И. Я. Фроянов 26 страница

По мнению А. А. Зимина, «Ответ Макария» был написан до сентября 1550 года1560. А. А. Зимин, однако, не исключал и того, что «Макарий отвечал на вопросы, поставленные Иваном IV еще в феврале того же года»1561. Вскоре исследователь предложил иную датировку памятника: «Очевидно, около 15 сентября 1550 г. митрополит Макарий произнес большую программную речь в защиту права монастырей на владение недвижимыми имуществами»1562. Позднее А. А. Зимин высказал уже другую версию: «Около 1550 г. Макарий пишет послание (ответ) Ивану Грозному, посвященное монастырскому землевладению»1563. В одном из разделов обобщающего труда по истории русского православия А. А. Зимин вместе со своими соавторами А. М. Сахаровым и В. И. Корецким относит «Ответ» к 1550 году: «В 1550 г. появился «Ответ» митроцолита Макария, в котором говорилось о принципиальной допустимости для церкви владеть недвижимым имуществом»1564. Хронологические колебания, проявленные А. А. Зиминым, – показатель сложности проблемы датировки источника. Поэтому, надо полагать, А. И. Плигузов поступает более осторожно, устанавливая временные рамки возможного появления митрополичьего ответа между 16 января 1547 года – июлем 1551 года1565, считая, что в нем нашел отражение «самый напряженный этап полемики о методах государственной регламентации церковного и монастырского землевладения»1566. С. Н. Кистерев несколько сузил промежуток времени, в течение которого мог быть составлен «Ответ Макария», ограничив его маем 1549 года – февралем 1551 года (до начала работы Стоглавого собора)1567. Эту датировку принял В. В. Шапошник1568. Она и нам кажется приемлемой, правда, с небольшой поправкой: верхнюю хронологическую грань написания «Ответа» следует, на наш взгляд, отодвинуть ко времени, предшествующему июню 1550 года, когда «царь и великий князь Иван Васильевич всеа Русии < …> Судебник уложыл»1569.

Определяя главное содержание «Ответа Макария», одни историки говорят о защите митрополитом монастырского землевладения1570, другие – церковных земель1571, третьи – церковного и монастырского землевладения1572. Ученые, как видим, расходясь в несущественных деталях, едины в основном, а именно в том, что в своем ответе митрополит Макарий отстаивал неприкосновенность земельной собственности духовенства. Но если строго следовать источнику, придется признать, что Макарий рассуждал не о монастырских или церковных землях, а о принадлежащих святым монастырям и святым церквам «недвижимых вещех, вданных Богови в наследие благ вечных»1573. К числу этих «недвижимых вещей» он относит храмовый «завес», церковные сосуды и книги, а также «непродаваемые вещи, рекше села, нивы, земли, винограды, сеножати, лес, борти, воды, езеро, источницы, пажити и прочая…»1574. «Митрополит Макарий приводит данный перечень еще раз: «Аще кто от церковнаго имениа святых завес или святых съсуд, или святых книг, или от иных вещей, их же не подобает продати или отдати, възложенных Богови в наследие благ вечных недвижимыя вещи, рекше села, нивы, винограды, сеножати, лес борти, воды, езера, источници, пажити и прочая, вданная Богови в наследие благ вечных»1575. Иногда Макарий заводит речь о «недвижимых вещах» вообще без какой-либо их конкретизации1576. В тех случаях, когда он говорит о селах и угодьях, то обычно добавляет: «и прочна недвижимый вещи»1577. Помимо упомянутых «недвижимых вещей», он еще называет пошлины1578, суды1579 и др. Включенные митрополитом Макарием в «недвижимые вещи» храмовые завесы, церковные сосуды и книги, пошлины и суды подводят нас к пониманию термина недвижимые как неотъемлемые. По Макарию, недвижимые вещи нельзя двигнути, поскольку они недвижимы (т. е. неотчуждаемы)1580. «Никто не может, – возглашает святитель, – церкви Божиа оскорбити или поколебати, или недвижимая от церкви Божиа двинути, понеже бо церкви Божиа небес вышше и твердейше, и земли ширьше, и моря глубочайше, и солнца светлейши, и никто не можеть ея поколебати, основана бо бе на камени, сиречь на вере Христова закона»1581.

