![]()
|
|||
Примечания 7 страница– Да, если это Вилли их спугнул. – Но он сейчас примерно там и должен находиться, если дорога не слишком тяжелая. – Ты смотри лежи, не поднимайся, когда Ара подъедет. Ара провел шлюпку вдоль накренившегося подветренного борта шхуны и зацепил якорь за планшир. Потом осторожно, с медвежьей сноровкой, вскарабкался на борт. Он привез бутылку воды и чай в бутылке из-под джина; обе бутылки были обвязаны крепкой рыболовной леской и подвешены у него на шее. Он ползком подобрался к Томасу Хадсону и лег рядом. – Как бы мне этой водицы? – попросил Генри. Ара сложил свое имущество возле Томаса Хадсона, отвязал бутылку с водой и пополз по наклонной палубе повыше люков, туда, где лежал Генри. – Пей, – сказал он. – Только купаться в ней не вздумай. Он хлопнул Генри по спине, пополз обратно и опять лег рядом с Томасом Хадсоном. – Том, – очень тихо проговорил он. – Мы ничего там не увидели. Я высадил Вилли на той стороне острова, почти что напротив нас, если смотреть по прямой, и пошел к нашему судну. Поднялся на борт с подветренной стороны – не с той, где остров. Все объяснил Антонио, и он меня понял. Потом я заправил мотор горючим и прихватил запасную канистру, да вот еще воды и холодного чая прямо со льда. – Отлично, – сказал Томас Хадсон. Он сполз чуточку вниз по наклонной палубе и сделал долгий глоток из бутылки с холодным чаем. – Большое тебе спасибо за чай. – Это Антонио вспомнил. Мы многое забыли в спешке, когда уезжали. – Передвинься немного к корме, чтобы держать остров под прицелом. – Хорошо, Том, – сказал Ара. Они лежали так на солнце и на ветру, и каждый наблюдал за островом. Иногда вдруг взлетали одна-две птицы, и оба понимали, что этих птиц вспугнул либо Вилли, либо те, другие. – Вот, наверно, злится Вилли на птиц, – сказал Ара. – Про них-то он и не подумал, когда забирался вглубь. – Да, это все равно что воздушные шары запускать, – ответил Томас Хадсон. Задумавшись, он повернулся и посмотрел через плечо. Все это ему теперь совсем не нравилось. Слишком много птиц взлетало с острова. Какие, собственно, основания были у нас думать, что те, другие, сейчас там, в глубине острова? И главное: для какой надобности было им туда забираться? Лежа на палубе, он, точно какую-то пустоту в груди, ощущал подозрение, что их с Вилли обманули. Может быть, конечно, никто и не старался нас обставить. Но странно все-таки, что столько птиц взлетает, подумал он. Еще парочка караваек поднялась недалеко от берега, и Томас Хадсон повернулся к Генри и сказал: – Генри, пожалуйста, спустись в форлюк и последи, что делается на той стороне. – Очень уж там мерзко. – Я знаю. – Хорошо, Том. Гранаты и диски оставь тут. Возьми nino и одну гранату сунь в карман. Генри соскользнул в люк и стал смотреть на островки, маскировавшие пролив. Выражение его лица не изменилось. Но он плотно сжимал губы, чтобы сохранять его неизменным. – Ты уж извини меня, Генри, – сказал ему Томас Хадсон. – Но тебе придется потерпеть. – Я этого не боюсь, – сказал Генри. Тут нарочитая строгость, так тщательно надетая им на лицо, вдруг распалась, и он улыбнулся своей чудесной доброй улыбкой. – Просто это не совсем та обстановка, в какой я мечтал бы провести лето. – Я тоже. Но сейчас все получается не так просто. Из мангровой рощи взлетела выпь, и Томас Хадсон услышал ее пронзительный крик и проследил за ее нервным, устремленным вниз полетом по ветру. Потом он попробовал представить себе путь Вилли сквозь мангровые заросли по вспархиванию и полету птиц. Когда они переставали взлетать, это значило, что Вилли повернул назад. Если немного погодя опять что-то их вспугивало, это значило, что Вилли осматривает наветренный склон острова. Через три четверти часа