Выражение благодарности 12 страница

Звук собственного голоса, громким эхом прокатившийся по двору, сбил его, заставив умолкнуть. Джеймс видел перед собой застывшие в ожидании лица. И вдруг понял, что не может больше долдонить эту чушь.

– Послушайте, – сказал он, – я вовсе не герой. По правде говоря, только из‑ за одной девушки я и составил этот план эвакуации.

Все итальянцы мигом оживились. Политические речи – это замечательно, но романтическая история куда привлекательней.

– Понимаете, она живет на Везувии. В общем… я хотел ее уберечь. Но когда дело до этого дошло, я, вместо того, чтобы проверить, все ли с ней благополучно, как полный идиот отправился в Терциньо, убедиться, все ли в порядке с самолетами.

Все как один слушатели с замиранием сердца жадно ловили странноватый рассказ Джеймса. Сидевшие в задних рядах подались вперед, чтобы лучше видеть.

– Что он говорит? – зашептал генерал в ухо Эрику.

– Это… э‑ э‑ э… немного быстро для меня, не разберу, сэр!

– Решение было неверное, – медленно сказал Джеймс. – Теперь я это понимаю. Ее дом… ресторанчик ее семьи… был разрушен. До сих пор я не знаю, что же именно произошло в эти десять дней и что она перенесла, но понимаю, что этого ей оказалось достаточно, чтобы перемениться ко мне. И хотя в данный момент я не буду срывать с себя эту ленточку, поскольку человек рядом со мной может за это приказать меня расстрелять, но я завтра же готов кинуть ее в море, лишь бы только мне удалось вернуть эту девушку.

– Впечатляющая речь, Джеймс, – прошептал Эрик краешком рта по‑ итальянски. – Но на твоем месте я бы уже закруглялся.

Джеймс окинул взглядом лица итальянских слушателей, с сочувствием устремленные на него. Чувства, которые он давно в себе подавлял, внезапно, непроизвольно вырвались наружу, в глазах его сверкнули слезы.

– Я люблю ее, – просто сказал он. – Люблю больше всего на свете. А она теперь просит, чтоб я ее забыл. Но этого я никогда и ни за что сделать не смогу.

Слушатели исторгли общий вздох. Мэр в переднем ряду утирал глаза подолом торжественной мантии.

– А теперь, – продолжал Джеймс, – если позволите, я пойду и напьюсь!

Итальянцы разразились овацией. Многие плакали навзрыд. Пара человек даже вскочили со своих мест, чтобы подбежать к Джеймсу, прижаться мокрыми от слез щеками к его щекам.

– Непостижимо! – высказался генерал, глядя вокруг себя изумленными глазами. – Совершенно непостижимо!

В «Зи Терезе» не было ни души, кроме полирующего стаканы бармена. Джеймс подошел к стойке, заказал скотч.

– У нас закрыто… – начал было бармен.

Но тут, завидев, кто явился, вышел Анджело и махнул бармену, чтоб оставил их вдвоем.

– Не возражаешь против компании, Джеймс? – спросил он, ставя перед ним стакан.

– Не возражаю против бутылки.

Анджело поднял брови. Джеймс вынул из кармана письмо Ливии и пододвинул к Анджело.

– Вот. Можешь прочесть.

Анджело молча прочел письмо. Потом извлек из‑ под стойки бутылку без этикетки со светло‑ коричневым содержимым.

– В такие времена скотч тебе не поможет. Да и то, что в этой бутылке, в Шотландии даже не ночевало. – Он вылил содержимое стакана Джеймса в раковину, откупорил свою бутылку и разлил по маленьким пузатым стопкам бледную жидкость. Джеймс взялся за одну, поднес к носу:

– Что это?

– Граппа. Трижды очищенная, настоянная в бочонке, ей больше ста лет. Если, прости Господи, мы жили бы во Франции, она бы звалась коньяком. Немцы у меня умыкнули бы все бутылки.

