Эрленд Лу 4 страница

Да?

Видишь, какое здесь раздражение.

Нина, это бред сумасшедшего.

Бред не бред, но это факт. Такова реальность.

Ты меня больше не любишь?

Это не вопрос: любишь – не любишь. Но мой организм посылает мне некие сигналы.

А ты к ним прислушиваешься?

Телу виднее.

Ты уверена?

Еще бы. Телу виднее. И с твоим телом то же самое.

Мое мне говорит, что нам не мешало бы переспать хотя бы двенадцать раз.

Мое тело думает иначе.

А ему чего надо?

Не знаю.

Но вряд ли это что‑ нибудь особо перспективное в смысле наших отношений?

Что вряд ли, то вряд ли.

Возможно, я недостаточно тщательно помыл руки после готовки. Найджела использует много экзотических приправ. Вероятно, твоя кожа реагирует на них при телесном контакте.

Дело не в них, Телеман. Дело в тебе.

Этого ты не можешь знать наверняка, да?

Могу.

Нет.

Тем более это ее вина.

Чья?

Найджелы.

Что?

Она запудривает тебе мозги.

Чего?

Это она виновата.

Ты ревнуешь меня к Найджеле?

Нет. Я просто ее не люблю.

За то, что у нее шикарный бюст и что она всегда весела и голодна?

Я думаю, ты хочешь порвать со мной и что стараниями Найджелы твой организм стал вырабатывать вещества, которые отторгают тебя от меня.

Чего?

Я так думаю.

Послушай, у меня нет никаких шансов заполучить Найджелу.

Хо! Другими словами, ты хотел бы ее заполучить?

Что значит «хотел бы»? У жизни свои законы.

Ты ее хочешь!

Ясное дело, что я мог бы о ней мечтать. Но не в этой жизни. Если б я не был женат на тебе, а был бы свободен, холост, обаятелен и привлекателен в глазах Найджелы и она бы вдруг возникла на пороге и предложилась мне, то не буду врать – я бы не отказался, ха‑ ха, я бы своего не упустил, но поверь, я не хожу и не думаю об этом сценарии и совершенно не прикидываю, что бы мне такого сделать, чтобы он воплотился в реальность.

Ты сам себя обманываешь.

Вовсе нет.

Конечно да.

Нина, ку‑ ку!

Прекрати говорить «ку‑ ку». Это унизительно – это разговор с позиции силы и попытка меня подчинить.

Чего?

Не говори «ку‑ ку».

Что хочу, то и говорю. Найджела живет в Лондоне на Итон‑ сквер в доме миллионов за семьдесят, наверно. Она один из самых известных в мире телевизионных поваров и к тому же замужем за одним из самых богатых людей Англии. Мы с тобой, наоборот, сидим здесь, на юге Германии, в Баварии, колыбели нацизма...

Не говори «колыбель нацизма».

Черт возьми, не затыкай мне рот! Если я хочу сказать «ку‑ ку», то говорю «ку‑ ку», а если хочу сказать «колыбель нацизма», то говорю «колыбель нацизма».

Я считаю, тебе следовало бы принять во внимание мою просьбу чего‑ то не говорить.

Можно мне договорить?

Изволь.

Я хотел сказать, что мы с тобой самые заурядные люди, ты учишь в школе, я подвизаюсь в театре...

Ты драматург, Телеман, драматург.

Предположим, раз я занимаюсь этой пьесой... но короче, ни ты, ни я не живем в сказке, напротив, у нас трое детей и типовой дом, мы работаем довольно напряженно, но как раз сейчас отдыхаем, у нас отпуск, и я предлагаю заняться сексом, а ты в ответ рассказываешь какие‑ то басни о сыпи на коже и о Найджеле, из‑ за которой мое тело будто бы вырабатывает вещество, отторгающее меня от тебя. Нина, я вот он, рядом с тобой, здесь, в Перемешках!!!

Я не знаю никаких Перемешек.

Ку‑ ку! Ты сама слышишь, что говоришь?

Не говори «ку‑ ку».

Но ты слышишь, что говоришь?

Конечно, я слышу то, что я говорю.

Это сущее безумие. Я не собираюсь от тебя уходить.

Нет, собираешься. Ты отстранился, замкнулся и, о чем бы я не спросила, говоришь, что тебе некогда, ты занят: думаешь о театре.

Но я и правда думаю.

Нет, это неправда.

Правда.