Томас Хадсон увидел, как испуганно взлетела большая белая цапля и медленными тяжелыми взмахами крыльев двинулась против ветра, и он сказал: – Значит, Вилли теперь вышел на берег. Поезжай за ним следом на мыс. – Вижу его, – через минуту сказал Ара. – Только что помахал нам. Лежит чуть повыше отмели. – Поезжай, привези его. И пока будете ехать, пусть лежит, не встает. Ара сполз в шлюпку со своим автоматом и двумя гранатами в карманах. Он сел на корме и оттолкнулся от шхуны. – Том, кинь мне, пожалуйста, бутылку с чаем. Для верности Ара поймал ее обеими руками, а не одной, как он обычно делал. Ему правилось ловить гранаты одной рукой и в самых трудных положениях, нравилось зубами выдергивать чеку. Но чай этот предназначался для Вилли; Ара знал, что Вилли пришлось вытерпеть на острове, хоть это и не дало результатов, и он бережно уложил бутылку под кормой и пощупал, не нагрелась ли она. – Что скажешь, Том? – спросил Генри. – Хреновое наше дело. Сейчас по крайней мере. Вскоре шлюпка уже стояла борт о борт со шхуной, а Вилли лежал на дне шлюпки, обеими руками держа бутылку с чаем. Руки и лицо у него были все в царапинах и в крови, один рукав оторван. Лицо, искусанное москитами, распухло, и всюду, где тело не было закрыто одеждой, виднелись бугорки от москитных укусов. – Ни черта там нету, Том, – сказал он. – Не бывали они на этом острове. А мы с тобой не больно хитры оказались. – Неверно. – То есть как? – После того как шхуна села на мель, они пошли на лодке в глубь острова. То ли решили отсиживаться там, то ли чтобы разведать протоки – уж этого не знаю. – Думаешь, они видели, как мы взбирались на шхуну? – Либо все могли видеть, либо ничего. Они были слишком низко над водой, оттуда трудно что-нибудь увидеть. – Могли услышать – мы же были у них с наветренной стороны. – Может быть, и услышали. – Так что же теперь? – Ты отправляйся на судно, а потом пришли Ару за Генри и за мной. Они, пожалуй, еще вернутся. – А как с Питерсом? Мы можем его взять. – Ну, так берите сейчас. – Томми, ты не с той стороны к этому подходишь. Мы оба ошибались, и я вовсе не подаю тебе советов. – Я знаю. Я спущусь в задний люк, как только мы с Арой уберем Питерса. – Пусть лучше он один это делает, – сказал Вилли. – Они могут увидеть вас издали. Но различить то, что плоско лежит на палубе, без бинокля нельзя. Томас Хадсон объяснил это Аре, и Ара взобрался наверх и управился с Питерсом очень легко и без всяких эмоций – только обвязал ему голову парусиной. Он не выказал ни грубости, ни излишних чувств и сказал только, после того как поднял Питерса и спустил его головой вперед в шлюпку: – Какой он весь твердый, точно дубовый. – Потому, наверно, и говорят про покойника, что он дал дуба, – сказал Вилли. – Ты разве этого не слыхал? – Да, – сказал Ара. – Мы их зовем «fiambres», это значит «холодное мясо» – ну, знаешь, как в ресторане, где можно взять рыбу, а можно холодное мясо. Но я думал о Питерсе. Он всегда был такой гибкий. – Я в аккурате его доставлю, Том. Тебе еще что-нибудь нужно? – Удача мне нужна, – сказал Томас Хадсон. – Спасибо за разведку, Вилли. – Обычная дерьмовая работенка, – сказал Вилли. – Скажи Хилю, пусть смажет тебе царапины мертиолатом. – Плевать на царапины, – сказал Вилли. – Буду бегать, как дикарь из джунглей. Томас Хадсон и Генри смотрели из обоих люков на ломаную и зазубренную линию мелких островов, лежавших между ними и длинным заливом, который служил проходом в глубь острова. Они разговаривали, не понижая голоса, так как знали, что тех, других, не может быть нигде ближе, чем на этих маленьких зеленых островках. – Ты покарауль, – сказал Томас Хадсон. – Я пойду выброшу за борт их боеприпасы и еще раз посмотрю, что тут есть внизу. Внизу