Выражение благодарности 6 страница

– Я би хотель сидети передни ряда, – старательно выговорила Ливия.

Джеймс пробормотал что‑ то нечленораздельное.

– Ви не могли би сказати, када пиририв? – И уже по‑ итальянски спросила: – Что с тобой, Джакомо?

– Ничего.

– Знаешь, – сказала она, – наверно, английский – очень трудный язык. Потому что англичане почти все время стараются молчать.

– Извини, – сказал он. – Трудный день.

Ливия фыркнула.

– Я попал в сложное положение.

– Я тоже, – с нажимом сказала она. – То ты меня целуешь, а через минуту даже говорить со мной не хочешь. Честное слово, очень неприятно.

Он вздохнул:

– Иногда в моей работе… случается такое, что душу воротит.

Ливия отложила голубя, над которым трудилась:

– Что такое, расскажи!

Она выслушала его рассказ молча до самого конца.

– Самые последние опрошенные меня не тревожат, – сказал Джеймс в завершение. – Им я дал разрешение на брак. Хуже дело с более ранними, когда я только прибыл в Неаполь. Любая из тех девушек рискует попасть в список.

– Так ведь ясно же, что надо делать!

– В самом деле?

– Ты должен сделать все, чтоб этих девушек не забрали.

– Послушай, Ливия, но облавы могут происходить и без моего участия.

– Но ведь тебя же спросят, проститутка девушка, которую они поймали, или нет. Придется тебе соврать.

– Но чаще всего по документам видно, что они проститутки. В частности, и по моим. Выходит, и я виновник всего этого бесчинства.

– Документы могут исчезнуть.

– Девушек все равно будут спрашивать, на какие средства они живут. Истину выяснить не составит труда.

– Надо тебе поговорить с Анджело, – решительно сказала Ливия. – Он наверняка подскажет, как поступить.

– С Анджело?

– Он метрдотель в «Зи Терезе».

– Какое он к этому может иметь отношение?

– Джимс, – сказала Ливия, – как ты думаешь, кто дал мне эту работу?

– Разве не я?

– Ты взял меня на работу, – поправила она. – Это совсем другое дело. Я не должна была бы этого тебе говорить, но это Анджело устроил так, чтоб больше претенденток не было. Это Анджело следит, чтоб продуктов у нас всегда было вдоволь. Это Анджело достает все, что я не могу купить на рынке.

– С чего это Анджело так заинтересовался тем, что я ем?

– Мне кажется, – уклончиво сказала Ливия, – как только ты приехал в Неаполь, он сразу заметил, что ты неважно питаешься. А что мужчина, который плоховато питается, и работу свою выполняет средне, это все знают. В последнее время ты явно стал гораздо… э‑ э‑ э… толковее во всем разбираться.

– Понял.

– Ну вот, теперь ты рассердился.

– Нет, – сказал Джеймс.

Он и в самом деле не успел рассердиться. Перед ним вдруг забрезжила возможность выхода из этой гнусной ситуации. Ливия права. Не исключено, Анджело как раз тот человек, с которым стоит поговорить.

– Я побеседую с ним, – твердо сказал Джеймс.

Крыша под ними мелко затряслась. Здание задрожало всеми дверьми и окнами, как бывает, когда по улице громыхает тяжелый грузовик или танк. Тряска нарастала, пройдя сквозь них, и затем отхлынула, как береговая волна.

– Землетрясение, – тихо сказал Джеймс.

– Лето пришло, – отозвалась Ливия. – У нас начинает трясти, когда жарко.

– Знать бы, как поступить…

– Что бы ты ни надумал, – сказала она, – это будет правильное решение.

Джеймс поднимался в гору к самому темному ресторану. Объявление, оповещавшее о закрытии, все еще белело на окне, занавешенном плотными темными шторами. Джеймс обошел дом и постучал в кухонную дверь.

Ему открыл Анджело с еле заметной улыбкой:

– Синьор Гульд!

