Выражение благодарности 5 страница

– Cincin!

И они одновременно поднесли устриц к губам.

Солоноватая, сладковатая, с рыбным привкусом и алкогольной крепостью, устрица наполнила грудь запахом водорослей, щедро окропив рот морскими брызгами. Он непроизвольно надкусил, и тотчас вскипели и взорвались волной запахи. Не отдавая себе отчета, он проглотил устрицу и испытал уже иное ощущение, уловил иной аромат, когда мягкая бесформенная масса, перевалившись в глубь гортани, оставила после себя прохладный, еле ощутимый привкус морской воды.

Внезапно Джеймс остро ощутил, что теперь все будет не так, как прежде. Ева в своем саду надкусила яблоко. Джеймс проглотил устрицу, сидя в маленьком ресторанчике с видом на Сорренто. Его изголодавшаяся душа налилась под итальянским солнцем, точно спелая инжирина. Он громко рассмеялся. И почувствовал прилив неизбывной благодарности судьбе, поняв, что это лучшие минуты в его жизни.

– Еще одну? – Ливия протянула ему устрицу, взяла одну себе.

На этот раз он смотрел, как она ест свою, – как прикрыла глаза, когда положила в рот устрицу, как напряглись ее щеки, когда надкусила, как отозвалась шея, когда глотала, и как потом медленно она снова открыла глаза, как будто с неохотой пробуждаясь от сладкого сна.

Хозяин ресторанчика принес им вина, светло‑ золотистого, прохладного. У них было всего по четыре устрицы, и когда те были съедены, они переключились на cecinella. [49] После мягких бесформенных устриц тут было все наоборот: твердые, ломкие скелетики, вкус у которых сосредотачивался в корочке – хрустящий привкус чеснока и чили полностью растворялся во рту. Морские ежи – было опять‑ таки нечто иное; соленые и жирные, они имели экзотический вкус. Трудно было поверить, что он думал когда‑ то, будто морские ежи – средство от воздержания. После им подали не заказанное ими блюдо крохотных осьминогов, тушеных с томатами в вине, смешанном с густой, темной защитной жидкостью кальмаров.

На десерт хозяин подал им два персика. Со сморщенной кожей и местами даже побитые, зато мякоть, когда Джеймс разрезал ее ножом, оказалась неповрежденной, изумительно спелой и удивительно темной, почти черной. Джеймс уж приготовился положить ломтик себе в рот, но Ливия его остановила:

– Не так! Вот как у нас едят персики.

И опустила кусок персика в свое вино, потом поднесла стакан к его губам. Джеймс принял стакан, глотая одновременно с вином и персик. Изумительный, чувственный каскад ощущений: сладкое вино и сладкий персик перекатывались во рту, пока, наконец, он не надавил зубом персик, высвободив его сахарный сок. И снова Джеймс испытал то же, что и с устрицей, – совершенно неведомое ощущение, и оно отозвалось в нем волнующе сексуально, совершенно необычно и неописуемо.

После обеда они продолжили свой путь вдоль побережья, дорога вилась вдоль чистых зеленых вод залива. Стало жарко, солнце вкупе с летящим воздухом жгло кожу.

– Хочу искупаться, – сказала Ливия. – Вон там, по‑ моему, лучше спуститься к морю, – махнула она рукой.

Джеймс сошел на указанную ею тропинку, сбегавшую через лимонную рощу к каменистому берегу. Завидев их приближение, коза мотнула головой и легко припустила по камням прочь.

Джеймс выключил двигатель. Море перед ними было лиловое, как лавандовое поле, и такое чистое, что можно было разглядеть каждый камешек, каждую ракушку на дне. Если не считать пения цикад и легкого шуршания воды, нежно лижущей гальку, кругом стояла тишина. «Мэтчлесс» тихонько тикал и поскрипывал, остывая. На мгновение Джеймс испытал острое чувство вины за то, что он тут восторгается этой изумительной красотой, тогда как повсюду на континенте идет война.

