Выражение благодарности 13 страница

Вокруг всплывали на поверхность и остальные, цепляясь за обломки катера. Ливия огляделась. Берег меньше чем в ста ярдах. Она устало перевернулась на спину и стала пробиваться к берегу.

До берега их доплыло восемь вместе с офицером, который стоял на корме, когда взорвалась мина. Из груди у него хлестала кровь: удивительно, подумала Ливия, откуда у него вообще взялись силы плыть.

Они старались ему помочь, как смогли: сняли мокрую одежду, соорудили навес из ветвей. Помогать отказалась лишь Рената, девушка из неапольских трущоб.

– Он хотел в нас стрелять, – бросила она. – По‑ моему, он получил по заслугам.

– Он исполнял приказ, – сказала Ливия.

Она подложила еще пару ветвей. Но раненому это не помогло: офицер умер на рассвете. Лопат, чтобы его закопать, у них не было, но над его телом прочли молитву.

– Что теперь? – спросила Абелина. – Искать немцев и сдаваться?

– Ну, и на что ты при этом рассчитываешь? – с упреком сказала Рената. – Для них мы не просто шпионки, для них мы диверсантки. Пристрелят на месте, это в лучшем случае.

– Да, но мы же не по своей воле!

– Думаешь, это имеет значение? Многие немцы пришли сюда тоже не по своей воле. Нет уж, я знаю, что делать.

– Что же?

– Набреду на какой‑ нибудь город и попытаюсь заработать деньжат. Там, где есть мужчины, женщина с голоду не умрет.

– Ну, а ты, Ливия? – спросила Абелина. – Ты что для себя решила?

Ливия помедлила с ответом, потом сказала:

– Двое парней из моей деревни пришли домой пешком из военного лагеря на севере. Пробрались, благополучно миновав немецкие посты. Если они сумели, значит, сможем и мы.

– Но даже неизвестно, где находимся, – возразила Рената.

– Мы знаем, что нужно двигаться на юг. Потом – мы женщины, уж в нас не будут с ходу стрелять.

– Ты посмотри, как мы одеты! – возразил кто‑ то.

И верно: одежда на них была такой, какую их тюремщики считали пригодной для борделя, не для пешего перехода.

– Все же я хочу рискнуть, – сказала Ливия. – Будь что будет, только не то, на что союзники нас посылали. Кто со мной?

– Я пойду, – сказала Абелина.

К изумлению Ливии Рената тоже сказала:

– Ну ладно! Пожалуй, можно попытаться. Всегда смогу отколоться по пути, если передумаю.

– Слишком это далеко, – отозвалась девушка, имени которой Ливия не знала. – Я останусь тут.

Остальные трое тоже решили, что пытаться вернуться в Неаполь слишком далеко и слишком опасно, хотя ни одна не имела четкого представления, что делать. Видно, они уже давно привыкли действовать по указке мужчин, – тех, с которыми спали, своих сутенеров, или офицеров диверсионной службы, – так что утратили волю и независимость. Ливия понимала, что эти из страха и по своей инертности, возможно, придут к тому, чего от них ожидали союзники. Ливия, как могла, убеждала, но силком тащить их с собой не имело смысла. В походе с такими было бы достаточно тяжело.

Ливия, Абелина и Рената направились в глубь материка, пока не дошли до первой деревни и не разобрались, где именно находятся. Выяснилось, что оказались они западнее Рима. Это Ливию слегка приободрило. Похоже, они всего в семидесяти милях от линии фронта, откуда еще семьдесят миль до Неаполя.

Вскоре обнаружилось, однако, значительное несходство между горожанкой Ренатой и деревенскими Ливией и Абелиной. Рената в жизни не прошагала больше мили, и уже к середине дня стала жаловаться на мозоли и усталость.

Устала и Ливия.

– Можем передохнуть, – сказала она, – но надолго нам останавливаться нельзя, иначе мы никогда не дойдем.

