ЧАСТЬ III 6 страница

– Выходит, вы говорите по‑ итальянски? – Эрик с любопытством посмотрел на Джеймса. – Я заметил, что письмо не вызвало у вас затруднений.

– А вы говорите?

– Учу, но дело движется медленно.

– С вашим‑ то именем?

– Я итальянец в третьем поколении. Родители хотели, чтоб я стал настоящим америкашкой, поэтому дома по‑ итальянски совсем не говорили. Но это не помешало властям, едва разразилась война, шесть месяцев продержать их за решеткой как граждан враждебного государства. – Он передал Джеймсу папку. – Ну что, по рукам?

– В каком смысле?

– В общем, сдается мне, что хоть помыслы вашего информанта и далеки от благородства, все же он может быть весьма полезен. Надо бы провентилировать это дело с нашим начальством, но, по‑ моему, совместные действия пойдут и нам, и вам на пользу.

Оба начальника одобрили идею совместной операции против черного рынка, но при условии, если руководство возьмет на себя одна из сторон. Забавно, что американский начальник, видимо, считал, что это дело англичан, в то время как майор Хеткот категорически придерживался мнения, что задача больше подходит американцам. После некоторых взаимных препирательств было решено, что до поры до времени Джеймс с Эриком будут отчитываться перед майором Хеткотом.

Операция началась на рассвете следующего утра и состояла из двух этапов. Итальянские carabinieri, предводимые Карло и Энрико, получили задание захватить участников черного рынка на Виа Форчелла. К большому удивлению Джеймса, Карло и Энрико восприняли свою миссию с большим энтузиазмом, вырядившись по этому случаю, точно статисты из фильма про Аль Капоне: канотье, яркие пиджаки, галстук‑ бабочка и короткие гетры. Непонятно откуда, кроме того, они извлекли также груду автоматов зловещего вида. Оставалось лишь надеяться, что с оружием они будут обходиться осмотрительней, нежели их киноидолы, – хотя, глядя, как грозно итальянцы потрясают автоматами, Джеймс чуть было в этом не засомневался. И еще Джеймсу с Эриком было поручено обыскать помещения аптекаря.

Постучав в дом к сеньору Дзагарелла, они застали его за завтраком. Известие об обыске в его доме на предмет изъятия пенициллина хозяин воспринял с невозмутимостью.

– Валяйте! – повел он плечами. – Ничего вы тут не найдете.

Искали целый час. В квартире не только не оказалось пенициллина, здесь вообще не обнаружилось ни намека на контрабанду. С упавшим сердцем Джеймс осознал: их здесь ждали. Наконец в мусорном ведре под раковиной Джеймсу попалась одна пустая пенициллиновая ампула. Он показал ее Дзагарелле, но тот и бровью не повел.

– Придется вам пройти с нами, – сказал Джеймс, с трудом сдерживая ликование.

– Куда?

– Сначала в «Подджо Реале». – Так называлась городская тюрьма. – Вас продержат там, пока будет проводиться расследование.

– Друг мой, – благодушно сказал Дзагарелла, – если вас удручает жизнь в Неаполе, я могу поспособствовать, чтоб вас перевели.

– Напротив, – сказал Джеймс, – жизнь в Неаполе, на мой взгляд, начинает налаживаться.

Аптекарь пожал плечами и протянул руки. Джеймс защелкнул наручники.

– Если угодно, сажайте меня в «Подджо Реале», но, уверяю вас, завтра вы меня там уже не застанете.

Словом, появился отличный повод отметить в «Зи Терезе» первый успех сотрудничества.

– Скажи, Джеймс, что будешь делать, когда война кончится? – спросил Эрик, когда они уже приканчивали бутылку вина.

– Особенно не думал, – повел плечами Джеймс. – Наверно, продолжу учиться в университете. Нам обещали, что после войны можно будет получить диплом. А ты?

– Хочу стать джазовым музыкантом. Или шпионом. Я еще не решил.