– Можно раздеться вон там, – сказала Ливия указывая на скопление больших камней.

Камни находились футах в пятнадцати от воды.

– Идите первой, если хотите, – предложил он. – Я не смотрю.

Но он смотрел. Он не мог удержаться – он услышал шлепанье ее босых пяток, когда она побежала к воде, затем всплеск и визг, и выглянул как раз вовремя, успев разглядеть мелькнувшее полуобнаженное загорелое тело Ливии, которая в одних панталончиках кинулась головой вперед в воду.

Через мгновение она вынырнула, откидывая с глаз мокрые волосы.

– Ну, вы идете? – выкрикнула она.

– Минуту!

Джеймс за камнем, тяжело дыша, выбрался из своей униформы и припустил со всех ног прямо в благодатно леденящую воду.

После они лежали в тени лимонового дерева, глядя на игравшие в ветвях солнечные лучи.

– Отец ест лимоны прямо с дерева, – лениво проговорила Ливия. – Прямо с кожей.

– Разве они не горькие?

– Нет, если нагреются под солнцем. – Она потянулась, сорвала плод, показала: – Это хороший лимон. У нас говорят: чем толще кожа, тем слаще сок. – Решив попробовать, надкусила, кивнула: – Вкусно!

Протянула лимон к его губам. Джеймс удержал ее руку, надкусил лимон. Она оказалась права: лимон был сладкий, как и лимонад.

Она снова откусила сама, сморщилась:

– Косточка!

Выплюнула ее на ладонь. Улыбнулась Джеймсу, и в этот миг все его намерения сдерживаться пошли прахом. Он обхватил руками ее голову и с жадностью прижался губами к ее губам. Рот у нее был сладкий и горький, легкая солоноватость сливалась с резким запахом лимона. Он почувствовал твердые края ее зубов у себя на языке – как твердые семечки внутри плода, но она отстранилась, вскрикнув:

– Джемус!

– Иди ко мне… – выдохнул он.

И снова поцеловал ее. После краткого замешательства, почувствовал, как она развела губы, отвечая на его поцелуй.

И было много новых ощущений – ее язык, то скользкий и податливый, то твердый, заостренным кончиком пробивающийся сквозь его губы; покатая округлость ее неба; нежная упругость ее спины, и мускулы шеи, пульсирующие у него под пальцами.

Но вот она высвободилась, взглянула озадаченно:

– Так ты все‑ таки не фенхель?

– Кто‑ кто? – изумленно воскликнул он.

– Ну, фенхель. Сам знаешь, finocchio. Ricchione. [50]

– Да что это в самом деле?! – с нараставшим недоумением спросил он.

– По‑ моему, все‑ таки нет, – продолжала она. И рассмеялась. – Зачем только мне вздумалось купаться… Я даже и не предполагала…

Он снова ее поцеловал. На сей раз она ответила более жадно, и от счастья он совершенно ошалел.

Она отстранилась снова, взглянула хитро:

– Выходит, это все уловки, ты притворялся, что ты culattina? [51]

– Ливия… Вовсе я не притворялся, что я culattina, что бы эта culattina ни означала.

– Нет, притворялся, – настаивала она. – Когда устриц ел.

– Я сказал, что не слишком в этом опытен. Откуда это самое… у тебя взялось?

– М‑ м‑ да…

До Ливии начало доходить, что, возможно, ее женская интуиция уперлась в перевод с британского английского на итальянский. Но чем больше она об этом задумывалась, тем все слабей и слабей становилось то легкое, но устойчивое чувство неприязни, которое не отпускало ее с момента работы в Палаццо Сатриано, уступая место радостному ощущению, что целоваться с Джеймсом довольно приятно.

Она потянулась, чтоб он еще ее поцеловал, и он тотчас повиновался.

– Целуешься ты совсем не как новичок, – отметила она.

– Схватываю на лету.

Он стал медленно ласкать губами самый кончик ее восхитительного носа, мочки ее ушей, нежные места вокруг глаз, и только после этого вернулся вновь к ее губам.