Девушки присели на траву, сняли туфли.

Внезапно послышался шум приближающихся машин. Ливия подумала, где бы укрыться, но девушки не успели двинуться с места, грузовики показались гораздо быстрей: колонна немецких грузовых машин, в каждой полно солдат. Сидевшие в кузове весело замахали девушкам, водители засигналили, и Рената подняла кверху палец.

– Ты это зачем? – со страхом спросила Абелина. – Разве не опасно?

– Ничего, я поеду с ними!

Рената побежала к последнему грузовику. Немного поколебавшись, Ливия с Абелиной последовали за ней.

Солдаты, сидевшие в кузове, втащили девушек туда, перекрикиваясь друг с дружкой по‑ немецки, и их физиономии расплывались в ухмылке. По хохоту, Ливия поняла, что произносилось что‑ то скабрезное. Присесть было негде, – солдаты показывали рукой, чтоб девушки сели к ним на колени. Ливия отрицательно замотала головой, в это время грузовик тронулся, и она повалилась на дно кузова.

Чьи‑ то руки подхватили ее, громадный детина бережно, но уверенно усадил ее себе на колени. Напротив Рената с Абелиной уже сидели на коленях у других солдат. Усадивший к себе Ливию улыбнулся ей, сказал:

– Ich Heinrich! [65]

И вопросительно ткнул в Ливию пальцем.

– Ливия, – нервно бросила она.

– Bella[66] Ливия.

Видно только это слово он и знал по‑ итальянски. «Bella». Он принялся легонько подбрасывать ее на коленке, как ребенка. Увидав, что она едва не задохнулась, с виноватым видом прекратил.

Так на коленях у солдат они проехали миль двадцать, вытерпев редкие робкие поцелуйчики, нестройное пение, раскаты громового хохота. Когда наконец грузовики остановились, и солдаты спустили девушек на землю, тем даже было жаль, что немцы уезжают.

Они целый день ничего не ели, и к тому времени, как прошли очередные миль десять, уже стало смеркаться. Терять им было нечего, девушки постучались в первый попавшийся дом в ближайшей деревне. Хозяева были бедны, хозяйство разорено войной, но странниц встретили радушно, дали им немного хлеба, а потом указали на сарай, где те могли переночевать. Рядом стояло абрикосовое дерево, Ливия наелась абрикосов и, засыпая, вспоминала абрикосы Фишино.

На другое утро, едва забрезжил рассвет, они снова были в пути. Шли целый день. Жара стояла невыносимая. Солдаты, которые могли бы их подвезти, сегодня не попадались, и, если ни считать схватки в воздухе двух самолетов, иных свидетельств военных действий они не встретили. Правда, отсутствие скота на пастбищах и еще заброшенность и запущенность виноградников говорили о том, что было все‑ таки в мирном пейзаже что‑ то непривычное. Да и деревни, которые встречались в пути, были до странности тихие. Редко даже когда собака тявкнет.

В глубине долины от горизонта поднимался в небо столб дыма. Когда подошли поближе, Ливия стала гадать, что бы это могло быть. Не след ли это сражения; может, горящий грузовик? Вокруг ничего особой опасности не предвещало, и девушки продолжали идти вперед.

Лишь подойдя совсем близко, поняли, откуда дым. Он шел из деревни. Подходя к околице, девушки не встретили ни единой живой души, но Ливия была убеждена: здесь кто‑ то что‑ то жарит. Они уже так давно ничего не ели, что обострившееся обоняние было нацелено прежде всего на запах пищи, и она могла поклясться, что ветерок доносит запах жарящегося мяса, как будто буйволицу жарят на вертеле. У Ливии потекли слюнки.

– Здесь есть еда, – сказала она своим товаркам. – Может, удастся немного выпросить.

