И. Я. Фроянов 27 страница

В приведенных словах И. И. Смирнова немало верных наблюдений. Но это отнюдь не означает, что к ним нечего больше добавить. Нуждается в дальнейшем обсуждении вопрос о закладничестве в контексте событий середины XVI века и в том числе с точки зрения религиозно-нравственной и моральной. Нет должной ясности и в том, какую цель преследовало правительство Сильвестра и Адашева, вступая в борьбу с монастырским закладничеством. Мысль об «укреплении позиций посада» здесь хотя и правильна, но, по нашему мнению, недостаточна, поскольку Избранная Рада, как мы неоднократно убеждались, подстраиваясь под запрос текущего момента и якобы соответствуя велению времени, на самом деле проводила свою политику и решала собственные задачи, расходившиеся с историческими потребностями Русского государства.

Н. П. Павлов-Сильванский, характеризуя закладничество, писал: «Закладничество было не сделкой залога лица, но добровольным подчинением одного лица другому, более сильному, с целью снискания защиты, покровительства господина. Закладень и закладчик был не заложенным человеком, закупом или кабальным холопом; он был клиентом господина-патрона»1635. Важно иметь в виду, что между господином-патроном (в нашем случае монастырем) и закладчиком устанавливались такого рода отношения, которые позволяли последнему ближе познакомиться с монастырской жизнью и оценить ее привлекательные стороны. Наверное, кое-кто из закладчиков уходил потом в монахи, а кто-то через своих родственников, оставшихся на посаде, содействовал связям посадских людей с тем или иным монастырем. Следовательно, закладничество являлось, помимо прочего, фактором определенного влияния монастырей на посадские миры, линией связи посадского люда с духовными корпорациями, причем связи многосторонней: экономической, политической, культурной и религиозной.

Мы полагаем, что именно против этих связей русских монастырей с посадскими людьми и монастырского влияния на посадские миры была направлена статья 91 Судебника 1550 года, подготовленного правительством Избранной Рады, хотя внешне все выглядело так, будто власть намеревается осуществлять политику ограничения закладничества ради укрепления позиций посада. Избранная Рада, как нам представляется, старалась не столько укрепить позиции посада (подобное укрепление безусловно имело место), сколько усилить свои позиции среди посадского населения. Перед нами политическая борьба за влияние на горожан, особенно жителей Москвы и других, расположенных поблизости, крупнейших городов Русии. Этот своеобразный интерес Избранной Рады к посадскому люду объясняется, по всей видимости, возможностью его использования в политических целях. Пример тому – спровоцированные противниками русского «самодержавства» июньские 1547 года события в Москве, которые покончили с правлением Глинских и едва не оказались роковыми для Ивана IV и, следовательно, самодержавия, а вместе с ним и православной церкви. Избранная Рада, таким образом, могла рассматривать население посадов как свою политическую опору в борьбе с самодержавной властью царя Ивана. Однако не только с нею, но и с православной церковью. Опять и опять нужно вспомнить религиозную ситуацию, возникшую в середине XVI века. То было время нового оживления ереси в России. И надо сказать, что восприимчивость к ней нередко демонстрировали как раз жители городов, т. е. представители посадских общин. Руководители Избранной Рады, в частности Сильвестр, благосклонно относились к еретикам, усматривая в них своих политических союзников. Вот почему, помимо прочего, они проявляли особый интерес к посадам, где часть людей, напоминавших бюргерство Западной Европы, расположена была (как и на Западе) к ересям. Поэтому ограничение влияния монастырей на жизнь посадов, изоляция их от православных духовных корпораций составляли для Сильвестра и К° одну из важнейших задач.

Если оценивать в целом политику Избранной Рады относительно монастырей, отраженную частично в статье 91 Судебника, то надо согласиться с А. Г. Поляком, который писал: «Запрещение Судебника жить посадским людям в монастырях препятствовало закладническим тенденциям церковных феодалов и являлось законодательным отражением борьбы, которую вело правительство с церковью»1636. Речь только следует вести о специфическом правительстве во главе с Сильвестром и Адашевым.

