Третья четверть. Весенние каникулы

У постели Эли собралось человек десять. Она лежала вся такая печальная, а на скуле красовался синяк.

Дима положил на тумбочку пакет с апельсинами и присоединился к одноклассникам.

– Ну как? – жалобно спросил кто‑ то из девчонок. – Болит?

– Да не очень, – призналась Эля. – Голова кружится.

Дима внимательно разглядывал Элю. Выглядела она вполне свежей. Поверх одеяла лежала рука с ярким маникюром. Да и синяк был почти незаметным. Когда Кошка ему врезала в начале года, у него вся скула была синяя.

– Тебя когда выпишут? – спросила Алена.

– Нескоро. Им нужно кучу документов оформить, у меня же сотрясение мозга! – гордо произнесла Эля и добавила шепотом: – Сигареты кто‑ нибудь принес?

Девчонки быстро передали ей пачку, и больная сунула ее под подушку.

– Тебе нельзя! – вырвалось у Димы.

Эля пренебрежительно улыбнулась.

– Тебя ж тошнит! – опять удивился Дима.

– Это меня от еды тошнит, а от сигарет не очень, – объяснила Эля.

– Зато теперь Рябцеву точно вышибут! – радостно сообщила Алена. – Будет знать!

Дима поморщился.

– Интересно, что на нее нашло? – пробормотал он.

Эля вскинулась на кровати.

– Она психованная!

Дима промолчал. Странно спорить с человеком, который болен.

Он пытался вчера поговорить с Кошкой, выяснить, что случилось. Позвонил, спросил, за что она Элю треснула. Кошка ответила устало‑ устало:

– Да не била я ее, Димка. Честно.

– Но все же говорят…

– Ты кому больше веришь, – Юля по‑ прежнему говорила медленно, словно через силу, – каким‑ то «всем» или мне?

Тогда он промолчал, и через секунду в трубке раздались короткие гудки. Димка и сейчас сомневался. С одной стороны, не стала бы ему Кошка врать. С другой – Элька в больнице. В больницу просто так не положат. Ее же осматривали, установили сотрясение мозга… Но что‑ то свеженькая она для сотрясения мозга. Однажды Птицы две недели помогали в хирургическом отделении, Димка там не видел таких цветущих больных с черепно‑ мозговой травмой…

Из оцепенения Димку вывела Алена, которая трясла его за рукав:

– Я говорю: пусть спасибо скажет, что в суд на нее не подали! Скажи!

Димка неопределенно повел плечом. И тут в комнату вошла красивая, стройная, очень властная дама в белом халате. Росту она была небольшого, но почему‑ то сразу захотелось встать, и желательно – по стойке смирно. Многие так и сделали. Девчонки приветствовали вошедшую тихим шелестом:

– Здравствуйте, Ирина Ивановна…

А Алена шепнула Диме на ухо:

– Это Элькина родная тетя. Такая шикарная!

А Элька улыбнулась радостно‑ ненатуральной улыбкой Барби:

– А ко мне одноклассники пришли!

Дама покровительственно кивнула:

– Я очень рада за тебя. Но как заведующая отделением…

Дама укоризненно покачала головой и постучала по стеклу изящных наручных часиков.

У Димы в голове перещелкнуло. Тетя – врач… Свеженькая Элька… Кошка, которая Диме никогда не соврет… Все сложилось!

Ему показалось, что он снова играет в «Мафию» и точно вычислил соперников. Осталось стравить их между собой.

– Ирина Ивановна! – сказал он голосом почти трагическим. – Скажите Эле, что это ей вредно!

И ловко, как фокусник – платок из рукава, извлек из‑ под подушки сигареты. В таких случаях говорят: «Это произвело эффект разорвавшейся бомбы». Причем бомба была бесшумная и парализующего действия. Никто не шевелился и, кажется, не дышал. Наконец Ирина Ивановна выдавила из себя:

– Эльвира…

Это оказалось похожим на змеиный шип, хотя в слове «Эльвира» Дима раньше не замечал ни одной шипящей или хотя бы свистящей. Но он не собирался сейчас заниматься фонетическим анализом. Он сказал еще заботливее:

– А ведь у нее сотрясение…

– Какое сотрясение! – рявкнула Элина тетя. – У нее даже синяк нарисован! Пришла, клянчить начала: «Хочу в больнице полежать! Мне так нужно, чтобы меня пожалели…» У меня палаты на вес золота, а ты!..

Димка никогда не видел Эльку такой раздавленной. Даже не пытаясь возразить или хотя бы разреветься, она лихорадочно терла лицо наволочкой. Лиловая краска не столько стиралась, сколько размазывалась по ее лицу, превращая Элю в персонажа Хеллоуина. Остальные не могли оторвать от этого зрелища остекленевших взглядов.

– Говорит: «Я так устала от школы! » – теперь Ирина Ивановна обращалась исключительно к Диме. – Говорит: «Тетенька, любимая! Я тебя так мало вижу, напиши мне сотрясение, хоть в больнице у тебя полежу! »

Она задохнулась от возмущения, и Дима добил ее, уже не изображая тревоги и сочувствия:

– Она не ради вас, Ирина Ивановна. Она хотела, чтобы моего друга… Юлю Рябцеву из школы выгнали. А может, и в колонию посадили.

Элина тетя сжала кулаки и сказала неожиданно спокойно:

– Прошу всех покинуть палату…

Вот теперь Димке стало по‑ настоящему жаль Эльку. Но он ничего не сказал, вышел первым.

В коридоре, не обращая внимания на одноклассников, которые буравили его возмущенными взглядами, на Алену, которая говорила ему что‑ то обидное, Димка достал мобильник и нажал кнопку 2 быстрого вызова:

– Кошка! Элька все подстроила!.. Да тут вообще детектив… Ты где? Сейчас буду!

Павел Сергеевич сидел и наслаждался видом молчащего телефона.

