Федерико Гарсиа Лорка 4 страница

Праздники ведь, признаться, очень стары, любят в шелка одеваться и в муары.

Синяя пасха. Белый сочельник.

Мы карусель привяжем меж звезд хрустальных, это тюльпан, скажем, из стран дальных.

Пятнистые наши лошадки на пантер похожи. Как апельсины сладки луна в желтой коже!

Завидуешь, Марко Поло? На лошадках дети умчатся в земли, которых не знают на свете.

Синяя пасха. Белый сочельник.

ВЕСЫ

День пролетает мимо. Ночь непоколебима.

День умирает рано. Ночь - за его крылами.

День посреди бурана. Ночь перед зеркалами.

РЕФРЕН

Март улетит, не оставив следа.

Но январь в небесах навсегда.

Январь это звезд вековая метель.

А март - мимолетная тень.

Январь. В моих старых, как небо, зрачках.

Март. В моих свежих руках.

ОХОТНИК

Лес высок! Четыре голубки летят на восток.

Четыре голубки летели, вернулись.

Четыре их тени упали, метнулись.

Лес высок? Четыре голубки легли на песок.

ФАБУЛА

Единороги и циклопы.

Золотороги, зеленооки. Над берегом, окаймленным громадами гор остроскалых, славят они амальгаму моря, где нет кристаллов.

Единороги и циклопы.

Мощное пламя правит зрачками.

Кто посмеет к рогам разящим приблизиться на мгновенье? Не обнажай, природа, свои мишени!

* * *

Август. Персики и цукаты, и в медовой росе покос. Входит солнце в янтарь заката, словно косточка в абрикос.

И смеется тайком початок смехом желтым, как летний зной.

Снова август. И детям сладок смуглый хлеб со спелой луной.

АРЛЕКИН

Красного солнца сосок. Сосок луны голубой.

Торс: половина - коралл, а другая серебро с полумглой.

СРУБИЛИ ТРИ ДЕРЕВА

Стояли втроем. (День с топорами пришел. ) Остались вдвоем. (Отблеск крыльев тень распорол. ] Одно всего. Ни одного. (Тихий источник гол. )

НОКТЮРНЫ ИЗ ОКНА

Лунная вершина, ветер по долинам.

(К ней тянусь я взглядом медленным и длинным. )

Лунная дорожка, ветер над луною.

(Мимолетный взгляд мой уронил на дно я. )

Голоса двух женщин. И воздушной бездной от луны озерной я иду к небесной.

В окно постучала полночь, и стук ее был беззвучен.

На смуглой руке блестели браслеты речных излучин.

Рекою душа играла под синей ночною кровлей.

А время на циферблатах уже истекало кровью.

III

Открою ли окна, вгляжусь в очертанья и лезвие бриза скользнет по гортани.

С его гильотины покатятся разом слепые надежды обрубком безглазым.

И миг остановится, горький, как цедра, над креповой кистью расцветшего ветра.

Возле пруда, где вишня к самой воде клонится, мертвая прикорнула девушка-водяница.

Бьется над нею рыбка, манит ее на плесы. Девочка, - плачет ветер но безответны слезы.

Косы струятся в ряске, в шорохах приглушенных. Серый сосок от ветра вздрогнул, как лягушонок.

Молим, мадонна моря, воле вручи всевышней мертвую водяницу на берегу под вишней.

В путь я кладу ей тыквы, пару пустых долбленок, чтоб на волнах качалась ай, на волнах соленых!

" "

ПЕСНИ ДЛЯ ДЕТЕЙ

КИТАЙСКАЯ ПЕСНЯ В ЕВРОПЕ

Девушка с веера, с веером смуглым, идет над рекою мостиком круглым.

Мужчины во фраках смотрят, как мил под девушкой мостик, лишенный перил.

Девушка с веера, с веером смуглым, ищет мужчину, чтоб стал ей супругом.

Мужчины женаты на светловолосых, на светлоголосых из белой расы.

Поют для Европы кузнечики вечером.

(Идет по зеленому девушка с веером. )

Кузнечики вечером баюкают клевер.

