господи!

О господи, кому я молюсь?

Кто ты, скажи мне, господи!

Скажи, почему нет нежности ходу,

и крепко надежде спится,

зачем, вобрав в себя всю лазурь,

глаза смежают ресницы?

О, как мне хочется закричать,

чтоб сльшал пейзаж осенний,

оплакать свой путь и свою судьбу,

как черви во мгле вечерней.

Пускай вернут человеку Любовь,

огромную, как лазурь тополевой рощи,

лазурь сердец и лазурь ума,

лазурь телесной, безмерной мощи.

Пускай мне в руки отмычку дадут я ею вскрою сейф бесконечности

и встречу бесстрашно и мудро смерть,

прихваченный инеем страсти и нежности.

Хотя я, как дерево, расколот грозой,

и крик мой беззвучен, и листьев в помине нет,

на лбу моем белые розы цветут,

а в чаше вино закипает карминное.

НОЧНАЯ МЕЛОДИЯ

Мне так страшно рядом

с мертвою листвою,

страшно рядом с полем,

влажным и бесплодным;

если я не буду

разбужен тобою,

у меня останешься

ты в сердце холодном.

Чей протяжный голос

вдали раздается?

О любовь моя! Ветер

в окна бьется.

В твоем ожерелье

блеск зари таится.

Зачем ты покидаешь

меня в пути далеком?

Ты уйдешь - и будет

рыдать моя птица,

зеленый виноградник

не нальется соком.

Чей протяжный голос

вдали раздается?

О любовь моя! Ветер

в окна бьется.

И ты не узнаешь,

снежный мотылек мой,

как пылали ярко

любви моей звезды.

Наступает утро,

льется дождь потоком,

и с ветвей засохших

падают гнезда.

Чей протяжный голос

вдали раздается?

О любовь моя! Ветер

в окна бьется.

ГНЕЗДО

Что там во мне таится

в такой печальный час?

Кто лес мой, золотой

и свежий, вырубает?

Как в зыбком серебре

зеркал я прочитаю

то, что речной рассвет

передо мной расстелет?

Вяз замысла какого

в моем лесу повален?

В каком дожде молчанья

дрожу я с той поры,

как умерла любовь

на берегу печали?

Лишь терниям лелеять

то, что во мне родилось?

ИНАЯ ПЕСНЯ

Сон навсегда исчез, навек развеян!

В дождливый этот вечер

всем сердцем я измерил

трагедию осенних

рыдающих деревьев.

О тихую печаль

предсмертного смиренья

мой голос раздробился.

Сон навсегда исчез, навек развеян!

Навек! О боже! Снег

ложится - беспредельный на бездорожье жизни

моей,

и оробело,

чтобы застыть и сгинуть,

уходит заблужденье.

Вот и вода внушает:

сон навсегда исчез, навек развеян!

А сон, он бесконечен?

Его опора - эхо,

сырой туман, а сам

туман - усталость снега.

Мое сердцебиенье

мне говорит, что сон навек развеян.

В дождливый этот вечер

всем сердцем я измерил

трагедию осенних

рыдающих деревьев.

Федерико Гарсиа Лорка

Стихи о канте хондо

Балладилия о трех реках. Перевод В. Стобова

Поэма о цыганской сигирийе

Пейзаж. Перевод М. Цветаевой

Гитара. Перевод М. Цветаевой

Крик. Перевод Г. Шмакова

Тишина. Перевод А. Гелескула

Поступь сигирийи. Перевод А. Гелескула

Следом. Перевод В. Стобова

А потом… Перевод М. Цветаевой

Поэма о Солеа

«Суха земля…». Перевод Н. Горбаневской

Селение. Перевод М. Цветаевой

Перекресток. Перевод В. Парнаха

Ай! Перевод М. Самаева

Неожиданное. Перевод Ю. Петрова

Пещера. Перевод А. Гелескула

Заря. Перевод Инны Тыняновой

Поэма о Саэте. Перевод А. Гелескула

Лучники

Ночь

Севилья

Процессия

Шествие

Саэте

Балкон

Рассвет

Силуэт Петенеры. Перевод М. Самаева

Колокол

Дорога

Шесть струн

Танец

Смерть Петенеры

Фальсета

De profundis

Вопль

Две девушки

Лола. Перевод М. Самаева

Ампаро. Перевод В. Стобова

Цыганские виньетки. Перевод М. Самаева

Портрет Сильверио Франконетти

Хуан Брева

В кафе

Предсмертная жалоба

Заклинание

Momento

Три города. Перевод А. Гелескула

Малагенья

Квартал Кордовы

Танец

Шесть каприччо. Перевод М. Самаева

Загадка гитары

Свеча

Кротало

Кактус Чумбера

Агава

Крест

Сцена с подполковником жандармерии. Перевод А. Гелескула

Сцена с Амарго. Перевод А. Гелескула

БАЛЛАДИЛИЯ О ТРЕХ РЕКАХ

Гвадалквивир струится

в тени садов апельсинных.

