Выражение благодарности 4 страница

Глава 27

Наступила весна, жаркая, как английское лето. Возвращавшихся с фронта можно было сразу определить по загорелым лицам, а муниципальные парки вдоль побережья заполнили торговцы съестным и напитками – свежевыжатым лимонным соком (куда для пенистости подмешивалась ложечка соды и который солдаты открыли для себя как отличное средство после похмелья), spasso – смесью семечек подсолнуха с разными орехами, а также pasteria – пирогами из отрубей с медом. Теперь население Неаполя уже не выглядело таким изможденным. Союзная военная администрация наконец открыла продовольственные рынки, и свежие продукты потекли в город, – все еще дорогие, но питательные и полные витаминов. Теперь Джеймсу во время сиесты приходилось прикрывать ставни своей спальни от зноя и полуденного солнца, и даже в собственном кабинете он работал в рубашке с короткими рукавами.

Хоть его чувства к Ливии и были тайными, но от этого они отнюдь не ослабли. Стоило услышать, как она поет в кухне, сердце у него рвалось из груди при звуках ее голоса. Едва ставила перед ним тарелку, уже при виде ее нежной руки страсть возгоралась в нем так же неистово, как он поглощал приготовленную ей еду. Если она вспархивала мимо, казалось, что ее легкое летнее платье высечено из камня, так явственно ощущал он каждое прикосновение воздушной материи. Стоило ей улыбнуться, и его распирало от счастья; стоило ей нахмуриться, у него ныли руки, так хотелось прижать ее к себе, нашептывая всякие глупости, лишь бы вызвать у нее улыбку. По ночам она приплывала к нему в постель и заполняла собой подушку: и, давая свободу самым своим лихорадочным мечтам, он мог поклясться, что чувствует, как она отвечает на его поцелуй, прижимаясь своим легким, как пух, телом к его телу и вскрикивая от восторга. После того, как все эти видения достигали естественного завершения, он становился сам себе отвратителен, представляя, как будет оскорблена Ливия, узнав, что он использует ее образ для удовлетворения своих плотских потребностей. И к утру снова просыпался в муках неудовлетворенной страсти, как спелое яблоко, к которому достаточно лишь прикоснуться, чтобы оно сорвалось с ветки.

Когда, наконец, черный рынок стал некоторым образом управляемым, Джеймс уже не был чрезмерно загружен работой. Но каждый миг без Ливии был для него потерянным временем. Часами он просиживал за письменным столом, пытаясь придумать повод, чтобы пойти поговорить с ней. Чертов Эрик со своими английскими уроками, конечно же, явно урвал преимущество, так как каждый день имеет возможность с ней болтать. Джеймсу оставалось только каждое утро наведываться на кухню, спрашивая как бы между прочим: «Что у нас на обед? », ведь осведомление о погоде, эта неизменно беспроигрышная тема для разговора дома в Англии, была для Неаполя неактуальна, потому что на вопрос «Правда сегодня жарко? » ответ мог быть только положительным.

И вдруг Джеймса посетила вдохновенная идея.

В очередной раз оказавшись рядом с Ливией, он спросил, не поучит ли она его готовить.

В изумлении она уставилась на него.

– Научиться готовить совсем не так просто.

– Ну, конечно, не всем вашим премудростям, – заверил ее Джеймс. – Так, чему‑ нибудь попроще.

Ливия задумалась. В Неаполе не так уж много мужчин умеет стряпать. На местном наречии даже не существовало слова «повар», так как считалось, что обычно готовят энтузиасты и самоучки. Но ведь Джеймс в конце‑ то концов finochhio, и пристрастия у него женские.

– Ну что же, – сказала Ливия с некоторой готовностью. – Покажу вам кое‑ что и погляжу, какой из вас ученик. Годится?

Когда Джеймс проходил в Англии боевую подготовку, был у них старший сержант, обожавший терроризировать юных кадетов. В первый же день на рассвете в жуткий холод он заставил их всех построиться и грозно объявил:

– Я говорю каждому «сэр», и вы говорите мне «сэр». Разница в том, что по сути «сэр» – только я.