он нашел много такого, чего раньше не замечал, и, вытащив на палубу ящик с патронами, столкнул его за борт. Пожалуй, следовало бы расшвырять по отдельности все эти коробки. Ну да черт с ними. Он вынес на палубу шмейссеровский автомат, обнаружил, что тот не действует, и отложил его к собственным вещам. Пусть-ка Ара с ним повозится, подумал он. По крайней мере мы знаем, почему они не взяли его с собой. Ты, может быть, полагаешь, что они оставили раненого в качестве комитета по организации встречи, а сами дали тягу? А может, они устроили его со всяческими удобствами, а сами отправились на разведку? И много ли они, по-твоему, видели и много ли они знают? – А нам не стоило бы сохранить эту ихнюю амуницию как вещественное доказательство? – спросил Генри. – Теперь нам уж не до вещественных доказательств. – Их всегда хорошо иметь. Ты знаешь, какие там придиры. Наверняка поставят все под сомнение. А Управление военно-морской разведки – оно даже под сомнение взять не захочет. Помнишь, Том, как было с последней подлодкой? – Помню. – Она тогда вон на сколько зашла в устье Миссисипи, а мы все еще сомневались. – Верно. – По-моему, неплохо было бы сохранить амуницию. – Генри, – сказал Томас Хадсон, – ты только не волнуйся. Убитые все находятся на острове. Есть у нас пули от шмейссеровского автомата, извлеченные из тех тел и из мертвого фрица. Еще одного фрица мы похоронили, и место захоронения точно указано в судовом журнале. Есть севшая на мель шхуна и еще один мертвый фриц на ней. Есть два шмейссеровских автомата – один неисправный, другой поврежденный осколочной гранатой. – А вот налетит ураган и все сметет, и они скажут, что все эти факты сомнительны. – Хорошо, – сказал Томас Хадсон. – Допустим, что все эти факты сомнительны. Ну а Питерс? – Скажут, что Питерса, наверно, застрелил кто-нибудь из нас. – И верно, что скажут. Придется нам пройти через все это. Они услышали шум подвесного мотора и увидели, что Ара огибает мыс. Шлюпка так же высоко задирает нос, как и каноэ, подумал Томас Хадсон. – Собирай свои манатки, Генри, – сказал он. – Мы возвращаемся на судно. – Если хочешь, я охотно останусь на этом корыте. – Нет, ты мне нужен на судне. Но когда Ара стал бок о бок со шхуной, он вдруг передумал. – Генри, побудь здесь еще немного, а я пришлю за тобой Ару. Если они появятся, кидай им гранату в лодку. Перейди сюда, в задний люк, тут просторно. И шевели мозгами. – Хорошо, Том. Спасибо, что разрешил мне остаться. – Я бы сам остался, а тебя отослал, но мне нужно кое-что обсудить с Антонио. – Понимаю. Может, мне обстрелять их, когда они будут тут рядом, прежде чем бросать гранату? – Как хочешь. Но не высовывайся, а гранату кидай из другого люка. И крепче держись. Он лежал у шпигатов с подветренного борта и передавал вещи Аре. Потом сам перевалился через борт. – Внизу не слишком мокро? – спросил он Генри. – Нет, Том. Все в порядке. – Ну, не поддавайся клаустрофобии и будь настороже. Если они явятся, не торопись, подожди, пока их лодка станет точно борт о борт со шхуной, и тогда уж валяй. – Конечно, Том. – Представь себе, будто ты сидишь в шалаше и охотишься на уток. – Это мне ни к чему, Том. Томас Хадсон уже лежал в шлюпке. – Ара приедет за тобой, как только это потребуется. – Не беспокойся, Том. Если нужно, я тут хоть всю ночь просижу, только хорошо бы Ара привез мне чего-нибудь поесть, ну и, может, немножко рома и воды. – Он вернется и заберет тебя, и немножко рома мы выпьем на судне. Ара дернул за шнур мотора, и они пошли к катеру. Лежа на дне шлюпки, Томас Хадсон чувствовал гранаты у своих ног и тяжесть nino на груди. Он обнял его и побаюкал, и Ара засмеялся и, нагнувшись к нему, сказал: – Неподходящая это жизнь для хороших деток.