Покажи‑ ка, много ли ты написал!

Что?

Покажи, что ты написал за время отпуска!

Но...

Никаких «но»!

Я написал немного.

Покажи!

Я много думаю. Потом проверяю свои догадки. И одну‑ другую из них записываю, иногда некую более общую идею. В театре я работаю с чужими текстами, поэтому мне редко удается подумать о своем, но здесь я это делаю. Я думаю о своей пьесе все время, целые дни. Например, пока мы не начали этот разговор, или, вернее, дискуссию, или фиг его знает что, я думал... вот о чем я, по‑ твоему, думал?

О своей пьесе?

Ну конечно. Сама видишь.

Покажи, что ты написал!

Что значит «Россия»?

Это записи для памяти.

Вижу. Но Россия при чем?

Что означает эта запись?

Да.

Вряд ли я сумею объяснить.

А ты постарайся.

Она ничего не означает.

Ничего?

Нет.

А зачем ты ее сделал?

Не знаю. Происки внутреннего голоса.

И как ты собираешься ее использовать?

Посмотрим. Возможно, она разбавится еще чем‑ то и превратится в стоящую идею.

В театр?

Хотелось бы.

А наци‑ китч?

Нацистский китч. Который здесь кругом. В доме Бадеров, куда ни плюнь, попадешь в него.

То есть ты считаешь Бадеров нацистами?

Нет.

Хотя наци‑ китчем увлекаются?

Да... хотя нет. Они им обзаводятся.

Но просто как китчем?

Да.

Не зная, что это китч нацистский?

Я думаю, в глубине души они об этом догадываются.

Ты написал «РЕМОНТИРОВАТЬ» большими буквами.

Вижу.

А потом подчеркнул и провел стрелку к другому слову. Не могу разобрать, что написано – климат, Китай.

Китай.

Так получается «РЕМОНТИРОВАТЬ КИТАЙ»?

Да.

А это что?

Костюм.

Костюм?

Да.

Я думаю, Россия – это зашифрованная Найджела.

Чего?

В ней столько же букв, сколько в России.

Нина, поосторожнее, тебя заносит.

Не заговаривай мне зубы. В словах «Россия» и «Найджела» по шесть букв. Как ты можешь это объяснить? Я вся внимание.

В них разное количество букв. В России шесть, а в Найджеле восемь.

Раз, два, три, четыре, пять, шесть. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь. Да. Ладно.

Ты думаешь, меня все время тянет писать тайком слово «Найджела»?

Думаю, да. Так «Россия» точно не шифр?

Я не пишу шифровок. Ку‑ ку.

Не говори «ку‑ ку».

И это все, что ты написал за две недели?

Но это лишь видимая часть айсберга. А под ней многие кубометры мыслей, не видных невооруженным взглядом.

Маловато будет, Телеман.

Это театр.

Это ноль с палочкой, Телеман.

Ты говоришь о вещах, о которых не имеешь понятия. Это семя для произрастания пьесы. Субстанция, из которой растет театр.

Это ничего, Телеман, ни‑ че‑ го.

Это – театр.

Нет.

Ты просто не понимаешь, что такое театр. Нина, ты не сумела бы узнать в театре театр, даже если б он танцевал перед тобой голяком и орал в рупор, что он театр.

Телеман, у меня на тебя аллергия.

Ты ничего не смыслишь в театре.

У меня аллергия. Вот, смотри – я покрываюсь сыпью, когда ты говоришь.

Ты ничего не смыслишь в театре.

У меня на него аллергия.

Папа?

Да?

Если б мы были слоны, нас было бы пять слонов.

Верно.

Прикольно об этом думать, скажи?

Да уж.

Нет, ты представь, представь!

Хорошо, Бертольд. Здорово!

Бадер ест яйца только от тех кур, которые видят снег в горах.

Правда?

Шнеебергские яйца.

Понятно.

Занятно, скажи?

Скажу.

И мило?

Безусловно. И не заняться ли нам сексом?

Не сейчас.

В другой раз?

Да.

Ты пойдешь на Цугшпитце?

Опять?

Хейди немного куксится, что мы сходили без нее, поэтому я хочу прогуляться туда с ними троими. И еще с Бадером.

И Бадер с вами?

Да.

Я, пожалуй, останусь.

Понятно.

Побуду здесь, покурю, подумаю о театре.

Ну‑ ну.