Твои две реки, Гранада,

бегут от снегов в долины.

Ах, любовь,

ты исчезла навеки!

В кудрях у Гвадалквивира

пламенеют цветы граната.

Одна - кровью, другая - слезами

льются реки твои, Гранада.

Ах, любовь,

ты прошла, словно ветер!

Проложены по Севилье

для парусников дороги.

По рекам твоим, Гранада,

плавают только вздохи.

Ах, любовь,

ты исчезла навеки!

Гвадалквивир… Колокольня

и ветер в саду лимонном.

Дауро, Хениль, часовенки

мертвые над затоном.

Ах, любовь.

ты прошла, словно ветер!

Но разве уносят реки

огни болотные горя?

Ах, любовь,

ты исчезла навеки!

Они апельсины и мирты

несут в андалузское море.

Ах, любовь,

ты прошла, словно ветер!

ПОЭМА О ЦЫГАНСКОЙ СИГИРИЙЕ

ПЕЙЗАЖ

Масличная равнина

распахивает веер,

запахивает веер.

Над порослью масличной

склонилось небо низко,

и льются темным ливнем

холодные светила.

На берегу канала

дрожат тростник и сумрак,

а третий - серый ветер.

Полным–полны маслины

тоскливых птичьих криков.

О, бедных пленниц стая!

Играет тьма ночная

их длинными хвостами.

ГИТАРА

Начинается

плач гитары.

Разбивается

чаша утра.

Начинается

плач гитары.

О, не жди от нее

молчанья,

не проси у нее

молчанья!

Неустанно

гитара плачет,

как вода по каналам - плачет,

как ветра над снегами - плачет,

не моли ее о молчанье!

Так плачет закат о рассвете,

так плачет стрела без цели,

так песок раскаленный плачет

о прохладной красе камелий.

Так прощается с жизнью птица

под угрозой змеиного жала.

О гитара,

бедная жертва

пяти проворных кинжалов!

КРИК

Эллипс крика

пронзает навылет

молчание гор,

и в лиловой ночи

над зелеными купами рощ

вспыхнет черной радугой он.

А–а–а–а–ай!

И упругим смычком

крик ударил

по туго натянутым струнам,

и запела виола ветров.

А–а–а–а–ай!

(Люди в пещерах

гасят тусклые свечи. )

А–а–а–а–ай!

ТИШИНА

Слушай, сын, тишину эту мертвую зыбь тишины,

где идут отголоски ко дну.

Тишину,

где немеют сердца,

где не смеют

поднять лица.

ПОСТУПЬ СИГИРИЙИ

Бьется о смуглые плечи

бабочек черная стая.

Белые змеи тумана

след заметают.

И небо земное

над млечной землею.

Идет она пленницей ритма,

который настичь невозможно,

с тоскою в серебряном сердце,

с кинжалом в серебряных ножнах.

Куда ты несешь, сигирийя,

агонию певчего тела?

Какой ты луне завещала

печаль олеандров и мела?

И небо земное

над млечной землею.

СЛЕДОМ

Смотрят дети,

дети смотрят вдаль.

Гаснут медленные свечи.

И две девушки слепые

задают луне вопросы,

и уносит к звездам ветер

плача тонкие спирали.

Смотрят горы,

горы смотрят вдаль.

А ПОТОМ…

Прорытые временем

лабиринты исчезли.

Пустыня осталась.

Немолчное сердце источник желаний иссякло.

Пустыня осталась.

Закатное марево

и поцелуи пропали.

Пустыня осталась.

Умолкло, заглохло,

остыло, иссякло,

исчезло.

Пустыня осталась.

ПОЭМА О СОЛЕА

* * *

Суха земля,

тиха земля

ночей

безмерных.

(Ветер в оливах,

ветер в долинах. )

Стара земля

дрожащих

свечек.

Земля

озер подземных.

Земля

летящих стрел,

безглазой смерти.

(Вихрь в полях,

ветерок в тополях. )

СЕЛЕНЬЕ

На темени горном,

на темени голом часовня.

В жемчужные воды

столетние никнут

маслины.

Расходятся люди в плащах,

а на башне

вращается флюгер.

Вращается денно,

вращается нощно,

вращается вечно.

О, где–то затерянное селенье

в моей Андалузии

слезной…

ПЕРЕКРЕСТОК

Восточный ветер.

Фонарь и дождь.

И прямо в сердце

нож.

Улица дрожь

натянутого

провода,

дрожь

огромного овода.

Со всех сторон,

куда ни пойдешь,

прямо в сердце нож.

АЙ!

Крик оставляет в ветре

тень кипариса.