Все‑ таки каникулы – хорошее время. На работу ходишь, бумажки строчишь, но нет главной проблемы – детей. Директор улыбнулся, вспомнив старый анекдот: «Работать пожарным хорошо: форма, зарплата, коллектив. Но как пожар – так хоть увольняйся! »

На каникулах никакого «пожара», никаких двоечников, хулиганов и, главное – никаких изобретательных воспитанников 34‑ й школы, которые только и думают, как привлечь к школе ненужное внимание. А сами то одноклассниц избивают, то детей делают, то разговаривать не хотят как все нормальные дети.

Хотя, конечно, жизнь у них интересная, у этих ненормальных. Все время что‑ то придумывают. Павел Сергеевич поймал себя на том, что завидует своим самым беспокойным ученикам. Если бы ему в его школьные годы попалась такая компания, он обязательно к ней прибился бы. Можно было бы…

Директор сердито осадил себя и мысленно отчитал за глупости. Нет этих баламутов – и хорошо. Хоть не звонит никто каждые пять минут.

Стоило об этом подумать, как телефон требовательно звякнул.

Павел Сергеевич взял трубку…

– Ну что, теперь вы ответите за все!

Директор решил, что это шутка или человек ошибся номером. Но голос не дал ему опомниться.

– Подделка эта ваша грамота! – радостно сообщила трубка. – И это уже известно на самом высоком уровне! Я лично позаботилась о том, чтобы в управлении образования узнали о том, чем школьники занимаются вместо уроков.

– Как подделка? – не понял директор. – По всем каналам же рассказали…

– Журналисты ничего не понимают! Что сказали, то и повторили! А в серьезном институте подтвердили мои опасения.

– А вы кто? – не выдержал Павел Сергеевич.

– Я – совесть! – пафосно заявила трубка, и Павел Сергеевич узнал голос Злыдни.

– Елена Ивановна, зачем вы… – начал он.

– Потому что справедливость должна победить! – перебила Кочеткова и с чувством выполненного долга отключилась.

То, что творилось дальше, Павел Сергеевич до пенсии будет вспоминать как страшный сон. Все возможные и невозможные шишки посыпались на его лысеющую голову. Звонили журналисты, звонили из управления, звонили из фонда. Все они, не стесняясь, высказывали все, что думают по поводу подрастающего поколения, того, что школа должна воспитывать, и что директор лично обязан обеспечивать досуг, чтобы не оставалось времени и места для дури в голове.

В перерывах между звонками Павел Сергеевич успел только высунуть голову в приемную и сообщить Тане, что он желает видеть «этих» у себя в кабинете. Найти их дома, на улице, на даче – и с родителями к нему! Вид у него был такой, что Таня сразу побежала за Впалычем.

– Он их убьет… – прошептала она, вцепившись в руку математика и размазывая по лицу слезы. – Я его таким вообще никогда не видела. Им одним туда нельзя!

Впалыч коротко кивнул:

– Ребят пока не трогай. Буду через пять минут.

Таня побежала обратно к кабинету.

Виктор Павлович – блестящий психолог с многолетним стажем – сидел напротив директора школы и изо всех сил старался не злиться. Из потока, вылившегося на его голову, он понял многое. Во‑ первых, Злыдня смогла доказать, что найденная грамота – подделка. Для Впалыча это не было неожиданностью, он был практически уверен в том, что грамота – это очередной «проект» его подопечных. Во‑ вторых, новость уже подхватили, еще немного – и про подделку раструбят по всем каналам: с новостями в городе напряженка, а журналистов хлебом не корми – дай кого‑ нибудь разоблачить. В‑ третьих, всех собак за эту подделку собираются повесить на директора, поскольку грубый подлог совершили его ученики.

– Павел Сергеевич, а вы любите свою школу? – спросил Впалыч.

– Что? – директор замер на полуслове.

– Если бы ученики хотели спасти вашу школу, вы бы тоже на них злились?

– Спасти? Школу?! Не смешите меня!

– А зачем они все это, по‑ вашему, затеяли?

– Знаете что, дорогой Виктор Павлович, у меня нет времени разбираться со всем, что творят ваши гениальные воспитанники! Я знаю, что без вас мы жили спокойно, а как они появились, у меня бесконечные, слышите, просто бесконечные проблемы! Вы что думаете, мне заняться больше нечем? Через неделю санстанция, потом министерская проверка, потом… Потом еще что‑ нибудь придумают! Мне без «ваших» забот хватало выше головы!

Впалыч грустно улыбнулся.

Директор взвился.

– Только не надо мне рассказывать про то, что дети – это наша главная ценность, и другие прописные истины педагогики. Вы бы бумажек с мое позаполняли! И на совещаниях посидели бы… С мое…

Павел Сергеевич с раздражением отбросил в сторону ручку, которую теребил.

– Ну что у них за способность создавать себе проблемы, а? Кто просил Кудрявцева лезть к родителям этой… красотки? Зачем ему это было нужно?

Впалыч выразительно пожал плечами.

– Честь прекрасной дамы решил защитить? Там уже давно защищать нечего. Начитались романов и устраивают себе проблемы на ровном месте. Наивные они у вас. Не приспособленные к жизни.

– А может, это жизнь к ним не приспособлена? – спросил Впалыч.

Птицы сидели во дворе на жердочке. Выглядели они уставшими и потрепанными. Уж больно странный голос был у Впалыча, когда он их обзванивал.

Виктор Павлович вышел к ним и с трудом подавил в себе порыв обнять.

– Ругаться будете? – спросил Дима.

– А есть за что?

– Нет, – твердо ответила Кошка.

Хотя под сердитым взглядом Димки тут же смутилась и быстро опустила глаза:

– То есть меня есть за что… Я сама виновата. Во всем. Не надо было мне всех злить…

– Меня отправят в спецшколу? – спросил Артем.

– Мне нельзя будет с нашими разговаривать? – испугалась Анечка.