Едва за Ниной с детьми захлопывается дверь, начинается Телеманово время. Он берет красное вино, блокнот и запирается в туалете думать о театре. На заднем плане жужжит Нинина щетка. Это надо записать. Ну ни фига себе. Ладно‑ ладно, Нина, ты еще увидишь, кто тут не умеет делать записи. Как она вообще себе позволяет судить о его записях. Что они значат. Много их или мало. Телемана разбирает смех. Тоже мне, наглая наглость. Наглая. Наглость.

Телеман, ты здесь?

Что?

Открой скорее.

Я думал, вы ушли.

Мы ушли, но Бертольду надо в туалет!

Понятно.

Выходишь?

Нет.

Почему нет?

Потому что я сам сижу в туалете.

Ты скоро, да?

Нет.

А что это за звук у тебя?

Никакого звука.

Что ты сказал?

Здесь нет никакого звука!

Есть, я слышу!

Нет!

Это часом не моя зубная щетка?

Нет!

А я думаю, что это моя щетка. Впусти меня!

Нет.

Впусти меня!

Это у тебя в голове жужжит.

Что?

Обострение твоей аллергии на меня. Головожужжение.

Бертольду надо в туалет!

Поищите другой.

Что ты сказал?!

Поищите другой туалет.

Господи Иисусе. Ни малейшего уважения к Телеманову времени. Хоть ты прячься в туалет, хоть нет. Куда катится эта страна, думает Телеман. Куда. Катится. Эта. Страна. Он записывает все слова, смотрит на них и видит, что слова хороши. Он нащупал что‑ то настоящее, еще немного, и он приблизится к Театру. Да, но что они значат? Говоря «страна», он не имеет в виду Германию. И Норвегию тоже. Он имеет в виду семью, вернее, ситуацию, а точнее, состояние, в котором он лично находится. И в котором находится театр. Включая театр внутри него. Театр в нем? Это уже на что‑ то похоже. Но куда катится эта страна? Это название? У нас теперь есть название? Телеман стискивает блокнот трясущимися руками. Вот он, театр. Страна, которая не страна, но среднее между человеком и состоянием. Это почти наверняка театр.

Чтоб ты знал – Бертольд надул в штаны.

Что?

Я хотела сообщить тебе, что Бертольд описался, не успев добежать до туалета Бадера. Большое спасибо.

Не стоит благодарностей. Хорошей прогулки!

Господи, стоит ли удивляться, что театр мельчает и вырождается? Больше поражает, что в таких условиях что‑ то достойное изредка все же прорывается на сцену. Хотя – ничто не должно даваться легко. Театр призван делать больно. В первую очередь – больно. Причем это касается всех: драматурга, режиссера и зрителя. Если хоть на одном этапе театр становится приятным делом, это уже не театр. А всего лишь постановка для сцены. Вам было больно? Вот ключевой вопрос ко всем, выходящим из зала. Театры должны взять за правило нанимать людей, которые после спектакля стояли бы у дверей и задавали этот вопрос всем подряд зрителям. А потом мутузили их. Так бы отфильтровывалась пена, те, кто ходит в театр выпить белого вина и прогулять шубу из чернобурки. Долой таких!