– Серьезно? – И то и другое показалось Джеймсу мальчишеством. – Чтобы стать шпионом, нужно ведь специальное образование. Да и музыкантом‑ профессионалом просто так не станешь.

– Самое главное на что‑ нибудь решиться. Дальнейшее зависит только от тебя, – махнул рукой Эрик.

– Ты так думаешь?

– Конечно. Пойми, после войны все изменится. Откроется куча возможностей.

– По мне бы лучше, чтоб все встало на прежние места.

– Приезжай к нам в Америку, – тряхнул головой Эрик. – В Америке незачем учиться в университете. У нас можно и так кем хочешь сделаться.

– Что ж, спасибо за информацию. Хотя не думаю, что готов сменить гражданство.

Эрик рассмеялся, подлил еще вина. Бутылка была уже почти пуста. Он чисто символически вытряхнул из нее последние капли.

– Сейчас допьем и коктейль попробуем, – объявил он. – Они тут варганят вполне приличного «Тома Коллинза».

– Что это, «Том Коллинз»?

Эрик снова рассмеялся, хотя Джеймс не думал шутить. Внезапно Эрик спросил серьезно:

– Девушка у тебя есть?

– Ну да, – машинально ответил Джеймс. – В смысле, дома.

– Как зовут?

– Джейн. Джейн Эллис.

– Красиво, – одобрительно сказал Эрик. – Хорошенькая?

– Вроде бы, да.

– Черт! Мне бы хорошенькую! – сказал Эрик. – Уж с месяц ни одной хорошенькой.

– Целый месяц? – произнес Джеймс автоматически. – Надо же!

– Итальяночку бы мне в самый раз. Хотя, если язык не знаешь, никакого толку. – Эрик поднял стакан. – За союз и сотрудничество, за начало нашей дружбы и за Джейн!

Джеймс поднял свой:

– Per cent' anni, как говорят итальянцы!

Он презирал себя, что в разговоре снова возродилась легенда о несуществующей невесте. Но если работа его чему и научила – то тому, что раз уж начал врать, останавливаться уже нельзя.

А, пусть! Здесь, в «Зи Терезе», греясь в теплых лучах Эрикова оптимизма, окрыленный удачей операции против черного рынка, Джеймс с изумлением открыл, что боль измены, изводившая его столько времени, уже не так его тяготит и что он почти готов представить себе свое будущее, где присутствие Джейн вовсе необязательно.

Когда они подходили к стойке, чтобы заказать себе коктейль, Джеймс заметил знакомую физиономию. «Слон» Джеффрис в одиночестве трудился над тарелкой с внушительным количеством морских ежей.

– А, это ты, – отозвался мрачновато на приветствие Джеффрис.

– И как деликатес? – осведомился Джеймс.

– Так себе, – кивнул Джеффрис на блюдо перед собой. – Элена заставляет. Считается, что здорово возбуждает.

Только сейчас Джеймс заметил вокруг глаз у Джеффриса темные круги. С шеи у него свисала иконка в виде медальона. Джеффрис, не глядя, тронул иконку.

– И это она тоже… Все из‑ за тебя, – добавил он угрюмо.

– Из‑ за меня? Почему это?

– Научил Элену всяким английским словам. Раньше можно было притвориться, что не понимаю, и все было замечательно. Теперь куча проблем. – Джеффрис отодвинул от себя тарелку. – Ну и дрянь! Видеть эту пакость больше не могу.

Глава 13

Джеймс все еще пребывал в радужном настроении, когда они с Эриком отправились допрашивать арестантов, захваченных во время облавы на Виа Форчелла.

По дороге заглянули к Дзагарелле в «Подджо Реале» и обнаружили его, невозмутимого, как и прежде, за роскошным завтраком. Его камера – не камера, скорее многокамерный люкс, – превосходила размерами квартиру Альджизы Фьоре. Один из тюремщиков застилал ему чистым бельем постель. Джеймс отметил, что заключенный сидит в свежевыстиранной рубашке.