– Вы зачем письмо подделали, аферисты? – устало произнес Впалыч, опускаясь на жердочку рядом с подопечными.

Никто не стал спорить, только Кошка буркнула:

– А я говорила, что нужно над текстом еще поработать…

– Да текст как раз подозрения не вызвал.

– А что? – удивился Женя. – Бумага настоящая, чернила сделали по старому рецепту, писали гусиным пером…

Виктор Павлович хмыкнул:

– Там тоже не дураки сидят. Проверили, насколько чернила впитались.

– Поторопились, – огорчился Дима. – Надо было пару недель выдержать.

– Ага! – взвилась Кошка. – Да за это время на месте нашей школы уже руины были бы!

– Можно было в печи, – Молчун полез за планшетом, – искусственно состарить…

Впалыч тяжело вздохнул:

– Не ту проблему решаете, пернатые. Вас чуть ли не из школы гнать хотят за ваши художества.

– Ну и ладно! – встряхнула головой Кошка. – Мы и в другой школе устроим!

– Это если вас возьмут всех вместе в одну школу. Что, с учетом обстоятельств, вряд ли.

Все снова поникли. Теперь они действительно напоминали стаю грустных разномастных птиц: взъерошенный воробушек Аня, настороженный дрозд Молчун, аккуратный голубь Димка, нервная трясогузка Юля и печальный гусь Женька.

– Не выгонят! – вдруг заявила Кошка. – Знаете, как нас на карате учили? «Падая – нападай! »

«Стая» встрепенулась. Они уже были готовы ввязаться в новую авантюру.

«А может, – подумал Впалыч, – не такие уж они у меня неприспособленные? »

Колюня с парой приятелей подловил Димку возле самого подъезда:

– Ну что, стукач, пойдем выйдем!

Димке стало смешно.

– Так мы уже вышли!

– Юморист, да? Шутник? – Колюня заводил себя в полном соответствии с дворовым этикетом. – Сейчас ты у меня пошутишь…

Но Димке было не до этикета, он спешил к своим – надо было утрясти последние детали завтрашнего серьезного разговора.

– Колюнь, – сказал он мягко, – я на тебя стучал? Или на твоих… братьев по разуму?

– На меня – нет… И чё? На Эльку стучал…

– А ты, значит, ее рыцарь? Парень? Бойфренд?

Колюня смутился. Он, конечно, был за «понятия», но признать себя Элькиным бойфрендом ну никак не мог. Да и не хотел.

– При чем тут?.. Раз настучал – значит, стукач! А со стукачами…

– Твоя Элька, – ровным голосом продолжал Димка, – стерва и сволочь. Она Юльку подставила, хотела, чтобы ее из школы выгнали. Или ментам сдали.

Колюня сглотнул и заморгал. Он не любил людей, которые кого‑ нибудь сдают ментам.

– Вот и получается, что Элька за что боролась, то и получила.

Колюня замотал головой. Он явно запутался.

– Ну смотри, – Димка перешел на язык примеров, – вот если я тебе в глаз дам, ты ответишь?

– Я тебе так отвечу!..

– Вот видишь! На удар надо отвечать ударом. На подставу – подставой. Все честно!

Это окончательно замутило неизобретательный мозг Колюни. Он беспомощно оглянулся на секундантов, но те вообще не понимали, что тут происходит.

– Ладно, – сдался Колюня после мучительной внутренней борьбы, – живи пока. Но чтоб не стучал, понял?

– Не буду, – пообещал Дима. – И бухать с вами больше не буду… То есть вообще бухать не буду. И курить. Это как какашки жевать.

– Ты чего? – Колюня смотрел на Димку как в первый раз. – Прикольно же…

– Ага. Вон возле гастронома каждое утро собираются такие… прикольные. Чирики сшибают на пиво. Извините, мужики, у меня реально важное дело.

И Дима ушел, не отказав себе в удовольствии на прощание пожать неживую, как у манекена, ладонь Колюни.

Хотя мероприятие называлось «расширенное заседание научного совета музея», больше всего оно напоминало выездную сессию инквизиции. Два года назад Птицы ее изображали, но тогда они были в роли судей, очень повеселились, добиваясь от Ворона признания того, что Земля плоская. В шкуре подсудимых это оказалось не так весело.

Кроме самих сотрудников музея за длинным столом сидело несколько чиновников районного масштаба, задумчивые женщины из роно, несчастный Павел Сергеевич и торжествующая Злыдня. Виктор Павлович тоже расположился за столом, но так отдельно, что Птицы не поняли, входит он в комиссию или нет. Человек пять журналисток с диктофонами наперевес и два свирепого вида фотографа готовились выжать этот информационный повод досуха. Телеоператор с важным видом водил камерой, словно гранатометом.

Председатель – директор музея, похожий на одуванчик‑ переросток, – все чего‑ то или кого‑ то ждал, но потом махнул рукой и сказал:

– Ладно, давайте начинать. Суть, я думаю, все знают?

Злыдня тут же вскочила с намерением высказаться, но один из районных начальников солидно уронил:

– Ваше мнение, Елена Ивановна, нам хорошо известно.

Злыдня на удивление покорно опустилась на место. Наверное, это был важный начальник.

– Чтобы не тянуть кота за хвост, – он повернулся к виновникам переполоха, – давайте сразу послушаем ребят. Что вы скажете в свое оправдание?

Птицы переглянулись. Не от растерянности – роли были распределены заранее, – а просто зябко было вот так стоять шеренгой перед внимательными, как пулеметы, взрослыми.

Начал Женька, сурово и даже как будто с упреком:

– Да, мы признаем, что подделали это письмо. Потому что иначе вы нас и слушать не стали бы!

«Падая – нападай! » – с удовлетворением подумала Юля.

А Женька продолжал. Он говорил про то, что закрытие школы никого не волнует, то ли дело флешмоб или фальсификация исторических документов. Про уникальную школу, в которую хотелось ходить, а ее прикрыли за какие‑ то бумажные нестыковки. Про то, что опыт 34‑ й школы даже не изучает никто, хотя такого, может быть, ни в одной стране мира нет.