(Мужчины во фраках уходят на север. )

СЕВИЛЬСКАЯ ПЕСЕНКА

В роще апельсинной утро настает. Пчелки золотые ищут мед.

Где ты, где ты, мед?

Я на цветке, вот тут, Исавель.

Там, где растут мята и хмель,

(Сел жучок на стульчик золотой, сел его сынок на стульчик голубой. )

В роще апельсинной утро настает.

ПЕЙЗАЖ

Вечер оделся в холод, чтобы с пути не сбиться.

Дети с лучами света к окнам пришли проститься и смотрят, как желтая ветка становится спящей птицей.

А день уже лег и стихнул, и что-то ему не спится. Вишневый румянец вспыхнул на черепице.

ГЛУПАЯ ПЕСНЯ

Мама, пусть я серебряным мальчиком стану.

Замерзнешь. Сыночек, таким холодней.

Мама, пусть водяным я мальчиком стану.

Замерзнешь. Сыночек, таким холодней.

Мама, вышей меня на подушке своей.

Сейчас. Это будет намного теплей.

АНДАЛУЗСКИЕ ПЕСНИ

ПЕСНЯ ВСАДНИКА

Под луною черной запевают шпоры на дороге горной...

(Вороной храпящий, где сойдет твой всадник, непробудно спящий? )

... Словно плач заводят. Молодой разбойник уронил поводья.

(Вороной мой ладный, о как горько пахнет лепесток булатный! )

Под луною черной заплывает кровью профиль гор точеный.

(Вороной храпящий, где сойдет твой всадник, непробудно спящий? )

На тропе отвесной ночь вонзила звезды в черный круп небесный.

(Вороной мой ладный, о как горько пахнет лепесток булатный! )

Под луною черной смертный крик протяжный, рог костра крученый...

(Вороной храпящий, где сойдет твой всадник, непробудно спящий? )

АДЕЛИНА НА ПРОГУЛКЕ

У моря нет апельсинов, любви у Севильи нет. Красавица, дай мне зонтик так ярок слепящий свет!

Но рожицу - сок лимонный ты скорчишь мне кисло в ответ; слова - золотые рыбки мгновенный прочертят след.

У моря нет апельсинов. Ай, любовь!.. Любви у Севильи нет.

* * *

- Ежевика, серая кора, подари мне ягод, будь добра.

- В терниях окровавленных ветвь, я люблю тебя. А ты? Ответь.

- Языком дай раздавить мне твой плод с его густой зеленой тьмой.

- Всей тоской моих угрюмых терний я голубила б тебя, поверь мне.

- Ежевика, ты куда? - Искать той любви, что ты не можешь дать.

* * *

Пошла моя милая к морю отливы считать и приливы, да повстречала нечаянно славную реку Севильи.

Меж колоколом и кувшинкой пяти кораблей качанье, вода обнимает весла, паруса на ветру беспечальны.

Кто смотрит в глубины башни, узорчатой башни Севильи? Как пять золотых колечек, в ответ голоса отзвонили.

Лихое небо вскочило в стремена берегов песчаных, на розовеющем воздухе пяти перстеньков качанье.

ВЕЧЕР

(Моя Лусия ноги в ручей опустила? )

Три необъятных тополя, над ними звезда одинокая.

Тишина, лягушачьими криками изъязвленная над затонами, точно тюль, разрисованный лунами зелеными.

Ствол засохшего дерева между двумя берегами расцветал концентрическими кругами.

И мечтал я, на воду глядя, об одной смуглолицей в Гранаде.

ПЕСНЯ ВСАДНИКА

Кордова. Одна на свете.

Конь мой пегий, месяц низкий, за седлом лежат оливки. Хоть известен путь, а все же не добраться мне до Кордовы.

Над равниной, вместе с ветром, конь мой пегий, месяц красный. И глядит мне прямо в очи смерть с высоких башен Кордовы.

Ай, далекая дорога! Мчится конь, не зная страха. Я со смертью встречусь прежде, чем увижу башни Кордовы!

Кордова. Одна на свете.

ЭТО ПРАВДА

Трудно, ах, как это трудно любить тебя и не плакать!

Мне боль причиняет воздух, сердце и даже шляпа.