Пожав плечами, Джеймс залпом опрокинул в себя рюмку. Даже в своем теперешнем состоянии он не смог, однако, не отметить маслянистого благородства паров, ласково обволакивающих пазухи носа и удержавшегося на нёбе мягкого, крепкого, чуть копченого привкуса, – повеяло затянутыми паутиной складскими стенами, сырым погребом, пропахшей ладаном церковью и пыльными дубовыми балками. И на мгновение Джеймс увидел свои беды как бы сквозь призму этого древнего напитка, и они показались ему ничтожно малыми, незначительными, преходящими.

Будто читая его мысли, Анджело сказал:

– Когда такой вот спирт залили, накрепко запечатав, в первую из множества дубовых бочек, Италия еще и не была единой нацией, а ваша королева Виктория под стол пешком ходила. Иногда помогает взглянуть поглубже в прошлое. – Он налил Джеймсу еще, коснулся своей рюмкой его граппы.

– За историю!

На сей раз Джеймс пил чуть медленней.

– Значит, – задумчиво произнес Анджело, – Ливия решила за тебя замуж не выходить. Выбрала долг против любви.

Джеймс протянул свою рюмку, чтобы метрдотель налил еще.

– Сдается мне, вы, видно, больше между собой схожи, чем я предполагал. – Анджело налил Джеймсу, поднял свою рюмку. – И теперь, как я посмотрю, тебе довольно кисло.

– Я предал ее, – сказал Джеймс. – Я не был с ней, когда был ей нужен.

– Понятно.

Некоторое время они пили молча. Потом Анджело задумчиво сказал:

– Ты уж слишком себя не кори. Просто ты выполнял свой долг. Думаю, это Ливия тебе простит.

– Простит? Она не желает больше меня видеть! – И Джеймс, обхватив руками голову, простонал: – Какой же я дурак, Анджело!

– Это верно, – кивнул Анджело. – Но не в этом суть.

– А в чем?

Анджело слегка повернул свою рюмку, заглядывая в глубину.

– Бывает, если взглянешь в такую вот древнюю, как эта, граппу, и кажется, будто само будущее видишь. – Он чуть отхлебнул, покатал слегка языком во рту. – А когда выпьешь, почти уверен, что сможешь, как хочешь, это будущее изменить.

– О чем ты, Анджело?

– Все просто. Ты хоть раз говорил Ливии, что любишь ее? Что всю жизнь хочешь быть только с ней одной? Что никакие самые непреодолимые препятствия не смогут вас разлучить?

– Нет… – вздохнув, признался Джеймс. – Сам знаешь, ситуация была непростая. Как брачный офицер, я…

– Ах, Джеймс, Джеймс! Скажи‑ ка мне, почему британцы ввязались в эту войну?

– Наверное, потому, что решили, что в ней есть за что сражаться, – пожав плечами, ответил Джеймс.

– Например?

– Ну… скажем, за честную игру. Защищать тех, кто не может постоять за себя. Не позволить, чтоб нами помыкал какой‑ то жалкий военный диктатор.

– А когда дело доходит до тебя самого, ты готов позволить другим указывать, что тебе надо делать, подчинять свою жизнь военному уставу, при этом забывая о добре, порядочности, справедливости, – если угодно, и о любви, – качнул головой Анджело. – Вы решили, что наша страна стоит того, чтобы за нее сражаться, и мы вам за это благодарны. А как насчет самого нашего народа? Как насчет Ливии? Разве за нее сражаться не стоит? – Анджело указал пальцем на письмо и подтолкнул его обратно через стойку к Джеймсу. – Ты можешь постоянно носить у сердца это письмо. Можешь носить его долго, пока оно не выцветет, не прорвется на сгибах, как старое кружево по швам. Но ты можешь себе сказать, что листок бумаги – еще не решение, что любовь, отвергнутая в таких вот обстоятельствах, не отвергнута окончательно, а только испытывается. Что этот разрыв не станет окончательным до той поры, пока вы оба это не признаете. Короче, дружок, если ты и в самом деле считаешь, что ради этого стоит сражаться, вот и давай, сражайся.

