Выражение благодарности 2 страница

И должен был признать, что на вкус пирожное было куда лучше, чем на вид. Сидевший рядом Хоррис последовал его примеру, следом быстро потянулись и другие. Когда вскоре Джеймс окинул взглядом стол, на нем не оставалось ничего кроме редких крошек.

– Постараюсь завтра накормить посытнее, – сказала Ливия.

– Если получите это место, – заметил Джеймс.

– Удивительное дело, – заметил он Ливии в половине двенадцатого, – кроме вас, других желающих на это место как будто и нет. Во всяком случае, больше никто не появился.

– Видно, к вам почему‑ то устраиваться не спешат, – поведя плечами, ответила Ливия.

– Я думаю, стоит объявить о найме еще раз. Не могу же я в самом деле нанять первого, кто постучался!

– Сколько вам надо поваров?

– Одного, не больше.

– Тогда сколько надо заявителей?

– Гм… пожалуй, и одного хватит.

– Ну, вот я он и есть.

– Да, но откуда мне знать, насколько хорошо вы умеете готовить?

– Если б не война, – сказала Ливия, – я бы вам как надо ответила. Но времена нынче суровые, давайте приготовлю вам обед, а вы потом посмотрите и решите, оставлять меня или нет.

Обед британского персонала обычно также состоял из легкого перекуса за рабочим столом. Но уже прежде, чем Ливия взялась пройтись по всем комнатам в поисках простыней вместо скатерти, Джеймс понял, что она вряд ли сочтет такое приемлемым решением. Все утро из кухни один за другим плыли необыкновенные ароматы, но Ливия категорически запретила туда входить, поэтому сказать, какого именно они происхождения, было невозможно.

Примерно в середине утра Джеймсу в голову пришла некоторая мысль; он подошел и постучал в дверь кухни. Когда Ливия открыла, он сказал:

– Есть одно обстоятельство, миссис Пертини. Надеюсь, еще не поздно уведомить вас: чеснок у нас не едят.

Она взглянула на Джеймса, как на умалишенного.

– Понятно, чеснок просто так не едят. Это приправа.

– Нет, я не о том… мы чеснок вообще не употребляем. В пище. Чтоб потом, понимаете ли, не пахло.

Ливия в изумлении смотрела на него:

– Может, вы еще чего не переносите? Петрушку, например, или орегано?

– Думается, зелень вполне уместна… разумеется, в умеренном количестве. Именно зелень, не специи. Но красный перец, который тут повсеместно используют…

– Peperoncino?

– Вот‑ вот. Это не для нас.

Ливия открыла было рот и снова закрыла.

– Это все?

– Ну, раз уж зашла речь, то картофель предпочтительней пасты… Мы небольшие любители, как вы, итальянцы, традиционных maccheroni. Увидите сами, мы не слишком притязательны. Побольше мяса, но хорошо прожаренного, помидоры лучше всего в сыром виде, хлеб, соус, если получится… Удастся разжиться сливочным маслом, будет отлично. И… э‑ э‑ э… можно немного оливкового.

Ливия понимающе кивнула. И, ни слова не сказав, прикрыла дверь.

Около двенадцати дня Ливия появилась в большой комнате, которая использовалась в качестве основного офиса.

– В кухне питаться нельзя, – сказала она. – Она слишком мала. – Окинула взглядом длинный обеденный стол. – Этот подойдет. Нельзя ли убрать отсюда бумаги?

– Боюсь, что нет, – отозвался Джеймс. – Это наша работа.

– Вот после обеда ей и займетесь. Обед будет через четверть часа.

На самом деле обед был внесен через полчаса. Ливия настояла, чтобы перед тем, как она его внесет, все расселись по местам:

– Люди ждут пасту, а не паста людей, – твердо заявила она.

Она также позаботилась, чтобы на столе уже стоял кувшин с водой, плошка с оливковым маслом, солонка, а также ваза со свежими цветами. И снова Джеймса поразило, как ловко она умеет заставить каждого делать то, что хочет. К заветному моменту все до одного британские офицеры замерли в ожидании того, что внесет Ливия.