Джеймсу показались, что его ждали.

– Капитан Гулд! – поправил он.

Анджело поклонился.

– Как прикажете. Не пропустите со мной стаканчик вина?

– С удовольствием, Анджело!

Они сели напротив друг друга в пустом баре, между ними стояла бутылка «Брунелло».

– Последняя из довоенных запасов, – сказал Анджело, разливая вино. – Хранил для особого случая.

– Это особый?

– О, мне кажется, да!

Анджело поднес свой стакан к свету. Вино было почти коричневое, он чуть взболтнул стакан рукой, оно омыло бока стакана. Поднес к носу и глубоко вдохнул.

– Вино этого урожая зовут «женским», – сказал он. – Когда в 1918 году собирали виноград, все мужчины погибли на Первой мировой. Вот женщины сами урожай и убирали. В тот год и полив был не тот, и обрезали кое‑ как, и ничем от вредителей не посыпали. Но иногда винограду для созревания и помаяться надо. В тот год «Брунелло» выдался отличный как никогда. – Он легонько приставил свой стакан к стакану Джеймса. – За мир!

– За мир!

Выпили.

– Итак? К вашим услугам.

– Мне кажется, я смогу убедить свое начальство вновь открыть рестораны.

Анджело выгнул бровь.

– Было бы отлично.

– Думаю, мне это особого труда не составит. Поставки продовольствия теперь не так уж скудны, и мне поверят, если я скажу, что теперь угрозы как для населения, так и для безопасности уже нет.

Анджело кивнул.

– Но, разумеется, вы хотите что‑ то взамен?

– Да, есть два момента.

– Какие же?

– Во‑ первых, я хочу, чтоб вы поспособствовали, чтоб каждый ресторан нанял хотя бы одну девушку. А такие крупные, как ваш, могут себе позволить взять хоть дюжину. Девушки могли бы работать официантками, поварихами, метрдотелями, кем угодно.

С минуту Анджело обдумывал предложение, потом произнес:

– Идея отличная. Девушки получат работу, и когда начнутся rastrellamenti, смогут доказать, что у них есть средства к существованию. – Он поймал взгляд Джеймса. – В Неаполе новости быстро доходят, – сказал он смущенно. – Значит ли это, что девушки, которые помолвлены с солдатами, смогут выйти замуж?

– Не вижу причин для отказа. Сами посудите, репутацию работающей в «Зи Терезе» девушки никто не сочтет сомнительной.

– А документы? Те рапорты, в которых они уже признаны гулящими?

– Я думаю, вы помните, – сказал Джеймс, – что пару недель назад был немецкий авианалет. Он нанес громадный ущерб моему помещению. Увы, многие документы полностью уничтожены.

– Ага, – сказал Анджело. Он поднял стакан. – А вы, я вижу, furbo, [53] друг мой, – с восхищением произнес он. – Вы сделались настоящим неаполитанцем.

– Оказывайте предпочтение тем девушкам, у которых уже есть жених. У нас имеется задолженность по бракам, которую необходимо ликвидировать. В одном надо проявлять решимость – едва девушка выходит замуж, она должна оставить свою работу в пользу очередной соискательницы. Сам я найму Джину Тесалли, она ждет ребенка. Будет помогать Ливии по кухне.

При упоминании имени Ливии, Анджело улыбнулся:

– Словом, у себя вы оставляете все как есть? Я всегда могу возвратить Маллони на прежнее место, если угодно.

– Не угодно, – сухо сказал Джеймс. – Миссис Пертини останется у меня.

Анджело согласно кивнул.

– И что же второе?

– Мне надо знать, где Дзагарелла держит свой краденый пенициллин.

Анджело чуть не поперхнулся.

– Друг мой, это чрезвычайно опасное дело. Почему бы вам не оставить Дзагареллу в покое?

– Он меня прижучил. Теперь моя очередь.