– Но она пишет, что решения своего не изменит!

– Она женщина, Джеймс! Если ты поменяешь ей ее решение, она тебе только спасибо скажет. А если нет, – Анджело повел плечами, – тогда какое это все имеет значение, ведь правда?

– Господи, Анджело! – воскликнул Джеймс, глядя на него горящими глазами. – До чего же ты прав!

Глава 40

Выйдя из ресторана, он вскочил в свой джип, вспугнув шайку scugnizzi, старательно орудовавших над выворачиванием фар. Едва джип тронулся, металлом звякнуло о дорожные камни.

Хоть дороги и были открыты для движения, но окружающий пейзаж по‑ прежнему был пугающе мертв. Джеймс петлял по горной дороге, и пепел взвивался из‑ под колес. То тут, то там черные пятна скошенных деревьев указывали, где лава свирепствовала лютей всего.

Когда Джеймс добрался до Фишино, его встретила тишина. Он притормозил у развалин остерии и выключил двигатель. Казалось, вокруг ни души.

– Эй! – выкрикнул он.

И тут увидел в окне одного из ближайших домов знакомое лицо.

– Мариза! Это я, Джеймс!

Она вышла на крыльцо.

– Где Ливия?

– Нет ее.

– Где она?

Мариза молчала.

– Мне надо с ней поговорить! – сказал Джеймс.

– Она пошла к Альберто Сиенца.

– К этому бандиту? Что общего у нее с ним?

Мариза снова промолчала, и он нетерпеливо бросил:

– Ладно, неважно! Как туда добраться?

Мариза не сразу указала ему на просвет среди деревьев.

– Ступай по этой тропе примерно с милю. – И вдруг ее будто прорвало: – Ливия ушла еще вчера и до сих пор не вернулась. Я волнуюсь за нее. Она мне привиделась… в какой‑ то тьме.

– Не беспокойся, я найду ее! – сказал Джеймс и припустил бегом по тропинке.

Мариза за его спиной взволнованно сжимала руки в сомнении – верно ли она поступила.

Джеймс бежал по тропинке, пока она не привела его к ферме. Под навесом стоял сверкающий красный «Бугатти», дверь в дом был открыта.

– Ливия? – позвал Джеймс.

Ответа не последовало, и он вошел в дом. Из кухни тянуло запахом застоявшейся пищи. На столе остатки трапезы – и какой: весь стол был уставлен удивительными деликатесами. Недоеденный, лишенный конечностей омар, небрежно раскиданные по столу вскрытые жестянки с икрой. Почти опустошенная бутылка «Мутон Ротшильд» валялась на боку. Два наполненных до половины стакана стояли у двух пустых тарелок.

– Ливия? – снова повторил Джеймс.

Он различил какие‑ то звуки на втором этаже. Скрипнула кровать. Вскрикнула женщина, то ли в экстазе, то ли от боли. Джеймс взбежал по лестнице вверх, ногой распахнул дверь.

В постели были двое, тучный мужчина и женщина. Перед глазами возникли копна темных волос, обнаженная спина, платье, перекинутое через спинку стула. Но женщина, верхом сидевшая на Альберто Спенца, была не Ливия.

– Подымайся! – велел Альберто женщине.

Та покорно сползла вбок. Завернувшись в простыню, Альберто поднялся.

– Где Ливия?

Альберто прошел к окну, выглянул наружу.

– Ага, явился один, – отметил он, – это опрометчиво.

Джеймс взорвался, продолжая говорить по‑ итальянски:

– Говори, где она, скотина, или я…

– Или ты – что? Я с большими людьми на короткой ноге. Ты думаешь, что какая‑ то девчонка для них важнее их борьбы против тирании? – Альберто криво усмехнулся. – Хотя, если потеря для тебя так уж велика, всегда можешь справиться в полицейском участке. Может, кто‑ то ее туда забросил.

– Что ты мелешь?