Кому бы продать на базаре ленточку, и гребешок, и белую нить печали, чтобы соткать платок?

Трудно, ах, как это трудно любить тебя и не плакать!

* * *

Деревце, деревцо к засухе зацвело.

Девушка к роще масличной шла вечереюшим полем, и обнимал ее ветер, ветреный друг колоколен.

На андалузских лошадках ехало четверо конных, пыль оседала на куртках, на голубых и зеленых. Едем, красавица, в Кордову! Девушка им ни слова.

Три молодых матадора с горного шли перевала, шелк отливал апельсином, сталь серебром отливала. Едем, красотка, в Севилью! Девушка им ни слова.

Когда опустился вечер, лиловою мглой омытый, юноша вынес из сада розы и лунные мирты. Радость, идем в Гранаду! И снова в ответ ни слова.

Осталась девушка в поле срывать оливки в тумане, и ветер серые руки сомкнул на девичьем стане.

Деревце, деревцо к засухе зацвело.

" " " " " "

ТРИ ПОРТРЕТА С ТЕНЯМИ

ВЕРЛЕН

Песня, которую я не спою, спит у меня на губах. Песня, которую я не спою.

Светлячком зажглась жимолость в ночи, и клюют росу лунные лучи.

Я уснул и услышал мою песню, которую я не спою.

В ней - движенья губ и речной воды.

В ней - часов, во тьму канувших, следы.

Над извечным днем свет живой звезды.

ВАКХ

Ропот зеленый нетронутой плоти. Смоква ко мне потянулась в дремоте.

Черной пантерой напруженной тени ждет она тень моего вдохновенья.

Хочет луна всех собак сосчитать. Сбилась со счета, считает опять.

- Лавровый нимб мой, зеленый и пряный, ночью и днем бередит твои раны.

Ты бы и мне всех желанней была, если б мне сердце другое дала...

... Множась и воплем мне кровь леденя, смоква надвинулась вдруг на меня.

ХУАН РАМОН ХИМЕНЕС

В далях немой белизны снег, тубероза и соль он растерял свои сны.

Путь голубиным пером выстелен там, где одна бродит его белизна.

Мучим мечтою, незряч, слушает, окаменев, внутренней дрожи напев.

Тихая ширь белизны. Там, где прошли его сны, раны лучится побег.

Тихая ширь белизны. Соль, тубероза и снег.

ВЕНЕРА

Такой увидел тебя

Юна и бездыханна, ты в раковине ложа нагим цветком из света извечного всплывала.

Мир, облаченный в ситец и тени, сквозь стекло печально созерцал твое преображенье.

Юна и бездыханна, со дна любви всплыла ты. А волосы терялись среди простынной пены.

III

ДЕБЮССИ

Тень моя скользит в реке, молчаливая, сырая.

Из нее лягушки звезды, как из сети, выбирают. Тень мне дарит отражений неподвижные предметы.

Как комар, идет - огромный, фиолетового цвета.

Тростниковый свет сверчки позолотой покрывают,

и, рекою отраженный, он в груди моей всплывает.

НАРЦИСС

- Мальчик! В речку свалишься, утонешь!

- Я на дне увидел розу с речкой маленькой в бутоне.

Погляди! Ты видишь птицу? Птица! Желтая какая!

Уронил глаза я в воду. - Боже! Отойди от края!

-... Роза, я иду... - И волны детский голос поглотили.

Он исчез. И тут я понял все. Но выразить - бессилен.

ИГРЫ

ИРЕНЕ ГАРСИЯ

(Служанке)

У реки пляшут вместе топольки. А один,

хоть на нем лишь три листочка, пляшет, пляшет впереди.

Эй, Ирена! Выходи! Скоро выпадут дожди, так скорей попляши в саду зеленом!

Попляши в саду зеленом! Подыграю струнным звоном.

Ах, как несется речка. Ах ты, мое сердечко!

У реки пляшут вместе топольки. А один, хоть на нем лишь три листочка, пляшет, пляшет впереди.

НА УШКО ДЕВУШКЕ

Не сказал бы. Не сказал бы ни слова.

Но в глазах твоих встретил два деревца шалых.

