ЧАСТЬ III 7 страница

Толпа рванула к священнику с лотком.

Пробившись сквозь толпу, Эрик с Джеймсом разглядели на подносе какие‑ то мелкие белые предметы.

– Если не ошибаюсь, – сказал Эрик, взяв один и рассматривая, – это человеческие останки.

– Мощи, синьоре, мощи ранних мучеников‑ христиан, – подтвердил священник. – Может взять каждый, кто пожертвует пятьдесят лир на церковные нужды.

– Есть тут в округе катакомбы? – спросил Джеймс у Эрика.

– Полно. И все сплошь забиты костями.

Они снова перевели взгляд на поднос.

– Должно быть, и священникам кушать надо, – сказал Джеймс.

– Да пошли они… – ухватив одного священника правой, другого левой рукой, Эрик поволок их к ризнице, бросив Джеймсу через плечо. – А ну‑ ка поглядим, что там у них за кровь!

Святая кровь содержалась на дне восхитительной серебряной раки, которую, в свою очередь, благоговейно сжимал в руках еще один священник.

– Скажи им, если они с этим делом не уймутся, пусть сами на себя пеняют, – бросил Эрик.

Джеймс перевел, но священники только руками развели.

– Это не мы, это святой, – сказал один. – Он пытается предупредить нас о беде.

– Все, хватит этой хренотени! – Дернув из кобуры пистолет, Эрик наставил его на священника, державшего раку. Остальные синхронно перекрестились. – Скажи ему, если через пару минут эта кровь не разжижется, получат для раздачи по кусочкам еще одного христианского мученика.

– Ты убежден, что поступаешь лучшим образом? – спросил Джеймс.

Эрик грозно взмахнул пистолетом.

– Скажи, что я еще даже кофе не пил и что я зол как черт.

– Послушай, по‑ моему, ты ведешь себя – хуже некуда, – нервно проговорил Джеймс.

– По‑ твоему, эта кровь разжижается сама собой?

– Скорее всего, нет, но мы с тобой сюда явились, чтобы не допустить беспорядков, – заметил Джеймс. – И, по‑ моему, все‑ таки убивать священника в кафедральном соборе в момент священного таинства и в присутствии тысяч свидетелей, большинство из которых уже крайне возбуждено, никак не отвечает нашей задаче. В особенности, если учесть, что нас здесь всего двое.

– Считаешь, я должен убрать пистолет?

– Да, я считаю именно так.

– По‑ моему, эта кровь через пару минут перестанет быть жидкостью, если этот священник оставит ее в покое. Он все время ее встряхивает, вот она и разжижается.

– Вполне возможно, – согласился Джеймс, – только итальянцы в это верят, и это их дело.

– Ну и как ты считаешь нам надо поступить в данной ситуации?

– В общем, – сказал Джеймс, – по‑ моему, священники уже обо всем позаботились. Они, судя по всему, сначала позволили толпе прийти в крайнее возбуждение, но также предложили и решение, вынося эти мощи. До тех пор, пока мощей у них хватает, а, судя по всему, этот запас неиссякаем, похоже, в конечном счете все будут счастливы.

С некоторой неохотой Эрик спрятал пистолет.

– Примите наши извинения, – сказал Джеймс священникам. – Мой друг не успел позавтракать.

Священники поглядели на Эрика с сочувствием. Один порывисто сделал шаг к Джеймсу и вложил ему в верхний карман кусочек мощей.

– Это убережет вас от грядущего пламени, – прошептал он, – как и вы уберегли нас от этого голодного американца.

Все церемонно обменялись рукопожатиями, а священник с ракой благословил Эрика.

– По стечению обстоятельств, – сказал Джеймс, когда они уже собрались выйти, – мне кажется, я знаю одну вашу прихожанку, она сегодня венчается здесь. Ее зовут синьорина Эмилия ди Каталита‑ Госта.

На лицах священников появилось недоумение.

– Как вы сказали? – переспросил один.