– Не знаю, смогу ли я вам помочь, – качая головой, сказал Анджело.

– Почему нет? В вашем ресторане, Анджело, вы потчуете не только офицеров союзных армий. Camorristi к вам также наведываются.

– Все гораздо сложней, гораздо запутанней, чем вам кажется, – отозвался Анджело.

– В каком смысле?

Несмотря на то, что в ресторане они были одни, Анджело осмотрелся по сторонам, прежде чем ответить:

– В смысле товаров, украденных у союзников. Ваш предшественник Джексон считал, что американцы просто не умеют работать, потому и не положат этому конец. – Джеймс кивнул. – Но если я хоть что‑ то за последний год понял, так это то, что ваших друзей американцев можно обвинять в чем угодно, только не в неумении работать.

– Что вы имеете в виду?

– Предположим, вы американец и вам нужно, чтобы мафия оказала вам некую услугу – крупную, политического свойства. Каким образом вы ее к этому склоните? – Сжав пальцы в кулак, Анджело повертел им: это был старый неаполитанский жест, обличавший коррупцию. – Возможно, откроете им свои запасы и скажете: «Пользуйтесь! »?

– Но что может быть нужно американцам от мафии?

– Не знаю. Знаю только, что есть некий план.

Джеймс вспомнил про документ, найденный у американцев. Там тоже намекалось на существование некоего плана. Какого?

– Вы считаете, что дело, возможно, имеет политическую подоплеку, – кивнул он. – В таком случае, нас в данный момент это волновать не должно. Они же не станут раскрывать себя ради спасения Дзагареллы, тем более, если против него появятся веские доказательства.

Анджело что‑ то прикидывал про себя. Потом сказал:

– Потребуются деньги. Большие деньги.

– Это мы организуем.

– И никаких квитанций, – предупредил Анджело. – Народ, которому я должен буду платить, не захочет оставлять никаких следов своего участия.

– Отлично. Только мне нужен лично Дзагарелла. Не какая‑ нибудь шестерка.

– Понимаю. Я подумаю, что можно сделать.

На другой день Джеймсу пришлось вести допрос людей, обвиняемых в убийстве бывшего партизана в горах над Касертой – небольшого городка севернее Неаполя.

Полицейский участок он отыскал без особого труда; местный комиссар полиции рассказал, что именно произошло. Этот партизан был хуже бандита, грабил немцев точно так же, как до того грабил итальянское правительство, и преуспел еще больше, когда союзники предложили в помощь партизанам сбрасывать с самолетов оружие и взрывчатку. Этот бандит после своих налетов мог надежно скрываться в горах, в отличие от жителей городка, которые теперь стали для немцев объектом все возрастающих репрессий.

Однажды немцы объявили, что если хоть один немецкий солдат будет убит во время партизанского налета, они в отместку расстреляют десять мирных жителей. Угроза вовсе не остановила этого бандита, несмотря на личные призывы местного мэра и священника. Так как теперь он располагал огромным арсеналом оружия и обширной компанией кровожадных дружков, которым, как и ему, не терпелось пустить оружие в ход, очень скоро бандит напал на немецкий продовольственный конвой, пристрелив в результате четырех немцев. И верные данному слову немцы собрали сорок городских жителей – мужчин, женщин и детей, в основном именно детей, так как большинство мужчин они уже забрали на работу в трудовые лагеря, – выстроили их у стены церкви и расстреляли. Во время похорон матери целовали кровавые раны на трупах своих детей, слизывая кровь: это было открытым призывом к кровной мести и означало, что каждый мужчина рода, хотя бы через несколько поколений, должен быть готов осуществить возмездие.

Расплата не заставила себя долго ждать. Бандит зарвался и в один прекрасный момент обнаружил, что с высадкой союзников оружия у него поубавилось. Между тем с севера из лагерей для военнопленных стали возвращаться братья, дядья и отцы расстрелянных жертв. Этим мужчинам, многие из которых устали воевать, теперь выпало прикончить бандита, что они и сделали, и потому были арестованы.