* * *

Положения статьи 91 Судебника 1550 года, по мнению А. А. Зимина, подверглись конкретизации 15 сентября 1550 года, когда «правительство обсуждало с митрополитом Макарием вопрос о церковно-монастырских слободах»1637. Сам факт совещания по этому вопросу, состоявшегося после записи статьи 91 Судебника, запрещающей торговым городским людям «жити» в монастырских дворах, свидетельствует о напряженной борьбе, развернувшейся вокруг статуса церковно-монастырских слобод в городах и, в конечном счете, – вообще вокруг земельных прав монастырей. Сентябрьское совещание являлось частным эпизодом общей ситуации, сложившейся к 1550 году и состоявшей, как верно заметил А. А. Зимин, в том, что «правительство Адашева и Сильвестра, используя поддержку близких к ним нестяжателей, рассматривало вопрос о ликвидации церковно-монастырского землевладения. Однако иосифлянскому большинству русской церкви удалось воспрепятствовать осуществлению секуляризационных планов русского правительства»1638. Тут у А. А. Зимина все правильно, за исключением словосочетания русское правительство. Более удачно, на наш взгляд, выражение правительство Адашева – Сильвестра, проводившее во многих фундаментальных вопросах государственной жизни, касающихся, прежде всего, русского самодержавия, апостольской церкви и православной веры, антирусскую, прозападную политику.

Совещание 15 сентября 1550 года – пример подобного воспрепятствования осуществлению секуляризационных планов правительства Сильвестра – Адашева. По его итогам был составлен «приговор» о монастырских слободах1639, утвержденный впоследствии Стоглавым собором и дошедший до нас в главе 98 Стоглава1640. «Приговор» гласит: «Лета 7059 сентября в 15 день говорил с государем царем и великим князем преосвященный митрополит Макарий московский и всеа Русии: приговорил еси государь, преже сего с нами с своми богомолцы, и со архиепископы, и епископы о наших митрополичьих слободах, и о архиепископльих, и епископльих, и о монастырских, что слободам всем новым тянути с городскими людьми всякое тягло и с судом; и мы ныне тот приговор помним: в новых слободах ведает Бог да ты, опричь суда; а ныне наместники твои государевы и властели тех слобожан хотят судити, и в том тем слобожанам нашим запустети; а преже того твои государевы наместники и властели наших слобожан не суживали; а ты бы, государь, своим наместником и властелем впредь наших слобожан судити не велел. А ныне твой царский приговор с нами: что в те новые слободы вышли посацкие люди после писца, и тех бы людей из новых слобод опять вывести в город на посад, и о том ведает Бог да ты, государь, как тебе Бог известит; а впредь бы митрополиту, и архиепископом, и епископом, и монастырем держати свои старые слободы по старине, а судити о всяких делех по прежним грамотам; а новых бы слобод не ставити и дворов новых в старых слободах не прибавливати, разве от отца детем, или от тестя зять, или от брата братия отделяются и ставят свои дворы; а в которых старых слободах дворы опустеют, и в те дворы звати сельских людей пашенных и непашенных по старине, как преже сего было, а отказывати тех людей на срок о Юрьеве дни осеннем по государеву указу по старине же; а с посаду впредь градских людей в слободы не называти и не приимати, разве казаков нетяглых людей; а которые християне митрополичьи или архиепископльи и епископльи похотят из слобод идти на посад или в села жити, и тем людем ити вольно на тот же срок»1641.

Рассматривая данный «приговор» и называя его уложением (положением) о слободах 1642, П. П. Смирнов обращает внимание на следующие его установления:

«1. Новых слобод не ставить. Возникшие новые слободы лишить всяких привилегий по суду и налогам и включить в тягло: «слободам всем новым тянут з градскими людми во всякое тягло и з судом». Вышедших в них после писцов посадских людей вернуть в город на посад.