– Эмилия ди Каталита‑ Госта. Она сегодня здесь, в кафедральном соборе, сочетается браком с офицером английского штаба.

– Сегодня это исключено, – покачал головой священник. – В этот день Великого Поста это невозможно.

– Но, как я понял, такова традиция. Девушки из почтенных семейств венчаются именно сегодня и именно здесь.

– Напротив, – возразил священник. – Сегодня, как и все последующие дни этой недели, венчания в этом соборе не производятся.

Когда они с Эриком подходили к джипу, Джеймс задумчиво произнес:

– Кажется, я снова оказался fotutto.

– В каком смысле?

– Точно сказать не могу, но, чтобы внести ясность, по‑ моему, мне стоит нанести визит синьорине ди Каталита‑ Госта.

– Вот суки! – вдруг рявкнул Эрик.

– Ты что?

Эрик ткнул пальцем:

– Как теперь ехать!

Их джип стал приблизительно на фут ниже, чем был, когда они его оставили, поскольку лишился всех своих четырех колес. Верхний прожектор, дворники, да и само ветровое стекло, а также дверцы, верх, мотор и сиденья – все испарилось. От машины остался чистый скелет, одна оболочка.

– Есть у тебя, Джеймс, в кобуре пистолет?

– Да. А что?

– Умоляю, пристрели меня лучше сейчас. Иначе это непременно сделает наш начальник по снабжению.

Понадобилось несколько часов, чтобы утрясти дела с заменой раскуроченного джипа. Отказавшись от предложенного Маллони colazione inglese, английского завтрака, под которым, как Джеймс уже по опыту знал, подразумевалось содержимое банки «Тушенки с овощами» – теперь зажаренное на сковородке и превратившееся в ломкий, подгорелый блин, затем чуть подогретый в кастрюльке, Джеймс сел на мотоцикл и покатил к элегантному домику в Вомеро, где встречался с синьориной ди Каталита‑ Госта и ее отцом.

Дверь оказалась не заперта, и он вошел в дом. Внутри было очень тихо. Джеймс, не нарушая тишины, прошел в комнату, где проходила их беседа. Она значительно опустела по сравнению с тем днем. Впечатляющие картины, громоздкая мебель, антиквариат – все исчезло, и взамен появилась новая, крикливая обстановка в стиле «арт‑ деко». На одном из кресел распласталось мужское пальто. В конце комнаты за дверью ухо Джеймса уловило некое движение.

Он подошел к двери, открыл ее. На полу перед ним тощая мужская задница ритмически вздымалась и опускалась между раздвинутыми женскими ногами.

– Ах, простите! – воскликнул Джеймс, попятившись.

И окаменел. Оба, и мужчина, и женщина, встрепенулись на его голос. Мужчина, энергично предававшийся любви с Эмилией ди Каталита‑ Госта, был не кто иной, как ее собственный папаша.

– На нас, похоже, – медленно проговорил майор Хеткот, – надвигаются эпидемией чудеса.

Он снова перевел взгляд на рапорт, который держал в руке, временами взглядывая на Джеймса и сдвигая брови.

Джеймсу уже было известно содержание рапорта. Тогда в соборе он никак не мог предвидеть, что в Неаполе масса других священников и что все они также голодают. В результате теперь по всему городу святые распятия истекали кровью, исходили потом, слезами, на них вырастали, потом пропадали волосы, распятия скрежетали зубами или подавали иные признаки жизни на радость и процветание священникам, пестовавшим их. В церкви Святого Анджело Иисус завел оживленную беседу со статуей Девы Марии, и этот факт был подтвержден одновременно несколькими независимыми свидетелями. В церкви Святой Марии дель Кармине королевскому парикмахеру приходилось Иисуса постоянно брить, настолько густая вырастала у него щетина, в церкви Сан Гаудизо он завел привычку подмигивать хорошеньким девчонкам. Мало‑ помалу кровь городских святых возбудила к жизни целую россыпь свойств, совершенно науке неизвестных. Так, одна святая переходила в жидкое состояние ровно в десять утра каждый вторник, в то время как святой Джованни непременно пузырился всякий раз, заслышав слова Священного Писания.