Его излюбленным методом было выкрикивать приказы с бешеной скоростью и в ошеломительном количестве, чтобы подвергнуть молодежь в полное замешательство и этим только подзавести его, мучителя, чтобы обрушить на подопечных еще более бурные потоки ругательств.

Этот сержант тотчас пришел Джеймсу на ум, едва он стал получать у Ливии первые уроки кулинарии.

– Начнем с самого начала, – сказала она, с чудовищной скоростью шинкуя что‑ то на доске. – Это batutto. Петрушка, свиное сало, лук. Основа многих соусов. И, конечно же, чеснок. Но его добавим потом, иначе лук пережарится. Только ленивая хозяйка кладет чеснок одновременно со всем остальным. А теперь вы! Нет, не так. Режьте петрушку мелко, как я сказала.

– Вообще‑ то вы еще не…

– Теперь это все надо потушить в растительном масле. Это называется soffrito. Battere, soffriggere, insaporire. [44] Раз, два, три. Что вы делаете? Не надо мешать лук, дайте ему прожариться. Не забудьте оливковое масло. Эта кастрюля сильно нагрелась, в ней лук в момент сгорит. Не режьте чеснок, давите! Ай‑ яй‑ яй, ну вот теперь у вас пригорает!

– Слишком сложно, – со вздохом сказал Джеймс, снимая дымящуюся кастрюльку с огня.

– Глупости. Просто надо вам больше слушать и меньше говорить.

Джеймс понял, вся проблема в том, что сама Ливия в сущности никогда не училась готовить – она эту науку просто впитала, как ребенок учится говорить и ходить. Обучать тому, как сама это делает, ей было так же сложно, как если бы ее спросили, что такое дышать. Под конец они оба решили, что Ливия будет просто делать то, что обычно делает, а Джеймс попытается за ней повторять, спрашивая, если возникнут трудности.

На следующее утро он сопровождал ее на рынок.

– Первое, что вы должны усвоить, в Италии не просто блюда готовят, а специально подбирают, из чего их составить, – сказала Ливия. – Сперва надо выбрать что‑ нибудь особо привлекательное на вид, потом подкупать то, что к нему подойдет.

– Что же мы ищем сегодня?

Она повела плечами.

– Кто его знает? Ну, например, рыбу. Помидоры. Овощи, конечно.

Она вынула из корзины на прилавке кабачок, слегка согнула:

– Этот сорван вчера, потому немного вялый.

Кабачок внезапно треснул пополам, и Ливия пренебрежительно кинула обе половинки обратно в корзину. Лотошник заорал на нее, твердя, что его кабачки самые свежие на рынке, и вообще, кто будет платить за сломанный кабачок? Не удостоив его вниманием, Ливия нырнула в толпу орущих неаполитанцев, окруживших рыбный прилавок, орудуя локтями, пробилась в самую гущу и возникла снова с победным видом таща толстенный, как бревно, обрубок рыбы‑ сабли.

– А вообще, – сказала она, – если видишь что‑ то по‑ настоящему стоящее, надо быть готовым, что за это придется побороться. Теперь надо купить немного перцев, чтобы приготовить соус.

Чуть позже Ливии удалось обнаружить несколько кабачков, которые ей приглянулись, а когда вернулись на кухню, Джеймс следил, как она раскладывает их на две кучки: одна состояла из плодов шириной с запястье и с оранжевыми, в прожилках, цветками на концах, другая из распустившихся в форме звезды цветков.

– Красивые, – сказал Джеймс, берясь за один цветок.

– К тому же еще и вкусные.

– Вы едите цветы?! – спросил он изумленно.

– Ну да. Заполняем их моццареллой, окунаем слегка в смесь яиц, молока и муки и поджариваем. Но только мужские цветки. Женские чересчур нежные.