Если следовать историкам, полагающим, что митрополит Макарий посвятил свой ответ исключительно защите церковного и монастырского землевладения, станет не совсем понятно, почему среди «недвижимых вещей» он счел необходимым упомянуть церковную утварь, книги, а также неземельные доходы церкви. Конечно, можно думать так, будто ему это понадобилось для усиления идеи неотъемлемости церковных и монастырских земельных владений. Но с равным основанием мы можем предположить, что Макарий выступил в защиту церковно-монастырского «имения» в целом, утверждая мысль о неприкосновенности имущества духовных учреждений. Надо еще раз вспомнить то, в какой исторический момент состоялось выступление митрополита Макария. Как мы знаем, то было время когда, по выражению летописца, «прозябе ересь на Руси». Еретики снова, как и на исходе XV века, проникли в Кремль, окопавшись во дворе князей Старицких. Их отношение к церковному богатству и к самой православной церкви хорошо известно. Оно было резко отрицательным. Надо полагать, они вели соответствующую пропаганду. К тому же сравнительно недавно в княжеском дворце проповедовал свои идеи друг «жидовствующих» Вассиан Патрикеев, являвшийся противником украшения церковных икон и зданий драгоценностями1582. Старец Вассиан призывал вернуть церковь к ее «первой духовной красоте»1583. Своей агитации князь-инок придавал вид благопристойности, апеллируя к авторитету Иоанна Златоуста и Нила Сорского, в особенности последнего, говорившего в своем «Предании» о ненужности украшения церквей драгоценностями1584. Правящая группировка, возглавляемая Адашевым и Сильвестром, близкими к нестяжателям и даже – еретикам, не только прислушивалась к противникам русской церкви, но и пыталась реформировать ее в духе их высказываний. Необходимо подчеркнуть, что инициатива здесь шла не от царя Ивана, а от людей из его окружения1585, прежде всего, по-видимому, со стороны Сильвестра1586, соперничавшего с митрополитом Макарием из-за власти и влияния на государя.

Глухие намеки на это имеются в «Ответе». Там читаем следующее наставление царю: «…тебе, царю, от Бога ныне възвышенному и почтенному, единовластному царю в всем великом Росийском царствии, самодръжцу сущу и в конець сведущему Христов закон евангельскаго учениа и святых апостол и святых отець заповеди, и вся тебе божественная писаниа в конець ведущу и на языце носящу не человечьскым бо учением, но данною ти от Бога премудростию. И сего ради, благочестивый царю, подобает тебе, разсудив, смотрити и творити полезная и богоугодная, яко же и прочий благочестивии цари, блюди и храни свою царскую душу и свое христолюбивое царство от всех врагов видимых и невидимых»1587. Митрополит, таким образом, призывает Ивана исполнить свой долг самодержца, знающего «Христов закон и евангельское учение», опирающегося на данную ему Богом премудрость, а не на человеческое учение, идущее от врагов видимых и невидимых на погибель царской души и христолюбивого царства. Макарий, как бы разумея, в какой сложной ситуации оказался царь Иван, говорит «Человецы бо есмы, плаваем в многомлъвленом сем море. Въпредь что будет нам, не вемы»1588. О том, что партия Адашева – Сильвестра зло на церковь замышляла, будет позднее свидетельствовать сам Иван Грозный: «Антихриста же вемы: ему же вы подобная творите, злая советующе на Церковь Божию»1589.