XIX
К закату, когда ветер посвежел, все уже были на борту. Отмель еще не покрылась водой, но фламинго снялись и улетели. В предзакатном освещении отмель казалась серой, и на ней хлопотала стая бекасов. Позади было мелководье, протоки, в которых трудно было найти путь из-за ила, замутившего воду, и цепь островков на горизонте. Томас Хадсон стоял на мостике, прислонись к борту в самом углу, и слушал, что говорил ему Антонио. – Вода поднимется достаточно высоко не раньше одиннадцати, – сказал Антонио. – Ветер гонит ее из бухты и с отмелей, и кто его знает, на какую тут можно рассчитывать глубину. – Нас снимет течением или придется верпом тянуть? – Должно снять. Но теперь, без луны, ночи очень темные. – Да, верно. Оттого у нас и обнаружилась течь в стольких местах. – Луна только вчера родилась, – сказал Антонио. – Совсем молодая. А мы ее вчера и не видели из-за туч. – Да, верно. – Я послал Джорджа и Хиля, велел им нарубить кустарника для вех. Расставим вдоль протоки вехи, тогда легче будет идти по ней. Пройдем на шлюпке, обследуем дно и вехами разметим фарватер. – Вот что, Антонио. Когда течение поможет нам выбраться отсюда, я хотел бы стать на якорь в таком месте, чтобы можно было установить прожектор и взять шхуну под обстрел и чтобы кто-нибудь на борту сигнализировал нам, если они вдруг выйдут на лодке. – Чего бы лучше, Том. Но в такой тьме входить в бухту нельзя. То есть можно, если освещать путь прожектором и если вперед пойдет шлюпка и будет ориентироваться по вехам и замерять глубину и выкрикивать сколько. Но тогда они не выйдут. И думать нечего. – Ты прав. Это уже моя вторая ошибка сегодня. – Согласен, – сказал Антонио. – Но такая ошибка – дело случая. Все равно как если наугад вытаскиваешь карту из колоды. – Ошибка от этого не перестает быть ошибкой. Скажи мне теперь, как ты думаешь. – Я думаю так: если они уже не ушли и если мы не будем стараться скрыть, что мы на мели, они вечером выйдут и попробуют взять нас на абордаж. Им не приходит в голову, что мы не просто компания рыболовов-любителей. Когда все это случилось, они, я уверен, были далеко среди островов. Они убеждены, что легко справятся с нами, – ведь если даже они следили целый день, что они могли увидеть? Одного человека в шлюпке. Они нас не принимают всерьез. – На это и был расчет. – А вот что, если они доберутся до шхуны и все увидят? – Пошли-ка сюда Вилли, – попросил Томас Хадсон. Вилли явился, все еще распухший после схватки с москитами. Но ранки от укусов поджили, и на нем, кроме шортов цвета хаки, ничего не было. – Ну, дикарь из джунглей, как ты там? – Все в порядке, Том. Ара мне смазал места укусов мертиолатом, и они больше не чешутся. Это же форменные зверюги, эти москиты – с четверть дюйма величиной и черные, как чернила. – Хреновое наше дело, Вилли. – Оно с самого начала было хреновым. – Где Питерс? – Мы его зашили в брезент и обложили льдом. За товарный вид не ручаюсь, но денька два продержится. – Вот что, Вилли. Я тут говорил с Антонио, что хорошо бы зайти куда-нибудь, откуда удобно взять на прицел эту дырявую посудину. Чтобы ее и осветить и обстрелять, когда понадобится. Но он говорит, если мы это сделаем, то переполошим весь океан. А так не годится. – Точно, – сказал Вилли. – Он прав. Это уже твоя третья ошибка сегодня. Но одну я тебе, так и быть, не засчитаю. – Как ты думаешь, попробуют они выйти и напасть на нас? – Черта с два, – сказал Вилли. – Но они могут сделать попытку. – Психованные