Из смеха и света, из ветерка золотого. Он качал их.

Не сказал бы. Не сказал бы ни слова.

* * *

Проходили люди дорогой осенней.

Уходили люди в зелень, в зелень. Петухов несли, гитары - для веселья, проходили царством, где царило семя. Река струила песню, фонтан пел у дороги. Сердце, вздрогни!

Уходили люди в зелень, в зелень. И шла за ними осень в желтых звездах. С птицами понурыми, с круговыми волнами, шла, на грудь крахмальную свесив голову. Сердце, смолкни, успокойся!

Проходили люди, и шла за ними осень.

ДЕРЕВО ПЕСЕН

Все дрожит еще голос, одинокая ветка, от минувшего горя и вчерашнего ветра.

Ночью девушка в поле тосковала и пела и ловила ту ветку, но поймать не успела.

Ах, луна на ущербе! А поймать не успела. Сотни серых соцветий оплели ее тело.

И сама она стала, как певучая ветка, дрожью давнего горя и вчерашнего ветра.

* * *

Апельсин и лимоны.

Ай, разбилась любовь со звоном.

Лимон, апельсины.

Ай, у девчонки, у девчонки красивой.

Лимоны.

(А солнце играло с травой зеленой. )

Апельсины.

(Играло с волною синей. )

УЛИЦА НЕМЫХ

За стеклом окошек неподвижных девушки улыбками играют.

(На струнах пустых роялей пауки-акробаты. )

Назначают девушки свиданья, встряхивая косами тугими.

(Язык вееров, платочков и взглядов. )

Кавалеры отвечают им, цветисто взмахивая черными плащами.

ЛУННЫЕ ПЕСНИ

ЛУНА ВОСХОДИТ

Когда встает луна, колокола стихают и предстают тропинки в непроходимых дебрях.

Когда встает луна, землей владеет море и кажется, что сердце забытый в далях остров.

Никто в ночь полнолунья не съел бы апельсина, едят лишь ледяные зеленые плоды.

Когда встает луна в однообразных ликах серебряные деньги рыдают в кошельках.

ДВЕ ВЕЧЕРНИХ ЛУНЫ

Луна мертва, мертва луна, но воскресит ее весна.

И тополя чело овеет ветер с юга.

И сердца закрома наполнит жатва вздохов.

И травяные шапки покроют черепицу.

Луна мертва, мертва луна, но воскресит ее весна.

Напевает вечер синий колыбельную апельсинам.

И сестренка моя поет: - Стала земля апельсином. Хнычет луна: - И мне хочется стать апельсином.

- Как бы ты ни алела, как бы ни сокрушалась, не быть тебе даже лимоном. Вот жалость!

ОН УМЕР НА РАССВЕТЕ

У ночи четыре луны, а дерево - только одно, и тень у него одна, и птица в листве ночной.

Следы поцелуев твоих ищу на теле. А речка целует ветер, к нему прикасаясь еле.

В ладони несу твое нет, которое ты дала мне, как восковой лимон с тяжестью камня.

У ночи четыре луны, а дерево - только одно. Как бабочка, сердце иглой к памяти пригвождено.

" "

ПЕРВАЯ ГОДОВЩИНА

По лбу моему ты ступаешь. Какое древнее чувство!

Зачем мне теперь бумага, перо и мое искусство?

Ты с красным ирисом схожа и пахнешь степной геранью.

Чего, лунотелая, ждешь от моего желанья?

ВТОРАЯ ГОДОВЩИНА

Луна вонзается в море длинным лучистым рогом.

Зеленый и серый единорог, млеюший и потрясенный. Небо по воздуху, словно лотос огромный, плывет.

(И ты проходишь одна в последнем сумраке ночи. )

ЦВЕТОК

Ива дождя, плакучая, легла.

О лунный свет Над белыми ветвями!

ЭРОТ С ТРОСТОЧКОЙ

ЛУСИЯ МАРТИНЕС

Лусия Мартинес, сумрак багряного шелка.

Твои бедра льются, как вечер, чтобы свет свой во мраке спрятать, и сиянье твоих магнолий потайные смуглят агаты.