Вдруг будто что подтолкнуло изнутри, и Джеймс сам прервал очарование этого момента.

– А Эрик?

Она сдвинула брови.

– Что Эрик?

– Ты с ним тоже целовалась?

– Сам едва поцеловал, а уже права предъявляешь?

– Просто хочу знать, на каком я счету.

– Вы мне оба нравитесь, – без затей сказала Ливия. – Я не собиралась с тобой целоваться, но не жалею, что стала. Хотя это ничего не значит.

– Разумеется, не значит, – отозвался он разочарованно.

Попытался снова ее поцеловать, но она увернулась. Он поменял тактику.

– Можно тебя обнять? – спросил он, чувствуя, что она пока не передумала.

– Пожалуйста.

И уютно к нему прижалась. Несколько минут они сидели молча.

– А ты отлично умеешь держать себя в руках, – сказала Ливия наконец. – Это хорошо. Но не думаю, чтоб ты так же отлично понимал женщин.

Уязвленный ее словами, Джеймс обдумывал, как лучше среагировать. Имела ли она в виду, чтоб он больше проявил себя как мужчина, чтоб вел себя активней? Или же она подразумевала обратное – что он утратил все шансы своим чрезмерным высокомерием? А, может, просто хотела дать понять, что он своим вопросом испортил такой замечательный поцелуй?

Поглощенный своими мыслями, Джеймс только сейчас заметил, что никакие вопросы Ливию уже больше не заботят. Она крепко спит.

Когда они подъезжали наконец на мотоцикле к дому, Ливия дремала сзади, прижавшись щекой между его лопаток.

За последним изгибом дороги Джеймсу внезапно снова открылся через залив сияющий в предзакатном свете город и встававшие за ним горы. Ливия встрепенулась, увидела, где они, снова скользнула руками, обхватив Джеймса.

– Тебе наравить ниппель, Джемс? – сонно сказала она ему в ухо.

– Мне нара… мне очень нравится Неаполь!

– Эта хорошо. Она так красииви.

В тот же вечер Ливия заявила, что для надлежащего приготовления продуктов, привезенных с Везувия, ей необходима дровяная печка. Немного поразмыслив, она сообразила, что Джеймс уже располагает идеальным для этого предметом, и это schedario, серый металлический шкаф для хранения документов.

– В нижний ящик положим дрова, – предложила она. – Тогда средний станет отличной жаркой духовкой, где можно печь пиццу или поджаривать мясо на решетке. Верхний будет не такой жаркий, это для овощей и моццареллы.

– Единственно, чего ты в своей идее не учла, – заметил Джеймс, – это то обстоятельство, что в этом schedario хранится множество archive, документов.

– Но ведь ты можешь переложить документы в какое‑ нибудь другое место, – сказала она напористо.

Положа руку на сердце, подумал Джеймс, почему бы и нет. В конце концов, обходились же они прекрасно без этого шкафа прежде.

На обед была подана испеченная на древесном огне пицца, приправленная свежими помидорами и моццареллой, политая оливковым маслом и сверху присыпанная солью и базиликом. Никогда в жизни Джеймс не ел такой простой и такой изумительно вкусной пищи. Но когда наконец он лег в постель, уже иной вкус грезился ему, вкус мимолетных поцелуев в лимоновой роще над Сорренто.

Глава 30

– Понимаете, – говорил Джеймс, – любовь это не просто чувство. Любовь это состояние. Как будто попал в новую страну, и сознаешь, что в сущности никогда не любил то, что осталось позади. Это как мурашки по коже… трудно объяснить… она улыбнется, и я радуюсь, как ребенок. Стоп… что‑ то меня не туда понесло, болтаю всякую чепуху.

Девушка, которую звали Аддолората, с улыбкой всплеснула руками:

– Что вы, все точно так! То же самое у меня к Магнусу!

– Счастливчик, выходит, этот Магнус, – сказал Джеймс.