2. В старых слободах дворов не прибавлять. Новые дворы можно ставить только в случаях семейных разделов среди слобожан, «а опричным прихожим людем градским в тех старых слободах дворов не ставити».

3. Только в запустевшие дворы разрешается называть «по старине» пашенных и непашенных людей, но исключительно из волостей и сел, а не городских людей. Из городов допускается прием в пустые места лишь казаков, т. е. работных наемных бестяшых людей, но не посадских тяглых людей.

4. «Отказывать» таких приходцев можно только в Юрьев день осенний. Также и своих слободчан владельцы слобод обязаны выпускать в Юрьев день как в посад, так и в села»1643.

По П. П. Смирнову, «эти решения царь Иван Васильевич не напрасно мотивировал законами своего деда и отца: принципиально нового в них не было ничего»1644. В последний тезис П. П. Смирнова следует внести ясность и подчеркнуть: эти решения не содержали ничего принципиально нового не потому, что находились в главном русле политики предшественников Ивана IV, а потому, что имели прецеденты, обусловленные влиянием на верховную власть еретических группировок Федора Курицына и Вассиана Патрикеева. И в этом отношении в середине XVI века имело место возвращение к тому, что мы наблюдали в княжения деда и отца Ивана Грозного: хозяйничанье во власти фаворитов, проводивших чуждую национальным интересам Русии политику. Уложение о слободах, согласно П. П. Смирнову, отразило стремление царя Ивана Васильевича и правительство Избранной Рады ликвидировать новые слободы церковных учреждений, «а равно удержать старые владельческие слободы в прежних размерах и роли XIV–XV вв., уничтожая в их лице конкурентов посадскому населению государевых городов»1645.

И. И. Смирнов, в отличие от П. П. Смирнова, резюмировал содержание «приговора» о слободах «в виде пяти пунктов:

1. Посадские люди, вышедшие в новые слободы «после описи», должны быть выведены обратно «в город на посад» с оговоркой, что в каждом отдельном случае вопрос о выводе решается по усмотрению государя.

2. В отношении старых слобод церковные и монастырские власти сохраняли прежние права «о суде и о всяких делех, по прежним грамотам».

3. Запрещалось ставить новые слободы и новые дворы в старых слободах (в отношении «опричных прихожих людей», городских и сельских, запрет носил абсолютный характер; старым слобожанам разрешалось «выставливатися и своими дворами жити» в случае семейных разделов: «от отца детем или от тестя зятии или от братии братии»).

4. Владельцы слобод сохраняли право «называть» в запустевшие дворы в старых слободах «сельских людей пашенных и непашенных»; посадских же людей (кроме нетяглых «казаков») запрещалось как «называть» самим, так и принимать пришедших добровольно.

5. За населением же церковных и монастырских слобод, напротив, сохранялось право выхода как «в город на посады», так и «села», с соблюдением правил Судебника о крестьянском отказе»1646.

«Приговор» о слободах, по словам И. И. Смирнова, «не разрешил вопроса во всем его объеме. Линия правительства Ивана IV на ликвидацию привилегированных слобод и на слияние их с тяглыми посадами < …> встретила упорное сопротивление со стороны церкви. Правительство Ивана IV оказалось не в силах преодолеть это сопротивление и вынуждено было пойти на компромисс, уступив в ряде пунктов требованиям церковных и монастырских властей. Наиболее крупной уступкой церкви со стороны правительства Ивана IV было оставление за церковью в неприкосновенности ее иммунитетных привилегий в отношении старых слобод. Уступив церкви в этом основном вопросе, отказавшись от мысли ликвидировать привилегированные слободы, правительство Ивана IV, тем не менее, существенно ограничило сферу действия церковных и монастырских иммунитетов запрещением устройства новых слобод и новых дворов в старых слободах. А также выводом тех посадских людей, которые поселились в новых слободах после «описи», обратно на посад. Другим направлением, по которому шло ограничение церковных и монастырских привилегий, был запрет перезывать или принимать на запущенные дворы в старых слободах пришлых посадских людей. Запрещая, таким образом, закладничество посадских людей за церковь и монастыри, правительство Ивана IV одновременно стимулировало обратный процесс – выход закладчиков из церковных и монастырских слобод, как в посад, так и в села»1647.