они, что ли! Если полезут, так только разве с отчаяния. Они оба сидели на мостике, прислонясь к натянутому на поручни брезенту. У Вилли опять зачесалось правое плечо, и он тер его о брезент. – От них всего можно ждать, – сказал он. – Ту бойню тоже могли устроить только психованные. – Это смотря с чьей точки зрения. Не забудь, они тогда только что потеряли свое судно и были как бешеные. – А сегодня они потеряли другое судно да еще одного из своих людей в придачу. Может, они его любили, сукиного сына. – Наверное даже. Иначе не стали бы его выхаживать. – Он был неплохой парень, этот фриц, – сказал Вилли. – Не поддался ни на какие разговоры о сдаче, и даже граната его не испугала. Питерса он, верно, принял за командира, потому что тот шпрехал по-ихнему; да и тон у него был командирский. – Должно быть. – Гранаты-то рвались внизу. Они могли их даже не услышать. Сколько очередей ты дал, Том? – Не больше пяти. – А тот только и успел что одну. – Скажи, Антонио, здесь очень все было слышно? – Да нет, не очень, – сказал Антонио. – Ветер не в нашу сторону, и потом, мы отделены рифом. Так что доходило все очень глухо. Но я все-таки слышал. – Пусть даже они ничего не слыхали, – сказал Томас Хадсон. – Но ведь наверняка они видели, как наша шлюпка сновала взад и вперед, а тут еще шхуна чуть не на боку лежит. Они, скорей всего, решат, что она заминирована. И даже близко к ней не решатся подойти. – Пожалуй, ты прав, – сказал Вилли. – Но как по-твоему, выйдут они вообще или нет? – Я об этом столько же знаю, сколько ты и господь бог. Ты бы должен знать – ведь ты у нас специалист по влезанию в немецкие мозги. – Да, – сказал Томас Хадсон. – Иногда я это умею. Но сегодня не получается. – Ничего, получится, – сказал Вилли. – Просто на тебя временное затмение нашло. – А может, нам правда устроить там ловушку? – Пока что мы сами в ловушке сидим, – сказал Вилли. – Отправляйся-ка ты туда, пока светло, и заминируй, что можно. – Вот это разговор, – сказал Вилли. – Узнаю старого Тома. Я заминирую оба люка, и мертвого фрица заминирую, и поручни на подветренной стороне. Вот видишь, что значит взяться за ум. – Взрывчатки не жалей. Ее у нас много. – Я ее так оснащу, что сам Иисус Христос до нее дотронуться не сможет. – Шлюпка возвращается, – сказал Антонио. – Возьму с собой Ару и все, что требуется, и сразу к шхуне, – сказал Вилли. – Смотри только не подорвись сам. – А ты не думай, о чем не надо, – сказал Вилли. – Ступай, Том, отдохни пока. Тебе ведь всю ночь не спать. – И тебе тоже. – Ну, это дудки. Если я тебе понадоблюсь, меня разбудят. – Я становлюсь на вахту, – сказал Томас Хадсон помощнику. – Когда начнется прилив? – Он уже начался, но сильный восточный ветер гонит воду из бухты течению наперерез. – Поставь Хиля к пятидесятимиллиметровкам, а Джорджа отправь отдыхать. И все пусть отдыхают пока, до ночи. – Может, выпьешь чего-нибудь, Том? – Нет, не хочу. Что там у тебя сегодня на ужин? – По куску вареной агухи с испанским соусом, рисом и черными бобами. А вот фруктовых консервов у нас больше нет. – Кажется, в том списке в Конфитесе значились фруктовые консервы. – Да, но они были вычеркнуты. – И сушеных фруктов тоже нет? – Только абрикосы. – Замочи их с вечера сегодня, утром дашь людям к завтраку. – Генри не будет есть с утра сушеные фрукты. – Ну, ему дашь попозже, когда у него аппетит разыграется. Что, супа у нас еще много? – Много. – А со льдом как? – На неделю должно хватить, если мы не изведем