И вдруг понял, что до сих пор не задал Аддолорате ни единого вопроса ни о ее женихе, ни о ее материальном положении. Они так мило беседовали, что отклонить ее прошение ему казалось непостижимым.

– Послушайте, – предложил Джеймс, – мне необходимо написать соответствующий рапорт, но, возможно, вашу проблему несколько облегчит то, что прежде я назову вам правильные ответы на мои вопросы. Скажем, если я спрошу, на какие средства вы живете…

– Дядя высылает мне деньги! – быстро вставила Аддалората.

– …может ведь случиться, что кое‑ какие деньги вы украли у одного немца. Видите ли, немцев уже тут нет, проверить нельзя. Родственники же имеют пренеприятную привычку опознаваться.

– Ну да, я и говорю… украла у немца.

– Отлично! – просиял Джеймс. – По‑ моему, у нас получится совсем неплохо.

Позже, когда он печатал на машинке свой рапорт, Ливия просунула голову в дверь его кабинета.

– Что ты делаешь? – спросила она.

– Готовлюсь к бракосочетанию.

– Кого же ты осчастливил?

– Аддалорату Ориго. Разумеется, жених не я, один капитан из шотландского полка. Я способствую.

– А тебе долго еще, может, пойдем пройдемся? – бросила Ливия небрежно, выставляя шляпку, какой он прежде у нее не замечал. – В это время у нас принято прогуливаться.

Джеймс видел, как по Виа Рома гуляют под ручку молодые пары и понимал, что гуляние такого рода на виду у всех – необходимое проявление ухаживания у итальянцев.

– Ливия, – с тяжелым сердцем произнес он. – Боюсь, что наша прогулка не состоится.

– Если ты сегодня так занят, может, завтра?

– Завтра ничем не лучше, чем сегодня. Как и любой другой день. – Он набрал в грудь побольше воздуха. – Мне ужасно неловко, Ливия. Брачный офицер просто не имеет права открыто ухаживать за итальянской девушкой.

Он увидел, что его слова, точно громом, ее поразили.

– Я должен был раньше тебе сказать, – произнес он виновато.

Тут ее ножка стала угрожающе постукивать.

– Ты что, стыдишься меня? – спросила она в упор.

– Не в том дело. Просто мое положение…

Резко захлопнувшаяся дверь не оставила у него ни малейших сомнений относительно ее взглядов на его положение.

Джеймс вытянул из каретки листок с рапортом, перечитал. Решил, что это полный бред. Вздохнув, скомкал листок, кинул в мусорную корзину и принялся печатать заново.

Он надеялся, что к ужину Ливия остынет, но по брошенному на него колючему взгляду понял: не тот случай. Тарелку она небрежно шмякнула на стол перед ним, и теперь была с ним явно менее обходительна, чем с остальными. Хуже того, после ужина он заметил, что она живо подсела к Эрику, и каждое его слово встречала оживленным смехом. Больше двадцати минут подобного зрелища Джеймс вынести не мог. Он встал, за неимением лучшего пнув со всей силы ножку стола, и отправился спать.

На другое утро он проснулся до рассвета и отправился на рынок. Переходя от прилавка к прилавку, показывал продавцам толстую пачку лир, задавая при этом некие вопросы. Наконец один из них дал понять, что сможет достать Джеймсу искомый предмет. Заставил прождать с полчаса, после чего человек вернулся с небольшим бумажным пакетиком.

– Вот, – сказал он, протягивая пакетик Джеймсу. – Тут одна восьмая фунта.

Джеймс вскрыл пакетик, чтобы проверить содержимое. Ноздри наполнил аромат – густой, насыщенный, с горчинкой. Десятка два кофейных зерен отсвечивали черным перламутром.

Чуть погодя Джеймс увидел продавца, торговавшего свежеиспеченными sfogliatelle – маленькими булочками с сыром рикотта, лимонными цукатами и корицей, похожими на те, что Ливия подавала к завтраку. Большой пакет с апельсинами и немного свежего козьего молока – и вылазка за покупками была завершена.