Дверь отворилась, она вошла. В руках у нее было огромное блюдо с дымящимися fettuccine, перемешанными с соусом, приготовленным из помидор, оливкового масла, рубленного лука, сельдерея и чеснока, украшенными свежими листиками базилика. «Скажите, какая отзывчивость! » – подумал Джеймс. Хотя, возможно, выбор Ливии объяснялся нехваткой продуктов?

Наполнив миску каждого, она посыпала сверху тертым твердым сыром и немножечко перцем.

– Вы абсолютно убеждены, что ни один из этих продуктов не имеет отношения к черному рынку? – спросил Джеймс, с подозрением оглядывая сыр.

– Нет, что вы! Это я обменяла на ваш паек, – ответила Ливия.

Она не солгала, хотя не упомянула, что обмен имел место не с кем иным, как с метрдотелем «Зи Терезы».

Погрузив вилку в пасту, Джеймс принялся с трудом наверчивать извивающуюся, скользкую массу, пока та не осела на зубьях. После чего направил ее в рот.

Фантастически вкусно. Ничего подобного он никогда не пробовал – понятно, особенно когда оказался на военном пайке; но даже и раньше, за все десять лет пресного, унылого пансионного питания, или хотя бы вспомнить пережаренное воскресное жаркое матери, с неизменным водянистым картофельным пюре и разваренными овощами. Признаться, Джеймс впервые почувствовал вкус свежемолотого черного перца, а также и сыра, запорошившего, точно снег, все это блюдо… Воцарившаяся за столом долгая тишина, едва все сосредоточились на еде, свидетельствовала, что и остальные испытывают те же божественные ощущения.

Удержать fettuccine на вилке было не так‑ то легко: пока поднесешь ко рту, высвободившиеся ленточки пасты соскальзывают вниз. Немного попрактиковавшись, Джеймс убедился, что проще пасту всасывать, а не хватать зубами, и стал забирать ее побольше в рот. Он кинул взгляд через стол на Хорриса. Скосив глаза к носу, тот заглатывал длинную ленту fettuccine, скользившую к нему в рот, извиваясь змеиным языком. И лишь Джеффрис с явным знанием дела управлялся со скользким мотком пасты. И ни один не отставил миску до тех пор, пока все содержимое не было полностью съедено.

Под конец Хоррис, отодвинувшись от стола, изрек:

– Прямо скажем, ничего общего с тем, что подавал Маллони.

– Так сытно в жизни не ел, – высказался Уолтерс.

– Я тоже, – кивнул Хоррис. – Ну что же, за работу!

Он поднялся было из‑ за стола, но тут отворилась дверь и вошла Ливия. Она несла блюдо еще громадней, чем первое с пастой.

– Secondo, – провозгласила она, водрузив блюдо на стол. – Тарелок, к сожалению, не хватает, поэтому пользуйтесь теми же.

– Что это? – спросил Хоррис.

– Melanzana alla parmigiana. [42] Типичное неаполитанское блюдо.

Наступила короткая пауза. Потом Уолтерс сказал:

– Ну, я бы попробовал…. чтобы никого не обидеть….

Он зачерпнул себе немного ложкой, и аромат обжаренных баклажан, выложенными слоями с помидорами, приправленных чесноком, зеленью, а сверху покрытых сыром и вместе запеченных, наполнил комнату.

– Эй! – не выдержал Хоррис, глядя, как Уолтерс накладывает себе очередную порцию. – Оставь и нам чуть‑ чуть.

Ливия поставила на стол два кувшина с красным вином.

– Nun с'е tavola senza vinu. Какое застолье без вина.

Джеймс открыл было рот, чтобы возразить, но, подумав, смолчал.