– Пришли меня освобождать? – спросил он.

– Расследование еще не завершено, – сказал Джеймс. – Будете содержаться здесь до его окончания.

Дзагарелла промокнул губы салфеткой.

– Весьма сомневаюсь, – самодовольно произнес он. – Признаться, я удивлен, что вы еще здесь. Я полагал, что к этому времени вас уже откомандируют из Неаполя.

– Возможно, для вас это сюрприз, но союзная военная администрация действует не по тем правилам, к которым вы привыкли.

– Как я понимаю, – сказал Дзагарелла, – вы намекаете на вашу пресловутую неподкупность, которая, кстати сказать, уже обошлась мне в кучу денег.

Тюремщик, покончив с уборкой постели, принес тазик с водой, помазок для бритья и вспененное мыло, которое принялся с энтузиазмом накладывать на щеки заключенного.

– Не грех бы вам помнить, – продолжал аптекарь, – что мы, неаполитанцы, в оккупации не впервые. Тут были и арагонцы, и австрийцы, и Бурбоны, и итальянцы – да‑ да, даже итальянцы, – и немцы… А теперь, вот, союзники. Словом, как видите, опыт у нас богатый.

Тюремщик провел бритвой по щеке Дзагареллы. Аптекарь, заурчав от удовольствия, прикрыл глаза и сделал легкую отмашку Джеймсу с Эриком, чтоб удалились.

– Я бы с громадным удовольствием засадил этого типа за решетку, – сказал Джеймс, когда они вышли из тюрьмы.

– Он уже за ней, – заметил Эрик, – и, признаться, особых неудобств не испытывает.

– Они так носятся с ним потому, что он им внушил, будто скоро выйдет. Вот предъявим ему обвинение, будет вести себя по‑ другому.

– Послушай, Джеймс, – сказал Эрик, – ты знаешь, скольким бандитам с тех пор, как мы здесь, в Неаполе, удалось предъявить обвинение?

– Скольким?

– Троим, – хмуро бросил Эрик. – Документы исчезают. Свидетели не являются или в последний момент меняют свои показания. У одного во время показаний случился припадок эпилепсии, и как свидетеля его отстранили. Или, бывает, обвиняемый представит впечатляющие свидетельства, как во время войны он активно работал на Сопротивление, и получается, ему впору медаль вешать, а не в тюрьму сажать. Мало того, потом оказывается: либо судьи не все в показаниях учитывают, либо в тюрьмах почему‑ то замки негодные. А еще случается, что ребят из контрразведки отсюда переводят, если шепнуть кому надо. Этот Вито Дженовезе, что всем черным рынком заправляет, имеет связи в самых верхах союзной военной администрации, самых что ни на есть. Говорят, когда генерал Кларк впервые прибыл в Неаполь, захотелось ему испробовать всякие дары моря. Ну, а все лодки из‑ за мин затащили на берег. Так этот Вито в честь приезда генерала устроил грандиозный пир, попросту своровав всю рыбу из неаполитанского аквариума. Вскоре после этого получил должность официального советника при высшем командовании. Если такой тип, как Дзагарелла, окажется у него под крылышком, мы вряд ли что сможем с ним поделать.

В Квестуре, главном полицейском управлении, Джеймс пояснил, что они намерены допросить подозреваемых, захваченных во время рейда на Виа Форчелла. После долгой бумажной возни их препроводили к камерам, которые оказались пустыми, а во внутреннем дворике сидел всего один дряхлый старик.

– В чем дело? – возмутился Джеймс. – Где остальные?

Сопровождавший их полицейский недоуменно пожал плечами:

– Какие остальные?

– Вчера на Виа Форчелла торговали десятки людей. Где они все?

Увидев, что от полицейского ему ничего не добиться, Джеймс спросил у старика:

– Сколько тут было народу, когда тебя привели?

– Человек двадцать или тридцать.

– Куда же они подевались?

– Все ночью ушли, – уныло сказал старик. – И я бы тоже ушел, да на штраф у меня денег нет.