Щетка жужжит. Телеман вдавливает шарик ручки в лист блокнота. Телеман боится, что Нина опять вернется. Он смотрит на щель под дверью, он делает глоток, прислушивается, нет, вроде ничего, смотрит в блокнот, он ждет Музу. Идут ли уже импульсы вниз, от нужных центров в мозгу к пальцам руки? Вроде бы начинается, думает Телеман. Судя по всему, из‑ под ручки сейчас полезут буквы. Но какие и в каком порядке? Любой придурок умеет писать буквы, вопрос: какие и в какой последовательности? Телеман едва не касается щекой бумаги, «на‑ старт‑ внимание‑ марш» говорит что‑ то внутри него, шарик шариковой ручки вращается, Телеман пишет. Пишет!!! Сцена гола и пуста, пишет он. Освещенная только свисающей с потолка лампочкой. Правильно! Но сцена не совершенно пуста. На ней стоит кухонный гарнитур, пишет Телеман. Сцена практически пуста, если не считать кухонного гарнитура, вернее говоря, кухонного островка. И свисающей с потолка лампочки. Это все. На сцену выходит женщина. Она блондинка? Брюнетка? Черноволосая женщина, пишет Телеман. Крупного сложения. Она в одежде? Телеман задумывается. В одежде? Без одежды? Что больше, так сказать, имманентно сущности театра, его истинному «я»? Ответ посылается Телеману в виде озарения, в виде мига выверенного безупречного баланса, мига, в котором Телеман и театр суть не две субстанции, а одно целое: НА ЖЕНЩИНЕ НЕТ ОДЕЖДЫ. Иначе не может быть. Телеман чувствует, что нащупывает что‑ то подлинное. Возможно, в первый раз за все годы в театре. Женщина нага, она откупоривает бутылку вина и наливает себе бокал. Делает глоток. И принимается шарить на полках. Она гремит посудой, что‑ то ищет, встает на четвереньки, стараясь заглянуть вглубь шкафа, куда запропастился чертов противень? КУДА? Она тянется, напрягает спину, извивается, тянется, тянется, наконец достает, вытаскивает, ставит на столешницу, пусть противень стоит далеко, на другом конце столешницы, женщина почти распластывается на столе, привстает на цыпочки, еще чуть‑ чуть, ну вот, теперь хорошо, здесь противень отлично встанет, пишет Телеман. А женщина слезает со стола, ей нужна миска, зеленая пластмассовая миска, она должна там стоять вместе с зеленым же половником, теперь она наклоняется, чтобы вытащить с нижней полки холодильника шоколадную массу, она уже остыла, но не застыла и все еще податлива, лепится, но не течет, а лишь медленно и степенно ползет вниз, как ледник, хотя все же чуть быстрее, пишет Телеман, она снова тянется, ой, как же глубоко в холодильник засунули шоколадную массу, она почти дотянулась до нее, подцепила, вооот так, вынула, поставила на стол. Теперь ей нужно что‑ то другое, она ищет на полках и в ящиках, наклоняется, тянется, вертится, все без толку. Что же она потеряла? Она в растерянности. Она делает глоток вина. На лице написано недоумение, пишет Телеман. Стоп – это уже не театр. Она просто стоит. Так дело не пойдет. Что‑ то должно случиться. Кто‑ то должен выйти на сцену. Выходит мужчина!!! На сцену выходит мужчина. Кто он такой? Он кого‑ то напоминает. Ой, он похож на Телемана. Он очень на него похож. Просто одно лицо. Он одет или раздет? Телеман смущен. Мужчина одет, пишет Телеман. На нем трусы. Дорогое стильное белье. А больше ничего на нем нет.

Привет!

Привет! Извини, что явился без приглашения, но дверь была открыта, и я решил заглянуть проверить, не надо ли чем помочь.

Ты как нельзя кстати.

Отлично.

Я потеряла свою рулетку.

Потеряла рулетку?

Все обшарила, нигде нет.

Вот невезуха.

Именно что. А я тут леплю шоколадные предметы, они должны быть сантиметров девятнадцать‑ двадцать. И как прикажете отмерять без рулетки?

Да, засада. Хочешь, сбегаю куплю рулетку?

Нет.

Ладно.

Я хочу, чтобы мы, то есть ты и я, нашли эталон двадцати сантиметров.

У‑ у‑

Телеман останавливается, делает глоток вина и долго держит его во рту, перекатывая от щеки к щеке и недоверчиво ворочая языком. Что ж это такое, думает Телеман. Начиналось все как театр и долгое время было им, а теперь вдруг превращается бог знает во что, боится Телеман. Хотя, конечно, театр многолик. У него есть и личина вульгарности. Так что, возможно, это все еще театр, хотя боли он Телеману не доставляет. Ну, может, еще постепенно разболится? Телеман сглатывает. Он не готов отказаться писать дальше. Постепенно материал уложится и пошлости поубавится.

У тебя есть идея, как нам отмерить девятнадцать‑ двадцать сантиметров?

Да... нет‑ нет.

У тебя ничего нет такой длины?

Женщина смотрит на мужчину, пишет Телеман. Рассматривает его. Потом переводит взгляд на область, прикрытую трусами.

Мужчина следует взглядом за ее взглядом.

Ты не замерял?

Знаю ли я какой длины?..

Да.

В последний раз проверял несколько лет назад.

Ну и славно. Он не меняется.

Нет.

Он не то что уши или нос. Эти растут всю жизнь.

Да.

Так что если ты знал тогда, знаешь и теперь.

Да.

И какой длины он обычно бывал?

Сантиметров девятнадцать‑ двадцать.