Принеся все это в свои апартаменты, он успел как раз накрыть на стол, поставить цветы и фарфоровую посуду, и выжать немного апельсинового сока, когда Ливия, позевывая, появилась из своего обиталища. Тотчас остановилась и с подозрительным видом принюхалась.

– Не «Нескафе», – сказал он. – Настоящий.

Она удивленно выкатила глаза:

– Кофе? Настоящий?

– Пусть стряпать я не способен, зато приготовить завтрак смогу.

– Ой, Джеймс, это здорово! – Но тут Ливия вспомнила, что на него сердита. – Правда, ты рисковал.

Он взялся готовить кофе. Ливия тотчас встала у него за спиной, щедро сыпля советами, чтобы не позволить ему в его неопытности загубить драгоценные зерна.

– Не волнуйся, – сказал Джеймс. – Я знаю, что делаю.

– Ну да… – отозвалась она. – А чашки подогрел? Обязательно надо подогреть. Ну, как ты мелешь кофе! Не так, надо прямо в порошок стереть! Нет, сперва пусть вода слегка остынет…

И так стремительно выхватила у него из рук кофеварку и кофейные зерна, что он даже и возмутиться не успел.

Она налила им обоим по крошечной чашечке густого черного напитка, и он был так крепок, что не только консистенцией напоминал машинное масло, но даже сверху был подернут маслянистой пленкой. Они оба взялись за sfogliatella и приступили к кофе.

– У меня сегодня все впервые, – прервала наконец молчание Ливия. – Во‑ первых, в первый раз с начала войны пью настоящий кофе, во‑ вторых, впервые в жизни готовят для меня. Спасибо тебе, Джеймс!

– Неужели для тебя никто никогда не готовил?

Она покачала головой:

– Я всегда стремилась все делать сама.

– Когда‑ нибудь, – сказал Джеймс, отхлебывая кофе. Свой, как он отметил, она выпила жадно, в три глотка, – я приготовлю ужин для нас двоих. Только для нас.

Ее взгляд внезапно приклеился ко дну кофейной чашки.

– Значит, ты все‑ таки не против выйти со мной прогуляться?

– Больше всего на свете мне хочется быть с тобой. И все‑ таки, Ливия, я хочу, чтобы между нами была ясность. Мне нельзя показываться с тобой публично. Я не могу объявить, что ты моя девушка. Я даже не могу позволить, чтобы другие офицеры узнали о моих чувствах к тебе, потому что, если мой командир об этом узнает, скорее всего, мне придется – мешок на спину и отправляться куда‑ нибудь в Африку. Я понимаю, выглядит все это довольно неприглядно, но больше мне сказать тебе нечего.

– И, конечно, жениться на мне ты тоже не сможешь, – тихо сказала Ливия.

Джеймс отрицательно покачал головой.

– У нас в деревне – просто скандал, если парень ходит за девушкой, а жениться не хочет. Если б узнал мой отец…

– Война не может длиться бесконечно…

– Она уже четыре года идет. Кто знает, сколько еще до ее конца? – Ливия печально улыбнулась. – А потом кончится война, и ты уедешь домой. К тому времени я тебе уже надоем.

– Ты никогда мне не надоешь!

– Гм‑ м‑ м, – протянула она. – Ладно, приму к сведению.

Джеймсу оставалось довольствоваться этим.

Но вместе с тем кулинарные уроки возобновились. Джеймс по собственной инициативе сходил на рынок и купил кухонные весы, чем весьма рассмешил Ливию. С этого момента, следя за тем, как она готовит, он постоянно спрашивал, сколько каких продуктов она при этом берет.

– Сколько баклажан нужно на человека?

Недоуменный жест.

– Один‑ два. Смотря какой.

– Смотря какой баклажан?

Она выкатила на него глаза.

– Нет, ты что! Смотря какой человек.

– Как долго ты их тушишь?