Итак, есть основания предполагать, что в конце 40-х – начале 50-х годов XVI века московское правительство, руководимое А. Ф. Адашевым и попом Сильвестром, планировало крупную церковную реформу с конфискацией «недвижимых вещей» церкви, состоящих не только из сел и других земельных владений, но также из всякого рода церковных ценностей. Характерны в этой связи слова Ивана Грозного; «Праги же церковныя, – елика наша сила и разум осязает, яко же подовластные наши к нам службу свою являют, сице украшении всякими Церкви Божий светится, всякими благостинями, елико после вашея бесовския державы сотворихом, не токмо праги и помост, и предверия, елико всем видима и иноплеменным украшения»1590. Отсюда следует, что реформаторы, группировавшиеся вокруг Сильвестра и Адашева, противились украшению и одариванию церквей. Они, похоже, не почитали должным образом иконы и отвергали некоторые таинства. Грозный говорил Курбскому: «Жив Господь мой, жива душа моя, – яко не токмо ты, но вся твои согласники, бесовские служители, не могут в нас сего обрести. Паче же уповаем, Божия слова воплощением и пречистые его матери, заступницы християнския, милостию и всех святых молитвами, не токмо тебе сему ответ дати, но и противу поправших святыя иконы, и всю христианскую божественную тайну отвергшим, и Бога отступльшим (к ним же ты любительно совокупился еси)…»1591. Иван Грозный уверенно предрек: «И ваша злобесная на Церковь восстания разсыплет сам Христос»1592. Однако, чтобы «восстать» на церковь и подвергнуть ее реформированию, надо было обладать огромной властью, святительской и царской. Грозный прямо обвиняет своих бывших советников в покушении на эту власть: «Святительский сан и царский восхищаете, учаще, и запрещающе, и повелевающее»1593. Да и письменный «Ответ» митрополита Макария во многом показателен. Он свидетельствует о том, что глава русской церкви был отстранен от обсуждения и подготовки замышляемой партией Сильвестра – Адашева реформы, что он был лишен возможности непосредственного влияния на государя, и единственным средством воздействия на него оставалось лишь публичное письменное заявление предстоятеля православной церкви.

Все это позволяет, на наш взгляд, увидеть направление намечавшейся партией Сильвестра – Адашева церковной реформы. Она, по всему вероятию, должна была идти путем «опрощения» церковной организации по типу западной протестантской церкви, что означало слом апостольской церкви в России, доселе заботливо оберегаемой. Царь Иван если не сразу, то вскоре понял, чем русской церкви угрожает реформа. «На церковное разорение стали есте», – скажет он потом1594. Митрополит же Макарий разгадал это изначально. Вот почему святитель, по свойству характера своего не склонный к открытым конфликтам и ссорам, решительно, твердо и смело выступил против пагубного для русской церкви начинания, заявив в «Ответе» царю: «Егда рукополагахся, сиречь поставляхся в святительский сан, и тогда посреди священнаго събора в святей съборней апостольстей церкви пред Богом и пред всеми небесными силами, и пред всеми святыми, и пред тобою, благочестивым царем, и пред всем сунклитом, и пред всем народом кляхся судбы и законы, и оправдание наше хранити, елика наша сила. И пред цари за правду не стыдитися, аще и нужа будеть ми от самого царя или от велможь его, что повелят ми говорити, кроме божественых правил, не послушати ми их, но аще и смертью претять, то никако же не послушати их. И сего ради бояхъся, глаголю ти, о благочестивый царю, и молю твое царское величьство: останися, государь, и не сътвори такова начинания, его же Бог не повеле вам, православным царем, таковая творити. Но и вси святии его възбраниша вам, православным царем, и нам, архиереем, священными правилы зело претиша и запечатлеша седмью съборы по данней им благодати от святого и животворящаго духа. И того ради молим твое царское величьство и много с слезами челом бием, чтобы еси, царь и государь, князь великий Иван Васильевич всея Русии самодръжець, по тем божественным правилом у Пречистой Богородицы и у великих чудотворцев из дому тех недвижимых вещей, вданных Богови в наследие благ вечных, не велел взяти»1595.

«Ответ» митрополита Макария, заявившего о своем намерении стоять за истину и правду до смерти, охладил реформаторов и вынудил их отступить. Три, по крайней мере, обстоятельства способствовали тому. Во-первых, несгибаемая позиция Макария, готового положить жизнь на алтарь русской православной церкви и предавшего гласности планы реформаторов. Во-вторых, поддержка митрополита большинством церковных иереев и, несомненно, частью бояр и дворян, а также массой православного люда. И, наконец, в-третьих (а может быть, во-первых), инициатива реформирования церкви исходила не от самого государя, а от временщиков – Сильвестра с Адашевым и других членов Избранной Рады1596. Иван IV некоторое время стоял как бы над схваткой придворных группировок. Но, будучи глубоко православным человеком, вскоре принял сторону митрополита. А. С. Павлов в свое время писал: «После такого ответа (митрополита Макария. – И. Ф. ) «благочестивому царю» оставалось только заняться другими сторонами вопроса о церковных и монастырских вотчинах»1597. Историк прав, за исключением «благочестивого царя», поскольку заниматься «другими сторонами вопроса о церковных и монастырских вотчинах» пришлось не столько ему, сколько тем, кто задумал Церковную реформу, – царским советникам во главе с Сильвестром и Адашевым. Современный исследователь говорит: «Давая раз и навсегда категорическое несогласие на уступку церковных земель, митрополит резко сузил поле действия для сторонников секуляризационных проектов. Им оставалось только одно – обратить главное внимание на ограничение дальнейшего роста церковных земель и на решение финансовых проблем государства за счет (или при участии) Церкви»1598. По нашему мнению, существо вопроса заключалось не в «секуляризационных проектах», а в более широком реформировании церкви, задуманном Избранной Радой. Натолкнувшись на мощное сопротивление руководства православной церкви, реформаторы, изменив тактику, перешли к маневрированию, полагая добиться своего «не мытьем, так катаньем». Отказавшись от общей церковной реформы, они повели наступление на иммунитетные привилегии и земельную собственность духовенства, особенно на монастырские права и льготы. Сделать это было не так уж трудно, поскольку в прошлом имелись подобного рода прецеденты.