Майор Хеткот наконец отложил рапорт и с язвительной кротостью сказал:

– Убежден, вы сможете мне все это объяснить!

– Сэр, – робко начал Джеймс. – Мне кажется, итальянцы верят, что вот‑ вот случится какое‑ то несчастье. Священнослужители просто воспользовались этим. Что же касается событий в соборе, то, пожалуй, неуместно было вмешиваться в то, что, бесспорно, является внутренней проблемой самих итальянцев.

– Отлично! – подхватил майор. – И тот факт, что гражданское население сейчас намеренно загоняется в состояние истерического бреда, поскольку считается, что с приходом союзников на них непременно обрушится какая‑ то непонятная катастрофа, очевидно у вас лично никакого беспокойства не вызывает.

– Сэр… – начал было Джеймс.

– Не перебивать! – С внезапной яростью майор грохнул по стулу кулаком. – Некоторые утверждают, будто немцы собираются вернуться и сровнять город с землей – вам об этом известно? Другие открыто высказываются о возрождении фашизма. Между тем, черный рынок вышел из‑ под контроля. Единственно кто не имеет возможности свободно приобретать на Виа Форчелла пенициллин, это – благодаря именно вам, – наши собственные армейские врачи, улицы забиты девками‑ сифилитичками, награждающими этой заразой наших солдат, американцы выставили претензии нашей службе армейской контрразведки по поводу джипа, и – ах да, вот еще! – Он подхватил другой рапорт. – С вашей протекции один из лучших офицеров штаба генерала Кларка женился на любовнице бывшего видного фашиста. – Он метнул негодующий взгляд на Джеймса. – Можете ли вы это хоть как‑ нибудь прокомментировать?

– Я решил, что этот человек отец мисс Каталита‑ Госта, сэр!

– Он так вам представился?

– Теперь, оглядываясь назад, я вспоминаю, что нет. Но он явно производил именно такое впечатление. Скажем, говорил… э‑ э‑ э… что и для Эмилии, как и для ее покойной матери, чем скорее совершится этот брак, тем лучше. Ну и они позаимствовали всякую антикварную мебель, чтобы создать впечатление фамильного жилища, а не любовного гнездышка.

– И вы на это клюнули? – с возмущением воскликнул майор Хеткот.

Джеймсу сказать было нечего.

– Этот офицер, – сказал майор, – связан… был связан… теснейшим образом с подготовкой к предстоящей высадке с моря, о которой мы, естественно предпочли бы, чтоб немцы знали как можно меньше. Пришлось его отослать без новобрачной в медовый месяц на неопределенный срок, пока не уладится этот скандал.

– Мне очень жаль, сэр.

– Капитан Гулд, – жестко сказал майор, – единственное, почему я не отправляю вас немедленно на передовую, это потому, что там им нужны настоящие солдаты, а не бездари и недоучки. – Он вздохнул. – Видит Бог, как мне недостает Джексона. Так или иначе, вот вам мои распоряжения. Вы должны держать гражданское население этого города в узде и принимать любые меры к тому, чтобы не допускать подобного хаоса. Вы должны распространять распоряжения и требования союзной военной администрации на всех без исключений и без поблажек. Вам ясно?

– Так точно, сэр!

– Теперь убирайтесь. И пришлите ко мне младшего лейтенанта Винченцо.