Он подцепил вилкой слой баклажанов с сыром. Через пару мгновений нечто, подобное вспышке, взорвалось во рту. И стало ясно, что паста – была всего лишь прелюдией, углеводное утоление первого голода. Новое блюдо было совсем иного свойства, оно возбуждало уснувший аппетит, волной ароматов вызвав к жизни зародыши вкусовых ощущений, о существовании которых Джеймс прежде и не догадывался. Вкус сыра был всеохватывающ и неповторим, напитанный соками земли баклажан слегка отдавал дымком; аромат трав был настолько густым, что вино так и просилось с ним слиться… Джеймс благоговейно помедлил, сделал глоток и снова поддел массу вилкой.

Secondo сменил скромный десерт из груш, тушеных дольками в меде с розмарином. Их белоснежная плоть блестела, как мрамор, из какого под стать самому Микеланджело лепить свои шедевры. Но едва Джеймс тронул ложкой, плоть оказалась мягкой и податливой, как мороженое. Отправив ложку в рот, он тотчас ощутил удивительный и незнакомый вкус, который постепенно каскадом ароматов разложился на составляющие. Была тут и медовая сладость, и нежный запах посещаемых пчелами цветов в обилии растущих на склонах Везувия. Вот проступил пьянящий запах трав, пропитанных солнцем, и только в конце вдруг мощно отозвался и сам фрукт.

К моменту, когда груши были съедены, вина в кувшинах уже не оставалось.

Глава 21

После ужина Джеймс пошел на кухню и обнаружил Ливию по локти в мытье грязной посуды.

– Разрешите мне вам помочь, – предложил он.

По опыту Ливия знала: если молодой смазливый парень предлагает помочь на кухне, причина только одна, и собственно к помощи не имеет ровно никакого отношения.

– Сама справлюсь, спасибо, – бросила Ливия тоном, исключавшим любое поползновение ухаживать.

– Хоть дайте, по крайней мере, я буду вытирать, – Джеймс взял полотенце. – Обед был просто замечательный, – добавил он с чувством.

Ливии, привыкшей, что ее искусство вызывает куда более бурные восторги, его похвала показалась до обидного скупой. Поскольку она знала, что блюда, приготовленные ею, чудо как хороши, то заподозрила, что сдержанность британского офицера не более чем тактический ход, и настороженно выжидала, что за этим последует.

– Мы только что посовещались, – сказал Джеймс. – Словом, мы все были бы счастливы, если вы согласитесь остаться.

Ливия пожала плечами, ожидая подвоха.

– Вас по‑ прежнему устраивает это место? – Джеймсу казалось, что Ливия может не согласиться, ведь они еще не согласовали условия оплаты и жилья. – Нам, конечно, следует обсудить, где вы расположитесь на ночлег, – добавил он, – и, конечно, вы хотите узнать об оплате.

Ага, подумала Ливия. Приехали. Намекает, чтоб я стала его шлюхой, не только кухаркой. Как Альберто. Она метнула на Джеймса гневный взгляд.

– Сколько бы вы хотели? – спросил он.

– Все ваши предложения мне оскорбительны! – резко бросила Ливия.

– Согласен, – кивнул Джеймс. – Тогда хотелось бы от вас самой услыхать хотя бы примерную сумму.

– Я это за деньги никогда не делаю!

– Понял, – кивнул Джеймс, совершенно сбитый с толку.

Судя по всему, она считает себя мастером высшего класса. До него доходили слухи, что кулинарам свойственны такие выверты.

– Вот и отлично, раз поняли.

– Ну да, конечно. Я просто не… э‑ э‑ э… скажем, если вы будете получать столько же, сколько Маллони? Разумеется, его труд с вашими талантами не сравнить, – быстро добавил он. – И поселиться, если не возражаете, вы могли бы в его комнате на верхнем этаже.

– Маллони? – удивленно переспросила Ливия.

Только сейчас до нее дошло, что разговор идет совсем не о том, что она заподозрила.

– Что ж, думаю, это меня устроит.