Про «ни одну страну мира» чиновникам и дамам из роно понравилось.

Потом вступила Кошка:

– Понимаете, мы за школу что угодно сделать можем, хоть подделать письмо, хоть убить!

– Это она в переносном… – попытался уточнить Дима, но Юлю уже несло.

– Она нам как дом была, как семья, ясно?! Мы туда каждое утро хотели! Вот ваши дети хотят в школу по утрам?

Лица членов комиссии затуманились. Каждый вспоминал своих детей… да и свое детство. «Хочу в школу»? Нет, такого они припомнить не могли.

Кошка развивала успех, объясняя, как здорово было в 34‑ й и как здорово может быть в каждой школе. Тут, правда, заранее согласованный порядок выступления поломался. И Димка, и Анечка, и даже Женька то и дело встревали в Юлин спич, приводя примеры, от которых даже у старых опытных педагогов загорались глаза.

Впалыч не знал, радоваться такому выверту или не очень. Конечно, сейчас члены комиссии слушают раскрыв рот, но что будет, когда Кошка и остальные выдохнутся? К счастью, очень вовремя в зале появился последний член расширенного ученого совета. Это был очень целеустремленный старичок в потрепанном, но стильном джинсовом костюме. Он вошел безо всяких «здравствуйте, извините за опоздание» и начал говорить, не дожидаясь окончания очередной тирады Кошки.

– Это очень профессионально! Очень! Что вы мне про детей рассказываете? Откуда у детей такие навыки?!

Даже Кошку такое энергичное выступление смутило, она поперхнулась и закашлялась.

– Это Лев Аристархович, наш эксперт, – пояснил директор музея. – Мы ему показали работу школьников…

– Каких школьников?! – Похоже, Лев Аристархович наплевательски относился ко всем церемониям и условностям. – Это высокопрофессиональная работа! Если бы ваш музей не имел счастья сотрудничать со мной…

Тут Юля справилась с кашлем и решила, что перебивать невежливых взрослых – вежливо.

– Это сделали мы, понятно? Вот этими самыми руками!

И в доказательство она подняла руку Молчуна и потрясла ею в воздухе. Тетеньки из роно посмотрели с одобрением: руки были чисто вымытые и с идеально подстриженными ногтями.

Однако одному из чиновников наконец пришла в голову мысль прекратить это явное отклонение от регламента.

– Ну‑ ка, дети, – приказал он, – выйдите за дверь!

Птицы не успели даже дернуться, когда их остановил окрик профессора:

– Стоять!

Чиновник попытался возмутиться:

– Мы узнали от них все необходимое!

– Узнали? – рыкнул на него Лев Аристархович. – Вот и идите сами! Или сидите! Короче, не мешайте!

Чиновник поперхнулся и деревянно сел. Профессор повернулся к «подследственным».

– Своими руками? И как именно вы «своими руками» получили чернила?!

– Мы изучили несколько вариантов. И взяли наиболее распространенный в то время в России.

К изумлению Птиц, это произнес Молчун. Впрочем, он и сам удивился, но решил не задумываться пока над этим и продолжил:

– Основной ингредиент – чернильный орех…

Под надзором комиссии Молчун выводил письмо. Благо помнил он его наизусть, столько раз переписывал, что был уверен – не забудет до конца жизни.

Комиссия молчала. Тетеньки из роно опасливо косились на чиновников. Чиновники делали вид, что в регламенте появились изменения, которые заставляют их молча сносить все это безобразие.

– Ручкой не то, почерк не совпадает, – сказал Молчун, – надо пером.

– Ладно, ладно, – махнул рукой Лев Аристархович, – верю! Хотя с трудом, честно говоря… Но откуда вы выкопали всю эту историю с Анной? Кто вам подсказал?

– Никто нам не подсказывал, – устало вздохнула Аня, – мы ее сами придумали. Понимаете?

И она потрясла ладошкой перед носом у профессора.

– Как? – еще больше удивился тот.

– Головой! Боже, как же вы профессором стали, если вы такой непонятливый!

– Не смей хамить старшим! – взвилась Злыдня.

Лев Аристархович поморщился, уселся на стул верхом, причем спиной к комиссии и лицом к Птицам, и с наслаждением произнес:

– Рассказывайте!

В следующие несколько минут он доказал, что профессором стал совершенно заслуженно. Птицы заговорили разом. Анечка кричала и подпрыгивала, Кошка тараторила со скоростью бешеного пулемета, Дима несколько раз пытался рассказать историю с самого начала, Молчун вставлял отдельные слова в речь то Анечки, то Димы, а Женя старался коротко резюмировать сказанное. Лев Аристархович все понял. Глаза его сияли.

– Вас ждет большое будущее, – сообщил профессор, – коллеги.

– Ага, ждет, – печально сказала Аня, – если из школы не выгонят.

Тут Лев Аристархович вспомнил о мрачной комиссии, которая сидела у него за спиной и отчаянно скучала, давно не понимая, что здесь происходит. Он обернулся, пробежал взглядом по людям. Выражение лица у него стразу стало уксусное, он быстро оценил свои шансы до них докричаться. Потом он перевел глаза в сторону камеры…

– Заявление для прессы! – громко сказал профессор.

– Не, не зря он профессор, надо будет извиниться, – шепнула Анечка Жене, глядя как Лев Аристархович общается с журналисткой.

Слова «сенсация», «уникально», «беспрецедентно» повторялись в его завлении через слово. В целом, о чем речь, было непонятно, но создавалось ощущение чего‑ то скандального.

– Это высочайший уровень копирования исторических документов, – (тут даже Впалыч хмыкнул), – это блестящее владение историческим материалом, это уникальное логическое мышление вкупе с общей эрудированностью и творческим подходом…

– Это он про нас? – шепнула Кошка.