– Понятия не имел, – сказал он, взяв цветок и прилаживая ей за ухо, – что цветы могут быть мужские и женские. Не говоря уж о том, что они съедобные.

– Все делится на женское и мужское, и все съедобно. Только надо знать, что и как готовить.

– У нас в Англии говорят: каков соус для гусыни, таков и для гуся.

– Глупость какая! У гусыни вкус нежный, потому ее готовить надо в мягком соусе с белым вином, можно добавить еще таррагон или орегано. А мясо гуся сильно отдает дичью. Надо добавлять то, что сгущает вкус: скажем, красное вино или грибы. То же и с gallina, курицей, и pollastrello, петушком. – Тут она искоса взглянула на Джеймса: – Если англичане готовят pollastrello и gallina одним манером, с ними все ясно.

– Что вам ясно? – с любопытством спросил Джеймс.

Но Ливия так была занята стряпней, что лишь сделала большие глаза, как бы давая понять: о чем уж тут говорить!

Потом он смотрел, как она, взяв один из нежных бархатистых цветков, быстро обмакнула его в плошку с взбитой смесью. Подержала слегка над нею, чтобы лишняя жидкость стекла, и переложила в большую кастрюлю с шипящим оливковым маслом. Чуть посолила, затем подхватила один цветок и откусила капельку с критическим видом. Видимо, вкус был ею одобрен, потому что Ливия кивнула и протянула цветок Джеймсу:

– Попробуйте! Ну же, они вкусней, когда прямо с огня!

Он удержал ее за запястье. Взбитая смесь превратилась в прозрачную корочку, хрустящую и ломкую, как слоеное пирожное. Цветок внутри стал мягче, отозвавшись во рту бесплотным, растворившимся без остатка нежным ароматом.

Ливия наблюдала за Джеймсом, ожидая его реакции, но мысли его были поглощены только одним: он держит ее за руку, и так близко ее прекрасные губы, все, как и у него, в крапинках душистого масла. Он слизнул языком крапинки с губ, впитав их вкус и представив, что такой же будет вкус и ее губ, если он сейчас ее поцелует.

– Непостижимо, – выдохнул он, с неохотой отпуская ее руку. – Совершенно необыкновенный вкус.

Глава 28

Приятным, теплым неаполитанским утром Ливия и Джеймс брели вместе с рынка, нагруженные провизией. Джеймс вытянул вперед в одной руке громадный, размером в грейпфрут, и алый, как неаполитанский закат, помидор.

– Еще разок!

– То‑ майто.

– Тома‑ ато! – поправил он. – Ну, а это, – сунув руку в сумку, он вынул баклажан, – будет «оо‑ бер‑ джин».

Ливия насупилась:

– Эрик говорит, что это «ээйгплент». [45]

– Но это же чушь! Как это может быть? Разве melanzana[46] похожа на яйцо?

Подумав, Ливия повторила:

– Оо‑ бер‑ джин.

– Ну вот! – сказал Джеймс с явным удовлетворением.

Один‑ ноль в пользу Британии.

Однажды они оказались у лотка, которого Джеймс прежде не видал. Он был заставлен крошечными клетками, и в каждой клетке сидело по птичке. Пение дроздов, соловьев и малиновок заполняло все вокруг, и на миг Джеймс снова оказался в Англии, среди знакомой рассветной весенней многоголосицы.

– Не понимаю… Это для тех, кто держит дома птиц? – спросил он у Ливии.

– Держит дома? – рассмеялась Ливия. – Нет. Это для пирогов.

Джеймс скривился:

– Вы и птиц едите?

– Конечно. Здесь все едят все. Хотя я лично, ни за что бы не стала есть соловья. Песня слаще, чем мясо, да и не только в том дело. Эй, что вы делаете?!

Не удержавшись, Джеймс выгреб пачку лир из кармана, сунул в руку продавцу и распахнул дверцы клеток. Над головой захлопали крылья, птички, вырвавшись на свободу, разлетелись. Продавец послал в адрес безумца обличительную тираду, даже Ливия явно опешила.