Джеймс допросил их, они полностью подтвердили рассказ полицейского. Казалось, они смирились с судьбой, которая готовила им пожизненное заключение в тюрьме «Подджо Реале», где было едва ли уютней, чем в военном лагере, из которого они только что вышли. Джеймс опросил также и священника, который показал ему изрешеченную пулями стену, возле которой была совершена расправа.

– Могу я спросить вас, святой отец, – сказал Джеймс, – как бы вы поступили, если б эти люди признались вам на исповеди в своем преступлении?

Священник подумал, прежде чем ответить:

– Я бы, наверное, сказал им, что они совершили страшный грех, но если они искренне покаются, Господь может им этот грех простить.

– А какое бы вы присудили им наказание?

– Я бы направил их помогать отстраивать заново дома и фермы, разрушенные войной.

И Джеймс подумал, что, наверно, такое наказание принесло бы больше пользы, чем любое, вынесенное судом.

– И они подчинились бы?

– Ну конечно! Здесь жить во грехе считается позором.

Джеймс, погруженный в размышления, возвращался в полицейское управление.

– Ну что? – спросил его комиссар. – Сейчас их заберете или вышлете грузовик?

– Ни то и ни другое, – сказал Джеймс. – Незачем попусту тратить время. Я возвращаюсь в Неаполь и там уничтожу все бумаги.

Комиссар удивленно взглянул на него.

– Ведь это крайне рискованно!

– Возможно, но пока разберутся, что к чему, война уже закончится, и меня уже здесь не будет.

Глаза комиссара понимающе сверкнули.

– Боюсь, сэр, городок наш не так богат. Мы не сможем выразить вам свою признательность в той мере, в какой вы, вероятно, ожидаете.

– Я ничего не ожидаю, – начал было Джеймс, но поправился: – А сколько вы можете себе позволить?

– Гм… э‑ э‑ э…, – тянул комиссар, не спуская глаз с лица Джеймса. Наконец выпалил: – Восемьсот лир!

– Идет!

Этот ответ, пожалуй, изумил комиссара еще больше, чем решение не предавать преступников суду.

– Вы серьезно? Вас устроят восемьсот лир?

– Да, если вы выдадите их мне немедленно.

– Я попрошу священника. Он сможет выделить из церковных денег.

Комиссар опрометью вскочил и чуть не кувырнулся через голову в стремлении поскорей завершить сделку. Чуть погодя он возвратился со священником, который молча вручил Джеймсу восемьсот лир.

– Они пойдут на благое дело, – сказал Джеймс, сворачивая банкноты и пряча их в карман.

– Конечно, конечно! – сказал комиссар, явно не веря его словам.

Но священник кивнул:

– Я рад это слышать. И даже если не пойдут, в Касерте уже совершено одно благое дело. Спасибо вам!

Вернувшись к себе в управление, Джеймс стал рыться в буфете, пока не отыскал старую жестянку из‑ под печенья, унаследованную от своего предшественника. Карло и Энрико ошалело выпучились на него. Вытянув из коробки карандаши, Джеймс молча положил туда восемьсот лир, затем аккуратно поставил в буфет на прежнее место.

Вечером, снова взявшись за коробку для проверки, Джеймс обнаружил, что сумма пополнилась до девятисот пятидесяти лир. Карло и Энрико восприняли его жест как сигнал к действию.

Хотя ущерб, нанесенный авианалетом, теперь был устранен, двор все еще почему‑ то оставался местом общей трапезы. У американцев хватило мозгов не отказываться от услуг Ливии, и Джеймс постепенно начал осознавать пользу от оказанной им любезности. Ко всему он мог подслушивать кое‑ какие разговоры американцев. Хотя ничего нового насчет сделок с мафией он не узнал, но ухватил из сплетен несколько полезных тем. Однако так продлилось всего два дня. Вечером, когда он уплетал тарелку с приготовленными Ливией спагетти, к нему за стол подсел Эрик.