Когда Джеймс позже сел за письменный стол и попытался вчитаться в пространную и по большей части невнятную инструкцию касательно новой, только что возникшей в Бюро проблемы, он почувствовал, что у него слипаются глаза.

– Разве у вас не бывает сиесты?

Он поднял взгляд. В дверях стояла Ливия.

– У нас как‑ то сиеста не принята, – сказал он. – В Англии этого вообще не бывает.

– Как же вы перевариваете пищу?

Джеймс сделал недоуменную гримасу. Судя по всему, пищеварение было для Ливии областью, в которой она считала себя безоговорочным специалистом.

– Ну, мы, наверное… просто работаем и перевариваем.

– Глупо, – припечатала Ливия. – Так вы никогда войну не выиграете.

И с этим удалилась.

Джеймс счел пошлым возразить ей, что, уж если на то пошло, итальянской армии в войне сиеста не слишком‑ то и помогла. К тому же его и в самом деле здорово клонило ко сну. Может, подумал он, немного вздремнуть – мысль трезвая. Когда будем в Риме, тогда…

Он неровным шагом приближался к кровати, и другая мысль забрезжила в мозгу: ведь союзники пока еще все‑ таки не в Риме и в том‑ то сейчас основная проблема и состоит. Но к тому моменту, как эта мысль полностью овладела его сознанием, Джеймс уже спал.

Он проснулся с ощущением бодрости и пошел на кухню налить себе стакан воды. Ливия шинковала целую гору кабачков.

– Вы были совершенно правы, – заметил Джеймс. – Мое пищеварение очень вам признательно.

Она дернула подбородком:

– Еще бы!

– А вы? Вы‑ то отдохнули?

– Работы много, – качнула она головой. – Скоро ужин.

– Так у вас, должно быть, с пищеварением просто беда, – сказал он. – Давайте‑ ка я вас чем‑ нибудь утешу.

Ливия подозрительно взглянула.

– Да нет же! – успокоил он ее. – Я ведь просто так…

Как по‑ итальянски сказать «дурачусь»? Задумавшись на этот счет, он усомнился: итальянцы, пожалуй, не дурачатся. Они либо хохочут, либо рыдают; либо кричат, либо молчат: среднего не дано.

– Это так просто, giro, шутки ради, – пояснил он.

– Да ну вас! – презрительно бросила она.

– А вы бы привыкали. Такой у нас в Англии, я бы сказал, метод ухаживания.

Ливия взглянула настороженно. В тот же миг Джеймс почувствовал себя идиотом. Замужняя женщина. У него служит.

– Понятно, с вами я флиртовать не собираюсь, – добавил он. – Прошу прощения.

Ливия выложила на доску еще несколько кабачков.

– Скажите, капитан Голь, у вас есть девушка? – спросила она прямо в лоб.

Джеймс медлил с ответом. С одной стороны, хотел бы ей не врать, но обман стал настолько привычен, что неожиданно для себя он сказал:

– Признаюсь, что да.

– Хорошенькая?

– Ну… пожалуй.

– Пожалуй? – Ливия удивленно подняла брови. – Вы так и ей говорите, что она, пожалуй, хорошенькая?

– Ну…

– Вы на ней жениться собираетесь?

– Думаю, подождем; посмотрим.

– Если не уверены, – сказала Ливия, – так нечего и жениться. – На мгновение она оторвалась от своих кабачков. – В первый же раз, как Энцо меня поцеловал, я поняла, что выйду за него.

Ее лицо осветила чуть заметная улыбка.

Джеймс почувствовал резкий укол зависти. Это естественно, убеждал он себя, это просто замечательно, что она так предана своему мужу. И мне очень даже кстати; значит, нет ни малейшего повода выставляться при ней идиотом. И все же, вглядываясь в ее профиль, едва Ливия склонилась над разделочной доской, наблюдая, как нежные руки энергично мелькают, орудуя ножом, Джеймс не мог отделаться от чувства досады: единственная из встреченных им в Италии женщин, вызвавшая в нем явное восхищение, оказалась занята.