– Капитан Гоаль, вы еще чуднее, чем кажетесь, – проговорила она.

– На здоровье. Пирогов и так вполне достаточно, а малиновок осталось не так уж много.

Она повела плечами.

– О'кей!

Джеймс остановился.

– Как вы сказали?

– Я сказала «о'кей». А что?

– Ничего.

Весь день он тщательно к ней прислушивался, подмечая, как часто она произносит это «о'кей». По правде говоря, ее «о'кей» звучало странновато, получалось «оо‑ кайя», с ударением на втором слоге ее трехсложного восклицания. Вдобавок она употребляла его в несколько раздраженно. Если, например, чья‑ то просьба отвлекала ее от дел, Ливия, сердито тряхнув головой, выкрикивала:

– Оо‑ кайя! Оо‑ кайя! Щаас!

Американская зараза распространялась едва заметно, но всякий раз, когда Джеймс с ней сталкивался, его пронзало острое жало ревности.

– Понимаешь, – признавался он Слону, – я ее люблю.

– Говоришь «люблю», с чего ты так уверен?

– Я думаю о ней каждую минуту. Когда сижу за письменным столом, мысленно все время с ней разговариваю. Ну, а при ней несу всякую околесицу. Выдумываю всякие глупости, только чтобы произвести на нее впечатление. Иногда даже совершаю глупости, даже если ее нет рядом, в надежде, чтоб только привлечь ее внимание. Ради нее учусь готовить. Лежу в постели и вижу Ливию в белом подвенечном платье, она идет по проходу в церкви в деревне, откуда родом моя семья. Потом представляю себе, как снимаю с нее подвенечное платье, вижу ее нагой, кидаю на огромную постель и…

– Так, ясно, – быстро перебил его Слон. – Судя по твоим словам, ты, наверное, и впрямь… э‑ э‑ э… увлечен ею. Либо увлечен, либо у тебя начинается малярия.

Глава 29

– Мне нужно съездить домой, – объявила Ливия однажды вечером. – Надо сыру еще привезти и проведать, как там сестра и отец.

– Если хотите, могу подбросить вас на мотоцикле, – сказал Джеймс, стараясь не выдать свое волнение. – Ну и, э‑ э‑ э… Амальфи, например, симпатичное местечко, правда? Можно было б на день туда подскочить.

– Спасибо, – отозвалась Ливия. – Было бы здорово.

Я ей нравлюсь, думал он, вне себя от счастья. Я ей определенно нравлюсь. Мы едем на прогулку.

В очередной жаркий день они покатили в сторону Везувия. Пропитавшаяся солнцем округа обдавала их волна за волной ароматами померанцевого цвета, мирты, цветущего тимьяна и особым запахом выжженной на солнце дорожной пыли. То тут, то там попадались рытвины, и Джеймс намеренно поворачивал руль в самый последний момент, просто чтоб с трепетом почувствовать, как руки Ливии крепче вцепляются в него. Может, потому итальянцы такие плохие водители, подумал Джеймс, что им всякая езда вроде забавы. Он резко крутанул руль, объезжая самую глубокую воронку от бомбы, и Ливия его ущипнула.

– Ой‑ ой! – с шутливым негодованием воскликнул он.

– Рулите как следует! – выдохнула она ему прямо в ухо.

– Хотите сказать, на английский манер? – выкрикнул он, но все‑ таки слегка сбавил скорость.

Ливия старательно проговорила по‑ английски:

– Скажити пажялста, какой платформи ходи поэс на Рома?

Эрик одолжил ей на время «Современного Карманного Полиглота», с помощью которого она учила английский путем обратной дедукции. Разумеется в английской его части не содержалось никаких фонетических пояснений, и, чтобы выправить произношение, она постоянно вворачивала в разговор почерпнутые в книжке диалоги, которые к самому разговору имели самое отдаленное отношение.