Аналогичный жест.

– Пока не сготовятся.

– Ладно, сколько нужно крошеного хлеба?

– Столько, чтоб приняли баклажаны.

– Ливия, – сказал Джеймс, потеряв терпение, – как же ты собираешься научить меня готовить, если не желаешь говорить, сколько чего надо?

– Но я понятия не имею, сколько надо!

– Ведь должна же ты хотя бы иногда что‑ то взвешивать?

– Мне это как‑ то ни к чему, да и у матери весов не было.

Джеймс попробовал зайти с другой стороны:

– Предположим, кто‑ то дает тебе какой‑ то рецепт, разве тебе не придется в точности делать так, как там написано?

Ливия презрительно рассмеялась:

– Если кто‑ то готов выдать готовый рецепт, значит это какая‑ нибудь халтура!

В одном из многочисленных книжных магазинчиков на Виа Маддалони Джеймс раздобыл старую кулинарную книгу и принес показать Ливии.

– Вот смотри! – победоносно сказал он. – Рецепты. Самые настоящие.

Ливия с сосредоточенным видом полистала книгу и припечатала:

– Полная чушь.

– Откуда ты знаешь, ты ведь даже не попробовала?

– И по количеству не то. А иногда и не в том порядке готовится.

– Да откуда тебе знать, если ты мне не можешь сказать, сколько чего нужно?

Она пожала плечами.

– Я просто готовлю, и все.

Джеймс вздохнул.

– Вот что, – сказал он, – в следующий раз, когда будешь стряпать, взвешивай, пожалуйста, на весах, сколько чего кладешь, и записывай все, как делается в этой книге. Ладно? Тогда я смогу в точности за тобой повторять.

– Ну, если так надо…

После того, как Ливия приготовила melanzane farcite, он обнаружил запись на обороте армейского информационного бюллетеня. Бумага была сплошь заляпана маслом и луком и содержала следующее:

Баклажаны – несколько

Помидоры – вдвое больше баклажан

Масло – q b

Лук – 1 или больше, смотря какой

Миндаль – q b

Крошеный хлеб – q b

– Что это? – спросил Джеймс.

Она сделала удивленные глаза:

– Рецепт, как ты просил.

– Это список, Ливия!

– Какая разница?

– Хорошо, что значит это «q b»?

– Quanto basta. Сколько пойдет.

Джеймс сдался, и на другой день весы из кухни исчезли.

Излюбленным методом ее обучения было делиться с ним кухонными афоризмами своей матери. Ливия с радостью Джеймсу их поверяла. Например: quattr' omini ci vonnu pre fari 'na bona 'nzalata: un pazzu, un saviu, un avaru, e un sfragaru – готовить салат должны четверо: псих, умник, скряга и мот.

– И что это значит? – озадачено спрашивал Джеймс.

– Значит, что мешать салат должен псих – вот так! – И ее пальцы принимались бешено тасовать все составляющие. – А умник должен точно знать, сколько надо соли – щепотку. Скряга – тот отвечает за уксус. – Она капнула всего пару капелек. – Ну, а для оливкового масла – тут нужен мот, потому что хорошее масло никогда нельзя экономить.

Еще Джеймс узнал, что sparaci е funci svrigó gnanu cocu, спаржа и грибы приучают стряпуху к умеренности; что надо чтить latti di crapa, ricotta di pecura e tumazzu di vacca, молоко от козы, рикотту от овцы и сыр от коровы; и что cci voli sorti, cci voli fortuna sinu a lu stissu frijiri l'ova, приготовить простую яичницу это и счастье, и удача. Кое‑ что представлялось вполне разумным, кое‑ что нет, но ради удовольствия быть с Ливией он все терпел.