Б. А. Романов рассматривает «приговор» 15 сентября 1550 года в качестве представления о слободах, сделанного в тот день митрополитом Макарием царю Ивану1648. Указав на то, что И. И. Смирнов резюмирует «текст закона о слободах» в 5 пунктах, а П. П. Смирнов – в 4-х (несмотря на количественное различие тожественных друг другу), Б. А. Романов предлагает выделить «следующие пять моментов: 1) изложение Макарием прежнего приговора о новых слободах, который он, митрополит, «помнил», 2) жалоба его на расширительное толкование наместниками этого приговора (отразившегося в ст. 43 Судебника) в смысле распространения его на старые слободы < …>, 3) пожелание-просьба к царю прекратить это самоуправство («и ты бы государь своим наместником впред… не велел судити»), 4) изложение приговора, текст которого был в руках митрополита («с нами») и не подлежал ни перетолковыванию, ни оспариванию: «что в те новые слободы вышли посадские люди после писца, и тех бы людей из новых слобод опять вывести в город на посад », и тут же выражение готовности против приговора не возражать: «и о том ведает бог да ты, государь, как тебе о них бог известит», и 5) изложение в виде пожелания-просьбы, проекта указа о слободах старых и новых < …> »1649.

Обращался к содержанию сентябрьского «приговора» и А. А. Зимин. «Согласно «приговору» 15 сентября 1550 г., духовным феодалам запрещалось основывать новые слободы, хотя старые за ними сохранялись. В церковно-монастырских слободах запрещалось ставить новые дворы (за исключением случаев семейного раздела) < …>. Из новых слобод на посад выводились бежавшие туда посадские люди-закладчики. Запрещался впредь прием в эти слободы городских людей-новоприходцев (кроме казаков). В запустевшие слободы разрешалось сзывать людей, но из сельских местностей (за неделю до и после Юрьева дня), а не с посада. В те же сроки разрешался выход слободским людям духовных беломестцев на посад или в деревню. В целом же «приговор» 15 сентября 1550 г. носил компромиссный характер, ибо сохранял за духовными феодалами старые слободы и предоставлял им даже некоторые возможности для пополнения их населения со стороны»1650.

Довольно обстоятельный, можно сказать, детальный обзор положений «приговора» 15 сентября 1550 года произвел Н. Е. Носов:

«1). «Что в те новые слободы вышли посацкие люди после писца, и тех бы людей из новых слобод опять вывести в город на посад, и о том ведает Бог да ты государь, как тебе о них Бог известит». Итак, предполагалось, чтобы критерием для определения факта – является ли слобода новой или старой – было последнее государево письмо безотносительно времени, когда оно было произведено. Слободы, попавшие в него, считаются «старыми», не попавшие – «новыми». Критерий же давности, таким образом, терял силу, а главное, все церковные приобретения времени царского малолетства (после Василия III), попавшие в письмо, считались уже не подлежащими действию нового закона. Но тогда получается, что большинство церковных городских приобретений времени боярского правления не попадало под действие нового закона, поскольку последние наиболее широкие поуездные переписи были проведены правительством в середине 40-х годов XVI в., когда уже имело место явное ограничение боярского произвола. В то же время правительство 50-х годов < …> добивалось как раз обратного – ограничения льгот белых слобод, полученных церквами именно «при боярах». Значит, и тут предложения церковных иерархов отнюдь не совпадали с намерениями правительства. И Макарий это прекрасно понимал. Не случайно же он ставил принятие нового приговора в зависимость от царской совести: «о том ведает Бог да ты государь, как тебе о них Бог известит» (ясен и подтекст: пусть царь еще раз взвесит, достойно ли утеснять церковь, ведь ликвидация белых слобод – дело Богу неугодное, и ответственность за это небогоугодное деяние лежит на самом царе).