Они завернули за угол, и увидели, что дым валит из горящей церкви. И только тут Ливия поняла: что‑ то не то в этом запахе. Да, он отдавал жареным, но было в нем что‑ то приторное, отчего неприятно щекотало в глубине гортани, и тянулся он из той церкви, что горела.

– О Боже! – в ужасе прошептала она, прижав пальцы к губам.

Почерневшая дверь в церковь слетела с петель. Крыша прогорела насквозь, и падавший в прорехи солнечный свет позволял рассмотреть, что внутри. Иные скрючившиеся, почерневшие тела сгорели дотла. Другие сильно обгорели. Одни застыли черной кучей вокруг алтаря, который и сам превратился в обуглившуюся колоду. Остальные распластались у двери, будто пытались спастись. В основном это были женщины и дети.

Отведя взгляд, Ливия заметила сидевшую на дороге старуху. Та раскачивалась взад‑ вперед, будто баюкала младенца, только в руках у нее было пусто. Ливия подошла к старухе, присела рядом на корточки.

– Что тут было? – тихо спросила она.

– Партизаны, – тупо сказала старуха.

– Это сделали партизаны?

– Нет. Немцы. Сказали, что мы позволяем партизанам забирать у нас провизию. – Старуха стукнулась лбом о землю. – А что нам делать! Мы говорили партизанам, чтоб уходили, а те все приходят и приходят. Тогда явились немцы и загнали всех в церковь. Набросали туда гранат. Потом подожгли.

– Как ты‑ то уцелела?

– Меня оставили в живых, чтоб я про это партизанам рассказала. Одна я и осталась. – Старуха часто заморгала. – Все сгорели – моя семья, соседи, внучка. Они даже собак пожгли.

Ничем помочь старухе они не могли. Молча покинули опустевшую деревню, направились вниз по холму. По всей долине у горизонта еще над несколькими холмами клубился дым. Когда стемнело, девушки сгрудились в кучку под деревом, но в ту ночь никто из них почти не сомкнул глаз.

На следующее утро они снова были в пути. Чувство голода у Ливии пропало. Стоило вспомнить тот запах, ее тотчас начинало мутить. Постепенно девушки стали все чаще натыкаться на следы военных действий. То на лежащий у обочины перекореженный армейский грузовик с громадной воронкой в том месте, где ему в бок попал снаряд; то вдруг на раскиданные рамы пулеметов и пустые ящики из‑ под патронов; то на изрешеченный пулями труп привязанного к дереву обнаженного человека, оставленного на добычу птицам и лисам. Лишь когда у Абелины начали от голода подкашиваться ноги, они решились постучаться в одну из дверей. Удивительно, но им дали поесть, – женщина провела их в кухню и дала немного вареного риса. Ливия от души благодарила ее: видно было, что женщина и сама пробивается впроголодь, к тому же и прохожих кормить было рискованно из‑ за учиняемых немцами расправ.

Женщина отмахнулась от благодарственных слов.

– У меня сын воюет в России, – сказала она. – Если я не пущу вас на порог, может, и его там не пустят. А накормлю вас, тогда, может, Господь позаботится, чтоб и его там кто накормил.

Ночью Ливия сидела и, думая, что это летняя гроза, смотрела, как южнее над горизонтом небо озаряется вспышками. Но, решив, что по виду вспышки на молнию не похожи, поняла: это перестрелка с обеих сторон у линии фронта.

На другой день впереди на дороге показалась колонна бронированных немецких машин, и девушки решили не рисковать и пойти в обход. Безнадежно сбившись с пути, они целый день проплутали в глубокой лощине, не сумев даже вернуться на тропу, с которой свернули в сторону всего на несколько метров.

Теперь дорога шла в гору. Руки и ноги у Ливии стали будто свинцовые, голова отяжелела и кружилась. По Абелине было видно, что ей и того хуже. Кожа блестела от пота, она брела шатаясь с блуждающим взглядом. Ливия шагнула к ней, чтобы подхватить за руку, и в этот момент Абелина споткнулась и упала. Ливия пощупала ей лоб: та вся горела. Вероятно, начался очередной приступ болезни. Подошла Рената, поддержала Абелину с другой стороны, но передвигаться теперь пришлось еле‑ еле, Абелина тяжело повисла у них на руках.