очень много на Питерса. Почему ты не хочешь похоронить его в море, Том? – Может, и похороним, – сказал Томас Хадсон. – Он всегда говорил, что ему бы хотелось быть похороненным в море. – Он много чего говорил. – Да. – Может, все-таки выпьешь чего-нибудь? – Ладно, – сказал Томас Хадсон. – Джину у тебя не осталось? – Твоя бутылка стоит в шкафчике. – А кокосовая вода есть? – Найдется. – Смешай мне джину с кокосовой водой и выжми туда лиман. Если у нас есть лимоны. – Лимонов у нас много. Питерс где-то прятал бутылку шотландского виски, я могу поискать. Может, ты бы охотнее выпил виски? – Нет. Поищи и, если найдешь, запри в шкафчик. Еще пригодится. – Сейчас приготовлю питье и принесу тебе. – Спасибо. Авось нам повезет и они решатся выйти сегодня. – Не думаю, чтобы решились. Я, как видишь, одной школы с Вилли. Но все может быть. – Мы для них большой соблазн. Им необходимо какое-нибудь судно. – Да, Том. Но не дураки же они. Ты бы не мог забираться в их мысли, будь они дураками. – Ладно. Готовь питье. – Томас Хадсон уже наводил большой бинокль на ближние острова. – Попытаюсь забраться в их мысли еще раз. Но эта попытка ни к чему не привела. Даже собственные мысли тяжело ворочались у него в голове. Он стал просто смотреть в бинокль. Вот шлюпка заходит за стрелку острова – Ару на корме еще видно, а Вилли уже скрылся с глаз. Вот стая бекасов снялась наконец с отмели и полетела на запад. В полном одиночестве он потягивал из стакана, который ему принес Антонио. Он думал о том, что обещал себе в этот рейс совсем не пить, даже чего-нибудь прохладного на ночь, чтобы все мысли были только о работе, и ни о чем больше. Он думал о том, что намерен был изнурять себя до того, чтобы засыпать мертвым сном, едва добравшись до койки. Но он не оправдывался перед собой за этот стакан и за нарушенное обещание. И я изнурял себя, думал он. Изнурял без поблажек. И один раз могу разрешить себе выпить и подумать о чем-нибудь еще, кроме тех, кого мы тут поджидаем. Появятся они этой ночью – у нас все готово для встречи с ними. Не появятся – я сам пойду их искать поутру, как только течением снимет нас с мели. И он маленькими глотками потягивал холодное, чистое на вкус питье и оглядывал ломаный контур цепи островков впереди, круто загибавшийся к западу. Алкоголь, как всегда, распахнул его память, которую он теперь старался держать наглухо запертой, и, глядя на острова, он вспомнил те дни, когда выходил на ловлю тарпона с Томом-младшим, тогда совсем еще мальчуганом. Только там острова были не такие и протоки гораздо шире. Фламинго там не встречались никогда, по вообще птицы были почти те же самые, кроме разве золотистой ржанки. Иногда, правда, попадались целые стаи ржанок серого цвета, но в другое время их черные крылья отливали золотом, и он вспомнил, с какой гордостью Том-младший принес домой первую птицу, подстреленную им из его первой одностволки. Как он гладил ее пухлую белую грудку и проводил рукой по красивым черным отметинам под крыльями, а ночью Томас Хадсон вошел к нему в комнату и увидел, что он спит, крепко прижав птицу к груди. Он тогда осторожно высвободил тело птицы, стараясь не разбудить мальчика. Но мальчик не проснулся. Он только сцепил руки вместе и перевернулся на спину. А Томас Хадсон унес ржанку в кухню, чтобы положить на лед, и у него было такое чувство, будто он во сне ограбил мальчика. Но он тщательно расправил крылышки птицы и положил ее на одну из решетчатых полочек ледника. На