Я пришел, Лусия Мартинес, створки губ твоих вскрыть губами, расчесать зубцами рассвета волос твоих черное пламя.

Так хочу и затем пришел я. Сумрак багряного шелка.

ИНТЕРЬЕР

Не хочу я ни лавров, ни крыльев. Белизна простыни, где раскинулась ты, обессилев! Не согрета ни сном, ни полуденным жаром, нагая, ускользаешь, подобно кальмарам, глаза застилая черной мглою дурманною, Кармен!

СЕРЕНАДА

При луне у речной долины полночь влагу в себя вбирает, и на лунной груди Лолиты от любви цветы умирают.

От любви цветы умирают.

Ночь нагая поет в долине на мостах, летящих над мартом. Осыпает себя Лолита и волнами, и нежным нардом.

От любви цветы умирают.

Эта ночь серебра и аниса сверкает на крышах голых. Серебро зеркал и водопадов, анис твоих бедер белых.

От любви цветы умирают.

ЗАПРЕДЕЛЬНОСТЬ

СЦЕНА

Высокие стены. Широкие реки.

ФЕЯ

Пришла я с кольцом обручальным, которое деды носили. Сто рук погребенных о нем тосковали в могиле.

В руке моей призрак колечка и я прикасаюсь смятенно к соцветьям бесчисленных пальцев. Кольца не надену.

Широкие реки. Высокие стены.

НЕДОМОГАНИЕ И НОЧЬ

Щур в деревьях темных. Ночь. Бормотанье неба и лепет ветра.

Объясняют трое пьяниц в нелепом танце траур и вино, и звезды оловянные кружатся на своей оси. Щур в деревьях темных.

Боль в висках приглушена гирляндами минут.

Ты все молчишь. А трое пьяных по-прежнему горланят.

Простегивает гладкий шелк твоя простая песня. Щур. Чур, чур, чур, чур. Щур.

НЕМОЙ МАЛЬЧИК

Мальчик искал свой голос, спрятанный принцем-кузнечиком. Мальчик искал свой голос в росных цветочных венчиках.

- Сделал бы я из голоса колечко необычайное, мог бы я в это колечко спрятать свое молчание.

Мальчик искал свой голос в росных цветочных венчиках, а голос звенел вдалеке, одевшись зеленым кузнечиком.

ОБРУЧЕНИЕ

Оставьте кольцо в затоне.

(Дремучая ночь на плечи уже мне кладет ладони. )

Сто лет я живу на свете. Оставьте. Напрасны речи!

Не спрашивайте без проку. Закиньте кольцо в затоку.

ПРОЩАНЬЕ

Если умру я не закрывайте балкона.

Дети едят апельсины. (Я это вижу с балкона. )

Жницы сжинают пшеницу. (Я это слышу с балкона. )

Если умру я не закрывайте балкона.

САМОУБИЙСТВО

(Возможно, это стряслось из-за незнанья тебя, геометрия)

Юноша стал забываться. Полдень. Пробило двенадцать.

И наполнялось тряпичными лилиями сердце и перебитыми крыльями.

И у себя на губах он заметил слово, которое было последним.

С рук словно слезли перчатки, и на пол пепел, пушистый и вкрадчивый, падал.

А за балконом виднелась башня. Вот он сливается с этой башней.

Маятник замер, и время смотрело мимо него циферблатом без стрелок.

И различил он на белом диване тени простертой своей очертанье.

Некий юноша, геометрически-резкий, вскинул топор - и зеркало вдребезги.

И из-за зеркала влага густого мрака заполнила призрак алькова.

ЛЮБОВЬ

ПЕСЕНКА ПЕРВОГО ЖЕЛАНИЯ

На зеленом рассвете быть сплошным сердцем. Сердцем.

А на спелом закате соловьем певчим. Певчим.

(Душа, золотись померанцем. Душа, любовью отсвечивай. )

На цветущем рассвете быть собой, а не встречным. Сердцем.

На опавшем закате голосом с ветки. Певчим.

Душа, золотись померанцем. Душа, любовью отсвечивай.

МАЛЕНЬКИЙ МАДРИГАЛ

Четыре граната в салу под балконом.

(Сорви мое сердце зеленым. )

Четыре лимона уснут под листвою.