Глава 16

Получив от майора Хеткота нагоняй, Джеймс, теперь уже четко представляя, что именно от него требуется, принялся педантично исполнять приказы начальства. Каждый день военные отряды очищали Виа Форчелла от контрабандистов. Всякие чудеса безжалостно пресекались, как правило, простейшим средством, предложенным Эриком еще тогда в соборе, а именно: извлечением оружия и потрясанием им с грозным видом перед носом у ближайшего священника. Самые упорные проповедники чудес арестовывались, и статуи святых, прежде что‑ то вещавшие, подмигивавшие, обливавшиеся потом и совершавшие тому подобное, теперь, как ни странно, чаще всего вели себя тихо и смирно, едва их земные стражи попадали за решетку. Между тем серия облав, завершившихся прикрытием баров, борделей, ресторанов и прочих нелегальных заведений, лишила спекулянтов основной отдушины, положив конец карнавальному беспределу, столь характерному для Неаполя в период оккупации.

Джеймс лично руководил рейдом по закрытию «Зи Терезы». Укоризненный взгляд метрдотеля Анджело вызвал в нем некое чувство вины, но Джеймс заставил себя принять официальный тон.

– Вот, – сказал он, протягивая Анджело воззвание на английском и итальянском. – Вам следует вывесить это при входе.

Анджело едва взглянул на воззвание:

– Черный сегодня день…

– Увы, это необходимость.

– Могу я спросить, надолго нас закрывают?

– Полагаю, до конца оккупации.

– Что ж, поздравляю, капитан Гулд. За всю войну «Зи Тереза» ни разу не закрывалась, ни разу. Вы сделали то, что не удалось ни нашим фашистам, ни немцам, ни бомбежке союзников. Заставили меня закрыть двери перед жителями Неаполя.

– Мне жаль, что вверг вас в убытки, – сухо бросил Джеймс.

– Тут не в деньгах дело, – тихо сказал Анджело. – В национальной гордости.

В глубине каждого грузовика с поставками засели, притаившись, вооруженные штыками солдаты, получившие приказ рубить по рукам при всякой попытке воровства союзного имущества. Трое суток госпиталь наводняли scugnizzi с отрубленными пальцами, лишь на четвертые уличные воришки уяснили себе, что теперь обворовывать грузовики не безопасно. Между тем наказание за проституцию или торговлю ворованным ужесточилось до десяти лет тюрьмы. На шоссе, ведущих в город, объявления извещали о распространенности венерических заболеваний. Джеймс лично проводил занятия, разъясняя симптомы и опасности сифилиса, специально для солдат, только что вернувшихся с передовой. Вскоре он обнаружил, что хоть сообщение о несметном в Неаполе количестве проституток, зараженных сифилисом, его аудитория и встречает одобрительным гулом, однако заимствованная по знакомству у военных медиков пара устрашающих диапозитивов с изображением пораженного мужского члена повергла в ступор даже самых закаленных в боях солдат.

В какой‑ то степени все эти меры себя оправдали. Явные признаки упадка и коррупции, так пышно расцветших в Неаполе, исчезли почти за одну ночь. Улицы, обычно заполненные получившими отпуск военными, шнырявшими по разным барам в поисках местных женщин, теперь сделались скучней и тише. Дошло до того, что майор Хеткот вызвал к себе в кабинет Джеймса с Эриком, чтобы их поздравить.

– Учтите, я не сказал, что вы отлично поработали, – намеренно подчеркнул он. – Просто на сей раз вы хотя бы не сели в лужу.

И все же с новым порядком не все складывалось столь успешно, как казалось. Во‑ первых, Джеймс понимал, что хоть черный рынок и загнан в подполье, он едва ли испытывает крупные неудобства. Его информант доктор Скотерра не без удовольствия сообщил, что единственное, чего Джеймс достиг, регулируя торговлю пенициллином, – подскока его цены на черном рынке в полтора раза. Соответственно: тем, кому он был необходим, приходилось, чтобы собрать требуемые средства, включиться в еще более противозаконную деятельность. Теперь, когда бордели были запрещены, возвращавшиеся с передовой солдаты вместо того, чтобы, как прежде, тихо по одиночке или по двое «отваливать» на улов женщин, проводили свои отпуска в шумных пьянках, зачастую в драках находя выход скопившемуся тестостерону. Не слишком снизился и рост болезней, распространяемых половым путем. Несмотря на все лекции, венерических болезней в союзных войсках насчитывалось больше, чем боевых ранений.