– Или я ошибаюсь, Джеймс, или ты все‑ таки стал меня избегать, – сказал он. – Что за дела?

Джеймс изобразил нечто неопределенное, помахав рукой в воздухе. К счастью, рот у него был занят спагетти, да и в любом случае в такой ситуации удобней обойтись жестом.

– Смотри‑ ка, ты уж и руками машешь, как итальянец, – благодушно произнес Эрик. – У вас, у англичан, так руками не машут.

Джеймс прожевал свои спагетти.

– Ну, махнул, что из этого?

– На здоровье. Кстати, я слыхал, ты снова собираешься прижать Дзагареллу.

– Кто тебе сказал?

– Значит, это правда?

– Раз твои источники утверждают, – сказал Джеймс, мастерски наматывая на вилку ком спагетти, – значит, так оно и есть.

– Ну‑ у, Джеймс… – с деланным разочарованием протянул Эрик. – Зачем же темнить? Что, снова будем его арестовывать? Только на сей раз, по‑ моему, чтоб не выглядеть полными идиотами, нам нужны железные доказательства.

– Вообще‑ то, – небрежно бросил Джеймс, – я рассчитывал сам заняться этим делом. Ни к чему привлекать столько народу, как в прошлый раз.

– Но в прошлый раз, – заметил Эрик, – мы действовали вместе, хотя пока его не прижучили. – Внезапно его как будто осенило: – Не хочешь же ты сказать, что наша контрразведка имеет отношение к тому, что его выпустили?

– Что ты, как такое может в голову прийти!

– Но ты так думаешь!

Не зная, что ответить, Джеймс смолчал.

– Если б мы не были союзниками, я бы оскорбился, – продолжал Эрик. – Похоже, ты уцепился за нелепую утку, будто мы каким‑ то образом связаны с мафией?

– Я мало интересуюсь сплетнями.

– Джеймс, мы оба офицеры контрразведки. Сплетни наш хлеб. Но эта, уверяю тебя, имеет под собой еще меньше оснований, чем вся прочая чушь, которая здесь в ходу.

Вышла Ливия с очередным блюдом пасты. Джеймс невольно проследил за ней взглядом. Заметив это, Эрик сказал:

– Кстати о сплетнях. Тут поговаривают всякое насчет миссис Пертини.

– Что именно?

– Будто вас с ней видят вдвоем. – Эрик весело хохотнул. – Честно сказать, меня это несколько удивило. Ты же сам уверял, что у тебя дома в Англии есть девушка.

Джеймс не нашелся что ответить.

– Я сразу даже не поверил, – не унимался Эрик. – Я тоже не большой любитель сплетен, но Ливия сама вмиг подтвердила. Тогда, выходит, ты врешь либо ей, либо мне.

– Прости.

– Тут‑ то я и понял, что при всем твоем британском благочестии, на самом деле ты куда двуличнее, чем кажешься. По‑ моему, Джеймс, мы тебя недооценили.

– Кто это «мы»?

– Надеюсь, тебя обрадует, если я скажу, что так о тебе думаю только я, – продолжал Эрик, игнорируя вопрос. – Для всей прочей нашей контрразведки ты по‑ прежнему обычный британец, составляющий рапорты по брачным делам.

– Счастлив слышать. Соответствует действительности.

– Сильно советую тебе, Джеймс, – тихо сказал Эрик, – делиться тем, что имеешь, с друзьями и союзниками.

– Мерзавец! – взорвался Джеймс. – Глаза у него налились кровью, он вскочил, сжимая кулаки. – Ливия не шлюха!

Эрик тоже вскинул кулаки.

– Ничего подобного я не говорил!

– Ты сказал, чтоб делиться…

– Я имел в виду сведения, ты, жалкий британский обормот!

– Кто это обормот?