Дима ткнул ее в бок: «Не сглазь! »

– Эти ребята обладают бесценным даром для науки – они не зашорены. Они выдвигают головокружительные гипотезы, они не боятся показаться смешными. Только так и становятся настоящими учеными! И я, не задумываясь, возьму к себе в команду любого из этих школьников.

– Подождите, подождите, – покачала головой журналистка, – так письмо не подделка?

– Понимаете, дорогая девушка, история, которую придумали эти замечательные ребята, абсолютно правдоподобна. Вот лично я, профессор и доктор наук, не возьмусь сейчас с ходу ее опровергнуть. Анечка, ты в каком классе?

– В третьем, – пискнула Аня.

– Вот вы в третьем классе могли бы придумать историю, в которую поверит доктор наук? – с напором поинтересовался Лев Аристархович у камеры, которая его снимала.

– Н‑ нет, – ошарашенно ответила журналистка.

А оператор уже показывал крупным планом огромные Анечкины глаза.

– И все‑ таки зачем вы придумали эту историю? – спросила у девочки журналистка.

– Мы хотели спасти свою школу, – пылко сказала Аня.

И заплакала. Просто потому что слишком много эмоций свалилось на ее бедную голову.

Собственно, дальше можно было ничего не снимать и ничего не говорить. Эти огромные, полные слез глаза попали на все новостные сайты.

«Дети сделали профессора! »

«Они просто хотели спасти школу! »

«История одной любви…»

«Все подробности личной жизни Костевича! »

Женя морщился, но продолжал читать заголовки.

С одной стороны, шумиха была неприятна, но с другой – она решила многие проблемы.

Самое главное – Молчун. Он полчаса рассказывал Льву Аристарховичу про то, как именно составлялось письмо, а потом подошла дамочка из роно и поинтересовалась, тот ли это мальчик, которого отправляют на комиссию для перевода в спецшколу.

– Это правильно! – обрадовался профессор. – Непременно с техническим уклоном! Лучше химическим…

– Не с тем уклоном, – перебила дамочка. – В спецшколу для детей с ограниченными возможностями…

Бедный Лев Аристархович на минуту потерял дар речи, только прохрипел:

– У него ограниченные возможности?! Тогда все ваше роно надо в интернат…

– Видите ли, – перебил его Артем, – я испытываю некоторые проблемы, когда выражаю свои мысли с помощью устной речи.

– Что? – переспросила ошарашенная дамочка.

– Мне трудно говорить, – объяснил Молчун. – Особенно долго и развернуто.

Дамочка пошла красными пятнами, повернулась к Злыдне и поинтересовалась:

– Вы издеваетесь?

Дальше разговор шел только между ними и состоял из приглушенного шипения, а закончился он громким воплем Злыдни.

– Он псих! – заорала она. – А психам не место в школе!

И тут вступил Павел Сергеевич. Громким басом он перекрыл срывающийся в истерику фальцет бывшей учительницы математики.

– Я вас попрошу не оскорблять учеников моей школы, – твердо сказал директор. – Если они заслуживают наказания, я их сам накажу.

Злыдня не поверила своим ушам, глазам и чувству реальности. Павел Сергеевич, который в присутствии начальства либо оправдывался, либо обещал выполнить очередное задание роно, повел себя совершенно по‑ хамски. Елена Ивановна даже обвела глазами присутствующих – где спрятался привычный зашуганный директор 33‑ й школы? Но Павел Сергеевич и не думал прятаться.

– Если возражений нет, – он поднялся со стула, – я прямо сейчас отправлюсь с ними в свой кабинет и разберусь.

Чиновники и начальственные дамы в замешательстве переглянулись. Надо было бы поставить директора на место, но не перед телекамерами же. Главный районный начальник не зря носил свой дорогой костюм. Он величественно кивнул и сказал, как резолюцию поставил:

– Под вашу ответственность.

Уже в своем кабинете Павел Сергеевич наконец дал волю чувствам. Впалыча он сразу отправил домой («Пусть сами за свои художества отвечают») и всыпал от души всем за всё чохом: за споры с учителями, несанкционированные флешмобы, драки с одноклассниками (Молчун даже не моргнул) и одноклассницами (Юля собиралась было возразить, но Димка одернул: «Потом! »)… Отвел душу и проворчал:

– Все свободны! Кудрявцев, останься!

Когда Птицы, ободряюще подмигивая Женьке, вытолкались в коридор, Павел Сергеевич почти мирно спросил:

– Кудрявцев… Вам что, в тридцать четвертой школе не читали лекции о… хм… семье и браке? Не учили использовать… защитные средства?

Женька изумленно смотрел на Павла Сергеевича. А тот, в порыве озорства, открыл ящик стола, доверху набитый презервативами, зачерпнул горсть и протянул Жене:

– Держи! И больше не залетай!

Женя автоматически сунул подарок в карман и пробормотал:

– Да я и не залетаю…

– А эта… Вика твоя? Ее отец передо мной тут целую трагедию разыграл. Мол, ты к нему пришел, просил руки дочери, которая в интересном положении. – Тут в голосе директора зазвучала надежда: – Или он соврал?

– Да! То есть нет… То есть… У нас с Викой ничего не было, но она сказала, что… у нее ребенок будет…

– От тебя?!

– Нет… от кого‑ то другого. А я тогда решил, что как она одна? Вот и пошел просить руки… А она оказалась не беременная…

У Женьки пылали щеки. Теперь, когда он рассказывал историю своего сватовства вслух, понимал, как по‑ идиотски она выглядит со стороны.

Павел Сергеевич подпер рукой голову и произнес с неизбывной тоской:

– Какие вы все придурки в вашей тридцать четвертой. Гении – а придурки.

И вдруг улыбнулся чему‑ то своему.

– Хотя, знаешь, я ведь примерно так на своей супруге и женился. И ничего. Душа в душу. Двое детей. – Директор перехватил удивленный Женькин взгляд и строго добавил: – Только это на втором курсе университета было, а не в десятом классе! Все, свободен.