– Давайте помогу вам резать! – сказал он, кивая на груду кабачков.

– У вас что, другой работы нет?

– Работа подождет, – сказал он, вооружившись ножом. – Показывайте, как это надо делать.

Так‑ так, думала про себя Ливия, когда они вдвоем резали кабачки: он на меня глаз положил. Все говорило об этом: и то, как Джеймс все время посматривал на нее, считая, что она не замечает, и его явная неохота обсуждать с ней свои личные дела. Что ж, ну и пусть, думала Ливия, с яростной скоростью шинкуя кабачок острой сталью. Я ему покажу! Про себя она разражалась громом неаполитанских ругательств, в большинстве своем поминавших и сестру этого британского офицеришки, и его мать, а также его полную мужскую несостоятельность. Перспектива остудить его пыл мощной волной отпора лелеяла ей душу, и Ливия совсем уж было приготовилась к схватке.

Но на ее беду Джеймс не проявил никакого намерения ухаживать. Даже ни малейшего намека не сделал. И вообще вел себя, черт его подери, крайне пристойно, так что к началу ужина Ливия уже была готова его убить.

Глава 22

Через пару дней Джеймс подметил во всем, что они едят, некое необычное свойство.

– Странно, – сказал он Слону, – что ни завтрак, что ни обед, что ни ужин, непременно какое‑ то блюдо из трех цветов – красного, зеленого и белого. Вчера тот замечательный салат – помидоры с базиликом и моццареллой. Сегодня поверх белой пасты зеленое пюре из трав, сбоку выложены помидоры.

Слон скорчил гримасу:

– Ну и что?

– Это ведь цвета итальянского флага.

– Действительно, – Слон слегка задумался. – Может, чисто случайно? Послушай, они едят кучу помидор, значит красный цвет везде однозначно.

– Допустим, – кивнул Джеймс.

Но в тот же день позже под каким‑ то предлогом он зашел на кухню и, заглянув через плечо Ливии, чтобы посмотреть, что она готовит на ужин, как бы невзначай спросил:

– Что это?

– Pomodori ripieni con formaggio carpino ed erba cipollina, – сухо отозвалась она. – Помидоры, фаршированные козьим сыром и луком‑ резанцем.

От одного названия потекли слюнки, но Джеймс стойко произнес:

– Цвета вашего флага…

Ливия сделала вид, будто крайне удивлена:

– В самом деле. Надо же.

– Как и в одном из блюд за завтраком. Собственно, каждый раз в том, что вы готовите, те же самые цвета.

Ливия, не предполагавшая, что работодатели просекут этот ее мелкий демарш, решила, что лучшее средство защиты – нападение.

– Знаете, из‑ за ваших дурацких запретов теперь на рынке и выбора‑ то никакого нет. Осталось всего с гулькин нос, а дерут втридорога. Только иностранные военные теперь и могут себе позволить нормально питаться, ну и, конечно, их шлюхи. Вы превратили наш Неаполь в город нищих, воров и проституток, и мне очень интересно, что вы теперь со всем этим будете делать.

Джеймс опешил:

– Мы делаем все, чтобы защитить гражданское население.

– Не больно‑ то это у вас выходит.

К изумлению Ливии, Джеймс виновато проговорил:

– Знаю. При нас здесь стало еще хуже. Но задача просто неподъемная, да и мало нас, чтоб ее выполнить.

– Гм! – отозвалась Ливия, отвернувшись.

Похоже, капитан Гулд не такой уж плохой человек, решила она, но все же сообщать ему об этом открытии вовсе необязательно.

Джина Тезалли была беременна. Тугой, смуглый живот уже проглядывал между юбкой и тонкой белой блузкой. Бережно обхватив выпуклость руками, она улыбнулась Джеймсу.

– Поверьте, это ребенок капрала Тейлора. У меня, кроме него, никого и не было.