– Что вы тут делаете? – раздался мужской голос.

Ливия оглянулась. Никого не увидев, она было решила, что ей почудилось.

– Если они и ищейки, – сказал второй мужской голос, – то уж очень симпатичные.

Из зарослей вышли двое. В изношенной выцветшей военной форме, на ногах простые сандалии с тесемками, обмотанными вокруг ляжек, какие носят крестьяне‑ горцы; на шее у обоих повязан ярко‑ красный платок. Каждый с винтовкой, винтовки наставлены на женщин.

– Куда идете? – спросил один.

От усталости Ливия не испытывала ни малейшего страха:

– Хотим пробраться в Неаполь.

Человек, подумав, сказал:

– Здесь вам не пройти. Мили через две наткнетесь по дороге на наблюдательный пункт tedesco.

– Обойти как‑ нибудь можно?

– Только если через горы.

– Нам надо хоть где‑ то передохнуть, – сказала Ливия. – Вон у нас девушка захворала, да и мы обе выбились из сил. Можно тут где‑ нибудь переночевать?

– Что скажешь? – тихо спросил человек своего товарища.

Видно, второй ему кивнул, потому что первый повернулся к женщинам и сказал:

– Можете с нами пойти. Но если замечу, что кто‑ то сигнал подает, мигом пристрелю.

Он сделал шаг вперед по дороге и махнул девушкам, чтоб шли за ним, шутливо бросив:

– Прошу, дамочки! Впереди долгий подъем.

Они шли в гору целый час, по очереди поддерживая Абелину. Наконец оказались в каштановой роще, посреди которой их проводник остановился.

– Ну вот, – сказал он, озираясь. – Милости просим в наш casa. [67]

Ливия растерянно оглядывалась. Почему они тут остановились? Но, присмотревшись внимательней, разглядела разбросанные между деревьями шатровые палатки, замаскированные листвой и ветками. Оттуда появлялись люди взглянуть, кто пришел. Одни в военной форме, другие в крестьянской одежде, у некоторых самодельные куртки из овчины. И у каждого на шее, как и у тех, провожатых, красный платок.

От одной из групп откололся молодой человек, подошел.

– Добро пожаловать, товарищи! Меня зовут Дино. Вы поступаете под мое командование.

Совсем юный, ему не было и двадцати двух, Дино уже обладал притягательной твердостью настоящего командира. Сначала к внезапному появлению трех женщин в своем лагере он отнесся с подозрением.

– Если работаете на фашистов, – жестко припечатал он, – к рассвету будете расстреляны.

Ливия снова объяснила, что они пытаются добраться до Неаполя.

– Не лучшее выбрали время для пересечения линии фронта, – сказал Дино. – Если не немцы прикончат, то попадете под артобстрел союзников. Подождите хотя бы пару недель. Пока немцы не повалят отступать мимо наших позиций. Тогда, – широким жестом он обвел рукой горизонт, – ничто не помешает вам добраться до Неаполя.

– А можем мы переждать здесь в лагере?

– У нас не постоялый двор. На постой заработать надо.

– Это понятно.

– Что умеете делать? По внешнему виду, уж простите за откровенность, вы шлюхи.

– Отчасти так и есть, – кивнула Ливия.

– Тогда вы жертвы капитализма, здесь вас никто эксплуатировать не будет. Стряпать кто может?

– Я могу, – произнесла с дрожью в голосе Ливия, – только, пожалуйста, не сейчас!

– Стрелять умеете?

– Я умею. Я деревенская, с детства зайцев отстреливала.

Сняв с плеча винтовку, Дино протянул Ливии.