– Сюда она уже не вернется. Но если ты все же когда‑ нибудь ее разыщешь, можешь передать ей вот это.

Альберто взял платье и кинул Джеймсу. Это было платье Ливии, он его узнал.

– Трахалка она отменная, – небрежным тоном бросил Альберто. – Надеюсь, немцы ее оценят. Ну, а ты, дружок, надеюсь, радостно обретешь больше рогов, чем в дюжине корзин уместится улиток.

Вне себя Джеймс кинулся на Альберто, но увидел наставленное на себя дуло револьвера. Они долго стояли так, буравя друг на друга взглядом. Потом Джеймс молча повернулся и вышел.

Итальянец крикнул ему в след:

– Поосторожней с притолокой! Рогами зацепишься!

Весь в ярости, униженный, Джеймс пустился по тропинке обратно в Фишино. Он смутно догадывался, на что мог быть способен Альберто, хотя по‑ прежнему никак не мог взять в толк, как и почему Ливия с ним связалась. И при чем тут немцы и куча рогов?

Мариза поджидала его.

– Ну? – нетерпеливо спросила она. – Ты ее видел?

– Нет, – сухо сказал он и кинул на землю платье. – Только вот это. Думаю, Мариза, будет лучше, если ты мне все расскажешь.

Мариза закончила свой рассказ. Джеймс слушал, прикрыв глаза.

– Но почему она мне ничего не сказала!

– А как бы ты это воспринял?

Вопрос был в точку. Джеймс был тронут глубиной самопожертвования Ливии, но и внутренне потрясен: как она могла на такое пойти.

– Значит, сомнений нет, – сказал он, – она спала с этим мерзавцем?

Мариза ответила ему не сразу:

– Я могла бы солгать, сказать, что, может, и не спала. Но мы ведь оба знаем, что это неправда. Ливия поступила так, потому что не было выхода.

Джеймсу не хватало воздуха. При мысли, что Альберто и Ливия занимались не только тем, чем Джеймс занимался с Ливией, а, может, даже и еще чем‑ то, тошнота подступила к горлу. Поднявшаяся из глубин животная ревность воспламенила кровь.

– Джеймс, – сказала Мариза, – она тебя любит. Что бы она ни делала, любит она только тебя. Ты не должен терять веры в это.

Рев грузовиков приплыл снизу с дороги. Три мощных армейских грузовика тянулись в гору еле‑ еле, будто сбились с пути. Едва они подъехали к сгрудившимся в кучу домикам Фишино, первый грузовик развернулся. Но вместо того, чтобы направиться назад по склону вниз, как Джеймс и ожидал, грузовик стал пятиться задом к остерии.

Джеймс озадаченно наблюдал за происходящим. Грузовик притормозил, из кабины выпрыгнул солдат. Но, выкрикивая, куда править, он просто‑ напросто помогал шоферу подогнать грузовик ближе к пострадавшему дому.

– Что это вы делаете? – выкрикнул Джеймс.

– Хорош! – гаркнул солдат водителю, хлопнув рукой по боковине грузовика.

И повернулся к Джеймсу:

– Вы – капитан Гулд?

– Верно, – изумленно ответил Джеймс. – А в чем дело?

– Значит, мы прибыли куда надо, – солдат козырнул. – Рядовой Гриффитс, королевские инженерные войска. Слышал вас по радио, сэр.

– По радио?

Гриффитс кивнул:

– Ну да, как вы выступали, когда генерал приезжал.

– Но… я ведь по‑ итальянски…

– Верно… я теперь уже прилично говорю. Вообще‑ то, мы с женой вместе слушали, она мне помогала. Помните жену мою, сэр? Альджизу Гриффитс? Правда, девичья ее фамилия Фьоре.

Джеймс изумленно уставился на солдата:

– Рядовой Гриффитс… Ну, как же… вы укокошили троих немцев голыми руками с помощью столовой ложки?

Гриффитс несколько смутился:

– Ах, это… По правде говоря, все из‑ за плохого перевода. Ложка там, правда, была, но еще был и пулемет, просто в то время я не знал, как он будет по‑ итальянски.