следующий день он маслом написал золотистую ржанку для Тома-младшего, и мальчик увез потом картину с собой в школу. Птица была написана на фоне песчаного берега и кокосовых пальм, и он постарался передать на полотне ее быстроту и стремительность. Потом ему вспомнилось одно утро – они с Томом-младшим жили тогда в летнем туристском лагере. Он проснулся рано, а Том еще спал. Он лежал на спине, скрестив руки, и похож был на надгробное изваяние юного рыцаря. Так он его тогда и нарисовал, взяв за образец надгробие, виденное когда-то в Солсберийском соборе. Он хотел позднее написать по этому рисунку картину, но из суеверия не написал. Не очень-то это помогло, подумал он. Он поднял глаза на солнце, которое уже клонилось к западу, и в его лучах увидел Тома на «спитфайре». Самолет был совсем крошечным в вышине и сверкал, точно осколок разбитого зеркала. Ему нравилось летать, сказал он себе. А ведь ты правильно рассудил, когда зарекся пить в этом рейсе. Но обернутый бумагой стакан был еще более чем наполовину полон, и даже лед не растаял в нем. Спасибо Питерсу, подумал он. Потом ему вспомнилось еще одно лето на острове. Том в тот год проходил в школе ледниковый период и очень боялся, что он наступит опять. «Папа, – говорил он. – Это единственное, что меня тревожит». «Здесь нам это не грозит», – сказал ему Томас Хадсон. «Да, я знаю. Но что будет с теми, кто живет в Висконсине, Мичигане, Миннесоте? И даже в Иллинойсе и в Индиане». «Едва ли стоит об этом беспокоиться, – сказал Томас Хадсон. – Если даже случится такое, процесс будет невероятно медленный». «Да, я знаю, – сказал Том-младший. – Но это единственное, что меня тревожит по-настоящему. Да еще, пожалуй, то, что вымирает порода странствующих голубей». Уж этот мне Том, подумал он и, отставив недопитый стакан, принялся разглядывать в бинокль бухту. Но нигде не заметно было ничего похожего на парус, и он снова опустил бинокль. Все-таки лучше всего им жилось на острове и еще на западном ранчо, думал он. И конечно, в Европе, но об этом думать нельзя, потому что тогда я начну думать о ней и все станет еще хуже. Интересно, где она теперь. Спит с каким-нибудь генералом, наверно. Что ж, дай бог, чтобы ей попался хороший генерал. Она была очень красива, когда я ее встретил в Гаване. Я бы мог думать о ней всю ночь. Но не буду. Довольно и того, что я разрешил себе думать о Томе. А все потому, что выпил. Но я рад, что выпил. Иногда наступает время нарушить все свои правила. Ну, может быть, не все. Я еще немножко подумаю о нем, а потом займусь разработкой плана на сегодня – что мы будем делать после того, как вернутся Вилли и Ара. Они здорово спелись, эти двое. Вилли научился испанскому на Филиппинах, и говорит он чудовищно, но они отлично друг друга понимают. Отчасти благодаря тому, что Ара – баск и его испанский язык тоже плохой. Черт, не хотел бы я оказаться на этой посудине после того, как Вилли и Ара оснастят ее по-своему. Ладно, допивай что осталось и думай о чем-нибудь приятном. Тома больше нет, и это дает тебе право думать о нем. Все равно, превозмочь это в себе невозможно. Но справляться с этим ты уже научился. Так вспоминай что-нибудь хорошее и приятное. У тебя немало такого было в жизни. Когда же тебе жилось лучше всего? – спросил он себя. Да все время, в сущности, пока жизнь была проста и деньги еще не водились в ненужном избытке, и ты был способен охотно работать и охотно есть. От велосипеда радости было больше, чем от автомобиля. С