– Вот платформа, с которой отходит поезд на Рим! – крикнул Джеймс ей на выручку, обводя рукой сверкающее море.

– Ни можити ливи памочи понести чему дани?

– С радостью помогу вам нести чемодан!

– Что бы вы тина платформи нада билетку пить, – решительно произнесла она.

– Значит, покупаю билет! – радостно проорал он. – Куплю целую кучу билетов!

Проехали дорожный знак «Помпеи». Это несколько миль в сторону, но Джеймс все же спросил, не против ли Ливия, если они туда заглянут.

Они покатили по дороге на Toppe Аннунциата до очередного небольшого знака, указывавшего поворот на узкую дорожку, приведшую их к скоплению обшарпанных домов. Дома были современной постройки: римский город находился непосредственно позади за небольшим подъемом; весь изрытый раскопками, он даже и через два тысячелетия выглядел куда солиднее, чем его современный собрат.

Джеймс выключил двигатель. Вокруг ни единой живой души. В пыли, подняв заднюю лапу, энергично чесался какой‑ то пес.

– Бывали здесь прежде? – спросил Джеймс.

– Нет, – сказала Ливия, оглядываясь вокруг. – Они его отрыли только лет десять как, при Муссолини.

Сам масштаб города поражал своим размахом. Джеймс не ожидал, что он окажется таким огромным, – настоящий город, начисто уничтоженный горой, высившейся за ним. Форум, большие здания – по‑ видимому, городские службы, частные дома, выходящие на улицу всего лишь одной дверью, но переходившие в громадные, окруженные колоннами, дворы; план города не слишком отличался от других виденных им итальянских городов: с форумом вместо пьяцца[47] и храмами вместо соборов.

На каждом шагу слепки жителей города. Несмотря на прошествие стольких веков в их облики впечаталось состояние ужаса и отчаяния. Один окаменел, прижимая что‑ то к лицу, возможно, кусок материи, чтоб легче было дышать. Другой, упершись в стену, лежал, в ожидании смерти, прикрыв голову руками, как будто укрываясь от сыпавшихся с неба ударов. А еще один пытался заслонить от чего‑ то свою спутницу, и так и погиб, обвив ее руками, защищая.

– Eh, signori, – раздался скрипучий голос.

Голос принадлежал очень древнему старцу, как видно, некоему стражу, стоявшему в дверях. Он говорил, еле ворочая языком, но все же сумел донести, что за небольшую плату сможет им обоим показать раскопки. Общество старика Джеймсу вовсе не улыбалось. Он сунул старику несколько лир, сказав, что они предпочитают осмотреть все сами, на что старик ухмыльнулся и махнул им, чтоб следовали за ним.

– Хочет нам что‑ то показать, – сказала Ливия. – Лучше пойти, а то не отстанет.

Миновали еще один гипсовый слепок – в дверном проеме скорчилась фигура с бесформенным мешком пожитков. Старик крякнул и залопотал что‑ то странное, косноязычное, указывая на небо. Джеймс уловил слова «небо» и «вернуться домой». И сообразил, что пытался сказать старик: эти люди погибли не во время бегства, а потому что решили вернуться. Должно быть, им показалось, что самое худшее уже позади, но в это время гора внезапно исторгла очередное извержение, более разрушительное, чем прежде. Но не это старик настоятельно хотел им показать. Он заковылял к небольшому домику в проулке.

– Prego, signori, – сказал он, отмыкая висячий замок и многозначительно приглашая их войти. – Di lupanare.

Джеймс испытующе взглянул на Ливию, но она, похоже, была заинтригована не меньше его. Старик как‑ то странно Джеймсу подмигнул и скрылся. Ливия, взглянув на стены, рассмеялась.

Фрески поблекли, но нетрудно было разглядеть, что на них изображено. С каждой стороны мужчины и женщины совокуплялись десятками разных способов. Женщина сверху, женщина снизу, женщина приставляет к губам мужской член так же привычно, как помаду, женщины возлежат с женщинами, даже группа обеих полов предается некому общему сладострастному удовольствию.