2) «А впредь бы митрополиту и архиепископом, и епископом, и монастырем держати свои старые слободы по старине, а судьи о всяких делех по прежнем грамотам». Тут уже все в пользу церкви – полное сохранение старых слобод и старых тарханов.

3) «А новых бы слобод не ставити и дворов новых в старых слободах не прибавляти, разве от отца детем, или от тестя зять, или от брата братия отделяются и ставят свои дворы». Но это на будущее – запрет создания новых слобод. Конечно, церковных иерархов это вряд ли радовало, но зато не влекло ни к каким ограничениям уже имеющихся городских льгот.

4) «А в которых старых слободах дворы опустеют, и в те дворы звати сельских людей пашенных и непашенных по старине, как преж сего бывало, а отказывати тех людей на срок о Юрьеве дни осеннем по государеву указу по старине же». Опять рекомендация отнюдь не ограничительного свойства в отношении «старых слобод» – обеспечение их законного людского «воспроизводства».

5) «А с посаду впредь градских людей в слободы не называть и не принимати, разве казаков нетяглых людей. А которые християне митрополичьи или архипископльи и епископльи похотят из слобод итти на посад или в села жити, и тем людем ити вольно на тот же срок». Постановления, явно направленные в защиту интересов черных посадских людей, поскольку, с одной стороны, оберегали черные миры от «переманивания» посажан в белые слободы. А с другой – открывали даже «старым» беломестцам широкие и «законные» возможности выхода из феодальной зависимости от церкви на посад. Значит, именно в данном вопросе требования посадских людей были настолько решительными, что не считаться с ними было уже невозможно»1651.

Свою задачу мы видим не в том, чтобы вслед за упомянутыми исследователями «разложить» сентябрьский 1550 года «приговор» на содержательные составляющие элементы. Это сделано ими достаточно хорошо и основательно. Для нас сейчас важнее оценить «приговор» со стороны религиозно-политической борьбы, развернувшейся в верхах русского общества середины XVI века. И здесь весьма существенным является тот факт, что «приговор» о слободах состоялся в обстановке подготовительных мер к секуляризации церковно-монастырского землевладения, предпринимаемых правительством Сильвестра – Адашева1652, что этот приговор вырабатывался на фоне «того радикализма в отношении ограничения церковных имуществ, который столь явственно дает о себе знать во всей правительственной политике после 1549 г. и особенно в канун Стоглавого собора»1653.

Не менее значимо и то обстоятельство, что встреча и разговор митрополита с царем о слободах имели место уже после включения в Судебник 1550 года статей о церковно-монастырских слободах, к чему привлек внимание Н. Е. Носов1654. Им же высказана догадка, согласно которой встреча и беседа Макария с Иваном, завершившаяся принятием «приговора» о монастырских слободах, состоялась по ходатайству первосвятителя1655. Не от хорошей, разумеется, жизни митрополит Макарий просил государя об аудиенции. Русская православная церковь переживала тогда тревожные дни в один из наиболее опасных и критических моментов в своей истории. Государственная власть, оказавшаяся в руках противников Святой Руси, наносила церкви удар за ударом. Их отзвуки слышны и в сентябрьском «приговоре» («а ныне наместники твои государевы и властели тех слобожан хотят судити, и в том тем слобожанам нашим запустети; а преже того твои государевы наместники и властели наших слобожан не суживали»). О чем тут речь? По-видимому, как только вопрос о слободах вошел в Судебник 1550 года, наместники и волостели, исполняя указание центрального правительства, руководимого Сильвестром и Адашевым, начали судить церковно-монастырских слобожан, не дожидаясь окончательного утверждения закона, почему митрополит Макарий и обратился к царю Ивану1656. Но главная причина обращения Макария к Ивану IV заключалась в самом государе, его личном отношении к православной церкви.