– Какой еще штраф?

– Пятьдесят лир. – Старик развел руками. – Я всего‑ то сборщик металлолома. Откуда мне взять пятьдесят лир?

– Старик не то болтает, – отозвался с каменным лицом полицейский. – Никого мы не штрафуем. Если хотите, можете проверить записи.

– За что сидит старик? – вздохнув, спросил Джеймс у полицейского.

– Сбывал медный телефонный провод.

– К пенициллину отношение имеет?

– Вроде, нет.

– Вы уж, пожалуйста, – сказал старик, – мне б отсюда поскорей выйти. Жена у меня, понимаете, слаба здоровьем, а поблизости никто не живет. Боюсь, если меня не выпустят, ей некому даже будет сготовить поесть.

Полицейский принес моток телефонного провода.

– Это нашли при нем.

– Я же немецкий провод срезал, – гордо вскинулся старик. – Ведь его можно, так ведь? Мы же против немцев.

Джеймс перевел Эрику то, что сказал старик. Тот поскреб в затылке.

– Так было до прихода союзных войск. Мы разбрасывали листовки, призывая итальянцев наносить немцам всяческий урон. Но когда сюда вошли, то, естественно, надобность резать провод уже отпала, теперь мы сами можем им воспользоваться.

– Вот! – Старик вытащил из внутреннего кармана потрепанную листовку и с гордым видом протянул ее Джеймсу. – Видите? Тут говорится, чтоб резали провод. Дадут мне за это медаль?

– Больше резать провод нельзя, – объяснил ему Джеймс. – Теперь это наш провод.

– Он же немецкий!

– Ну да, но… – Джеймс вздохнул. – Ладно, неважно.

Стоявший перед ними старик, очевидно, совершенно запутался в происходящем.

– Почему бы не выпихнуть его отсюда? – предложил Эрик.

– Нет, нельзя, – твердо сказал полицейский. – Он обвиняется в порче союзного военного имущества. За такое положено до десяти лет тюрьмы.

– Что ж делать‑ то? – спросил Эрик.

– Тут мы мало что можем, – хмуро сказал Джеймс. – Формально это не наше дело.

Они узнали у старика, где находится его деревня; оказалось, где‑ то южнее Неаполя. Вернувшись в свою штаб‑ квартиру, Джеймс скатил мотоцикл армейской контрразведки со стойки, спустил его по каменной лестнице вниз и газанул. Главная магистраль, выводившая из города, была очищена от завалов, по нему ползла уже пара трамваев. Похоже, в местный обычай входило, чтобы водитель двухколесного транспорта непременно, уцепившись за трамвай, тащился так по возможности дольше, дабы сэкономить бензин и не перетрудить ноги. Наконец Джеймс с облегчением вырвался за пределы города и оказался в сельской местности. В этот замечательный весенний день, подставив лицо солнечным лучам, можно было вообразить, что война где‑ то далеко, за тысячи миль отсюда.

Проносившийся мимо пейзаж и по сей день, вероятно, не слишком изменился со времен Средневековья. Ухоженные поля, согнувшиеся в три погибели женщины, работавшие там, были в тех же бесформенных черных платьях и платках, какие, должно быть, носили еще во времена Боккаччо. Изредка встречался в качестве подсобной силы бык или мул, хотя в основном тут трудились вручную.

Наконец Джеймс разыскал деревню, которую назвал старик, и, расспросив вокруг, нашел дом. Тот стоял на отшибе среди заросших сорняками участков: старик, подумал Джеймс, теперь, должно быть, слишком стар, чтоб их обрабатывать. Небольшие кучи металлолома – корпус обгоревшего грузовика, пара кусков искореженного металла от немецкой бомбы, пустой ящик из‑ под американских боеприпасов, – свидетельствовали о его новом промысле. Кучи застыли среди зловещей тишины. Весь дом, если не считать двух пристроенных комнатенок, был величиной не более хлева. Джеймс постучал в дверь. Крикнул: «Эй! » Ответа не последовало.