Джеймс по‑ прежнему продирался сквозь скопления требовавших проверки брачных дел, но теперь работа шла быстрее, так как он взял за правило отказывать всем желающим вступить в брак, если не обнаруживалось веских причин для разрешения.

– А пока, – говорил он Эрику, – ни одной не нашлось. По сути, теперь, наверное, только монашке и светит выйти за британского военного.

Эрик поморщился:

– Такое возможно?

– Теоретически.

Эрик вздохнул:

– Признаться, Джеймс, мне это как‑ то не очень…

– Мне тоже. Но приказ есть приказ.

Виолетта Картенца, 19 лет: рекомендовано отказать в виду «неряшливого ведения домашнего хозяйства». Серена Тиволони, 20 лет: «чересчур развязна». Розетта Марли, 24 года: «слишком вертлява». Наталия Монфредо, 19 лет: «чересчур суеверна». Теперь перед Джеймсом сидела и, скромно потупившись, отвечала на вопросы некто Мартина Фонтанелле; на столе, намеренно не замечаемый обоими, лежал набитый деньгами конверт. Джеймс встал, не притронувшись к конверту, и черкнул в ее деле всего одно слово: «взятка».

Сильвана Сеттимо, 20 лет: эта сразу и без обиняков сообщила, что она все еще девственница. Ход козырной. Если так оно и есть, как тут скажешь, что она девушка недостойная, тем паче проститутка. Но что‑ то настораживало в этих невинных, широко распахнутых глазках. Джемс сказал ей, что должен кое‑ что проверить и отправился пообщаться с ее женихом, веселым артиллеристом из Лондона. Тот подтвердил, что с Сильваной не спал.

– Мы оба хотим подождать до женитьбы, – сказал он. – Другие парни считают меня идиотом, раз я, как говорится, не прощупал товар до покупки. Но, уверен, мама тоже бы поспешности не одобрила. Пусть я не современный, такой уж я есть, да и Сильвана такая же.

Не удовлетворившись этим ответом, Джеймс обратился к военному врачу, который одалживал ему слайды для занятий с солдатами.

– Можно имитировать девственность?

– Чтобы обмануть мужа в брачную ночь или врача?

– И то и другое.

Врач задумался.

– Первое вполне возможно. А что вас, собственно, смущает в этой девице?

– Не верится что‑ то. – Джеймсу вспомнились его собственные полунамеки в разговорах с Джейн и затем внезапная откровенность ее письма. – Наверное, потому, – медленно произнес он, – что она это говорила без всякого смущения.

– Что ж, если хотите, могу ее осмотреть.

Сильвана охотно согласилась на медицинское обследование, и на какое‑ то время Джеймсу показалось, что он ошибся. Но после обследования врач позвал его к себе в кабинет.

– Вот вам ее девственность!

И вручил Джеймсу стальной поднос с маленьким пластичным шариком величиной с каштан.

– Вы шутите?

– Глядите!

Взяв скальпель, врач полоснул по шарику. После некоторого сопротивления оттуда внезапно хлынула темная кровь.

– Скорее всего, свечной воск, – предположил доктор. – Для мягкости растерли с оливковым маслом, затем из него скатали шарик нужного размера.

– А кровь настоящая?

– Да вы что! Иначе бы она свернулась. Впрочем, подделать кровь довольно просто.

– Да, уж на это они мастера! – заверил его Джеймс, вспомнив про священников и про мощи. – Здесь такие штуки в большом ходу. Интересно, когда читают вслух Библию, эта кровь так же пузырится, как кровь святого Джованни?

– Не знаю, откуда она шарик раздобыла, но ясно, стоило это немалых денег.

«Зи Тереза», как и прочие рестораны, закрылась, и у Джеймса теперь не было никакого спасения от кулинарных изысков Маллони, иными словами, никакого спасения от консервированной «Тушенки с овощами».