(Оставьте в поле меня, среди мрака плакать. )

Все погибло,

одно молчанье со мною.

(Оставьте в поле меня, среди мрака плакать. )

Тьму горизонта

обгладывают костры.

(Ведь сказал вам: оставьте,

оставьте в поле меня, среди мрака плакать. )

НЕОЖИДАННОЕ

Он лег бездыханным на мостовой

с кинжалом в сердце.

Его здесь не знает никто живой.

Как мечется тусклый фонарь,

мама!

Как мечется тусклый фонарик

над мостовой.

Уже рассветало. Никто живой

не вздумал прикрыть ему веки,

и ветер в глаза ему бил штормовой.

Да, бездыханным на мостовой.

Да, с кинжалом в сердце.

Да, не знает никто живой.

ПЕЩЕРА

Протяжны рыдания

в гулкой пещере.

(Свинцовое

тонет в багряном. )

Цыган вспоминает

дороги кочевий.

(Зубцы крепостей

за туманом. )

А звуки и веки что вскрытые вены.

(Черное

тонет в багряном. )

И в золоте слез

расплываются стены.

(И золото

тонет в багряном. )

ЗАРЯ

Колоколам Кордовы

зорька рада.

В колокола звонкие

бей, Гранада.

Колокола слушают из тумана

андалузские девушки

утром рано

и встречают рассветные перезвоны,

запевая заветные

песни–стоны.

Все девчонки Испании

с тонкой ножкой,

что на звездочки ранние

глядят в окошко

и под шалями зыбкими в час прогулки

освещают улыбками

переулки.

Ах, колоколам Кордовы

зорька рада,

ах, в колокола звонкие

бей, Гранада!

ПОЭМА О ЦЫГАНСКОЙ САЭТЕ

ЛУЧНИКИ

Дорогами глухими

идут они в Севилью.

К тебе, Гвадалквивир.

Плащи за их плечами как сломанные крылья.

О мой Гвадалквивир!

Из дальних стран печали

идут они веками.

К тебе, Гвадалквивир.

И входят в лабиринты

любви, стекла и камня.

О мой Гвадалквивир!

НОЧЬ

Светляк и фонарик,

свеча и лампада…

Окно золотистое

в сумерках сада

колышет

крестов силуэты.

Светляк и фонарик,

свеча и лампада.

Созвездье

севильской саэты.

СЕВИЛЬЯ

Севилья - башенка

в зазубренной короне.

Севилья ранит.

Кордова хоронит.

Севилья ловит медленные ритмы,

и, раздробясь о каменные грани,

свиваются они, как лабиринты,

как лозы на костре.

Севилья ранит.

Ее равнина, звонкая от зноя,

как тетива натянутая, стонет

под вечно улетающей стрелою

Гвадалквивира.

Кордова хоронит.

Она сметала, пьяная от далей,

в узорной чаше каждого фонтана

мед Диониса,

горечь Дон–Хуана.

Севилья ранит.

Вечна эта рана.

ПРОЦЕССИЯ

Идут единороги.

Не лес ли колдовской за поворотом?

Приблизились,

но каждый по дороге

внезапно обернулся звездочетом.

И в митрах из серебряной бумаги

идут мерлины, сказочные маги,

и вслед волхвам, кудесникам и грандам Сын Человеческий

с неистовым Роландом.

ШЕСТВИЕ

Мадонна в ожерельях,

мадонна Соледад,

по морю городскому

ты в лодке проплыла:

сама - цветок тюльпана,

а свечи - вымпела.

Минуя перекаты

неистовых рулад,

от уличных излучин

и звезд из янтаря,

мадонна всех печалей

мадонна Соледад,

в моря ты уплываешь,

в далекие моря.

САЭТА

Спешите, спешите скорее!

Христос темноликий

от лилий родной Галилеи

пришел за испанской гвоздикой.

Спешите скорее!

Испания.

В матовом небе

светло и пустынно.

Усталые реки,

сухая и звонкая глина.

Христос остроскулый и смуглый

идет мимо башен,

обуглены пряди,

и белый зрачок его страшен.

Спешите, спешите за господом нашим!

БАЛКОН

Лола

поет саэты.

Тореро встали

у парапета.

И брадобрей

оставил бритву

и головою

вторит ритму.

Среди гераней

и горицвета

поет саэты

та самая Лола,

та непоседа,

что вечно глядится

в воду бассейна.

РАССВЕТ

Певцы саэт,

вы слепы,

как любовь.

В ночи зеленой

стрелами саэт

пробит каленый

ирисовый след.

Уходит месяц

парусом косым.

Полны колчаны

утренней росы.

Но слепы лучники

ах, слепы,

как любовь!

СИЛУЭТ ПЕТЕНЕРЫ

КОЛОКОЛ