– Это же бордель! – воскликнула Ливия. – Тут, видно, можно было получить все что пожелаешь.

Только теперь до Джеймса дошло – старик решил, что ему сунули денег, чтоб показал им порнографию.

– Гадость какая, – сказал он. – Простите, Ливия.

– Нет, отчего же, – задумчиво произнесла она. – Вот это очень даже любопытно.

Джеймс невольно взглянул, куда смотрела она, и немедленно почувствовал, что краснеет. Ливия снова рассмеялась.

– Если все англичане такие, как вы, – сказала она, беря его под руку, – то англичан скоро вообще не останется.

– Счастлив, что вас развеселил, – надувшись, бросил он.

– По‑ моему, славное место, – сказала Ливия, когда они пошли к двери. – Здесь тебе ничего не грозит.

– Не грозит, – повторил он. – Вот красота. Жив‑ здоров, ничего с тобой не случится. Мечта всякого солдата.

– Бывает и случается, – сказала Ливия, внезапно помрачнев.

Она умолкла, погрузившись в какие‑ то свои мысли, и Джеймс понял, что она вспомнила о погибшем муже.

Покинув Помпеи, они пустились извилистыми дорогами вверх к Фишино. Джеймс невольно засмотрелся на вершину вулкана. Сегодня плюмаж дыма клонился в сторону моря, торча, как перо в громадной чернильнице. Подумалось: возможно, вот так же выглядел этот дым за несколько дней до гибели Помпеи. Наверное, ничто особо не предвещало трагедии, иначе жители не остались бы в городе.

– Вы когда‑ нибудь задумывались, что это может повториться? – спросил он.

– Конечно.

– И вас это никогда не толкало уехать?

– Нет, – сказала Ливия очень серьезно. – Эта мысль заставляет меня каждый день прожить как новую жизнь. Потому что одна жизнь, прожитая здесь, это десять жизней прожитых где‑ то еще.

Она крепче обхватила его руками, и на мгновение Джеймс впитал ее мысли. И они, и эта гора, и даже эта война, всё – лишь частица какого‑ то громадного замысла, какой‑ то таинственной силы, которая непостижимым образом подвела их обоих к этому мгновению.

Они прибыли в Фишино, Мариза и Нино встретили их радостными криками. С Джеймсом вели себя сдержанней, что он посчитал естественным, но ему показалось, что во взглядах, которые бросал на него отец Ливии из‑ под косматых бровей, сквозила подозрительность.

– Отец решил, верно, что вы мой парень, – шепнула Ливия, когда их проводили на кухню осмотреть моццареллу из утреннего молока. – Не волнуйтесь, я ему объясню, что это не так, правда, не стану объяснять, почему. Он у меня такой старомодный.

– Ну, как угодно… – отозвался Джеймс, несколько озадаченный.

Огромный кусок моццареллы, такой свежей и влажной, что, казалось, он все еще весь истекает молоком, был передан Джеймсу на вилке, и все смотрели с выжиданием, пока он его распробует. Он издал восторженное причмокивание – что было естественно: сыр был совершенно изумительный. Однако Ливия отнеслась к сыру более критично и все расспрашивала отца, как обстоят дела с пастбищем. Потом взяла с собой Джеймса поздороваться с Пришиллой. Завидев, кто пришел, буйволица радостно зафыркала, быстро затрусила к калитке и ткнулась громадным черным носом под мышку Ливии, рассчитывая получить сена.

– У нас буйволиц две было, – сказала Ливия, почесывая лоб Пришиллы. – Ей, бедняге, теперь грустно одной.

– А где же вторая?

Ливия взглянула на него, внезапно нахмурившись, и теперь выражение ее лица напомнило Джеймсу недавний взгляд ее отца.

– Ее убили солдаты.

– Какие, немецкие?