– Но какого черта вы тут делаете? И кто те, другие люди?

Из грузовиков выпрыгивало все больше и больше солдат.

– Ну, этот – капрал Тейлор, – сказал Гриффитс, когда очередной военный подошел пожать Джеймсу руку.

– Джина, понятно, не с нами, – сказал Тейлор. – Она осталась с маленьким Джеймсом, но послала вам горячий привет. Очень приятно, сэр, наконец‑ то с вами познакомиться.

– Вот это Берт, муж Виолетты. А тот Джим – он тут вместе с Сильваной… вот Магнус с Аддолоратой… Тед с Витторией…

– Но что вы все тут делаете?

– Услыхали, что у вас с вашей девушкой вышло что‑ то вроде размолвки. Тогда и кинули клич… в общем, решили, что приедем, посмотрим, не нужна ли наша помощь. И строительный лес привезли.

Второй грузовик уже подъезжал задом к остерии, военные сгружали из кузова доски. Рядовой Гриффитс наметанным глазом оценил состояние кухни:

– Не так уж скверно, как может показаться. Я прежде был строителем до инженерных войск.

– Спасибо вам за заботу, только девушки моей здесь нет.

– Ну, тогда отправляйтесь к ней и решайте свои проблемы, ладно? А мы уж тут поработаем.

После некоторого колебания Джеймс решился:

– Могу я задать вам один очень личный вопрос? Как женатому мужчине?

– Конечно.

– Думаю, для вас не секрет, что Альджиза… в общем, до того, как она вас встретила, она… – Джеймс смешался, не зная как выразиться.

– Что она гуляла с солдатами, сэр? – невозмутимо подхватил капрал Гриффитс. – Да, это так. И хорошо, что было так.

– Хорошо? Почему?

– Потому, что если бы не гуляла, умерла бы с голоду, – просто сказал капрал. – И я никогда бы ее не встретил.

– Ну и… как вам это далось?

– Очень тяжело. Но без нее мне было бы еще тяжелей. Ведь в конечном‑ то счете это и есть главное, верно? Как мы друг к дружке относимся.

– Да, – сказал Джеймс. – Конечно. – И протянул руку. – Спасибо вам, капитан Гриффитс. Вы мне очень помогли.

Он повернулся и поспешил обратно к своему джипу.

В Квестуре, главном полицейском управлении, его допустили к шефу полиции. Джеймс объяснил цель своего прихода. Шеф запросил по этому вопросу досье и тщательно просмотрел. Наконец извлек из одной папки листок, показал Джеймсу.

– Здесь все написано. Как говорится, никаких сомнений. Ливия Пертини. Задержана в момент приставания к мужчинам, в тот же день осмотрена врачом. Отправлена вместе с другими заразными в лагерь в Афраголу.

У Джеймса все похолодело внутри:

– И где она теперь?

Полицейский взглянул на часы:

– Полагаю, они уже отплыли на катере в северном направлении.

– Надо задержать катер! Это чудовищная ошибка.

Шеф полиции сложил руки на животе:

– Это что, ваша девушка?

– Да, именно так.

– Вот оно что, – шеф полиции понимающе кивнул. – Вы представления не имели, что она содержит себя подобным образом. Такое случается.

– Она вовсе не проститутка. И заразной никак быть не может.

– Вы так думаете? Но теперь я ничем не могу помочь, остальное – дело военных.

– Это какой‑ то преступный сговор. Я требую тщательного расследования.

Шеф полиции бросил на него тяжелый взгляд.

– Осторожней с обвинениями в наш адрес, – сказал он, не повышая голоса, – если у вас нет железных доказательств. – И, помолчав, добавил: – А их у вас, как видно, нет.

И стал собирать разложенные документы. Разговор был явно завершен.

– Что намерены предпринять? – бросил шеф полиции дежурным тоном.

– Если вам угодно, – сказал Джеймс, – я намерен отправиться следом и вернуть ее.