Он толкнул дверь и вошел в дом. Когда глаза свыклись с мраком, он различил кровать под окном, прикрытую тряпьем. Небольшая выпуклость над тряпьем постепенно выявила контур иссохшего старушечьего лица. Глаза, подернутые призрачной катарактой, слепо, не мигая, уставились в потолок.

– Buongiorno, signora, – тихо сказал Джеймс.

Женщина не шелохнулась, будто не слыхала.

Джеймсу показалось, что она при смерти. Он заглянул на кухню: там ничего съестного не было и в помине.

– Что, вы сказали, намерены предпринять? – Майор Хеткот в изумлении уставился на Джеймса.

– Я хочу, сэр, просить итальянцев, чтоб они его освободили, – сказал Джеймс. – Даже если он совершил что‑ то противозаконное, хотя это весьма спорно, его стоит освободить из чувства сострадания.

– Из чувства сострадания? – багровея, повторил майор. – Слушайте, капитан, в данный момент в шестидесяти милях отсюда более пяти тысяч наших солдат гниют в своих окопах по грудь в холодной воде под нескончаемым немецким обстрелом, не имея возможности даже встать и помочиться, чтобы не схлопотать в лоб пулю снайпера. Спросите их, что они думают о сострадании!

– Мне известно, сэр, как тяжело сейчас на передовой. – Майор недоверчиво крякнул, но Джеймс продолжал: – И все же, несомненный долг военной администрации придерживаться справедливости. А человек этот арестован без всяких на то оснований.

– Арестован его же соотечественниками итальянцами!

– Но в результате нашей операции…

– Которая, судя по вашему рапорту, потерпела полный крах! – парировал майор.

Джеймс смолчал.

– Неужели вам так‑ таки нечего предъявить этому аптекарю Дзагарелле? – вздохнув, произнес майор, переводя взгляд с Джеймса на Эрика.

– Нечего, сэр… – пробормотал Эрик.

– Насколько я понимаю, в результате его выпустили из заключения?

– Так точно, сэр, – сквозь зубы процедил Джеймс.

– Выходит, вы признали, по меньшей мере, одно задержание незаконным, – язвительно бросил майор.

– Так точно, сэр.

– Таким образом, выставив на явное посмешище союзную военную администрацию. – Майор указал на дверь: – Выметайтесь вон, Гулд. И вы, Винченцо. Постарайтесь оба как можно дольше не показываться мне на глаза.

– Слушаюсь, сэр, – сказал Джеймс и робко добавил: – Насчет того расхитителя провода, сэр…

Майор сверкнул на него глазами:

– Позвоню куда следует, хотя, ей‑ богу, у меня полным‑ полно куда более важных дел.

В тот вечер Маллони появился, как обычно, ровнехонько в семь. Но, церемонно ударяя в гонг, он явно еле сдерживал переполнявшее его ликование. Все прояснилось, едва он стал расставлять фаянсовую посуду: вместо обычных плоских тарелок, на которых подавалась «Тушенка с овощами», британским офицерам были предложены суповые миски.

– Эй, Маллони, в чем дело? – спросил Керник.

– Эта зуп, – произнес не без гордости Маллони. – Мясе зуп.

Выйдя из комнаты, он вернулся затем с треснутой супницей такой громадной, что едва удерживал ее в руках. Размером и формой супница напоминала немецкую морскую мину. Но едва Маллони приподнял крышку, Джеймс увидел, что внутри – кто бы сомневался! – темнела вязкая жижа, чем‑ то напоминавшая пиво «Браун Виндзор».

– Что‑ то новенькое, – одобрительно прокомментировал Уолтерс. – Молодец малый, старается.