Наблюдались и более загадочные явления во время ее кулинарных уроков. Когда Джеймс спросил, для чего Ливия опускает пробку в кастрюлю, где варятся разные морепродукты, она буркнула что‑ то невнятное, он сразу не уловил, что именно. При дальнейших расспросах выяснилось, что пробка охраняет от malocchio, от сглаза. Еще: есть огурцы в августе или дыни в октябре считалось дурной приметой и могло вызвать лихорадку. Пролить вино – добрая примета, но осколки разбитого зеркала надо тщательно собрать и подставить под струю воды. Однажды он застал ее за подсчитыванием зернышек лимона: на вопрос, что она делает, Ливия сказала, что это она считает, сколько у нее будет детей. Нож с вилкой, лежащие крест на крест на пустой тарелке, повергали ее в ужас, а покупая лотерейный билет у горбуна, который обходил городские сады с громадным щитом трепещущих билетиков за спиной, она погладила его горб на счастье. Однако во вторник или в пятницу Ливия никогда не покупала билетик и ничего связанного с удачей не предпринимала, так как общеизвестно, что в эти дни недели ne di venere ne di marte non si sposa ne si parte! – нельзя жениться, отправляться в дорогу или начинать новое дело!

Все это было смешно, но ведь, замечал Джеймс себе, и он сам не осмеливался выбросить кусочек мощей, который сунул ему священник в соборе.

Ему хотелось подробней разузнать о ее муже; он, тщательно выбирая подходящий момент, дождался, когда после ужина все офицеры займутся своей любимой игрой scopa.

– Я понимаю, Энцо мне не заменить никогда, – начал он. – Обещаю, что даже не буду пытаться.

– Звучит как‑ то странно, – сказала Ливия задумчиво. – Что значит «заменить», как будто одного мужчину можно заменить другим, как сменить лампочку. По‑ моему, люди скорее на кулинарные рецепты похожи.

– Ливия, – сказал озадаченный Джеймс, – честно, ей‑ богу, я хочу понять, о чем ты. Но я не понимаю!

Она удивилась: ей казалось, все и так ясно.

– Когда ты меняешь лампочку, тебе, понятно, для замены требуется точно такая. С рецептами иначе. Помнишь, мы ходили на рынок и выбрали тогда рыбу‑ саблю? Ну вот, а в другой день я, возможно, выбрала бы не ее, а тунца. Но из той и из другой рыбы получаются разные блюда, куда входят разные продукты. В рецепте для тунца нельзя заменить его на рыбу‑ саблю. И наоборот. Значит, если у тебя рыба‑ сабля, тебе нужен и другой рецепт. И то хорошо, и это; но по‑ разному.

– Выходит, Энцо – тунец? – спросил Джеймс, пытаясь разобраться.

– Нет, Энцо – рыба‑ сабля. Это ты тунец.

– Ах, так! – воскликнул Джеймс несколько разочарованный. – Может, лучше я – рыба‑ сабля? Тунца я терпеть не могу.

Ливия рассмеялась:

– Иногда ты немножечко на Энцо похож! Он бы тоже не стерпел, если б его назвали тунцом. Он был такой славный. – При воспоминании об Энцо слезы так и брызнули у нее из глаз. – Правда, немного самовлюбленный и не такой умный, как ты…

Джеймс ничего не сказал, просто обвил Ливию рукой: дал ей выплакаться.

– Спасибо тебе, – сказала она чуть погодя, утирая слезы рукавом. – Видишь, я же сказала, что ты умный. Дал мне поплакать, а Энцо всегда злился, если я о ком‑ нибудь плакала.

На рынке Ливия показала Джеймсу, как выбирать оливковое масло.

– Есть extra vergine, sopraffino vergine, fino vergine vergine, [52] – объяснила она.

– А экстра чистое – отличное?

– Ну да. Чем девственней, тем лучше. – Он уловил чуть заметный вызов. – Слаще. И еще говорят, что масло самого первого отжима слаще всего.

Иногда, когда они вместе готовили, он ее целовал, и поцелуи впитывали запахи ее хлопотливых рук, – душистый холодок мяты или медленно наплывавшую теплоту орегано. И хотя Джеймс был убежден, что эти ласки ей приятны, рано или поздно Ливия все‑ таки его отталкивала.