– Стреляй вон в то дерево! – велел он, указав на каштан в пятидесяти ярдах.

Дрожащей рукой Ливия поднесла винтовку к плечу. Она была тяжелей отцовского ружья, и от голода Ливия еле держалась на ногах. Но все же встала так, как учил ее отец, и с легким выдохом нажала курок. Больно ударило в плечо, и через долю секунды послышался трескучий удар пули по стволу.

– В немца так сможешь? – коротко бросил Дино.

Ливии представились черные, обуглившиеся тела в церкви. Да, она смогла бы убить тех, кто это сделал. Но тотчас вспомнились подвозившие их добродушные, горланившие песни, застенчивые солдатики. Их смогла бы она убить? А ведь это один и тот же народ – и те, кто пел, и те, кто сжигал людей.

– Смогу, – сказала Ливия.

– Отлично, – кивнул Дино.

Он проводил ее в одну из палаток и указал на кучу попахивающей одежды, чтоб она выбрала себе подходящую. Ей удалось отыскать военную форму – штаны цвета хаки и рубаху из грубой плотной ткани.

Дино вручил Ливии красный платок.

– Что бы ни надела, всегда носи его. Мы – гарибальдийцы, это наше революционное знамя. Bagdolini, монархисты, носят синие платки. Если они тебе больше по душе, то, пожалуй, тебе здесь делать нечего, переправим тебя в другой лагерь.

– Так вы – коммунисты?

– Да. А ты знаешь, что такое коммунизм?

– Понятия не имею, – призналась Ливия.

– Мы тебя просветим. То есть, если захочешь остаться с нами.

– Я остаюсь, – сказала Ливия.

Партизаны готовили похлебку из мяса мула и каштанов. Ливия умирала с голоду, но едва ей подали миску с похлебкой, она поняла, что есть не сможет. И не потому, что похлебка была плохо приготовлена, – учитывая, что готовить было почти не из чего, местные поварихи проделали непостижимую работу: сумев распарить жесткое мясо мула на слабом огне, приправили его лесными травами и листьями мирта, да еще и каштанами, и грибами. Просто запах мяса, прежде доставлявший Ливии удовольствие, теперь вызывал тошноту. Она вытянула кусочек гриба, пару каштанов и отставила миску.

В лагере оказались люди многих национальностей. Были тут местные батраки, кому пришлось выбирать – либо примкнуть к сопротивлению, либо попасть в застенок к немцам. Были и сбежавшие из концлагерей для военнопленных русские, поляки и англичане из тех, кому не хватило сил добраться на юг, к союзникам. Были здесь и женщины, отчетливо делившиеся на две группы. Иждивенки, подружки и поварихи в длинных юбках с грязными от лесной земли подолами. И небольшая группка – бойцы. Эти носили ту же одежду, что и мужчины, считались с ними наравне. Некоторые курили трубки, постепенно умножая свою норму табака, и, подобно мужчинам, имели свои особые noms de guerre, [68] вышитые у них на красных шейных платках. К этой группе и примкнула Ливия.

На следующий день она уже получила боевое крещение в качестве бойца сопротивления. Партизаны отправились к дороге, которой, по сведениям, пользовались немцы, и устроили засаду – захваченную у немцев полевую мину прикопали у обочины, и в нужный момент, потянув за шнур, один из партизан должен был привести ее в действие. Остальные, примерно сорок человек, засели во рвах и за деревьями, и ждали. С притушенными до предела фарами, чтобы не видно было с самолетов, колонна грузовиков показалась среди деревьев. Прежде чем отдать приказ саперу, Дино дал ей подъехать поближе. От взрыва один из грузовиков кинуло с дороги прямо в ров. В тот же миг партизаны выскочили из темноты, стреляя по вынужденным остановиться грузовикам, откуда в свою очередь сыпались вооруженные люди, открывавшие ответный огонь.