Ровно как мои шоколадные предметы. Какая нечаянная радость!

Но я, помню, всегда мучился, откуда мерить.

Могу себе представить.

И в зависимости от исходной точки иногда выходило девятнадцать сантиметров, а иногда двадцать.

В эрекции?

Э‑ э‑ э... да, скажем.

И ты мерил от самого корня?

Да, старался, но довольно непросто понять, где начинается корень.

Давай разбираться.

Давай.

Кстати, как тебя зовут?

Никак.

Тебя зовут Никак?

Мы можем обойтись без имен, думаю я.

И правильно. Кому нужны имена?! Лучше посмотри‑ ка на меня.

Хорошо.

Я не знаю, что тебя заводит, но если я встану так, потом так изогнусь и еще вот так, да, и положу руку туда, а их подниму, вот, пусть смотрят на тебя, и сделаю губки бантиком, так. Действует, нет?

Э‑ э... да.

О, во как! Чудесненько. Ты не против, если я возьму его в руку?

Да нет, чего там.

Посмотрим.... слушай, а он чистый?

Я думаю, да.

Наверно, лучше все‑ таки его сполоснуть, на всякий случай, мы же еду готовим.

Пожалуй.

Сейчас я его помою под краном, вот так, а теперь сделаю слепок на шоколадной массе, так, нажимаю... и еще разок. Готово!

Хорошо.

Спасибо за помощь.

Не за что.

Женщина должна убрать руку – но не убирает. Так пишет Телеман. Она смотрит на свою руку и на то, что в ней. Она встречается с мужчиной взглядом. Так, это театр? Или нет? Вывод делать еще рано. Глоток вина.

Знаешь, я тут подумала.

О чем?

Я подумала, что, пока мы это делали, я, конечно, немного завелась, я же не каменная, а с этими шоколадными объектами чудовищной спешки нет, так что...

Что?

Если я, к примеру, сожму пальцы посильнее и, например, буду двигать рукой вперед и назад?

Да?

О'кей?

О'кей.

Тебе приятно?

Да.

А если я опущусь на колени?

Почему бы нет?

Ты заметил, что при этом мое лицо на том же уровне, что и... и некоторые части твоего тела?

Да.

И что ты думаешь об этом?

Я думаю, что это нестрашно.

Ты думаешь, это нестрашно?

Да.

Понимаешь, я ужасно люблю брать все в рот.

Да.

Это сильнее меня.

Да.

А после этого я, возможно, встану на стол на четвереньках.

Ладно.

Что ты думаешь об этом?

Звучит нормально.

Или я могу лечь на спину.

Да.

И раз у нас есть шоколадная масса...

Да.

Ею можно намазаться... Тебе кажется, я слишком много говорю?

Многовато... коль скоро ты сама спросила.

Пусть идет как пойдет?

Я думаю, да.

Хорошо. Сейчас увидим.

Пардон, а как с твоим мужем?

Моим мужем?

Да.

Забудь его.

Он не должен прийти с минуты на минуту?

Нет‑ нет‑ нет. Он коллекционирует современное искусство.

Хорошо.

От зари до зари.

Понятно.

И ему это все до лампочки.

Думаешь?

Его не интересует реальная жизнь.

О'кей.

Довольно о нем.

О'кей.

Тогда пожалуй приступим?

Давай.

Ты готов?

Готов.

Телеман?!

Телеман!

Ты все еще в туалете?

Можешь открыть?

Телеман!

Немецкийнемецкийнемецкий?

Немецкийнемецкийнемецкийнемецкий.

Немецкийнемецкий?

Тук‑ тук.

Немецкийнемецкийнемецкийнемецкийнемецкий‑ больница?

Где я?

Привет, Телеман! С возвращением!

Что случилось?

Давай поговорим потом. Пока отдохни.

Немецкийнемецкий?

Что она говорит?

Спрашивает, не хочешь ли ты поесть.

Нет.

Немецкий.

Почему я в больнице?

Может, не будем пока об этом?

Будем.

Хорошо. Ты... заболел.

Чем?

Нам пришлось выбить дверь в туалет.

Так.

Ты лежал на полу со спущенными до колен брюками.

Так.

Моя зубная щетка была измазана... некоторыми твоими выделениями.

Да?

Да.

Извини.

Да.

Прости, пожалуйста.

Да.

Я куплю тебе новую щетку.

Не думай об этом.