Женька хотел было уже идти, но вспомнил о подарке и торопливо выложил его на стол директору. Не удержался и спросил:

– А зачем вам столько?

– Да это акцию проводили, – устало ответил тот. – «Стоп‑ СПИД». Надо было среди старшеклассников раздать, но знаю я, чем все кончилось бы… Надувать бы начали, воду наливать… Слушай, Кудрявцев, иди уже, а?

Когда дверь за Женей закрылась, Павел Сергеевич подумал: «Скорее бы четверть началась. С этими каникулами до инфаркта недалеко».

А на следующий день Женьке позвонила безумная дама из фонда Костевича:

– Евгений! Очень хорошо, что вы взяли трубку! Это было гениально! Это был флешмоб, да?! Отличная идея! Вы так хотели привлечь внимание к проблемам исторического наследия? Браво! Я уже кинула клич по нашим активистам, мы собираемся устроить костюмированную свадьбу Костевича и Анны! Вы приглашены! Хотя знаете что? Вы это все и организуете! У вас есть симпатичная девушка? Вот она пусть будет Анной! А Костевичем – вы! Вот у меня перед глазами его карандашный портрет… да вы с ним одно лицо! Ну, что вы молчите?

– Здравствуйте, – только и смог выдавить из себя Женька.

– Вот и отлично! Завтра жду вас с друзьями в одиннадцать в нашем музее. Дорогу найдете? Хотя что я говорю! Наш музей ведь переехал в здание вашей бывшей школы! До встречи, не опаздывайте.

Из всего это сумбура Женька понял только то, что их старую школу теперь точно не снесут.

Чтобы выветрить трескотню энергичной дамы, он отправился погулять, благо погодка стояла солнечная, хотя и прохладная. И почти сразу увидел Вику. Она брела вдоль дома с видом сомнамбулы. Женька подавил искушение нырнуть назад в подъезд и окликнул:

– Вик! Привет!

Она вздрогнула, словно очнулась, и повертела головой:

– Ой… А чего я сюда забрела? Привет!

– Задумалась, наверное.

– Ага…

Теперь Женька должен был спросить: «О чем? » – но не спросил. Он был занят – с интересом рассматривал Викино лицо. Левый профиль, которым она к нему все время сидела. И солнце так красиво подсвечивает. И весна. И не цепляет. Совсем.

Пауза слишком затянулась, и Вике пришлось брать инициативу в свои руки.

– Я о тебе думала. Ты вообще… молодец. Взял и пошел к моим родителям.

Женя улыбнулся.

– Руки попросил, – продолжала Вика. – Очень благородно.

– Да глупо, – наконец подал голос Женька, – хоть и благородно. Я же в тебя тогда был влюблен.

Вика вздрогнула. «Был влюблен» прозвучало просто и без надрыва. Был – а теперь нет. Она даже обижаться не стала, опустила голову и пошла домой. Женька смотрел ей вслед и любовался: «Она красивая. Фигура. Ноги… А чего это она в юбке и с голыми ногами? Вроде не по погоде. И ноги синие… Сколько ж она тут меня поджидала? »

Очень захотелось догнать, утешить, сказать что‑ нибудь приятное, но Женька не стал. Он чувствовал себя легко и свободно, как на той городской олимпиаде, когда полчаса мурыжил последнюю задачу – и вдруг нашел решение. Он еще тогда подумал: «Как просто! Что ж я, дубина, сразу не догадался?! »

Дама из фонда Костевича была, как обычно, излишне оптимистична. В здание школы музей так быстро не мог переехать, но вся ее бешеная энергия была нацелена в этом направлении.

– А все‑ таки жаль школу, – вздохнула Кошка.

Птицы сидели в кабинете у Впалыча и пили чай с плюшками.

– Главное, Воронько не посадят, – сказал Дима.

Все они час назад вернулись с открытого заседания суда по делу спонсора их бывшей школы. Доказывали, что никаких денег через школу никто не отмывал.

– Мне выдали деньги перед поездкой, я их и тратил, – оправдывался учитель физкультуры, – а как я вам за них отчитаюсь, если у меня половина трат наличкой и мимо кассы? То сторожу заплати, то за кемпинг, то спасателям. Как они мне чек в горах выдадут? А последние деньги мы оставили леснику на корм медведям.

– Каким медведям? – не выдержал судья.

– Большим таким, – развел руками физрук, – бурым. Там заповедник, а год голодный. А они вымирают.

– Но зачем?! – изумился судья.

– Дети попросили… – пожал плечами физрук. – Они такие красавцы – эти медведи. Мы в бинокль за ними наблюдали.

Учительница биологии Ольга Петровна честно притащила с собой кучу чеков, но никак не могла с ними разобраться.

– Вот это, кажется, мы опарышей покупали…

– Опарышей? – Судью передернуло.

– Ну да, для опытов по генетике… Нет! Это не опарыши! Это бамбук! Мы тогда замеряли скорость роста и даже устроили чемпионат… А вот качественный корм для морских свинок только на рынке нашли, поэтому без чеков, но зато вот фотографии. Это Нюша, она почти килограмм весила, пришлось разрабатывать специальную диету и комплекс физических упражнений. Вот, смотрите!

Еще больше запутывал картину главный обвиняемый гражданин Воронько. На все вопросы судьи он монотонно отвечал:

– Учителя ни при чем. Это все моя вина…

Адвокат весь на мыло изошел, дергал своего подопечного за рукав, пытался влезть с уточняющими комментариями – и допрыгался до того, что в середине процесса Воронько прилюдно заявил, что будет защищать себя сам. Впрочем, линия защиты у него не поменялась, он по‑ прежнему твердил: «Это все я».