Секуляризационную политику середины XVI века в России некоторые историки всецело связывают непосредственно с Иваном IV, в крайнем случае – с правительством Ивана IV, выводя на авансцену этой политики царя и делая его чуть ли не вдохновителем ее. Под их пером царь Иван выглядит как «самостоятельная политическая сила», как «активный политический деятель», знающий, чего он добивается, и выступающий в «ряде острых вопросов против интересов церкви»1657. Это – спорная, если не ошибочная точка зрения. Прав был Н. Е. Носов, когда говорил: «Царь вряд ли уж был так последователен в своих взглядах на церковь, к которой он всегда имел особое пристрастие»1658. Возражая А. А. Зимину, писавшему о провале «царской программы реформ», предусматривающей секуляризацию церковных земель1659, Н. Е. Носов замечал: «Правильно ли так уж подчеркивать, что это была именно «царская» программа, ведь отношение самого царя к вопросу о секуляризации далеко не так уже ясно»1660. Эти ремарки Н. Е. Носова тем более оправданны, что сам А. А. Зимин в другой части своей книги писал: «Сильвестр оказывал большое влияние на всю правительственную деятельность конца 40-х – начала 50-х годов XVI в. и явился инициатором секуляризационных проектов…»1661. Есть основания полагать, что «программа секуляризации церковных земель» была навязана Ивану IV Сильвестром и Адашевым «с товарищи», т. е. Избранной Радой. Царя, впрочем, нетрудно было в данном случае уговорить, поскольку предшествующий период боярского правления надолго оставил в нем тяжелые воспоминания. А ведь именно в данный период щедро раздавались монастырям податные и судебные льготы1662. Спекулируя на этих воспоминаниях, партия Сильвестра – Адашева добивалась своих целей в борьбе с церковно-монастырским землевладением. Однако необходимо подчеркнуть, что при всем том Иван Грозный всегда являлся верным сыном православной церкви, что митрополиту Макарию, конечно же, было хорошо известно. Поэтому он и обратился к царю с жалобой на утеснение церкви представителями светской власти, ободряемыми правительством Избранной Рады.

Результатом встречи с государем митрополит мог быть доволен. Иван IV подтвердил права духовенства на старые слободы («а впредь бы митрополиту, и архиепископом, и епископом, и монастырем держати свои старые слободы по старине, а судити о всяких делех по прежним грамотам»). «Полное сохранение старых слобод и тарханов» – так резюмировал, насколько мы знаем, данное решение Н. Е. Носов1663. «Оставление за церковью в неприкосновенности ее иммунитетных привилегий в отношении старых слобод», – говорил, как известно, по тому же поводу И. И. Смирнов1664. Иван, стало быть, в своем благожелательном отношении к царским богомольцам (митрополиту, архиепископам, епископам и монастырям) зашел настолько далеко, что пренебрег собственным Судебником, в частности статьей 43, предписывающей «старые тарханные грамоты поимати у всех». Думается, здесь заключено, помимо прочего, свидетельство о том, что к составлению статьи 43 Иван IV был не причастен, что это дело рук Сильвестра и его друзей1665.

Распоряжением царя Ивана насчет новых слобод митрополит Макарий был, по-видимому, также удовлетворен, поскольку, согласно этому распоряжению, к новым относились лишь те слободы, куда «вышли посацкие после писца», т. е. после переписи середины 40-х годов XVI века1666. Стало быть, белые слободы, которыми обзавелось духовенство, можно сказать, совсем недавно, в годы боярского правления, переводились в соответствии с «приговором» в разряд старых, находящихся в собственности «по старине» с правом суда «о всяких делех по прежним грамотам». Это полностью противоречило усилиям правительства Избранной Рады, добивавшегося «как раз обратного – ограничения льгот белых слобод, полученных церквами именно «при боярах»1667. В этой связи Н. Е. Носов заключает: «Значит, и тут предложения церковных иерархов отнюдь не совпадали с намерениями правительства»1668. Следовало бы, на наш взгляд, сказать, что и тут царь защитил своих богомольцев, разойдясь с установками Сильвестра и Адашева, настроенных явно не в пользу русской православной церкви.