– Мне кажется, вы не совсем поняли, – улыбнулся шеф полиции. – Ее отправляют за линию фронта.

– Прекрасно я все понял, – Джеймс поднялся. – И сколько бы мне ни пришлось ее искать, клянусь, я ее найду!

Ее, не перестававшую кричать и отбиваться, потащили и кинули в камеру. Дверь наглухо захлопнулась. Ливия стучала в дверь кулаками, обзывала солдат бессовестными тварями и паразитами, но в ответ услышала только смех за дверью и затем удаляющиеся шаги.

– Бесполезно, – сказал голос у нее за спиной.

Ливия обернулась. На скамье под единственным в камере окном сидели три молодые женщины. Примерно одних с ней лет, темноволосые, хорошенькие. Та, которая произнесла первую фразу, продолжала:

– Никто не придет уже. Рената пыталась их подкупить, даже это не сработало.

Самая молоденькая кивнула:

– Я им предложила со мной за бесплатно и еще дала по тысяче лир каждому. Деньги‑ то они взяли, но только испугались идти со мной, потому что заразная. Тебя‑ то где взяли?

– Нигде, – сказала Ливия. – Я отказалась выйти замуж за одного camorista, а ему это не понравилось. Мне надо поговорить с кем‑ нибудь из начальства, чтоб меня врач осмотрел. Они тут же увидят, что это все ложь.

– Теперь они не позволят тебе к доктору, – сказала третья девушка. Она говорила тихо‑ тихо, как будто была ужасно застенчива. – Они думают, что бы мы ни делали и ни говорили, это только, чтоб спастись от отправки на север. У тебя же справка, где написано, что ты заразная, больше их ничего не интересует.

Через пару часов дверь открылась, и carabiniere, не реагируя на вопросы, препроводил их к грузовику. Их повезли из Неаполя. Грузовик подкатил к огороженной военной зоне у самого моря. Солдаты провожали взглядами четырех женщин, когда те проезжали через лагерь, без насмешки, без любопытства, просто оценивая. Ливии показалось, что тут уже знают, зачем их сюда привезли, и что они не первые, которых эти люди видят сегодня в проезжающем грузовике.

И, конечно, препроводили арестованных в тюремный барак‑ времянку, где уже сидело в четырех изолированных камерах человек двенадцать женщин. Четырех новеньких поместили в камеру, куда к ним наведался британский офицер, четко указавший, в чем их задача.

– По идее, когда доберетесь до Рима, вас отправят в немецкий бордель, где вы будете спать с немецкими солдатами, и чем чаще, тем лучше. В вашем положении у вас выбора почти нет, потому что мы снабдим вас только удостоверениями личности, не деньгами. Придется самим зарабатывать себе на жизнь. Но, полагаю, вам не привыкать.

– А что если немцы разберут, что мы заразные? – спросила одна из девушек.

– Как вы понимаете, это их не слишком обрадует.

– Возмутительно! – вскинулась Ливия. – Мы ведь женщины, живые люди. Хотя бы дайте нам возможность пройти лечение!

– По существу, вы преступницы, – парировал офицер. – Проституция является и гражданским, и военным преступлением. – Он кинул на пол какие‑ то сумки. – Мы позволили себе кое‑ чем обеспечить вас в дорогу. Нельзя же в неподобающем виде являться в Вечный Город, правда? Через пару часов катер с вами отчалит.

– Это какая‑ то чудовищная ошибка, – не унималась Ливия. – Я подруга британского офицера Джеймса Гулда. Вы должны с ним связаться, ему сообщить.

– У каждой из вас в Неаполе есть свой британский офицер, – заметил пришедший. – Если считаешь, что мне больше делать нечего, как с кем‑ то связываться, то ошибаешься. Без тебя твоему офицеру будет намного лучше.

И он вышел, заперев за собой дверь.

Одна из девушек раскрыла сумку Там были платья, шляпки, туфли, больше ничего.

– Бред какой‑ то! – взорвалась Ливия, пнув сумку ногой.