(И сердце мое восковое. )

Проходят и зной и прохлада, Пройдут и ни сердца, ни сада.

ОТГОЛОСОК

Уже распустился подснежник зари.

(Помнишь сумерки полночи летней? )

Разливает луна свой нектар ледяной.

(Помнишь августа взгляд последний? )

ИДИЛЛИЯ

Не проси - ни словом, ни видом я секретов весны не выдам.

Потому что для них давно я словно вечнозеленая хвоя.

Сотни пальцев, тонких и длинных, тычут с веток во сто тропинок.

Не скажу я тебе, мое диво, отчего так река ленива.

Но вместит моя песня немо глаз твоих светло-серое небо.

Закружи меня в пляске долгой, только хвои побойся колкой.

Закружи ты меня на счастье в звонкой нории, полной страсти.

Ай! Не место мольбам и обидам, я секретов весны не выдам.

ГРАНАДА И 1850

Я слышу, как за стеною струя бежит за струей.

Рука лозы виноградной и в ней луча острие, и хочет луч дотянуться туда, где сердце мое.

Плывут облака дремотно в сентябрьскую синеву. И снится мне, что родник я и вижу сон наяву.

ПРЕЛЮДИЯ

И тополя уходят но след их озерный светел.

И тополя уходят но нам оставляют ветер.

И ветер умолкнет ночью, обряженный черным крепом.

Но ветер оставит эхо, плывущее вниз по рекам.

А мир светляков нахлынет и прошлое в нем потонет.

И крохотное сердечко раскроется на ладони.

* * *

В глубинах зеленого неба зеленой звезды мерцанье. Как быть, чтоб любовь не погибла? И что с нею станет?

С холодным туманом высокие башни слиты. Как нам друг друга увидеть? Окно закрыто.

Сто звезд зеленых плывут над зеленым небом, не видя сто белых башен, покрытых снегом.

И, чтобы моя тревога казалась живой и страстной, я должен ее украсить улыбкой красной.

СОНЕТ

Вздыхая, ветер ночи, призрак странный, он отливает серебром надменно, раскрыл края моей старинной раны; он улетел, желанье неизменно.

Жизнь в язву превратит любовь так рано, и хлынут кровь и чистый свет из плена; в ней, как в щели, гнездо среди тумана найдет немеющая Филомена.

О, нежный шум в ушах! На землю лягу, бездушные цветы оберегая, я тем служу твоей красе, как благу.

И пожелтеют воды, пробегая, и выпьет кровь мою - живую влагу душистая трава береговая.

ПЕСНИ ДЛЯ ОКОНЧАНИЯ

НА ИНОЙ ЛАД

Костер долину вечера венчает рогами разъяренного оленя. Равнины улеглись. И только ветер по ним еще гарцует в отдаленье.

Кошачьим глазом, желтым и печальным, тускнеет вогдух, дымно стекленея. Иду сквозь ветви следом за рекою, и стаи веток тянутся за нею.

Все ожило припевами припевов, все так едиьо, памятно и дико... И на границе тростника и ночи так странно, что зовусь я Федерико.

ПЕСНЯ О НОЯБРЕ И АПРЕЛЕ

От небесного мела стали глаза мои белы.

Чтобы не блек, взгляду дарю желтый цветок.

Тщетно. Все тот же он - стылый, бесцветный.

(Но поет, возле сердца летая, душа, полнозвучная и золотая. )

Под небесами апреля глаза мои засинели.

Одушевленней их сделаю, приблизив к ним розу белую.

Напрасно усилие не сливается с белым синее.

(И молчит, возле сердца летая, душа, безразличная и слепая. )

* * *

Куда ты бежишь, вода?

К бессонному морю с улыбкой уносит меня река.

Море, а ты куда?

Я вверх по реке поднимаюсь, ищу тишины родника.

Тополь, что будет с тобой?

Не спрашивай лучше... Буду дрожать я во мгле голубой!

Чего у воды хочу я, чего не хочу найти?

(Четыре на тополе птицы сидят, не зная пути. )

ОБМАНЧИВОЕ ЗЕРКАЛО

Птицей не встревожена ветка молодая.