* * *

Данное наступление нашло отражение в Судебнике 1550 года, где наше внимание привлекает статья 43, которая гласит: «А велит государь кому какову грамоту дати лготную, или уставную, или полетнюю с красной печатью, и что возмет печатник от печати от которые грамоты, а дьяку от подписи взяти то же. Торханных вперед не давати никому; а старые тарханные грамоты поимати у всех»1599. Важно отметить, что статья эта – новая1600. Не менее важным является наблюдение Б. А. Романова, согласно которому «категорическое постановление о тарханных грамотах имеет здесь вид как бы приписки к тексту, вполне законченному и изготовленному, возможно, даже в иной момент: он не имеет здесь никакого отношения ни к побору печатника, ни к доходу дьяка»1601. Следовательно, статья 43 составлялась в два приема: сначала был написан текст о льготных уставных и полетных грамотах с указанием оплаты услуг печатника и дьяка, а затем к этому тексту законодатель присовокупил распоряжение о прекращении выдачи новых тарханных грамот и об изъятии старых. Приписка, надо думать, появилась в результате возникновения каких-то неожиданных обстоятельств. Нет ничего невероятного в том, что эти обстоятельства были вызваны решительным противодействием митрополита и верного православным традициям клиpa попыткам изъятия церковных «недвижимых вещей», т. е. захвата государственной властью, оказавшейся в руках чуждых Святорусскому царству элементов, имущества церквей и монастырей. Реформаторам на ходу пришлось перестраиваться, несколько умерить свой пыл и зайти к цели с другой стороны.

Следует, впрочем, сказать, что по поводу статьи 43 у исследователей нет единого суждения. Некоторые из них сомневаются в том, применялась ли эта статья вообще. Так, по мнению А. С. Павлова, «предположение Судебника (ст. 43) об отобрании старых тарханов, по отношению к монастырям, так и осталось одним предположением»1602. Сходные мысли высказывал С. В. Рождественский, согласно которому «постановление Судебника [ст. 43] совсем почти не применялось на практике»1603. Аналогичным образом рассуждал Н. П. Павлов-Сильванский: «Царским судебником тарханы были отменены… Но постановление это совсем почти не применялось на практике»1604. С точки зрения Б. А. Романова, статья 43 носила «чисто декларативный характер», будучи предписанием, обращенным «к самой верховной власти»1605. В комментариях к Судебнику 1550 года он отмечал, что вопрос «об осуществлении постановления ст. 43 Судебника 1550 г. о «тарханных грамотах»«является малоизученным как в досоветской, так и в советской исторической литературе1606. При этом Б. А. Романов снова возвращается к идее о декларативном характере статьи 43: «Общая форма ст. 43 лишила ее практически применимого содержания. Она носит чисто декларативный характер и сформулирована как предписание, обращенное не к подчиненным органам управления или подданным, а к самой верховной власти (потому что только она сама и выдает тарханные грамоты и аннулирует их, давая «грамоту на грамоту»). Можно говорить о более или менее полном или неполном исполнении заключающейся в ст. 43 программы, а не о нарушении или соблюдении закона»1607. В отзыве о дипломной работе С. М. Каштанова, посвященной феодальному иммунитету в XVI веке (1954), А. Т. Николаева писала о том, что статья 43 Судебника 1550 года «реализована не была, т. к. создавшаяся обстановка заставила Ивана IV отступить от намеченного плана в этом вопросе»1608.