Бедный судья не рад был, что ему попалось это дело. Судить группу энтузиастов с горящими глазами, которые вместо показаний периодически срываются на рассказы то о путешествиях, то о чудо‑ приборах, то о мировых чемпионатах, то о книгах, которые выписывались из‑ за границы для индивидуальных проектов пятиклассников, было невозможно. По закону все должны были отвечать. За разгильдяйство же нужно отвечать! Но, во‑ первых, уголовным делом тут и не пахло, во‑ вторых, по‑ человечески осудить их было нельзя. И вся судейская команда понимала, что свой опыт им придется потратить на то, чтобы максимально смягчить приговор.

– Ну почему? Почему вы не нашли нормального опытного бухгалтера? – с тоской спросил судья у Воронько.

– Потому что в сказках нет такого персонажа, – вздохнул спонсор, – а я хотел сказку. А все эти опытные бухгалтеры такие зануды…

Словом, когда в перерыве судье позвонили из мэрии и намекнули, чтобы он не очень‑ то лютовал («Там дети вон какие самоотверженные, за школу горой. По федеральному каналу показывали, вы в курсе? »), он с неизъяснимым облегчением пообещал, что приговор будет максимально мягким. Вплоть до отсутствия состава преступления.

Когда Воронько выходил из зала суда, по его лицу было понятно, что он сам не верит в произошедшее. Какой‑ то смешной штраф за все его художества? Но прийти в себя не дали налетевшие репортеры:

– Как вы расцениваете результат?

– Будете ли подавать апелляцию?

– Правда ли, что вы купили судье остров в Эгейском море?

– Кто ваш покровитель в Кремле?

Бывший подсудимый уже собирался коротко и от души объяснить «креветкам пера», что не собирается выслушивать их безумные вопросы и тем более отвечать на них, но осекся. За частоколом микрофонов он заметил лицо сына. Воронько‑ младший смотрел на него… как‑ то странно. Раньше у него такой задумчивости в глазах не наблюдалось.

Раздвинув толпу, Петр Сергеевич молча ухватил Никиту и поволок к машине. Камеры защелкали, как клювы стервятников.

Уже в салоне Воронько‑ старший сказал:

– Извини, что пришлось тащить. Заклевали бы… Тебя домой?

Никита кивнул, не сводя с отца странного взгляда. Тот занервничал:

– А ты вообще чего тут? Решил приговор послушать?

– Не только. Я на всех заседаниях был… кроме первого.

Петр Сергеевич вздохнул:

– Да, опозорил я тебя… Извини… Просто, понимаешь…

– Понимаю, – неожиданно перебил его сын. – Ты крут.

Воронько‑ старший закашлялся от неожиданности.

– Понимаешь, пап, – сказал Никита, – я думал, ты жлоб. Подставляешь всех и кидаешь. А ты всех вытаскивал.

– Так я же… – сквозь кашль просипел отец, – правда сам виноват… всех втянул… А надо было над ними экономиста поставить…

– Ага, – усмехнулся сын, – и тогда был бы нам и Памир, и Париж, и лаборатория, как в МГУ…

Петр Сергеевич уже смеялся сквозь кашель.

– Точно…

– Короче… я, типа… тобой горжусь…

Воронько‑ старший был даже доволен, что никак не может справиться с кашлем, потому что не понимал, как нужно отвечать в таких случаях. А Никита уже и сам злился на себя и вдруг с чувством принялся колотить отца по спине. Колотил долго, и Петр Сергеевич взмолился:

– Все! Все! Прошло!

Они молчали до самого дома Ворона, глядя в противоположные окна машины. Напоследок отец спросил:

– А чего ты вообще решил на суд пойти?

Никита повел плечом и вылез из машины, не попрощавшись. Не хотелось рассказывать, как однажды к нему заявился этот стремный пятиклашка Артем и строго сказал: «Ты должен быть на суде. Твой отец ведет себя… правильно. Я бы хотел такого отца». После чего ушел, не обращая внимания на злые крики Ворона в спину. Как будто знал – придет, никуда не денется.

Женька с Молчуном шли по улице и ели леденцы. Петушки на палочке. Очень вкусные, малиновые.

– Говорят, – сказал Женька, – раньше только такие и были. Никаких тебе чупа‑ чупсов или сникерсов.

Молчун кивнул.

– А теперь мало кто их вкус знает. Жалко.

Молчун согласно вздохнул.

– Слушай! – загорелся Женька. – А давай накупим леденцов и начнем всем детям дарить! Просто так, в честь хорошего настроения!

Молчун полез за кошельком, но вдруг замер. Женька проследил за направлением его взгляда.

Возле скамейки рыдал карапуз лет пяти. Его утешала, присев на корточки, бабушка. Сидела она спиной к Женьке и Молчуну, но по голосу было понятно: бабушка добрая, прямо из сказки.

– Егорушка, ну‑ ну‑ ну… Не больно же совсем! Только кожу чуть‑ чуть поцарапал!

Егорушка протестующее взвыл и сунул бабушке в лицо свою ладошку, на которой с трудом можно было различить микроскопическую ссадину.

– Сейчас кровь пойдет!

– Не пойдет, солнышко. Мы сейчас домой вернемся, я зеленочкой смажу…

– Щипать будет!

– А я подую!

Егорушка посопел, не нашел новых поводов для огорчения и принялся выть просто так, по прежнему поводу.

Молчун решительно подошел к карапузу и вручил ему своего петушка. Егорушка схватил леденец без размышлений, а вот бабушка встрепенулась:

– Ой, маленький мой, тебе же нельзя, у тебя же аллергия выскочит!

Женька хотел успокоить, объяснить, что петушок натуральный, почти без красителей, но тут бабушка повернулась к ним, и слова застряли в горле.

Это была Злыдня. Женька и Молчун только что не зажмурились от ужаса.

Но Елена Ивановна, хоть и смотрела на них, видела только Егорушку.

– Спасибо вам, детки… – и она снова повернулась к внуку. – Егорушка, давай вернем…

Егорушка только слегка сдвинул брови, но этого оказалось достаточно.