Маллони переходил от одного к другому со своей супницей. Но по мере того как суп разливался, странная тишина воцарялась за столом. Исследуя содержимое своей миски, Керник буркнул: «М‑ да…»

Черпая себе суп, Джеймс отметил его необычную консистенцию. Наполовину он состоял из желеобразной массы, наполовину из совершенно ненасыщенной жидкости. Вглядевшись попристальнее, Джеймс понял, что Маллони создал этот суп путем нехитрого трюка, – использовав меньше жестянок «Тушенки с овощами», чем обычно, но разбавив содержимое значительным количеством теплой воды.

– Мясе зуп с овощны шарик, – важно объявил Маллони, разлив суп по мискам. – Приятны аппетит.

Учтивые до несокрушимости британские офицеры послушно взялись за ложки и погрузили их в миски.

Вскоре стало очевидным, что «мясе зуп» Маллони столь же отвратителен на вкус, как и на вид. Разведенные водой консервированные помои не имели ни малейшего вкуса, но при этом странным образом усугублялось гадкое ощущение склизкой прогорклости. Словом, как в отчаянии отметил про себя Джеймс, это было истинно мерзостное завершение истинно мерзостного дня.

Глава 14

Написав в Неаполь родным Энцо, что ей сообщили о его гибели, Ливия, однако, ответа не получила.

Когда мясо Пупетты было съедено, семейству Пертини пришлось примириться с тем, что еды уже почти не осталось никакой, кроме моццареллы, которую готовили каждый день из молока Пришиллы. В обычные времена, продавая этот сыр, они вполне могли бы обеспечить себя другим необходимым провиантом – например, мукой, солью. Но вывезти сыр было не на чем, потому приходилось съедать его самим, чтобы не пропадал. Порой казалось просто бессмысленным гнуть спину и трудиться ради того, что все равно придется выбрасывать, но Пришиллу все же доить было необходимо, чтоб у нее не воспалялись сосцы.

Мысли о тракторе, которого не было, изводили Ливию постоянно. Был бы трактор, можно было бы отвозить сыр на рынок. С трактором можно и землю пахать, и хоть как‑ то восстановить свои потери.

После того, как до деревни дошли слухи о гибели Энцо, Альберто неделю выжидал, потом возобновил свою атаку с новой силой. Будто в насмешку над их нищетой, он заявился к ним однажды днем в роскошном новом «бугатти». Высвободив из‑ за руля тучное тело, поднес Ливии белую булку – такую она не видала уже несколько лет. Хотела было отказаться, но, вспомнив об отце и о Маризе, поняла, что теперь не время проявлять волю и характер. Подавив гордость, она потянулась за хлебом, в намерении с почтением его принять. Альберто победно ухмыльнулся. Ливия бросила:

– Хочу, чтоб ты знал, Альберто. Я беру у тебя хлеб, потому что вынуждена взять, но постель с тобой делить не стану.

Улыбка не исчезла с физиономии Альберто. Он быстро подтянул хлеб к себе, как мальчишка, который игрушкой дразнит сестренку. Но, увидев, как ее рука невольно потянулась следом, рассмеялся и протянул ей хлеб.

– Однажды ты поймешь, что и тут у тебя выбора не будет, – тихо проговорил он. – Птичку таким же манером подлавливают. Сначала сыплешь ей крошки, чтоб приучилась клевать с руки. Потом – хап!

Он сжал руку в кулак.

– Альберто, – устало сказала Ливия. – Зачем тебе я? Чего тебе еще не хватает? Полно девчонок, бери любую.

Он придвинулся к ней близко, так близко, что она ощутила на своей щеке его дыхание. Рука, скользнув, обвилась вокруг нее.

– Ясное дело, полно. Но я решил, что мне ты нужна, а главное – всем вокруг про это известно. Если я опозорюсь, меня поднимут на смех. А при моем положении насмешки – совсем ни к чему. Я должен, Ливия, тебя заполучить.