– Послушайте, Маллони, вы вполне убеждены, что вы повар? – спрашивал Хоррис.

Хорриса недавно подключили к работе их группы; майор Хеткот решил, что Джеймс заслужил право на некоторую помощь.

– О да. С ножом в руки родился, – мрачно отвечал Маллони.

Что, как пришло в голову Джеймсу позже, не было, по существу, ответом на поставленный вопрос.

Прикрытие ресторанов особенно болезненно переживал Слон – Джеффрис. Отлученный от своей высокоэффективной морской пищи, теперь супер‑ заряд для своего либидо он черпал лишь во всевозможных талисманах, и всякий раз, когда Джеймс его встречал, был то в новом ожерелье с ладанкой, то с новым амулетом или с брошью, приколотой ему непоседливой Эленой. Джеффрис полунамеками сообщил Джеймсу, что в последнее время почти перестал соображать, чего та от него хочет.

– Они тут проделывают такое, что англичанкам и не снилось, – признавался он. – Кое‑ что, ей‑ ей, просто закачаешься. И будь ты проклят, если не перевернешься наоборот и не проделаешь с ней то же еще разок.

Джеймс выдавил из себя сочувственный вздох.

– Понимаешь, – с тоской сказал Слон, – у Элены теперь возникла куча свободного времени. Закрыли школу, где она, вроде, преподавала. Когда работала, так хоть, по крайней мере, уставала. А теперь заведется, удержу нет.

– Если тебе надоело, – сказал Джеймс, – почему бы ее не турнуть?

Слон погладил усы, устремив взгляд в пространство.

– Легко сказать, старина. Легко сказать.

Они сошлись во мнении, что в тех редких случаях, когда Маллони способен дополнить их рацион солониной, Слону надо помогать, подсовывая добавки, поскольку теперь весь Неаполь твердо убежден, что именно этот продукт производит возбуждающий эффект. В солонинные вечера Слон сидел в одиночестве, с выражением твердой решимости поглощая свой ужин, а, отужинав, тотчас срывался с места, торопясь к своей возлюбленной, пока не иссякло действие мясной пищи.

Как‑ то вечером, он отвел вышедшего на прогулку Джеймса в сторонку.

– Гулд, как сказать: «По‑ моему, на сегодня уже выше крыши»?

– Примерно так: «Penso che dovremo fermarmi adesso».

– Ну, а это: «Поглядеть я не против, только сам, пожалуй, не буду»?

– Non mi dispiace guardare ma preferisco non partecipare.

– Спасибо.

Слон кивнул, расправил плечи и зашагал в темноту.

Джеймсу подумалось, что Слон едва ли так же трусит, когда совершает вылазку на вражескую территорию с каким‑ нибудь своим секретным заданием.

Несмотря на отдельные неудачи, Джеймс, однако, уже мог сказать себе, что наконец‑ то район взят им под некоторый контроль. Залежи бумаг, доставшиеся ему в наследство от предшественника, сократились до удобоваримых размеров. Жестяная коробка из‑ под печенья, некогда набитая купюрами малого достоинства, предназначенными для взяток и подкупа, теперь вмещала исключительно отточенные карандаши. Появился реестр посещений, который Карло и Энрико пока старались игнорировать. Джеймсу даже удалось разжиться одним серым металлическим шкафом для хранения документов, составлявшим его тайную гордость. Несмотря на ограниченность ресурсов и трудные условия, в которых приходилось работать, Джеймс добился некоторого успеха.