Джеймс пребывал в затруднении. Подкопаться к Джине было не так‑ то легко. Перед войной она училась в университете. Теперь жила со своей семьей, вернее, с женской ее составляющей: четверо братьев и отца немцы погнали на фронт. Они были добропорядочные буржуа, но воевали, как и все теперь в нынешние времена.

Если Джеймс не даст Джине разрешение на брак, ребенок британского подданного окажется внебрачным. Но если на тех же основаниях Джеймс разрешение даст, можно было точно предсказать, что за этим последует: едва неаполитанки поймут, что для разрешения на брак потребуется забеременеть, все способы предохранения будут забыты раз и навсегда. Уже и так близкое к масштабам эпидемии распространение сифилиса и гонореи вмиг возрастет еще сильней; и, главное, десятки, если не сотни младенцев появятся на свет только для того, чтобы гарантировать своим матерям билет на благословенный корабль невест, который увезет их в Англию.

Проблема была не простая, и для ее решения, пожалуй, все инструкции были совершенно бессильны. Джеймс колебался между жесткими требованиями вполне благонамеренной и разумной политики, с одной стороны, и счастьем трех человеческих существ, с другой.

Он сказал Джине, что прежде чем составит свой рапорт, ему нужно навести еще кое‑ какие справки. Это была ложь – он просто хотел на время отложить ее дело в надежде, что решение придет само собой.

– Конечно, – отозвалась Джина, явно стараясь скрыть свое огорчение. – Мы подождем, время есть. Раньше лета наш малыш не появится.

Глава 23

Час перед обедом стал для Джеймса самым любимым временем дня. Это было как раз то время, когда работы выполнено вполне достаточно, чтобы себя похвалить, но и не так много, чтобы успеть утомиться. Это еще и предвкушение необыкновенно вкусной еды и последующего освежающего сна. Но приятней всего было слушать, как Ливия возится на кухне, готовя обед.

Что само по себе являло звуковой спектакль, состоящий из пяти независимых актов. Первый акт, прелюдия. Ливия с покупками возвращается с рынка и принимается их раскладывать перед собой, оповещая всякого в сфере слышимости (ее голос обладал незаурядной всепроникающей силой, потому слышно было и через стенку) о всевозможных достоинствах и недостатках отдельного продукта: сколько ей пришлось отстоять за ним в очереди, как много жадный лотошник собирался с нее содрать, а также, что данный овощ или фрукт и в подметки не годится тому, какие родились в ее деревне до войны. Потом наступал черед приготовления пасты. Он обычно требовал меньше словесных затрат, так как теперь Ливия сосредотачивалась на процессе, зато шуму она производила больше. Ливия готовила пасту традиционным способом, добавляла яйца в муку, замешивала и скатывала тесто в большой и плотный шар, который затем выбивала руками минут десять, чтобы оно получилось легкое и воздушное. От хрупкой Ливии едва ли можно было ждать незаурядной физической мощи; но, как поджарый теннисист восполняет рыком недостаток мускульной силы, так и Ливия издавала выразительные звуки, молотя тесто кулаками. Становилось совершенно очевидно, что для такой работы требуется недюжинная физическая сила. Эта схватка иногда прерывалась коротким интермеццо в виде обсуждения с Энцо или Энрико недавнего обеда, или сегодняшней погоды, или же последних рыночных сплетен. Сколь ни были мимолетны эти разговоры, для Джеймса они неизменно звучали мощным подтверждением природной склонности их участников почесать языки. Потом, когда готовилось мясо и резались овощи, наступал период некоторого затишья, отзывавшегося напряженной барабанной дробью острого ножа по мраморной доске. Вода с шипением лилась в сковородки; гремели крышки; вкусные запахи текли наружу из кухни, наполняя все помещение ароматами тушащихся томатов со свежим базиликом и орегано. Наконец, Ливия заглядывала к Джеймсу в кабинет, извещая, что пора прекращать работу. Как по мановению волшебной палочки, огромный стол мигом освобождался от бумаг, и их место занимали оливковое масло, уксус, хлеб, кувшины с цветами и вином. Начинал сходиться народ: разламывался хлеб, удовлетворенное затишье сытости перемежалось жужжанием бесед.