Как минимум новую сменную головку.

О'кей.

Я сегодня же сделаю это.

Спасибо. Случилось что‑ то ужасное?

Началось все как театр.

Да, это я видела.

Ты прочитала?

Да.

Это театр?

В начале.

А потом перестает им быть?

Можно сказать так. Врач говорит, это был удар.

Удар?

Да. Временное нарушение функций мозга.

Спасибо, я знаю, что такое удар.

Врач говорит, что это может случиться с каждым человеком при сильном перенапряжении.

Понятно.

Сейчас ты в порядке. Я могу забрать тебя домой. Но врач говорит, что ты должен бросить курить.

Нет.

Он настаивает.

Врачей не стоит слушать.

Стоит.

Я чуточку горд, что у меня удар.

Вот как?

Удар – это театр.

Еще тот.

Нина?

Да?

Иди сюда, у меня для тебя сюрприз.

Правда?

Вот, пожалуйста.

Что это? О, новая зубная щетка.

Целых пять, вообще‑ то.

Здорово. Спасибо тебе.

Пустяки.

Да.

Как ты думаешь, ты сможешь забыть об этом происшествии?

Думаю, да.

Хорошо.

Ты грезил ею?

Кем?

Найджелой.

Возможно. Но это был в первую очередь театр. И даже довольно долго. Но я был не я. Я играл роль. Как в настоящем театре.

Думаю, ты был ты.

Да?

Да.

Понял тебя.

Что делают эти часы на моей тумбочке?

Какие часы?

Эти наци‑ часы.

Не знаю.

Понял.

Это не ты мне подарила?

Нет.

Угу.

Почему ты сказал «наци‑ часы»?

Потому что они идут секунда в секунду, а выглядят как наци‑ китч.

Понятно.

Но как они здесь оказались?

Возможно, это часы Бадера.

Бадера?

Возможно.

Бадер складывает свои личные вещи на мою тумбочку?

Похоже на то.

С какой бы это стати?

Вот этого я знать не могу.

Он здесь был?

Он говорил что‑ то о проверке котла.

Котел в подвале.

Да.

К тому же сейчас лето.

Ты прав.

Что‑ то здесь не сходится.

Нет.

Ты ничего не хочешь мне рассказать?

Ну что значит «хочу»...

ЧТО? Ты переспала с Бадером?

Ну да.

Втайне от меня?

Было трудно организовать это иначе.

Ты меня провоцируешь.

Думаешь?

Да, думаю.

О'кей.

То, что ты так поступила, уже плохо, но чтобы с этим идиотом Бадером!!! Я возмущен.

Понимаю твое возмущение.

Это происходило здесь?

По большей части.

По большей части? Боже милостивый! Это было несколько раз?

Один раз немного растянулся.

До скольких раз?

Не знаю.

Сколько?!

Семь, наверно.

Семь раз?

Или ближе к двенадцати. Наверно, чуть больше двенадцати.

Мы говорим о дюжине раз?

Я думаю, да.

Черт, Нина, я не могу жить с тем, что ты спала с Бадером.

Ну‑ ну, ничего. Дай только время.

Но Бадер хорош! Старая свинья.

Он не сильно старше нас.

Сильно.

Пусть так. Но возраст еще не самое главное.

А что главное?

Не знаю... мы с Бадером говорим на одном языке.

Это говно, а не язык!

Ну‑ ну, Телеман.

Наци‑ язык!

Ну‑ ну.

Телеман, что ты думаешь?

Что я думаю?

Да.

Я думаю: иди ты к черту!

Мне понятно, что ты обижен.

Обижен? Иди к черту!

Боюсь, так не выйдет.

Не выйдет?

Нет.

Потому что?..

Потому что черта нет. Это просто присказка.

Знаешь, как она переводится? Я не желаю тебя видеть!

О'кей. Никогда? Или какое‑ то время? Или как?

У тебя с Бадером кончено?

Видимо, еще не совсем.

ЧТО ЭТО ЗНАЧИТ?

Я не знаю.

ЧТО ЭТО ЗНАЧИТ?!

Я пока не поняла. Наверно, мне нужно время, чтобы разобраться в себе и в своих чувствах.

Господи, Нина, тебе сколько лет?

Мне как будто семнадцать. А что в этом плохого? Думаю, всем нам в некотором смысле только семнадцать.

Не хочу этого слышать. Я съезжаю.

Съезжаешь?