Ограничения, касающиесяновых слобод, не затрагивали основ церковного здания и потому с легким сердцем могли быть приняты митрополитом Макарием и другими иерархами русской церкви, прекрасно осознававшими финансовые нужды государства, начавшего войну с давним врагом – Казанским ханством. Но и в вопросе о новых слободах Иван IV сделал серьезное послабление духовенству, состоявшее в том, что в них всем ведал государь, «опричь суда». Правда, формула «опричь суда» вызывает у исследователей разное видение проблемы. М. А. Дьяконов, к примеру, полагал, что эта формула была составлена на Стоглавом соборе, который «вспомнил недавний приговор 1550 года 15 сентября и внес его в Стоглав с некоторыми изменениями. По старому приговору было поставлено, «что слободам всем новым тянути з градскими людьми во всякое тягло и з судом». Собор постановил: «и мы ныне тот приговор помним, – в новых слободах ведает бог да ты, государь, опричь суда »1669.

И. И. Смирнов не согласился с М. А. Дьяконовым в истолковании формулы опричь суда: «С таким толкованием формулы «в новых слободах ведает Бог да ты, государь, опричь суда» согласиться нельзя. Формула эта никак не может быть признана за новый приговор»1670. И. И. Смирнов предлагает перевести ее словами кроме наместничьего суда 1671. В результате «исследуемый текст принимает следующий вид: новыми слободами ведает бог да государь, кроме наместничьего суда»1672. Затем историк спрашивает: «В чем смысл этой формулы? » И отвечает: «Я полагаю, что смысл ее заключается в утверждении, что, за исключением вопросов суда (подлежащих ведению наместников), никто, кроме государя, не имеет права вмешиваться в дела новых слобод. Иными словами, я считаю., что в словах «в новых слободах ведает бог да ты, государь, опричь суда» следует видеть формулу, определяющую характер и объем иммунитетных привилегий новых церковных и монастырских слобод»1673.

Наблюдения И. И. Смирнова показались А. А. Зимину неосновательными. Он писал: «И. И. Смирнов слова «опричь суда» трактует как указание на наместничий суд, который он почему-то противопоставляет подведомственности слобод царю. Скорее всего речь шла о сохранении подсудности церковных людей митрополиту < …> »1674.

Формула сентябрьского «приговора» 1550 года опричь суда навела Н. Е. Носова на мысль о существовании «двух приговоров о новых слободах – первого, отменяющего все их тарханные и судебные привилегии, и второго, отменяющего лишь тарханные привилегии. Иначе говоря, первый («прежний») царский приговор о ликвидации тяглых и судебных привилегий новых церковных городских слобод к сентябрю 1550 г. имел силу (и то по усмотрению царя) лишь в отношении тягла, а в отношении же суда он якобы уже был изменен (и именно об этом митрополит и напоминал царю) – теперь слобожане снова, как и в старину, подсудны лишь церковным властям»1675.

Для нас не столь важно, был ли один «приговор» о церковно-монастырских слободах или два. Нам представляется более существенным, что Иван IV внял просьбе митрополита и, вопреки наставлениям своих советников из круга реформаторов, вооружившихся, как он потом скажет, на церковь, и даже вопреки закону (ст. 43 Судебника 1550 г. ), восстановил в значительной мере иммунитетные права церкви и монастырей на городские слободы, включая определенную подсудность новослободчиков церковным властям. Вот почему мысль о компромиссном характере «приговора» 15 сентября 1550 года, развиваемая некоторыми историками1676, является, по нашему мнению, весьма условной и не вполне соответствующей реальному ходу событий. Царю Ивану не было никакой надобности идти на компромисс с митрополитом Макарием, поскольку государь всегда сохранял верность православной церкви. И уж если говорить о компромиссе, то по отношению к Ивану и его советникам, начавшим атаку на апостольскую церковь. Но и здесь Иван Васильевич поступил так, как это едва ли могло понравиться Сильвестру и другим деятелям Избранной Рады, оставив им в «утешение» запрет на учреждение новых церковно-монастырских слобод, а в остальном восстановив отнятые было реформаторами права церкви и монастырей на городские слободы и население этих слобод. Сильвестр, Адашев и другие их «приятели» готовились к решающей схватке с митрополитом и его сторонниками на Стоглавом соборе1677.