– Что это он говорил про немецкий военный бордель? – тихо спросила застенчивая.

– У немцев не так, как у союзников, – сказала девушка, которую звали Рената. – У них нельзя останавливать мужчин на улице. У них есть такое специальное армейское заведение. В Неаполе было такое, когда здесь стояли немцы.

Впервые Ливия по‑ настоящему поняла, насколько чудовищно ее положение. Мало того, что ее отправят за линию фронта к немцам, ее еще и запихнут в бордель. Что будет, если она откажется делать то, что ей велят?

– Пожалуй, – предположила она, – стоит сказать немцам, что мы заразные. Тогда нас не сдадут в бордель.

– В бордель не сдадут, зашлют в концлагерь, – сказала Рената. – Заразных женщин они не лечат, только солдат.

Чтобы скоротать ночь, девушки рассказывали друг другу о себе. Ни одна до войны не была проституткой. Застенчивая девятнадцатилетняя Абелина влюбилась в немецкого офицера.

– Никто мне этого не запрещал тогда, – тихим шепотом рассказывала она, – ведь тогда мы воевали заодно, к тому же Юрген не был «эсэсовцем» и Гитлеру не поклонялся. Мы бы, наверное, поженились, если бы немцы не начали отступать. А когда они ушли, все в деревне стали считать меня шлюхой, вот и пришлось вот этим на жизнь зарабатывать.

Бьянку изнасиловали солдаты союзников – группа марокканцев из полка «Свободная Франция», освобождавшие их деревню.

– Они изнасиловали всех наших женщин, – рассказывала она, – но только я одна была помолвлена. Когда узнал мой жених, он сказал, что не желает иметь со мной дела. И никто мне больше не помог, что мне тогда оставалось делать?

Рената была самая младшая, но происходила из неаполитанских трущоб, и как только началась война, она стала проституткой, потому что никакой иной работы найти не могла. Услышав про rastrellamenti, она узнала, что этого можно избежать, если найдет приличную работу, но в своей огромной семье она единственная была добытчицей, и на заработок официантки прокормить всех было невозможно. Когда ее поймали, она решила, что сможет откупиться и избежать беды, – но в тот момент carabinieri спешили поскорей завершить операцию.

Ливия слушала все эти истории, рассказываемые буднично, без жалости к себе, без ложных сантиментов, – и новое, незнакомое до сих пор чувство гнева возникло в ней. Этот гнев не был вспышкой ярости, охватившей ее, когда убивали Пупетту, он не был похож на безнадежность отчаяния, которую она чувствовала при виде умирающего отца. Нет, в ней возникла глубокая, страстная убежденность, что ни только ей, ни одной из них тут не место. Что эта война, – как считал Джеймс и не только он, война справедливая, в ней стоит участвовать, – все‑ таки ведется неправедным путем, генералы думают только о том, чтобы победить, забывая о сострадании и справедливости. Люди часто бывают добры и совершают добрые поступки, как, например, та помощь, которая была оказана после извержения Везувия. Но если те же самые люди обретают высокое положение и власть, они злоупотребляют ею или в своих действиях не задумываются о том, как это скажется на других. И больше всего приходится страдать именно женщинам, потому что, прежде всего, они не обладают ни авторитетом, ни властью.

И получается, что выход из этого для женщин – каким‑ то образом обрести власть. Но как это сделать, во всяком случае, в Италии, Ливия понятия не имела.

Теперь она поняла, что эта война, которая, как она прежде думала, идет между фашизмом и демократическими силами, на самом деле состоит из целой цепи разных конфликтов. Конфликта между теми, кто хочет приковать женщину к дому, и теми, кто считает, что женщина способна и должна работать. Конфликта между теми, кто ждет от молодых больше уважения, и теми, кто желал бы больше терпимости от пожилых. Конфликта между теми, кто принимает Америку с ее фильмами, ее жаргоном, ее гангстерами и ее джайвом, и теми, кто хочет, чтобы Европа оставалась Европой. Конфликта между теми, кто считает, что простые люди должны знать свое место, и теми, кто считает, что простым людям надо дать свободу. Конфликта между теми, кто считает, что правительство должно служить интересам народа, и теми, кто считает, что власти у правительства должно быть больше. Но прежде всего существует конфликт между теми, кто хочет, чтобы все вернулось вспять, и теми, кто хочет все изменить, и в этом конфликте, где битвы еще предстоят, где армии лишь формируют свои войска, Ливия уже знала, на чьей она будет стороне.