– А что? – презрительно фыркнул Эрик. – Разве есть другие претенденты?

Джеймс понятия не имел, что означает «обормот», но дело было не в этом.

– Извинись! – рявкнул он.

Они грозно ходили друг за дружкой по кругу, сжав кулаки. Некоторые из присутствовавших офицеров заулюлюкали, подзуживая и предвкушая любопытное зрелище. Первым ударил Джеймс, потом Эрик, и вот они уже кулаками дубасили друг дружку.

– Прекратите! – выкрикнула Ливия, выбегая из кухни. – Прекратите, вы оба! Прямо как дети малые!

Они остановились пристыженные. Физиономии обоих были в крови, но, кто пострадал сильней, сказать было трудно.

– Говорят, в любви и на войне все средства хороши, – сказал Эрик, трогая рассеченную губу. – На поверку получается все наоборот. Учти это, Джеймс!

Глава 32

Иногда Ливия замечала, что сравнивает Джеймса с Энцо, и каждый раз удивлялась себе, как можно любить двоих и притом совершенно по‑ разному.

Ее любовь к Энцо была, как com' un chiodo fisso in testa, «как гвоздь в голову». Но, если оглянуться назад, это была девчоночья безоглядная страсть; и хоть Ливия горевала по погибшему мужу, но, как оказалось, уже без особой боли мирилась с тем, что его уже нет. Иногда она спрашивала себя с некоторым чувством вины, какие бы чувства она испытывала к мужу, если бы не война, если бы они жили мирно, и она рожала бы детей, не всегда ладя с его родными. Любила ли она его так же, как в первую брачную ночь, или, подобно большинству других женщин, вздыхая над бесконечной стиркой, все повторяла бы присказку:

Tempo, marito е figli,

vengono come li pigli.

Погоду, сыновей, мужей

Терпи и сетовать не смей.

Чувства Ливии к Джеймсу были совсем иными. Скажем, ей нравилось, что он добрый, даже если при этом он мог быть слишком правильным, даже немножко высокомерным. Она тайно радовалась, если ей удавалось вывести его из себя, так забавно было видеть, как краснеет от злости его лицо. Ну, а что касается его дурацкой зависимости от всяких правил и предписаний, что ж, очень скоро он смог убедиться, что с ней этот номер не пройдет. Честность, порядочность, доброта, сострадание… Ливия и не подозревала, что эти качества могут ее привлечь в мужчине. Но после четырех лет войны, она вдруг обнаружила, что на самом деле эти качества очень редки.

И еще было одно различие между ее чувствами к Джеймсу и к Энцо. Ливия, когда впервые увидела Энцо, была неопытной девчонкой, еще и понятия не имевшей о сладости плотской любви. Четыре года она намеренно не воспоминала об их любовных утехах. Теперь поцелуи Джеймса всколыхнули воспоминания и желания, которые она давно в себе похоронила. Женщина не должна допускать подобных чувств, как не должна ожидать, что вновь испытает прежнее блаженство до тех пор, пока не будет помолвлена или не выйдет замуж. Но Ливия понимала, что война изменила все это, как изменила и многое другое. И именно Ливии предстояло решить, как далеко должны зайти их отношения с Джеймсом. Подобный выбор прежде выпадал немногим женщинам ее круга, и у нее захватывало дух при мысли, какая головокружительная свобода открывается перед ней.

И все же это решение не хотелось принимать не обдумав. Кроме всего прочего, ей уже пришлось оплакивать гибель мужа. Чем сильней она позволит себе привязаться к Джеймсу, тем больней будет потом, когда придется встать перед иным выбором.

Но, как Ливия с горечью признавалась себе, иногда вопрос вовсе не в том, позволять или не позволять себе то или иное чувство. Порой сердце само принимает решение, и остается лишь решать, будешь ты или нет ему следовать.