* * *

Однако, судя по всему, они переоценили свои силы и упустили время, пребывая в некоторой самоуверенности насчет исхода борьбы. И для них, похоже, была неожиданной неколебимая стойкость митрополита Макария и других высших иерархов, решительно отвергающих планы изъятия церковного имущества. Но особенно ошеломляющее впечатление на временщиков, по-видимому, произвела уступчивость по отношению к митрополиту, проявленная царем Иваном, который, как им казалось, должен был поступать согласно предписаниям Избранной Рады и ее вождей Сильвестра с Адашевым.

Случилось, однако, нечто иное: появились признаки восстановления былого согласия митрополита и царя. Вот почему правительство Избранной Рады пытается в спешном порядке укрепить «свои позиции среди высших церковных иерархов. В конце 1550-го – начале 1551 года епископом Рязанским был назначен архимандрит новгородского Юрьева монастыря Кассиан, откровенный противник иосифлян. Во время Стоглава в Москву вызывается игумен Соловецкого монастыря Филипп, принадлежавший к известной боярской фамилии Колычевых. В 1537 г. в связи с делом князя Старицкого были казнены троюродные братья Федора (Филиппа), а сам он был пострижен в монахи. Колычевы принадлежали к оппозиционному боярству. Характерна близость Филиппа к заволжским старцам и Сильвестру, который, как и семейство Колычевых, поддерживал старицких князей»1678. Кроме того, в самый канун открытия Стоглавого собора игуменом крупнейшего Троице-Сергиева монастыря назначается старец Артемий1679 – известный нестяжатель и еретик, зарекомендовавший себя ярым противником монастырского землевладения1680. Это назначение состоялось, как полагает А. А. Зимин, при активном участии попа Сильвестра1681. По словам ученого, «подготовляя созыв Стоглавого собора, Сильвестр и другие сторонники нестяжательства стремились назначить Артемия как своего единомышленника на важный церковный пост троицкого игумена»1682. Надо сказать, что Н. А. Казакова несколько иначе расставляет акценты, приписывая инициативу назначения заволжского старца на столь ответственный пост всецело Ивану IV: «Из Порфирьевой пустыни в 1551 г. по повелению царя Артемий был вызван в Москву и поставлен в игумены Троице-Сергиева монастыря. Перемена в судьбе Артемия была связана с намерением Ивана IV поставить на Стоглавом соборе вопрос о секуляризации монастырских земель: готовясь к проведению этой важной меры, царь нуждался в единомышленниках»1683. Полагаем, что роль царя Ивана здесь была в значительной мере формальной: хотя Артемий и стал игуменом Троице-Сергиева монастыря «по государеву велению»1684, но с подачи попа Сильвестра1685 и, конечно же, под его влиянием1686. Артемий потянул за собой своих единомышленников: «В свою очередь Артемий добивается назначения одного из видных заволжских старцев – Феодорита архимандритом суздальского Ефимьева монастыря»1687. Большие надежды реформаторы возлагали на авторитетное слово Максима Грека, переведенного в Троице-Сергиев монастырь по ходатайству новоиспеченного игумена Артемия1688, за которым, безусловно, стоял все тот же Сильвестр. Все названные лица (за исключением Максима Грека) так или иначе участвовали в работе Стоглавого собора.