– Хорошо‑ хорошо! Только давай договоримся: маме не скажем, ладно? Мама отругает меня…

Молчун и Женя осторожно, чуть ли не на цыпочках, отошли. Впрочем, Злыдня, гроза школ и управлений образования, даже не заметила этого.

Завернув за угол, Женька только головой помотал, приходя в себя. А Молчун предложил:

– Давай купим леденцов. Раздавать будем всем. И детям, и бабушкам.

Кошка стояла перед дверью Элиной квартиры уже минут двадцать. Переминалась с ноги на ногу и отчаянно трусила. Она не боялась сигануть с пятиметровой вышки в шесть лет, она вышла на ковер против чемпионки мира по карате, она осталась одна на необитаемом острове на три дня. Тогда было не страшно. А сейчас к горлу подкатывал противный комок, как только она подносила руку к звонку.

И если бы не женщина, которая вышла из соседней квартиры, Юлька бы проторчала там еще неделю. Как минимум.

– Девочка, ты сюда?

– Да, – вздохнула Юля.

И, пока не передумала, позвонила в дверь.

Звонок отозвался у нее в позвоночнике. Дверь открыла Элька. Под пристальным взглядом соседки она придала лицу нейтральное выражение и махнула рукой, мол, заходи. И только когда они оказались в квартире, зашипела:

– Зачем ты приперлась?

– Я пришла извиниться.

– Не верю. Ты врешь! Ты все время врешь!

– Да, – тихо сказала Кошка.

Элька подозрительно уставилась на Юлю.

– Я не хотела… – сказала та, поняла, как по‑ детски это звучит, и поправилась: – То есть хотела… Уф‑ ф‑ ф…

Эля хлопала глазами. Кошка решила начать с другого.

– Я же умею манипулировать. Нас учили. Я главной стать хотела… но не для себя! Понимаешь, я хотела стать главной, чтобы вы все… чтобы вас повести к добру.

– Куда? – Эля уже не знала, верить ли своим ушам.

– К добру… – Кошка почувствовала, что краснеет.

От смущения она, наверное, сорвалась бы и наговорила кучу гадостей, но Элька вдруг фыркнула, прикрыв рот рукой:

– К добру! Ну ты вообще!.. Ну ты…

Юля смотрела на хохочущую Эльку и вдруг вспомнила, как сама когда‑ то хохотала над Денисом. А он стоял с таким лицом… которое, наверное, сейчас было у нее самой. То есть и на душе у него было так же противно, как и у нее сейчас? Кошка опустила глаза и с трудом закончила:

– Сволочь я была.

Элька перестала хохотать так же резко, как и начала:

– Почему «была»?

– Да… наверное… Но я пришла, чтоб сказать тебе, что сделаю все, чтоб исправить…

– Тогда сделай так, чтоб я тебя больше никогда не видела. О’кей?

Юля дернулась, затравленно кивнула и вылетела из квартиры.

Аня поглощала очередную булочку, испеченную теть Катей.

– Ешь, ешь, – смеялась Полина. – Мама еще ишпечет!

– Кушай, кушай, – улыбался дядь Дима. – Революционерка наша.

– Я не революционерка! А Аня! – облизываясь, заявила Анюта.

– Если б ты слышала, что про тебя говорили на родительском собрании, – вздохнула теть Катя. – Надо было мне давно к вашей Анастасии Львовне присмотреться. Просто удивительно, каких она страхов навыдумывала!

– Ага! – подтвердила Анечка. – Одному мальчику она сказала, что всем расскажет, что он описался в первом классе. А одной девочке – что ее будут бить ремнем… Но с чего она взяла, что вы можете…

Тут Аня сбилась, чтобы не произносить страшное слово «умереть».

– Наверное, это я виноват, – вздохнул дядь Дима. – Я на первом же собрании попросил ее Катю не беспокоить и, если что, звонить сразу мне. А чтобы не задавали лишних вопросов, сказал, что тебе волноваться нельзя.

– Твоя б воля, ты бы меня в целлофан завернул, – буркнула теть Катя.

– И как мы теперь будем учиться? – притворно вздохнула Аня. – Никто теперь не боится, родители возмущаются…

– Уходит Анастасия Львовна! – радостно заявила теть Катя. – Она нам на собрании сказала, что ее давно звали куда‑ то на повышение, а она все боялась детей оставить. А теперь ей поступило такое предложение, от которого она не может отказаться.

– Понятно, – вздохнула Аня, – сбежала. Теперь она будет не детей, а учителей пугать.

А потом подумала и добавила:

– Жа‑ а‑ алко…

– Чего тебе жалко? – удивилась Полина.

– Не чего, а кого! Мне учителей жалко. Их же защитить некому!

Дима первый раз в жизни видел плачущую Кошку. Он бестолково топтался рядом, не зная, с какой стороны подойти, не зная, что делать и что сказать.

А она ревела, как маленькая, вытирая слезы ладошками:

– Я понимаю, я это заслужила, я должна уйти, раз обещала… И я уйду. Тут рядом школа есть, я туда переведусь.

Тут Юля прерывисто вздохнула:

– Только там не будет Впалыча, и опять будут все чужие. И Жени не будет, и Анечки, и тебя… Как же я без вас? Как же я без тебя?

Диме хватило секунды на то, чтобы чуть не утонуть в Кошкиных слезах. Его руки сами обняли, прижали, сердце тут же ухнуло и остановилось. «Сейчас убьет! » – молнией пронеслось в голове.

Но Кошка и не думала никого убивать. Она самозабвенно ревела, уткнувшись лицом в Димкин свитер.

– Если ты уйдешь, я уйду с тобой, – тихо сказал Дима. – Как же я без тебя?

Кошка на секунду замерла у Димки в руках, а потом зарыдала с новой силой.

– Какая же я ду‑ у‑ ура, – провыла она.

А Дима только прижал ее к себе покрепче. Он был совершенно, безусловно и неприлично счастлив.