В считанные минуты небо было исполосовано летящими с обеих сторон пулями. Спрятавшись за деревом с винтовкой, Ливия слышала удары немецких пуль по стволу. Противника было много больше, и оружие у него было лучше. Солдаты попытались установить за одним из грузовиков пулемет, но партизанская граната угодила точно по цели. Внезапно Дино отдал приказ отходить, и партизаны растворились в чаще леса. Они потеряли двоих, но прикидывали, что немцев уложили с полдюжины. Точно определить можно было, только когда немцы осуществят свое возмездие. Так как немцы всегда за каждого убитого солдата истребляли десять мирных жителей, узнавая, сколько жителей уничтожено, можно было вести точный счет немецких потерь.

Постоянно в дневные часы, когда немцы особенно активно патрулировали дороги, партизаны оставались в лагере, собираясь небольшими группками на семинары по теории коммунизма. Для Ливии это было открытием. До сих пор она считала, что политика – мужское дело, что женщинам надо держаться от нее как можно дальше, да и политика для нее сводилась к роптаниям насчет той или иной несправедливости, или насчет того, что ничего в этом мире не делается честным путем. Сейчас, впервые в ее жизни, кто‑ то действительно заботился о том, чтобы объяснить ей основы современного общества – различие между владельцем фабрики и рабочим, почему владелец все время стремится понизить зарплату рабочему, к тому же и в ус не дует, если рабочий принужден голодать или лишится работы. С внезапностью, удивительной даже для нее самой, Ливия обратилась в новую веру. Наконец‑ то есть что противопоставить нищете и эксплуатации, окружавшим ее всю жизнь. Италия – страна несметных природных богатств: только нужно распределять богатства справедливо, и не допускать, чтобы они перекачивались в один карман. Требуется вам доказательство эффективности коммунистического строя – взгляните на Россию. Именно русская армия перевернула ход войны в пользу союзников, подчеркивал Дино, а все потому, что русские солдаты верят в строй, за который сражаются. Если итальянские коммунисты докажут, что способны организоваться подобным же образом, они неизбежно сформируют первое послевоенное правительство и страна сможет начать свое преобразование, исходя из принципов все возрастающего равенства.

Мало того, коммунисты активно призывают женщин бороться за равные с мужчинами права. Подобно тому, как никто не должен овладеть чужим трудом путем договора о найме, так никому нельзя позволять овладевать телом женщины посредством брачного контракта. Брак и проституция, толковал Дино, это две стороны капиталистической медали – причем, проституция менее аморальна, ведь мужчина, нанимающий женщину, после этой сделки предоставляет ей свободу, как и тот, что берет работника на почасовую работу; между тем брак – это кабала.

Ливия не вполне была с этим согласна; ей казалось, что есть и такие мужчины, для которых брак равное партнерство, а не приобретение женщины в собственность. Хотя должна была признать, что такие мужчины редки, и что закон и церковь, что бы они ни провозглашали, по существу, едины в своем отношении к женщине, как к рабе своего мужа. Партизаны были первым в ее жизни сообществом, отстаивающим равенство обоих полов.

– Винтовке неважно, кто жмет курок, – говорил Дино. – И убитому немцу тоже все равно, кто его застрелил, мужчина или женщина.

Оглядываясь на события последних лет, Ливия стала думать, что, пожалуй, то новое, к чему она сейчас пришла, было неизбежным. Именно политика загнала Италию в ловушку между союзниками и немцами; политика разлучила ее с мужем, но политика также внушила ей, что выходить замуж надо непременно рано. Политика повлияла на приход союзных войск в Италию; и именно продажность местных политиков позволила такому мерзавцу, как Альберто, нажиться, проявив свою власть над ней, Ливией. Политика побудила командование диверсионного управления выстрелить захваченными женщинами, как обоймой патронов, в неприятеля. Теперь, утверждал Дино, с окончанием войны и казнью Муссолини образуется политический вакуум, при котором впервые в истории простые итальянцы получат шанс прижать крупных капиталистов, мафию, государство и церковь и создать новое общество по своему усмотрению.