ЧАСТЬ IV

Глава 41

Катер отчалил из гавани Гаэта, припустив по морю без огней. На нем было более десятка женщин под охраной двух военных из диверсионного подразделения: одного англичанина и одного итальянца. Из их разговора между собой Ливия поняла, что они уже проделывали подобное путешествие. На катере не было никакого укрытия, и женщины в своих легких платьицах быстро промокли. Сбившись в кучку, чтобы согреться, они едва переговаривались, поскольку катер качало и бросало на волнах.

Глядя, как очертания Везувия постепенно стираются вдали, Ливия гадала: доведется ли ей еще увидеть Неаполь. Огней не было по случаю затемнения, но она почти явственно представляла себе небольшое скопление домиков в Фишино, отца, сестру… И Джеймса. Что‑ то он сейчас делает, и знает ли он об ее исчезновении.

Внезапно раздался пронзительный крик. Одна из девушек – Бьянка, та самая, которую изнасиловали солдаты‑ мароканцы, – подбежав к краю, кинулась через борт. Англичанин выругался, остановил двигатель, развернул катер. Пока охрана высматривала в воде, женщины, крестясь, молились украдкой. Но в такой тьме вряд ли можно было Бьянку обнаружить. Через несколько минут офицер снова завел двигатель, и они понеслись дальше.

После этого случая второй офицер вынул пистолет, заявив, что стрельнет в каждую, кто попытается выброситься за борт. Глупо, подумалось Ливии, Бьянка не бежать хотела, а покончить собой, ведь до берега несколько миль, и пуля в этом случае – вряд ли средство устрашения. Правда, больше примеру Бьянки никто не последовал.

Ливия перестала думать о том, что ее ждет. Страх притупил сознание, мыслить она была не способна. То, что предстояло, – немцы, неминуемое разоблачение, неизбежно последующее наказание, – об этом даже думать было страшно. Проще простого ждать, по приказу спать, вставать, есть, двигаться.

Но тоненький голосок где‑ то в мозгу твердил, что апатия не навечно, что рано или поздно представится случай бежать. И если возможность выпадет, Ливия ее не упустит.

Ночь была безлунная, но море отсвечивало слабым фосфоресцирующим блеском, И, когда они снова начали приближаться к берегу, Ливия различила береговую линию, черневшую на фоне лилового неба. Катер замедлил ход, и англичанин прошел на корму, посмотреть, нет ли мин на воде. Прошло несколько минут; но вот он, видно, удовлетворившись, обернулся и поднял руку.

Катер набрал скорость. Что‑ то звякнуло, будто он наткнулся на какой‑ то предмет в воде, из‑ под лодки возникла вспышка, – как подводная молния, подумала Ливия: вспыхнуло и погасло. И, словно из глубины моря, вознесся громадный столб воды, взметнув катер вверх. Ливия слышала крики, треск дерева, и только потом, как ей показалось, звук взрыва. Ее кинуло с головой в холодную воду, и Ливия поплыла, но поплыла, внезапно осознав, не в том направлении: в темноте и в сумятице решила, что вверх, а оказалось – вниз, и уже стало распирать легкие. Запаниковала какие‑ то доли секунды, решив, что ей не выбраться, что вот‑ вот раскроет рот и наглотается соленой воды, и вдруг почувствовала, что ее, как пробку, выталкивает кверху. Ливия стукнулась затылком о расколотую доску, машинное масло облепило волосы, но здесь был воздух, и истерзанные легкие с благодарностью его вдохнули.