Она саркастически усмехнулась:

– Будто союзные прямо ангелы? Нет, немцы, когда были здесь, хоть и наделали немало бед, но не они убили нашу bufale. Это сделали союзные солдаты.

– Когда? Как это случилось?

И Ливия рассказала Джеймсу вкратце историю гибели Пупетты – и то, как солдат союзников навел на них их сосед, имевший на нее зуб, потому что Ливия не ответила на его обхаживания; и то, как у них забрали все, что оставалось съестного в доме, и то, как потом пристрелили Пупетту. К середине своего рассказа Ливии пришлось прерваться, потому что ее душили слезы.

Джеймс испытал непреодолимое желание прижать ее к себе, поцеловать. Это было совсем иное чувство, не похожее на то, что он испытывал, стремясь ее поцеловать во время воздушного налета. Тогда это было возбуждение, страсть; теперь это был страх за нее, стремление утешить, и на этот раз порыв был гораздо сильнее. Он потянулся к Ливии, обвил рукой, чувствуя, что она теперь явно нуждается в его защите, видя, как она в порыве горя прячет лицо у него на груди, Джеймс прижал ее к себе, обняв по‑ настоящему, обеими руками. Ливия утерла слезы об его рубашку, приподняла лицо.

– А потом кинули меня в кузов… там лежала Пупетта, мне пришлось отбиваться от этих скотов. А потом их офицер… он…

– Что?

– Их офицер пытался дать моему отцу деньги за меня, – тихо сказала Ливия.

Джеймс выпустил ее из объятий. Это было чудовищно. И хуже всего было то, что он почувствовал невольно свою к этому причастность. Неудивительно, что итальянцы ненавидят своих освободителей, думал он, если те ведут себя подобным образом. То обстоятельство, что именно офицер повел себя так, еще более усугубляло ситуацию.

– Простите, Ливия! – сказал он.

– За что? Вас ведь там не было.

– Мне стыдно за то, что случилось. Более того… я потрясен. Но, послушайте… ведь можно его отыскать! Вы не заметили по нашивкам, какого он полка? Или хотя бы номер грузовика? Я добьюсь, чтобы негодяя отдали под трибунал.

Впервые Ливия видела, как Джеймс возмущен, и, признаться, это ей даже понравилось.

– За что его под трибунал? – отозвалась она. – Это мы нарушили указ, не он. По понятиям военной администрации, мы укрывали продукты, а это считается преступлением. Любой военный может любой женщине сделать такое гнусное предложение, – она покосилась на Джеймса. – Ну, или любому мужчине, все равно.

– Одно дело предлагать деньги проститутке. Но предлагать деньги порядочной девушке…

– В наше время часто никто особой разницы тут не видит…

– Но как же так! – с жаром воскликнул Джеймс.

И тут вновь обожгла мысль, посетившая его, когда Ливия посмеивалась над картинками в lupanare, – и даже еще раньше, когда он впервые прочел книгу «Супружеская жизнь». Все его прежние представления о том, что такое порядочная женщина, пожалуй, выглядят слишком наивно по нынешним временам.

Ливия поцеловала Пришиллу в лоб, обняла ее за массивную шею, попрощалась. Когда они направились обратно к дому, она сказала:

– Вы, Шеймс, не пригласите меня куда‑ нибудь пообедать?

– Ну, конечно! Я и рассчитывал куда‑ нибудь завернуть.

– Я бы не попросила, только отец с Маризой захотят, чтоб мы остались и обедали с ними. Как бы они нас ни убеждали, что у них полно еды, надо отказаться. На самом деле, ничего у них нет – я уже успела пройтись по шкафам. Хочу оставить им деньги, которые у вас заработала, но цены здесь такие, что и на эти деньги мало чего купишь.