него лучше можно было все разглядеть, и он помогал держать себя в форме, и после прогулки по Булонскому лесу хорошо было свободным ходом катить по Елисейским полям до самого Рон-Пуана, а там, оглянувшись, увидеть два непрерывных потока машин и экипажей и серую громаду арки в наступающих сумерках. Сейчас на Елисейских полях цветут каштаны. Деревья кажутся черными в сумерках, и на них торчат белые восковые цветы. Как тогда, когда ты спешивался, бывало, у Рон-Пуана и вел свой велосипед к площади Согласия по усыпанной гравием пешеходной дорожке, чтоб спокойно полюбоваться каштанами и почувствовать их сень над собой, и, ведя велосипед по дорожке, ощущал каждый камешек сквозь тонкую подошву спортивных туфель. Эти туфли он приобрел по случаю у знакомого официанта из кафе «Селект», бывшего олимпийского чемпиона, а деньги на покупку заработал, написав портрет хозяина кафе – так, как тому хотелось. «Немножко в манере Мане, мосье Хадсон, если вы сможете». Портрет вышел не настолько в манере Мане, чтобы Мане под ним подписался, но в нем было больше от Мане, чем от Хадсона, а больше всего было в нем от хозяина кафе. Денег, которые Томас Хадсон за него получил, хватило на покупку спортивных туфель, а кроме того, хозяин долгое время не брал с него за выпитое. Потом однажды, когда Томас Хадсон для приличия предложил уплатить, отказа не последовало, и он понял, что расчет с ним окончен. В «Клозери де Лила» у них тоже был знакомый официант, который их любил и всегда наливал им двойную порцию спрошенного, так что, добавляя воды, они могли обойтись одной порцией в вечер. Поэтому они из «Селекта» перешли туда. Уложив Тома спать, они шли в это старое кафе и весь вечер сидели там вдвоем, счастливые тем, что они вместе. А потом гуляли по темным улочкам холма св. Женевьевы, где тогда еще не были снесены старые дома, каждый раз выбирая другой путь домой. Ложась спать, они слышали ровное дыхание спящего Тома и мурлыканье большого кота, который спал вместе с ним. Томас Хадсон вспоминал возмущение знакомых: как это можно, чтоб кот спал в постели ребенка, и как можно оставлять ребенка по вечерам одного. Но Том всегда спал хорошо, а если бы и проснулся, он был не один, а с котом, своим лучшим другом. Кот никогда бы не подпустил к постельке чужого, и они с Томом нежно любили друг друга. А теперь Том… к черту, к черту, сказал он себе. То, что случилось, случается со всеми. Пора бы уже тебе уразуметь это. Но это единственное, что по-настоящему непоправимо. Почему ты так уверен в этом? – спросил он себя. Человек уезжает, и это может оказаться непоправимым. Хлопает дверью, и это тоже бывает непоправимо. Любое предательство непоправимо. Подлость непоправима. Вероломство непоправимо. Нет, это все пустой разговор. По-настоящему непоправима только смерть. Как долго не возвращаются Вилли и Ара. Они там, наверно, оборудуют настоящую комнату ужасов. Я никогда не любил убивать, ни при каких обстоятельствах. А Вилли это словно бы по душе. Странный человек Вилли, хотя, в сущности, очень хороший. Просто, если уж он взялся за что-то, так не успокоится, пока не сделает все в лучшем виде. Вдалеке показалась шлюпка. Он услышал стрекот мотора и следил за тем, как она подходила, вырастая и все четче рисуясь на воде, пока наконец не пришвартовалась к борту. Вилли поднялся на мостик. Вид у него был совсем страшный, поврежденный глаз весь затянуло белой пленкой. Он вытянулся во фронт, лихо откозырял и сказал:
|
|||
|