Жалуется эхо без слез, без страданья. Человек и Чаща.

Плачу у пучины горькой. А в моих зрачках два поющих моря.

САД В МАРТЕ

Яблоня! В ветвях твоих - птицы и тени.

Мчится моя мечта, к ветру летит с луны.

Яблоня! Твои руки оделись в зелень.

Седые виски января в марте еще видны.

Яблоня... (потухший ветер).

Яблоня... (большое небо).

ДВА МОРЯКА НА БЕРЕГУ

Он из Китайского моря привез в своем сердце рыбку.

Порою она бороздит глубины его зрачков.

Моряк, он теперь забывает о дальних, дальних тавернах.

Он смотрит в воду.

Он когда-то о многом поведать мог. Да теперь растерялись слова. Он умолк.

Мир полновесный. Кудрявое море. Звезды и в небе и за кормою.

Он видел двух пап в облачениях белых и антильянок бронзовотелых.

Он смотрит в воду.

ПЕСНЯ СУХОГО АПЕЛЬСИННОГО ДЕРЕВА

Отруби поскорей тень мою, дровосек, чтоб своей наготы мне не видеть вовек!

Я томлюсь меж зеркал: день мне облик удвоил, ночь меня повторяет в небе каждой звездою.

О, не видеть себя! И тогда мне приснится: муравьи и пушинки мои листья и птицы.

Отруби поскорей тень мою, дровосек, чтоб своей наготы мне не видеть вовек!

ПЕСНЯ УХОДЯЩЕГО ДНЯ

Сколько труда мне стоит, день, отпустить тебя! Уйдешь ты, полный мною, придешь, меня не зная. Сколько труда мне стоит в груди твоей оставить возможные блаженства мгновений невозможных!

По вечерам Персей с тебя срывает цепи, и ты несешься в горы, себе изранив ноги. Тебя не зачаруют ни плоть моя, ни стон мои, ни реки, где ты дремлешь в покое золотистом.

С Восхода до Заката несу твой свет округлый. Твой свет великий держит меня в томленье жгучем. Сколько труда мне стоит с Восхода до Заката нести тебя, мой день, и птиц твоих, и ветер!

Федерико Гарсиа Лорка

Цыганское романсеро 1924 - 1927 Перевод А. Гелескула - Романс о луне, луне. - Пресьоса и ветер. - Схватка. - Сомнамбулический романс. - Цыганка-монахиня. - Неверная жена. - Романс о черной тоске. - Сан-Мигель. Гранада. - Сан-Рафаэль. Кордова. - Сан-Габриэль. Севилья. - Как схватили Антоньито эль Камборьо на севильской дороге. - Смерть Антоньито эль Камборьо. - Погибший из-за любви. - Роман обреченного. - Романс об испанской жандармерии. - Три исторических романса. - Мучения Святой Олайи. - Небылица о Доне Педро и его коне. - Фамарь и Амнон.

РОМАНС О ЛУНЕ, ЛУНЕ

Луна в жасминовой шали явилась в кузню к цыганам. И сморит, смотрит ребенок, и смутен взгляд мальчугана. Луна закинула руки и дразнит ветер полночный своей оловянной грудью, бесстыдной и непорочной. - Луна, луна моя, скройся! Если вернутся цыгане, возьмут они твое сердце и серебра начеканят. - Не бойся, мальчик, не бойся, взгляни, хорош ли мой танец! Когда вернутся цыгане, ты будешь спать и не встанешь. - Луна, луна моя, скройся! Мне конь почудился дальний. - Не трогай, мальчик, не трогай моей прохлады крахмальной!

Летит по дороге всадник и бьет в барабан округи. На ледяной наковальне сложены детские руки.

Прикрыв горделиво веки, покачиваясь в тумане, из-за олив выходят бронза и сон - цыгане.

Где-то сова зарыдала Так безутешно и тонко! За ручку в темное небо луна уводит ребенка.

Вскрикнули в кузне цыгане, эхо проплакало в чащах... А ветры пели и пели за упокой уходящих.