Со всем пылом души устремившись к этой новой отдушине, Ливия впитывала каждое слово и вскоре стала задавать вопросы. Вопросы всегда поощрялись, ведь лишь путем дискуссий и споров возникает истина, подобно тому, как и история – процесс, состоящий из революций и контрреволюций, неизменно ведущий к прогрессу. Вскоре Ливия стала задавать такие вопросы, на которые Дино ответить не мог, и ей приходилось самой находить для себя ответы. Но это считалось нормальным, потому что коммунистическое учение обеспечивает человека необходимыми интеллектуальными средствами, помогающими ему самому в конце концов ответить на многие вопросы.

Признаться, особенно угнетало Ливию одно обстоятельство, о чем она не преминула побеседовать с Дино один на один.

– Ну, а акты возмездия? – недоумевала она. – По дороге мы видели чудовищную картину. Немцы истребляют невинных людей из‑ за ваших действий.

– Верно, – сказал Дино. – Они немало учинили зверств в этих местах.

– Но и пусть бы… – Ливия запнулась. Меньше всего ей хотелось лишиться этого единственного на данный момент приюта, но не задать вопроса она не могла:

– …пусть союзники и воюют с немцами, тогда итальянцев истребляли бы меньше?

– И ждать, пока американцы сделают за нас всю грязную работу? – нахмурившись, спросил Дино. – Вопрос обсуждался на самом высшем уровне, причем командованием союзных войск. Приказы мы получаем от них, и они считают, что наши действия необходимы. Да и есть ли у нас выбор? Можем ли мы поддаться на угрозы немцев и сидеть сложа руки, в то время как другие сражаются за нашу родину? Италия прежде всего опозорила себя тем, что помогала фашистам. Теперь именно мы должны их вымести.

Несмотря на политические разногласия с союзниками, партизаны считали себя частью союзных вооруженных сил и, как всякое военное подразделение, подчинялись дисциплине и приказам главного командования. Иногда приказы поступали из Лондона в зашифрованных передачах международного радиовещания. После новостей, диктор зачитывал несколько сообщений «нашим друзьям из зарубежных стран». Например: «Марио, у твоего брата приболела корова» – означало нападение на склад горючего; «Ваша бабушка простудилась» – был приказ произвести подсчет передвижений противника; «Алеет закат» – означало усилить активность действий.

Постоянной же темой для обсуждений был один единственный вопрос: где Пятая Армия? Поговаривали, что в Риме мастера настенной росписи малевали насмешливые надписи: «Американцы, держитесь! Скоро придем вас освобождать! »

Немцы, со своей стороны, придерживались твердого убеждения, что сопротивление никогда не вырастет до угрожающих размеров. Всем известно, как один из их командующих, майор Долльманн, язвительно докладывал своему начальству: «Пока партизаны воюют, нам опасаться нечего. Итальянцы лежебоки, им и воевать лень».

От вшей избавиться было трудно, и Ливия попросила одну из женщин отстричь ей волосы покороче. Большинство женщин‑ бойцов были коротко стрижены. Так, мало‑ помалу Ливия стала все больше и больше на них походить.

О Джеймсе она старалась больше не вспоминать. Этот эпизод ее жизни, – приятное, но краткое затишье в череде ее жизненных трагедий, – несомненно, закончен. И если и пыталась вспомнить то время, когда они были вместе, все это казалось уже нереальным, как сон.

Глава 42

Джеймс, скрючившись, сидел в стрелковой ячейке. На согнутую шею, проникая под ворот, шквалом сыпалась земля. Ярдах в двадцати от того места, где он засел, только что взорвался снаряд. В ушах все еще стоял звон от разрыва. Другой снаряд просвистел над головой. Ну, этот пусть себе летит, он с союзной стороны. Каждую ночь, будто перекидываясь взрывными теннисными мячами, обе стороны бомбардировали позиции друг друга, снаряд туда – снаряд оттуда. И только в последнюю неделю немцы стали изобретательней, по ночам закидывали бомбы‑ бабочки, которые бесшумно опускались в окоп, или же высоко запускали фосфоресцирующие ракеты в сторону гавани, в далекий тыл.