Отношение Ливии к Джеймсу пока еще едва ли можно было назвать дружеским. Но после кокетства и заигрываний, к которым он привык за время своих опросов, для него было даже некоторым облегчением общаться с женщиной, не предпринимающей ни малейших попыток его соблазнить. И даже если иногда ее отношение к нему граничило с явной враждебностью, он воспринимал это почему‑ то со смехом. Ее колючие пристальные взгляды казались ему совершенно обворожительными; настолько, что ради удовольствия их заполучить, он иногда намеренно, чуточку ее поддразнивал, провоцируя.

Слишком новы были эти чувства, никогда ничего подобного в жизни он не испытывал. Итак, не было никаких сомнений, что к Джеймсу Гулду пришла любовь.

Однажды, трудясь за своим письменным столом, Джеймс вдруг обратил внимание, что стакан с водой, стоявший слева, ведет себя как‑ то странно. По поверхности воды, устремляясь от краев к центру, поползли концентрические круги. В изумлении он смотрел на воду, потом взял стакан и понес в кухню.

– Не знаете, Ливия, – спросил, ставя стакан на стол, – что это значит?

Ливия взглянула.

– Землетрясение, – определила она. – Так, небольшое. У нас они постоянно случаются, особенно в жаркую пору.

Джеймс приложил к стене ладонь. Теперь уже явно чувствовалось: легкая вибрация, отдававшаяся гудением сквозь каменную кладку здания. Но гул становился сильней, Джеймс явственно это слышал. Нет, это не землетрясение! Оно происходит толчками, не переходит в такой густой рокочущий гул.

– Не бойтесь, – беспечно бросила Ливия. – Дома здесь очень крепкие. Специально так построены.

Снаружи взвыли сирены.

– Черт подери, это вовсе не землетрясение! Это налет! Надо идти в убежище.

Ливия кивнула на кастрюлю:

– Не могу, иначе все пропадет, а я столько в очереди отстояла, чтоб все купить. Идите.

– Я подожду вас, – сказал Джеймс.

Он выглянул в окно. Теперь немецкие самолеты были ясно видны, волна за волной накатывали вытянутые, как карандаш, «Юнкерсы‑ 88». Они шли с севера, очень высоко, чтобы их не достали зенитки военных кораблей, стоявших в заливе.

– Да отойдите вы подальше от окон, – ворчливо сказала Ливия. – Стекло полетит, всего вас разрежет.

Джеймс отступил. Мощный звук взрыва заглушил вой сирен.

– И окна лучше открыть. Чтоб стекла от напряжения не полопались, – Ливия поймала удивленный взгляд Джеймса. – Здесь и раньше случались налеты.

Джеймс распахнул окна, и сам встал в дверном проходе, прислонившись спиной к притолоке.

– Палаццо бомбят, – сказал он, прислушиваясь к взрывам. – Видно, этим немцы отвечают на наш крупный прорыв на севере.

Внезапно грянул мощнейший удар, и здание будто приподнялось, отозвавшись треском камня.

– Совсем близко!

Ливия невозмутимо продолжала резать кабачки.

– Идите сюда, – сказал Джеймс, подтащив ее к дверному проему. Она глянула, выгнув бровь. – Притолока – самая прочная часть в комнате, – пояснил он.

Обвив Ливию рукой, он вовсе не собирался убирать руку.

– Мы будто с вами вальс танцуем, капитан Гулль? – Ливия кинула многозначительный взгляд на его руку.

Но не оттолкнула.

Тут прогремел очередной взрыв, еще ближе. Джеймс почувствовал, как земля заходила под ногами, будто здание, точно корабль, внезапно бросило в крен. Ливия ахнула, он притянул ее ближе к себе под самую притолоку.