– В воде рыбу не жарят, – говорила она загадочно, – или: 'Lu cunzatu quantu basta, cchiù si conza, cchiù si guasta – Не увлекайся приправой – будет перебор.

Глава 31

– Как вам известно, – сказал майор Хеткот, – инициативы дестабилизации закрепления немцев в северной Италии входят в обязанности управления диверсионными подразделениями.

Джеймс кивнул. Он по‑ прежнему не вполне понимал, зачем его вызвал командир, правда, впервые успокаивало то, что, хотя бы не затем, чтобы отсюда выдворить.

– И, как вам также известно, – с расстановкой произнес майор, – при том, что пенициллина у нас крайне мало, распространение сифилиса становится для наших медиков непреодолимой проблемой. Немцы же, напротив, судя по всему, этой проблемы в таких масштабах не имеют.

Джеймс снова кивнул.

– Диверсионное управление разработало некий план. – Майор вздохнул. – По сценарию – убить двух зайцев. Идея состоит в том, чтобы мы собрали зараженных сифилисом женщин и переправили бы их морем на север за линию фронта. Где, надо полагать, они станут распространять эту заразу среди немецких, а не наших, солдат. Примерно что‑ то подобное уже предпринималось во Франции.

Джеймс не верил своим ушам. Даже для известных своим цинизмом диверсионных служб, это было слишком.

– Но ведь это же, как сказать… безнравственно! Использовать гражданское население, чтобы оно делало за нас нашу работу. И потом… ведь речь идет… о больных женщинах!

– Ай, да бросьте вы! – раздраженно вскинулся майор. – По‑ вашему, нравственно зажигательными бомбами сметать города с лица земли? Наводнять страны противника порнографией и черной пропагандой? Идет всеобщая война, Гулд. Поэтому для нас любые средства хороши.

Джеймс смолчал.

– Ну да, наверно, это безнравственно, – пробормотал майор. – Мне лично подобное чертовски не по нутру. Но идея одобрена на самом высшем уровне. Ваша задача организовать задержание искомого женского контингента, только и всего.

– Rastrellamenti, – сказал Джеймс.

– Что‑ что?

– Так итальянцы называли немецкие мобилизационные команды: rastrellamenti. Они, вероятно, и не ожидают, что их освободители ничем не лучше немцев. – Тут новая мысль кольнула Джеймса: – Отыскав таких девушек, мы, судя по всему, никакой медицинской помощи оказывать им не будем?

– Иначе это погубит весь замысел.

– Даже если те попросят?

Майор колебался с ответом. Отказ в оказании медицинской помощи являлся нарушением Женевской конвенции.

– Ну… будем надеяться, что не попросят. К тому же формально они ведь не участвуют в военных действиях.

– И каким же образом производить отбор?

– Полагаю, из числа тех, кто по документам уличен в проституции.

– Но это значит, в список попадут и невесты некоторых наших солдат. Женщины, не вышедшие за них замуж только потому, что мы не желаем им это позволить.

– Едва ли можно делать поблажки тем, кого уже признали недостойными стать женами наших военнослужащих, – заметил майор. – Послушайте, Гулд, по‑ моему, вы за частностями не способны разглядеть главного.

– Только разглядев частности, – парировал Джеймс, – можно осознать весь кошмар этого замысла.

Майор кинул на него колючий взгляд.

– Надеюсь, это не означает, что вы отказываетесь выполнять приказ?

– Нет, сэр.

– Рад слышать. – И майор махнул Джеймсу рукой: – Свободен!

Они сидели на крыше Палаццо Сатриано среди нагромождения труб и порушенной красной черепицы. Солнце садилось над заливом. Ливия ощипывала голубя. У Джеймса на колене примостился ручной пулемет. Время от времени, когда новая партия голубей садилась на крышу, он пускал по ним пару очередей. Если везло, новая птица добавлялась к вороху, лежавшему у ног Ливии.