Его крупные, мясистые губы и жесткие усы коснулись ее уха, язык похотливо потянулся лизнуть мочку. Ливию передернуло, но по его рычанию она поняла, что ее сопротивление возбуждает его сильнее, чем молчаливое согласие. Мариза права, подумала Ливия: не нужны ему мои чувства, ему надо взять меня с боем. Ей вспомнился солдат, державший ее за руки, когда Пупетта истекала кровью, вспомнилось, как возбудило его то, что она сопротивлялась, как даже и офицера проняло, наблюдавшего за этой сценой. Что это приключается с мужчинами на войне, отчего им так сладко внезапно почуять свою власть? И уже, испытав вкус власти, смогут ли они когда‑ нибудь от этого отказаться?

Глава 15

Что было крайне удивительно, Джеймс столкнулся наконец с юной неаполитанкой, чья репутация оказалась поистине безупречной.

По означенному адресу в пригороде Вомеро обнаружился элегантный дом. Когда Джеймс пришел туда с проверкой, его провели в гостиную, обставленную с большим вкусом и явно свидетельствующую о достатке. Эмилия ди Каталита‑ Госта была помолвлена с неким штабным офицером; она немного говорила по‑ английски и была явно хорошо образована. Нежной миловидностью она чем‑ то напоминала Джейн. Тут же оказался и ее родитель, представительный господин лет шестидесяти в безупречном костюме. Он поведал Джеймсу о семейных поместьях в Тоскане, которые в данный момент, увы, оказались отрезаны линией фронта, – и вскоре они оба обнаружили общий интерес к творчеству Данте.

Было приятно оказаться в обществе цивилизованных людей. Когда наступили сумерки и стало ясно, что Джеймсу пора уходить, он воспринял это даже с некоторой досадой. И постарался деликатнее намекнуть отцу, что его рапорт не создаст ни синьорине Каталита‑ Госта, ни ее жениху никаких проблем, а ей самой пожелал долгого и счастливого семейного счастья. С равной деликатностью родитель кивнул, свидетельствуя, что все понял.

Джеймс перед уходом попросил разрешения слегка осмотреть дом. Отец Эмилии несколько замялся:

– Увы, во время оккупации здесь квартировались немецкие офицеры, – робко сказал он. – Мне бы не хотелось показывать вам комнаты в том виде, в каком они их оставили. Однако был бы рад, если бы вы оказали мне честь и недели через две пожаловали бы к ужину, когда все здесь вернется в прежнее состояние.

Джеймс проявил понимание, и они твердо условились встретиться через две недели.

– Да, вот еще что, – сказал синьор ди Каталита‑ Госта. – Хотел просить вас об одной любезности, правда, мне так неловко злоупотреблять вашим вниманием.

Джеймс заверил его, что он всецело готов оказать ему услугу.

– Не хотелось бы, разумеется, как‑ то влиять на ваш рапорт. Но если он и в самом деле окажется благоприятным, как мы смеем надеяться, то… моя дочь, а она у меня очень набожна, очень бы желала венчаться в первый день Великого Поста. По некоей традиции люди благородных семейств венчаются именно в этот день в кафедральном соборе. – Он развел руками. – Так было и со мной. Видите ли, всего лишь традиция, но я знаю, это бы так много значило для матери Эмилии, упокой Господь ее душу.

До первого воскресенья Великого Поста оставалось меньше недели.

– Я попробую несколько ускорить разрешение, – пообещал Джеймс.

Синьор ди Каталита‑ Госта поклонился.

– Вы очень добры.

– Что вы, что вы! Просто приятно во всей этой неразберихе сделать хоть что‑ то полезное.

Возвращаясь вниз под горку к Палаццо Сатриано, Джеймс испытывал благостное воодушевление, которое не смогло испортить даже едва теплая «Тушенка с овощами» Маллони.

В шесть утра в воскресенье его разбудил телефонный звонок. Звонил майор Хеткот. Он сразу перешел к делу.

– Что вам известно про толпу у кафедрального собора?

– Понятия не имею про толпу у собора.

– Военные полицейские опасаются, что это может перерасти в массовые беспорядки. Не изволите ли взглянуть?

Телефон отключился.