– Хоть бы заткнулись, – проворчал рядом Робертс. Он возился с радиоприемником. – Ведь Салли скоро начнется.

– Охота тебе слушать эту дребедень!

– А кроме нее ничего и нет.

Робертс повернул тумблер, радио взвыло. И тут, нате, пожалуйста, сквозь треск проникновенно замурлыкал нежный голосок Нацистки Салли.

– Привет, ребятки! – начала она. – Ну, как мы себя сегодня чувствуем? Дождина – просто жуть, правда? Мне‑ то что, я в своей теплой уютной палатке, – а вот вас мне очень жаль. Говорят, скоро ожидается гроза. Вы – там, пятьдесят тысяч парней под открытым небом, и некуда даже укрыться от дождливой непогоды. Пятьдесят тысяч. Бог мой, побережье Анцио превратилось в громаднейший на земле лагерь для военнопленных. И что интересно – на полном самообеспечении. – Она хохотнула, довольная своей шуткой, после чего ее хриплый голос зазвучал тише, с долей сочувствия. – Слышали про беднягу рядового Эйблмена? Пару часов назад мы подобрали его на нейтральной полосе. Похоже, наступил на мину‑ подножку. Ох, и мерзкая штука. Все кишки ему вырвало. Врачи, понятно, стараются, как могут, но, по‑ моему, особой надежды не питают. Предлагаем друзьям бедняги песенку для поднятия духа.

Зазвучал фокстрот.

– Ну и блядь! – с чувством проговорил Робертс.

– Ей написали, она и читает, – сказал Джеймс. – У немцев пропаганда поставлена не хуже, чем у нас.

– «Громаднейший на земле лагерь для военнопленных». Надо признать, попала в точку.

Джеймс хмыкнул. Ясно, попала. Кто ж будет сомневаться, что Анцио – кромешный ад. Из пятидесяти тысяч, упомянутых Нацисткой Салли, несколько тысяч уже полегло. Вызываясь добровольцем на фронт, он представлял себе, что с боями, город за городом, будет пробиваться к Риму, чтобы отыскать Ливию. Но он здесь вот уже три недели, а они, едва продвинувшись на три сотни ярдов вперед, вынуждены были снова отступить. В Неаполе только и говорили о том, что в войне наступает перелом не в пользу нацистов. Здесь, на поле сражения, все оказалось совершено иначе.

Музыка кончилась, и снова сладким голоском запела немецкая пропагандистка:

– Взглянем, ребята, правде в глаза. Чтобы этой ночью не мерзнуть и не мокнуть в окопе, единственное, что вам остается, это угодить под пулю нашего солдата. Кстати, как там ваши окопные болячки?

Снова зазвучала песня.

– Чтоб ты знала, очень даже хреново! – отозвался Робертс, пытаясь вытащить ногу из лужи на дне окопа.

Не имея возможности высушить ноги, многие страдали оттого, что кожа начинала гнить.

В соответствии с предсказаниями Нацистки Салли, снова зарядил дождь, проливной летний дождь, сбивавший новую грязь и мусор в окоп. Вода воняла. Собственно, грязная вода была второй причиной гниющих стоп. Поскольку мертвых хоронить было негде и гробов не было, трупы просто складывали за выложенные стеной ящики из‑ под продовольствия, слегка присыпая землей. Только накануне Джеймс, продвигаясь по траншее, наткнулся на загородившую ему путь полусгнившую человеческую руку, торчащую из земляной стенки: рука выпростала пальцы, будто прося подаяния. Джеймс согнул ее в локте и пошел дальше.