И все же с каждым днем в нем крепло сознание, что то, ради чего он так усиленно старается, в конечном счете этих усилий не стоит. Подобно учителю, который бьется, чтобы удержать в узде разболтанных учеников, добиваясь от них внимания, и в результате обнаруживается, что сказать‑ то ему нечего, Джеймс пребывал в некоторой растерянности. Наступление на черный рынок не ухудшило жизнь простых итальянцев, но и не сделало ее лучше. Запреты военнослужащим вступать в брак не повлекли за собой никакого прорыва на фронте. Джеймс ощущал странное смятение, какую‑ то непонятную тоску. Это озадачивало: ведь зачастую он работает по четырнадцать часов в сутки, уместно ли говорить о тоске, во всяком случае, в привычном смысле? Но стоило пройти мимо лимонного дерева в цвету, внезапно уловить льющийся через раскрытое окно аромат незнакомых, экзотических трав, или услышать из‑ за чьей‑ то двери обрывок оперной арии, или если просто внезапно за работой его пронзало лучом, обволакивая теплом, неаполитанское солнце, у Джеймса вдруг возникало необычное ощущение, сходное с острым чувством голода. Может, это и в самом деле голод, думал он: неизбывная консервная диета Маллони настолько ему опротивела, что зачастую Джеймс не мог заставить себя сесть за стол. Но жаловаться даже на ум не приходило. В сравнении с теми жертвами, которые приносятся сейчас столькими людьми, его собственная жизнь была до смешного благополучна. Как можно думать о каких‑ то мелких лишениях, когда кругом идет война.

Глава 17

В следующий раз появившись в Фишино, Альберто принес курицу, чтоб Ливия ему ее приготовила.

– Она не так молода, – сказал он, схватив птицу за шею и оглядывая со всех сторон, пока та била крыльями и кудахтала в тисках его пальцев. – Да и не очень жирна. Но сама знаешь поговорку: gallina vechhia fa buon brodo. Чем старей курица, тем наваристей бульон.

И он свернул курице шею, прежде чем с поклоном передать тушку Ливии.

С тех пор как был прикончен последний кусочек булки, еды уже в доме не осталось, и у Ливии текли слюнки, пока курица варилась в кастрюле с луком, сельдереем и морковками, которые также принес Альберто.

– Может, присядешь со мной? – предложил он.

– Не могу. Готовлю.

– Но ведь, кроме меня, посетителей нет. – Он поставил на стол две тарелки и два прибора. – Да и курица хороша! – сказал он с нажимом.

Ливия отошла и осталась у плиты:

– Что поделать…

Бульон сварился. Альберто смотрел, как Ливия вынимает курицу из кастрюли и выкладывает на блюдо. Она налила в тарелку бульон из кастрюли и тотчас подала ему, слегка загустив пастой.

– Простая казалось бы штука, – приговаривал он, черпая полной ложкой. – А отлично сготовить не так‑ то просто. До чего же вкусно, Ливия!

Несмотря ни на что, ей стало приятно:

– Спасибо.

– Может, отведаешь немного?

– Нет.

Она уже прикинула, что потом доест остатки. Даже жирному Альберто никак не осилить целую кастрюлю бульона, особенно в такое время, когда люди годами не видят мяса, ну а курицы, вроде этой, хватит, чтоб кормиться целому семейству не одну неделю.

– Как знаешь. – Альберто снова налег на бульон. – Нет, правда, очень вкусно!

Суп получился того изумительного сероватого цвета, какой бывает, когда курица хорошо проварится; на поверхности поблескивали золотые искорки жира. От голода у Ливии кружилась голова, и если б не оперлась на плиту, она, наверно, упала бы. У нее на глазах Альберто выдул весь бульон до капли.

– Ну, а теперь, – сказал он, потянувшись к курице, – примемся за secondo. [38]

Жирными пальцами он разорвал птицу, ловко отделив белое мясо от кости, умелым движением выкрутив ножки с окорочками, и вот уже разделанная курица распласталась на блюде.

– Прошу, – сказал он, указывая Ливии на второй прибор.

– Не могу… – снова повторила она.