Джеймс оделся и сбежал вниз. Прикинув, если и в самом деле возможны массовые волнения, то лучше наблюдать за происходящим из джипа, чем с мотоцикла, он пошел будить Эрика.

Американец просыпался после подпития, и Джеймсу пришлось приложить некоторые усилия, чтоб втолковать ему, что выезд к возможному месту массовых волнений гораздо важней чашки утреннего кофе. Но и без кофе ушло целых четверть часа, прежде чем хмурый Эрик уселся наконец за руль, и они вдвоем покатили к собору.

У самого собора путь им преградила плотная толпа народу. Пока Эрик проталкивался со своим джипом вперед, Джеймс с изумлением смог убедиться, что вся толпа преисполнена глубокой скорби. Женщины рыдали и рвали на себе одежду. Пожилые мужчины грозили небесам кулаком. Молодые девицы с повязанными платком головами что‑ то бессвязно лепетали или истерически орали друг на дружку. Среди толпы, как отметил Джеймс, было немало монашек и священников, повсюду люди осеняли себя крестным знамением. Все это выглядело весьма загадочно.

Внезапно Джеймс заметил знакомую физиономию. Велев Эрику притормозить, он распахнул дверцу джипа:

– Доктор Скотерра, залезайте!

Адвокат слегка смешался, будто его застали за каким‑ то непристойным занятием. Но все же вскарабкался в джип и поспешил захлопнуть за собой дверцу.

– Вы бы лучше вернулись, – бросил он.

– Почему? Что, так опасно?

– Для вас? Немного, пожалуй. Толпа слишком возбуждена. Но в данный момент я больше забочусь насчет себя. Лучше бы меня рядом с вами никто не видел после вашей опрометчивой попытки призвать к порядку торговцев пенициллином.

– А, так вы уже слыхали… – отозвался Джеймс.

– Друг мой, – сказал пренебрежительно доктор Скотерра, – события того дня уже преобразились в изящную балладу, которая распродается в городских скверах по пять лир за листок. Ваше имя поминается непрерывно, и отнюдь не в лирических строках, но подхватывается всеобщим хором, при этом сопровождаясь определенными жестами, которые неизменно вызывают всеобщее ликование. Вы ведь помните, я не советовал вам в данный момент затевать эту операцию. А теперь, могу я сойти?

– Что здесь происходит? – спросил Эрик, подавая назад.

– Разжижение крови.

Должно быть, эти слова друзей несколько огорошили, потому что доктор Скотерра поспешил добавить:

– Крови святого. Известная реликвия, она хранится в особой часовне в соборе. Дважды в год, абсолютно регулярно, высохшая кровь превращается в жидкость. В случае, если, как в данный момент, кровь превращается в жидкость в неположенное время, это означает, что Неаполю грозит страшная беда.

– То есть, страшней, чем немецкая оккупация, чем мобилизация ваших парней на войну с Россией и чем бомбежка Неаполя тремя различными армиями?

– Разумеется, это чистейший предрассудок, – глухо отозвался доктор Скотерра, – которому всякий образованный, как я, человек не придает ни малейшего значения.

– Может, вы сегодня слишком рано встали?

Доктор Скотерра фыркнул.

Эрик остановился у края тротуара и выключил зажигание.

– Все‑ таки лучше пойдем взглянем.

Джеймс с Эриком протискивались сквозь толпу к боковому входу в собор. Внутри спокойней не было – воющее людское море слепо, но с ощутимым накалом, колыхалось из стороны в сторону Наконец обнаружился священник.

– Это наш святой, – скорбно изрек он. – Это его кровь. Несомненно, грядет великий огонь, и в нем погибнут многие.

Его слова вызвали в непосредственной близости истошные рыдания. Тут священник просветлел.

– Но все же, – громко изрек он, давая знак другому священнику, появившемуся из ризницы и державшему под самым носом, как продавщица сигарет у киношки, лоток, – может статься, что мощи одного из христианских мучеников не оставят того, кто истинно верит.