– Сволочи! – в сердцах вырвалось у него.

Джеймс с Ливией оказались в самом эпицентре, им ничего иного не оставалось, как только ждать. Если кинуться наружу в убежище, можно тотчас попасть под обстрел.

Они так тесно прижались друг к дружке, что он слышал, как бьется ее сердце. Мощнейший взрыв потряс стену, у которой они стояли. У Джеймса взорвалось в ушах.

– Совсем рядом… – проговорил он.

Если им суждено погибнуть, это случится вот‑ вот, когда дым над ближайшим зданием привлечет очередную стаю бомбардировщиков. Но в этот миг Джеймс думал только, как замечательно быть с ней так близко, вдыхать розмариновый аромат ее волос, чувствовать, как худенькие плечи ходят под его рукой. Так ли сказочно это бывает, подумал он, когда люди становятся любовниками? А если решиться ее поцеловать? И тотчас его охватил непонятный, сладкий, дурманящий страх, который никак не был вызван немецкой бомбежкой.

Ты не должен ее целовать, сказал себе Джеймс. Не должен, это ясно, не должен.

Почувствовал в нагрудном кармане что‑ то твердое, вытащил. Обломок святых мощей, который священник вложил ему в руку в соборе. Он почти про это забыл.

– Что это? – спросила Ливия.

– Да вот, получил амулет на счастье. – Джеймс убрал мощи обратно в карман. – Ливия!

– Да?

– Можно задать вопрос?

– Уже один задали, капитан Гут, так что можете задавать и второй.

– Если б вас сию минуту убило, есть что‑ то, о чем бы вы пожалели?

Она задумалась. Потом решительно сказала:

– Нет. А вы?

Он пожалел бы о многом, но об этом рассказать нельзя. Его пьянила ее близость. Как‑ то еще в школе у них устроили соревнование, кто спрыгнет в реку с самой высокой ветки дерева. Ребята подзуживали друг дружку взбираться все выше и выше, и выше. Джеймс до сих пор помнил то отчаянное возбуждение – смесь страха и нетерпения. Сейчас он испытывал то же.

– Об этом дне я бы не жалел, – сказал он. – Это самый лучший день, самые лучшие десять минут за все проклятые дни войны. Но я жалел бы, что не воспользовался возможностью и не поцеловал вас.

Он придвинулся к ней. Увидел, как блеснули ее глаза, почувствовал, как она резко топнула ногой. Ее губы двигались; она, должно быть, возмущенно что‑ то выкрикивала. Но слов он не слышал. Потому что в тот миг весь воздух рвануло из комнаты, и оглушительный взрыв прогремел над самой головой. Поцелуй, прерванный как раз, когда их губы могли соприкоснуться, перешел в неуклюжее объятие, Джеймс чуть не повалился на Ливию. Пронзительный вой заполнил уши – контузия, пронеслось в голове. Дверной проем заволокло пылью. Смутно в приглушенном откате отдавался рокот грянувшего с крыши во двор шифера, куски один за другим разбивались о каменные плиты.

Взрывом разворотило стену в штаб‑ квартире американцев. Джеймс тут же предложил им свой этаж для временного размещения. Это все, чем он мог помочь, ведь помещением он был, к счастью, отнюдь не обделен.

Словно меняющая насиженное место муравьиная колония, процессия перемещения контрразведывательной службы стремительно потекла с нижнего этажа наверх. Чемоданы бумаг и ящики с оборудованием плыли по лестнице в объятьях суетливо‑ деловых ординарцев. Письменные столы, стулья, пишущие машинки, картотечные шкафы и бесконечные мотки телефонного шнура сами собой заполняли всевозможные углы и щели в комнатах Джеймса. Не прошло и пары часов, как переезд был завершен.

Тут возникла новая проблема. Суета американцев оказалась несколько тщетной. Упала пара кровельных балок, и им пришлось повозиться дополнительно.