Но, ощутив исходивший от вареной курицы аромат, почувствовала, что слабеет, что едва держится на ногах, и значит не будет ничего предосудительного, если она позволит себе присесть. Альберто сунул длинный кусок грудки в рот и с выражением невыразимого удовольствия принялся жевать. Затем, подхватив кусочек поменьше, протянул Ливии. Она было потянулась к курятине, как вдруг почувствовала, что его рука легла ей на плечо, слегка клоня его к столу. Ливия поняла, чего он добивается, и покорно открыла рот навстречу, куску, который Альберто туда и вложил.

И прикрыла глаза. Так было легче. Она чувствовала, как его толстые, липкие от куриного жира пальцы тычутся ей в губы, но ощущала лишь вкус курицы. Сочный, густой мясной аромат заполнил рот, наполнил мысли, вытеснив все остальное. Аромат ушел. И Ливия, уже собой не владея, приоткрыла рот, чтоб еще раз испытать то же: так птенец раскрывает клюв навстречу корму. Два толстых пальца проползли ей в рот, и она почувствовала, как с жадностью слизывает с них куриный жир, стараясь не упустить ни капельки.

Альберто убрал пальцы, и Ливия открыла глаза, сгорая от стыда за содеянное. Но в его пальцах увидала очередной кусок курицы – sella, седловинку, два кусочка темной мякоти из нижней части, прямо за крылышками: самое вкусное мясо. Снова Ливия прикрыла глаза, и снова почувствовала, как его пальцы пробираются к ней в рот, и снова слизала с них все до капли. Голос Альберто зашептал ей прямо в ухо:

– Когда в прошлый раз спросила, почему – ты, я соврал. Плевать, что надо мной будут смеяться. Это потому что я тебя люблю.

То, что происходило, то, что она слышала, ей с закрытыми глазами вынести было легче. Ливия молчала. Немного погодя еще один кусочек курицы ткнулся ей в губы.

Когда Альберто ушел, Ливию едва не стошнило. В тот же вечер она заглянула в самый дальний угол кухни, где оставила кастрюлю, куда аккуратно сливала куриную кровь, и кликнула Маризу:

– Я кое‑ что придумала. Что скажешь насчет танка?

– Какого танка?

– Того самого, который подорвался, после твоего заклинания против tedesco[39] солдата. Если б этот танк завести, можно бы использовать его вместо трактора.

Мариза задумалась:

– Надо бы куриной крови раздобыть.

Ливия протянула ей кастрюльку:

– Ничего, что курица очень старая?

– Думаю, сойдет. Но, Ливия, ведь ни ты, ни я не умеем управлять танком!

– Подумаешь! – Ливия дернула плечом. – Думаю, что это не так уж сложно. Им солдаты управляют, а глянь на них, одни недоумки.

На следующий день сестры отправились в поле за деревней, на то место, где стоял сломанный немецкий танк. Из бутылки, которую она с собой захватила, Мариза налила в бак зловонное месиво. Наложила руки на бронированный корпус танка.

– Ну‑ ка, попробуй! – бросила она Ливии.

Ливия забралась внутрь танка. Там было очень темно – свет просачивался только из нескольких щелей в броне. А внутри воняло машинным маслом, застарелым мужским потом и еще чем‑ то горелым – должно быть, порохом.

Она уселась на водительское место и осмотрела панель управления. Казалось, тут особых трудностей нет. По обеим сторонам торчали две рукоятки, которые, похоже, регулировали ход гусениц. Прямо перед водительским креслом в крошечную щель открывался совсем узкий обзор дороги. Справа виднелось еще несколько рукояток и переключателей, но зачем они, понять Ливия не могла. Похоже, черная кнопка могла приводить двигатель в движение. Ливия нажала. Ничего. Она наобум подвигала разными рычагами, снова нажала кнопку. И вдруг весь танк с силой содрогнулся, и Ливия решила было, что ей каким‑ то образом удалось выстрелить из пушки, но потом сообразила, что это включился двигатель как раз у нее под правой пяткой. Внутренность танка наполнил густой черным дым. Ливия тронула рычаги, и машина рванула вперед.