Необходимо все-таки признать, что статья 43 Судебника 1550 года имела практическое применение, и сомнения на сей счет, по-видимому, избыточны1609. Другое дело, в полной ли мере применялся закон или частично, избирательно. Здесь среди историков также нет согласия.

Необходимо заметить, что закон предписывал «тарханные грамоты поимати у всех», т. е. равно как у светских, так и духовных землевладельцев. Это предписание было истолковано некоторыми исследователями в качестве общего принципа законоприменительной практики. П. П. Смирнов, рассмотрев соответствующий материал, замечал: «Из сделанного перечня, конечно, далеко не полного и случайного, грамотчиков, представлявших для пересмотра свои жалованные грамоты в мае – июне 1551 г., можно сделать заключение, что пересмотр касался не того или иного грамотчика, а очень многих из них, возможно, даже всех, потому что статья 43-я Царского судебника говорит именно о всех: «а тарханных вперед не давати никому, а старые тарханные грамоты поимати у всех». Поэтому, хотя наш материал касается исключительно монастырей, можно думать, что были затребованы также тарханы и митрополита, архиепископов и епископов, а также светских лиц, хотя мы не располагаем ни одной такой грамотой»1610. И еще: «Статьей 43-й Царского судебника было запрещено выдавать тарханы кому бы то ни было, следовательно, и церковным учреждениям, а «старые тарханные грамоты поимати у всех»1611.

Согласно И. И. Смирнову, статья 43 «наносила удар по основным группам привилегированных землевладельцев – тарханников»1612. На ее основе в мае 1551 года был произведен пересмотр жалованных грамот, затронувший не только монастыри, но и все категории грамотчиков-иммунистов как церковных, так и светских1613. Сходным образом рассуждал и Н. Е. Носов: «Ставя вопрос об отмене тарханов, правительство имело в виду их упразднение у всех категорий феодалов, ранее обладавших правом на получение тарханов и несудимых грамот, а не только у одних монастырей. И именно это общее правило было закреплено в < …> новом Судебнике: «тарханных вперед не давати никому, а старые тарханные грамоты поимати у всех» (ст. 43). А коли даже бояре поступились в угоду своих общеклассовых интересов тарханными грамотами < …>, то тем труднее было духовенству отстаивать право на отарханивание только церковных земель – митрополичьих, епископских и монастырских вотчин»1614.

Более доказательной нам представляется другая точка зрения, высказанная, кажется, впервые С. М. Каштановым. Комментируя статью 43 Царского судебника, он говорил: «Статья 43 была направлена не против светских феодалов, а против духовных вотчинников, получивших в период боярского правления много щедрых тарханов»1615. Дальнейшее изучение источников лишь укрепляло С. М. Каштанова в данном мнении. Поэтому в книге, трактующей о финансах в средневековой Руси, историк скажет, что цель майской 1551 года ревизии тарханов, осуществленной в плане реализации статьи 43, «заключалась не в рассмотрении отдельных конкретных грамот, а в широком проведении в жизнь принципа централизации государственных финансов путем ограничения главных податных привилегий духовных феодалов < …>. Принципом ограничения тарханов в мае 1551 г. было уничтожение привилегий монастырей в отношении уплаты важнейших налогов»1616. С. М. Каштанова в этом вопросе поддержал А. А. Зимин, который замечал: «Анализ жалованных грамот, произведенный С. М. Каштановым, позволил сделать вывод, что статья 43 Судебника имела совершенно конкретное содержание, т. е. ликвидацию тарханов»1617. Причем «статья 43 своим острием была направлена против податных привилегий духовных феодалов»1618. Не случайно, надо думать, другие историки, изучавшие практику применения статьи 43, констатировали отсутствие соответствующих документов, относящихся к светским землевладельцам. «Наш материал касается исключительно монастырей», – отмечал П. П. Смирнов1619. «К сожалению, в отношении ст. 43 Судебника, – говорил Б. А. Романов, – мы не располагаем материалом общего значения, и далее приходится ограничиться материалом, относящимся лишь к монастырскому землевладению»1620.

Нам представляется, что концовка статьи 43 Судебника 1550 года, составленная в спешном порядке, была действительно направлена главным образом против привилегий монастырских земельных собственников, хотя положения закона, заключенного в ней, касались всех землевладельцев – и светских, и духовных («тарханных вперед не давати никому; а старые тарханные грамоты поимати у всех»). Но эта всеобщность закона носила, по всему вероятию, формальный характер, являясь видимостью справедливости и равенства всех тарханников перед законом. Это был юридический прием, рассчитанный на то, чтобы затруднить несогласие духовенства с отменой податных привилегий в сфере монастырского землевладения, т. е. обеспечить успешное прохождение статьи 43 Судебника1621. Добившись принятия закона, можно было ограничить его действие определенной группой грамотчиков, что мы, собственно, и наблюдаем в практике ревизии тарханов, последовавшей за принятием статьи 43 и затронувшей преимущественно монастырское землевладение. Для этого Избранная Рада обладала необходимыми рычагами власти. Статья 43 дает возможность заглянуть в механизм политики Избранной Рады, построенной на ложных и обманчивых движениях, предпринимаемых ради того, чтобы сбить с толку и заморочить голову противникам проводимого ею курса. Разумеется, бывало и так, что расхождение между законодательством и практикой возникало не по задуманному плану, стихийно, о чем говорит Н. Е. Носов: «Одно дело законодательство, другое – практика, которая зачастую вносила не только коррективы, но и видоизменяла уже принятые правительством общенормативные предписания»1622. Однако в данном случае мы имеем дело с преднамеренностью.

* * *

В связи с обсуждаемой нами сейчас проблемой вспоминается и статья 91 Судебника 1550 года, где говорится: «А попа, и дьякона, и черньца, и черницу, и старую вдовицу, которые питаются от церкви божией, ино их судити святителю или его судьям; а будет простой человек с церковным, ино суд вопчей; а которая вдовица питается не от церкви божией, а жывет своим домом, ино то суд не святителской. А торговым людем городцким в монастырех в городских дворех не жити, а которые торговые люди учнут жыти на монастырех, и тех с монастырей сводити да и наместником их судити. А на монастырех жыти нищим, которые питаются от церкви божией милостынею»1623. Толкуя данную статью, И. И. Смирнов, пишет: «Вопросам привилегированного землевладения посвящена также ст. 91 Судебника. Статья эта по содержанию непосредственно примыкает к ст. 43, с той только разницей, что в отличие от ст. 43, рассматривающей вопрос о тарханах в общей форме, ст. 91 рассматривает вопрос о привилегиях монастырского землевладения»1624. Видит связь между названными статьями Судебника 1550 года и Н. Е. Носов, полагая, что они закрепили принятое по рекомендации Собора 1549 года «общее решение о ликвидации тарханов»1625. Как мы уже отмечали, общая форма статьи 43 служила завесой, скрывающей частный замысел законотворца, направленный против монастырей. Вот почему, на наш взгляд, сходство статей 43 и 91 обнаруживается, прежде всего, в вопросе об отношении законодателя к монастырским привилегиям, которое в обоих случаях является явно негативным, что позволяет усматривать в этих статьях правовую акцию, подрывающую традиционные устои жизни русских монастырей.

Статью 91 Царского судебника исследователи обычно сравнивают со статьей 59 Судебника 1497 года1626, которая гласит: «А попа, и диакона, и черньца, и черницу, и строя, и вдову, которые питаются от церкви божиа, то судить святитель или его судия. А будет простой человек с церковным, ино суд вопчей. А котораа вдова не от церкви божий питается, а живет своим домом, то суд не святительской»1627. Сопоставляя статью 59 Великокняжеского судебника со статьей 91 Царского судебника, Б. А. Романов замечал: «Дополнение, сделанное к ст. 59 Судебника 1497 г. составителем Судебника 1550 г., придало статье 91 острополитический характер»1628. Для убедительности он при этом ссылался на исследования некоторых ученых, в частности на труды М. Ф. Владимирского-Буданова, Н. П. Павлова-Сильванского и М. А. Дьяконова.

М. Ф. Владимирский-Буданов, оценивая статью 91, писал: «Это первое известие о прикреплении посадских людей к посаду (к тяглу). Воспрещается задаваться за частных лиц во избежание тягла (причем и право суда в известных границах переходило к частному владельцу, здесь к церкви). Вместе с тем отсюда же вытекает и следующее постановление: люди монастырские не имеют права заниматься торговлею не неся тягла»1629.

Н. П. Павлов-Сильванский, говоря о закладничестве, замечал: «Впервые было оно воспрещено в середине XVI в. ст. 91 царского судебника 1551 г. »1630.

М. А. Дьяконов нашел в статье 91 Судебника 1550 года указание на существенное ограничение тяглых городских людей «в праве перехода»1631.

В советской историографии по-разному отнеслись к этим высказываниям дореволюционных авторов. П. П. Смирнов, например, возражал им: «Запрещение «торговым людям городским» жить «в монастырех», в подмонастырных слободках и около церквей не является новостью. Оно воспроизводит соответствующие положения законодательства Ивана III, писцы которого отбирали у монастырей дворы за исключением одного и все слободки в городах. Возможно даже предположить, что в статьях Судебника мы имеем воспроизведение несохранившегося «указа слободам» Ивана III, на который ссылался для оправдания своего законодательства Иван IV в речи Стоглавому собору. Во всяком случае, статья 91-я Царского судебника говорит об ограничении права церковных слободчиков, а не об ограничении права посадских людей на выход из посада. Торговых и городских людей выводят из слобод по торгу и промыслу, а не по посадской старине. Статья ни в коем случае не может быть истолкована как указание на прикрепление посадских людей к тяглу, как это думали Н. П. Павлов-Сильванский и М. А. Дьяконов»1632.

Иначе была принята идея о закладчиках и закладничестве согласно статье 91 Судебника 1550 года. Так, А. А. Зимин говорил: «Посадским людям – закладчикам посвящена статья 91, провозгласившая, что «торговым людем городцким в манастырех в городских дворех не жити». П. П. Смирнов полагал, что в статье воспроизведен в какой-то мере текст несохранившегося указа о слободах Ивана III, на который ссылался Иван Грозный в речи, обращенной к Стоглаву. Так это или иначе, но статья 91 еще не решала вопроса о слободах по существу, и к этой теме правительству пришлось вернуться уже в конце 1550 г. Общее постановление, направленное на борьбу с закладничеством, показывало возросшую роль посада и стремление правительства учесть в какой-то мере требования горожан»1633.

Довольно обстоятельно развивает тему о закладчиках и закладничестве применительно к статье 91 Царского судебника И. И. Смирнов. Приведем его суждения по возможности полнее. «Одной из важнейших привилегий монастырского землевладения, – пишет он, – было право принимать закладчиков. Лица, заложившиеся за монастырь, попадали под защиту монастыря (так как на них распространялось действие монастырских иммунитетов), становясь вместе с тем и подсудными монастырскому суду. Закладничество представляло собой широко распространенное явление в XVI в. Закладчики составляли основной контингент населения монастырских слобод, насчитывавшихся в большом количестве в XVI в. и быстро увеличивавшихся в числе. Причины развития закладничества надо искать в общих процессах социально-экономического развития Русского государства. Закладничество было одним из каналов, дававших возможность торгово-ремесленному населению посадов освобождаться от все растущего посадского тягла, создавая вместе с тем для закладчиков более благоприятные условия их хозяйственной деятельности. Монастыри в свою очередь были заинтересованы в росте количества закладчиков, с которых монастырь взимал подати в свою пользу. Напротив, правительство Ивана IV заняло в вопросе о закладничестве резко отрицательную позицию. Политика правительства Ивана IV в вопросе о закладчиках являлась политикой борьбы с закладничеством и была направлена на создание условий, долженствовавших если не ликвидировать закладничество совсем, то, во всяком случае, ограничить его размеры и затруднить дальнейшее развитие закладничества. Вместе с тем это была политика укрепления позиций посада, население которого особенно ощущало на себе результаты развития закладничества. Ст. 91 Судебника явилась конкретным выражением этой политики. Статья эта запрещала городским торговым людям жить «в монастырех» (т. е. на монастырской «белой» земле), предписывая им жить в городских дворах. При этом ст. 91 устанавливала, что в случае нарушения городскими людьми запрещения жить в монастырях, их следовало «сводить» с монастырей в посад. Запрещая таким образом закладничество торговых людей за монастыри, ст. 91 одновременно изымала этих торговых людей – бывших закладчиков – из-под монастырской юрисдикции, восстанавливая подсудность их наместникам («да и наместником их судити»)»1634.