Найду себе комнату в центре.

Сейчас? Посреди отпуска?

Да.

Но как же дети?

Как обычно – будут жить попеременно здесь и там.

Кому останется машина?

Тебе.

Привет, это я.

Привет.

Как ты?

Нормально. А ты?

Тоже. Что делаете?

Смотрим, как Хейди тренируется. А ты что делаешь?

Я пишу.

Это хорошо.

Да уж.

Тебе нравится на Банхофштрассе?

Вполне. Жизнь бьет ключом. Она на Банхофштрассе не замирает никогда. Или почти никогда.

Отлично.

Ты с Бадером встречаешься?

Слушай, мы так разоримся на телефоне.

Да.

Еще созвонимся.

Да. Привет.

Это снова я, привет.

Привет.

Я подумал, мы могли бы встретиться и поесть вместе.

Мы уже поели.

О... уже поели.

Да.

Тогда прогуляюсь по Банхофштрассе.

Угу.

Там должно быть где поесть.

Наверняка.

А потом сяду писать дальше.

Давай.

Я прилично продвинулся.

Здорово.

Ну, бывайте.

Пока.

Привет, это снова я.

Я еду к тебе забрать детей.

Как раз об этом я и должна поговорить.

Да?

Они не хотят.

Не хотят?

Нет.

Это ты их...

Нет, это Хейди. Она очень тяжело переживает твой отъезд.

Еще бы. Но ты ей объяснила, в чем причина?

Нет. Думаю, ей не следует этого знать.

Нина, в этом месте давай остановимся. Нина, ку‑ ку!

Прекрати говорить «ку‑ ку».

То есть ты хочешь, чтобы выглядело, как будто я во всем виноват? Мол, я уехал и в этом вся причина?!

Я сказала лишь, что дети не хотят к тебе.

Ты предпочитаешь договариваться через суд?

Телеман, возьми себя в руки.

Ты ведь меня знаешь. Я пойду до конца. Даже не мечтай о равной родительской ответственности, что дети будут жить полмесяца с тобой, полмесяца со мной. Они останутся у меня. А ты сможешь навещать их каждые вторые выходные и каждую третью среду.

Успокойся.

Сама успокойся.

Надо дать им время. Они должны привыкнуть к новой ситуации. Это некоторый процесс.

Процесс – пустой звук.

Но тем не менее это процесс.

Ненавижу процессы.

Слушай, может быть, встретимся – все впятером.

Я думал, дети не хотят со мной общаться.

Я с ними поговорила.

Хорошо.

Им важно увидеть, что мы с тобой в состоянии разговаривать друг с другом.

Понятно.

Что мы остались друзьями.

Еще бы.

Я предлагаю поужинать вместе.

Ужин – это хорошо.

На нейтральной территории. Не забывай, что мы в Перемешках, какая уж тут нейтральность.

Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.

Я понимаю, что ты имеешь.

Маме надо побыть одной. Поэтому я уехал.

Что значит «побыть одной»? И почему тогда уехал папа, а не ты?

Объясни ей сама.

Хейди, мне нужно время подумать.

Ты не можешь думать, если папа дома?

Не могу.

Почему? Я вот отлично думаю при папе.

Молодец, Хейди.

Сейчас ты не можешь этого понять. И это решение, которое мы будем обсуждать без тебя.

А я, по‑ вашему, должна сидеть и смотреть, как вы разбегаетесь?

Получается, да.

Клёво.

Так, ладно. Я буду фазана.

Очень на тебя похоже.

В каком смысле?

Фазан стоит втрое дороже любого другого блюда, посмотри, это даже на меню написано – специальное предложение: фазан.

Так ты все‑ таки знаешь немецкий?

Да, кое‑ что я по‑ немецки в состоянии понять, и насколько я тебя знаю, ты ждешь, что счет мы разделим пополам, даже если я съем пару сосисок на шесть евро!

Мы тем не менее одна семья.

Я не буду платить за фазана, даже не мечтай.

Телеман, держи себя в руках!

Я, я должен держать себя в руках?! Я отказы ваюсь платить за этого чертова фазана!

Папа, по‑ моему, тебе надо переехать обратно к нам.

Я НЕ БУДУ ПЛАТИТЬ ЗА ФАЗАНА!

Это я.

Привет.

Прости, что я так разошелся в ресторане.

Ладно.

Все это нелегко.

Нет.

Ты спишь нормально?