Джеймс обнаружил на рынке клубнику, которой не видал с самого начала войны. Обрадованный, он выложил за нее кучу денег. Когда принес клубнику в Палаццо Сартиано, Ливия схватилась за голову.

– Да ей еще совсем не пора! – распекала она Джеймса. – Клубника не вполне созрела.

– А, по‑ моему, очень даже.

Ливия попробовала одну ягоду.

– Так я думала, – пробормотала она ворчливо. – Никакого аромата.

– А как узнать – пора или не пора?

– Но это же видно! – Но, заметив огорченное выражение Джеймса, Ливия добавила: – Вообще‑ то можно ее ароматическим уксусом приправить.

– Клубнику – уксусом? – изумился Джеймс. – Звучит не очень‑ то привлекательно.

– Так будет слаще, поверь!

Нарезая ягоды в салатницу, Ливия задумчиво сказала:

– Ты, типичный мужчина, Джеймс! Хочешь, чтоб все сразу и спелое. Но ведь столько удовольствия в ожидании, пока созреет.

Он резко на нее взглянул. Все ли еще о клубнике она говорит? Но Ливия уже рылась в буфете в поисках уксуса – небольшой бутылочки с застарелым содержимым темного цвета, которую она выменяла на несколько банок рациона, и лица ее он увидеть не смог.

Откупорив бутылочку и сбрызнув слегка темной жидкостью клубнику, она негромко сказала:

– Хотя ждать тебе осталось не так уж и долго.

– Когда клубника созреет?

– Ну, например…

Он узнал, что некоторые вещи всегда прекрасно сочетаются. Скажем, ароматический уксус с цитрусовыми. Еще – петрушка с луком, еще – цикорий со свининой, или radicchio с pancetta. [54] Морским продуктам естественным образом сопутствуют кабачки, моццарелла сочетается с лимоном, а томаты, хоть и подходят практически ко всему, особо хороши с анчоусами, базиликом и орегано.

– Дело только в том, чтоб свести противоположности?

– Не совсем, – Ливия задумалась, как бы лучше объяснить. – Анчоусы и томаты не такие уж не сочетаемые, одно дополняет другое. Острое с нежным. Свежее с консервированным. Несоленое с сильно соленым… Вопрос в том, как подыскать то, чего одному продукту не хватает, чтоб при соединении не новый вкус получился, а натуральные свойства каждого продукта проявились ярче.

Ливия взглянула на Джеймса и поняла, что они подумали об одном и том же. Всего лишь улыбка, движение брови… мимолетный поцелуй при прощании, прикосновение губ к шее… ее рука, скользя, расстающаяся с его рукой. Петрушка и лук.

– А с чем идет тунец?

– Со многим, – улыбнулась она. – Но в основном с лимоном.

– Значит, если я тунец, ты – лимон?

– Э‑ э‑ э…. задумчиво протянула Ливия. – Пожалуй, на лимон я согласна. Лимон уж ни с чем не спутаешь. К тому же, острота приятней, чем сладость.

Его не переставало удивлять, что чаще всего Ливия готовила без мяса. Ее соусы к пасте часто состояли всего лишь из двух компонентов, например из чеснока и оливкового масла или лимонной цедры со сливками. Многие блюда приготовлялись из овощей с добавлением перца чили, анчоусов или сыра, придававшими блюду особую остроту. Нередко он лишь тогда и вспоминал, что мяса нет, когда все уже было съедено. Самым любимым ее блюдом были melanzane parmigiana, но только когда Джеймс окончательно приноровился к этой пище, он открыл для себя, что и в этом блюде не содержалось ничего более питательного, кроме простых кусочков баклажана. А ведь прежде без мяса Джеймс никак не обходился.

Когда он сказал об том Ливии, та рассмеялась:

– У нас в Кампанье никогда не бывало мяса вдоволь. Даже перед войной оно было дорогое. Вот и приходилось как‑ то изворачиваться.