Ливия была права: отец и сестра упрашивали их остаться на обед, но Джеймс отказался под предлогом якобы предстоящего совещания, и вместо обеда они согласились выпить по стаканчику отцовского limoncello. Джеймс заметил, с какой тоской Ливия осмотрела все вокруг, прежде чем уехать, и понял, что уезжать ей нелегко. В определенном смысле Неаполь был для нее таким же чужим городом, как и для него. Должно быть, это чудесно, подумал он, испытывать такую привязанность к родному месту, какую он прочел в глазах у Ливии. Ни одно из мест, где он прежде жил, не вызывало в нем такого же теплого чувства. Дом для него было просто обиталищем, куда возвращаешься после учебы.

И вот началось бесконечное итальянское прощание со множеством объятий и грустных заверений в любви. Оно включало также длительный церемониал поцелуев Нино, адресованных Джеймсу. Преодолев первый шок от прикосновения к собственной щеке мужской щетинистой щеки, такого непривычного наждачного ощущения, – неужели и моя щека настолько груба, не может быть! – Джеймс неожиданно для себя почувствовал, что ему приятно это мужское объятие, раскованно‑ смелое и вместе с тем отечески уютное.

Он завел «Мэтчлесс», Ливия уселась сзади, а Нино с Маризой навесили на ручки мотоцикла холщовые мешки, наполненные моццареллой, плавающей в соку, чтоб сохранила свежесть. Едва они тронулись, жидкость протекла на ноги Джеймсу, а чрезмерный груз, отягощенный тайно подложенным limoncello, значительно осложнял управление мотоциклом.

Оказавшись на дороге вдоль побережья, Джеймс повернул на юг к Сорренто и Амальфи. С этой стороны склоны Везувия были круты и поросли деревьями, море часто оказывалось на сотни футов внизу, так как дорога вилась среди сплошных скал, то и дело открывая перед путешественниками головокружительные дали. Ноздри заполняли теперь иные ароматы: солено‑ терпкий запах моря, мешавшийся с душистыми тропическими ароматами цитрусовых рощ, которые на бесконечные мили тянулись по той стороне дороги, что была ближе к морю.

– Я просиль двумести номеро з вани, – весело произнесла Ливия, когда они неслись по дороге.

– Двухместный номер с ванной занят!

На мгновение Джеймсу сладко подумалось, почему бы не заказать двуместный номер в гостинице в Сорренто.

– У мени за коза номеро.

– Заказан номер.

– Я так и сказала.

– У меня заказан номер. Но prenotato una stanza.

– Знаете, Шемс, вы очень непонятно по‑ нашему говорите. Ужас, как тосканец какой‑ нибудь.

На приморской дороге близ Сорренто они обнаружили небольшой ресторанчик. Меню не существовало, но хозяин принес на тарелках крохотных рыбок‑ песчанок, обвалянных в жидком тесте, поджаренных и спрыснутых лимонным соком, еще что‑ то под названием, как сказала Ливия, noci di mare, [48] несколько морских ежей и тарелку устриц. Подцепив одну устрицу, Ливия понюхала ее.

– Не пахнет, – произнесла она одобрительно. – Так определяют, свежие или нет.

Она взяла лимон, поднесенный хозяином, и с видом знатока выжала несколько капель на устрицу, потом подала Джеймсу.

– Ели когда‑ нибудь устриц, Еймс?

– Не думаю, – сказал он неуверенно, рассматривая сероватый, студенистый комок в капле прозрачной жидкости посреди раковины.

– Если бы ели, так бы не ответили. У нас говорят, раз попробуешь, навек запомнишь, – добавила она вызывающе, – как любовь.

– Признаться, – Джеймс тяжело вздохнул, – у меня и тут опыта маловато.

Она улыбнулась:

– Я знаю.

Джеймс поднял на нее глаза:

– Так заметно?

Он и не подозревал, что его неопытность настолько очевидна.

– Конечно. У женщины на этот счет особое чутье. – Она сосредоточилась на отборе еще одной крупной устрицы для себя. Слегка чокнулась с ним раковинкой, как будто провозглашая тост. – Меня это, признаться, совсем не волнует. Cincin!