ПРЕСЬОСА И ВЕТЕР

Пергаментною луною Пресьоса звенит беспечно, среди хрусталей и лавров бродя по тропинке млечной. И, бубен ее заслыша, бежит тишина в обрывы, где море в недрах колышет полуночь, полную рыбы. На скалах солдаты дремлют в беззвездном ночном молчанье на страже у белых башен, в которых спят англичане. А волны, цыгане моря, играя в зеленом мраке, склоняют к узорным гротам сосновые ветви влаги...

Пергаментною луною Пресьоса звенит беспечно. И обортнем полночным к ней ветер спешит навстречу. Встает святым Христофором нагой великан небесный маня колдовской волынкой, зовет голосами бездны. - О, дай мне скорей, цыганка, откинуть подол твой белый! Раскрой в моих древних пальцах лазурную розу тела!

Пресьоса роняет бубен и в страхе летит, как птица. За нею косматый ветер с мечом раскаленным мчится.

Застыло дыханье моря, забились бледные ветви, запели флейты ущелий, и гонг снегов им ответил.

Пресьоса, беги, Пресьоса! Все ближе зеленый ветер! Пресьоса, беги, Пресьоса! Он ловит тебя за плечи! Сатир из звезд и туманов в огнях сверкающей речи...

Пресьоса, полная страха, бежит по крутым откосам к высокой, как сосны, башне, где дремлет английский консул. Дозорные бьют тревогу, и вот уже вдоль ограды, к виску заломив береты, навстречу бегут солдаты. Несет молока ей консул, дает ей воды в бокале, подносит ей рюмку водки Пресьоса не пьет ни капли. Она и словечка молвить не может от слез и дрожи.

А ветер верхом на кровле, хрипя, черепицу гложет.

СХВАТКА

В токе враждующей крови над котловиной лесною нож альбасетской работы засеребрился блесною. Отблеском карты атласной луч беспощадно и скупо высветил профили конных и лошадиные крупы. Заголосили старухи в гулких деревьях сьерры. Бык застарелой распри ринулся на барьеры. Черные ангелы носят воду, платки и светильни. Тени ножей альбасетских черные крылья скрестили. Под гору катится мертвый Хуан Антонио Монтилья. В лиловых ирисах тело, над левой бровью - гвоздика. И крест огня осеняет дорогу смертного крика.

Судья с отрядом жандармов идет масличной долиной. А кровь змеится и стонет немою песней змеиной. - Так повелось, сеньоры, с первого дня творенья. В Риме троих недочтутся и четверых в Карфагене.

Полная бреда смоковниц и отголосков каленых, заря без памяти пала к ногам израненных конных. И ангел черней печали тела окропил росою. Ангел с оливковым сердцем и смоляною косою.

СОМНАМБУЛИЧЕСКИЙ РОМАНС

Любовь моя, цвет зеленый. Зеленого ветра всплески. Далекий парусник в море, далекий конь в перелеске. Ночами, по грудь в тумане, она у перил сидела серебряный иней взгляда и зелень волос и тела. Любовь моя, цвет зеленый. Лишь месяц цыганский выйдет, весь мир с нее глаз не сводит и только она не видит.

Любовь моя, цвет зеленый. Смолистая тень густеет. Серебряный иней звездный дорогу рассвету стелет. Смоковница чистит ветер наждачной своей листвою. Гора одичалой кошкой встает, ощетиня хвою. Но кто придет? И откуда? Навеки все опустело и снится горькое море ее зеленому телу.

- Земляк, я отдать согласен коня за ее изголовье, за зеркало нож с насечкой ц сбрую за эту кровлю. Земляк, я из дальней Кабры иду, истекая кровью. - Будь воля на то моя, была бы и речь недолгой. Да я-то уже не я, и дом мой уже не дом мой. - Земляк, подостойней встретить хотел бы я час мой смертный на простынях голландских и на кровати медной. Не видишь ты эту рану от горла и до ключицы? - Все кровью пропахло, парень, и кровью твоей сочится, а грудь твоя в темных розах и смертной полна истомой. Но я-то уже не я, и дом мой уже не дом мой. - Так дай хотя бы подняться к высоким этим перилам! О дайте, дайте подняться к зеленым этим перилам, к перилам лунного света над гулом моря унылым!