С каждым днем денег в жестянке становилось все больше. Большая часть была вложена Карло и Энрико – Джеймс решил, что лучше не допытываться впрямую насчет этих денег. Предполагал, что они потихоньку распродают сведения, раздавая неофициально лицензии на уличную торговлю, помогая усмирять старые обиды в криминальном мире и в целом держа под контролем все прочие мелкие аферы, посредством которых имеющие власть становятся полезными тем, над кем власть имеют.

Между тем, было так естественно, чтобы шкаф для документов, некогда вмещавший так много отказов на брак, в своем новом качестве обязан выступить главным орудием их исчезновения. Джеймс забил до отказа верхний ящик бумагами, придавил их сверху лучинами для растопки и поднес спичку. В этот день на обед он с удовольствием вкушал великолепную, жаренную на углях рыбу, поданную на блюде с солью и травами.

Все девушки были опрошены снова, и отписаны новые отчеты более благоприятного свойства. Однако Джеймс все‑ таки старался не переборщить. Его положительное мнение, чтобы не вызвать никаких подозрений, было выдержано в сухих, официальных тонах. По поводу беременности Джины Тесали не было сказано ни слова, осталось лишь расплывчатое упоминание насчет ее «очевидного стремления стать хорошей женой и матерью». По утверждению Джеймса, Виолетта Картенца «явится большим приобретением для полка, где служит ее муж, поскольку имеет многих друзей среди военнослужащих, находящихся в Неаполе». Розетта Марли, «судя по многочисленным отзывам, исключительно деятельна и аккуратна при исполнении обязанностей». Даже Альджиза Фьоре была названа «скромной, серьезной девушкой» – похоже, это Джеймс успел заметить, когда она, притянув к себе, одаривала его поцелуями, едва он принялся разъяснять ей причину своего появления.

Джеймс решил не пополнять свою военную казну пожертвованиями от девушек. Однако все же они всучили ему набитый лирами конверт: он отнес его в Палаццо Сатриано, присовокупив к наличности в жестяной коробке.

Однажды Ливия приготовила ему на завтрак нечто новое, весенний омлет со свежим горошком и мятой. Потом объявила, что, пока он работает, она сходит на рынок. В тот день на обед были фасоль борлотти[55] и панчетта, а также рыба, определить вид которой Джеймс не смог, но Ливия сказала, что это orata[56] и что ее очень трудно достать.

– Мой предшественник говорил, что морская пища вызывает некоторое неудобство в смысле полового влечения, – произнес не спеша Джеймс, промокая тарелку кусочком хлеба.

– Все зависит от того, что считать неудобством, – загадочно сказала Ливия. – Есть такое высказывание у неаполитанцев: рыба в обед, сиеста без сна. Но я думаю, это потому, что рыба слишком легкая пища.

Оказалось, это действительно так: после обеда Джеймс не ощутил привычного желания вздремнуть. Хотя это могло быть и потому, что Ливия не подала вина. Джеймс слонялся по кухне, пытаясь вовлечь Ливию в разговор, но она, казалось, не была склонна беседовать. В конце концов он сдался, пошел к себе и прилег на кровать.

Но ни о чем, кроме Ливии, он думать не мог. Стоило прикрыть глаза, как перед ним мысленно начинали мелькать ее образы: Ливия смеется, Ливия стряпает, худенькие руки старательно чистят рыбу или скоблят картошку; блеск ее глаз, когда она плясала тарантеллу. Джеймс стонал, пытался настроить свои мысли на что‑ нибудь еще, но тщетно. Воображал себе, как она стоит перед ним, сверху расстегивая пуговицы платья…

Внезапный скрип двери заставил его открыть глаза. В комнату скользнула Ливия. Он соображал, что бы такое сказать, но произнес только:

– А, привет!

Она улыбнулась:

– Привет!

Джеймс чувствовал себя идиотом. Любой итальянец встретил бы ее потоком комплиментов и бурными признаниями в любви. А у него будто язык присох к горлу: