ЧАСТЬ III 5 страница

Глава 10

После того, как солдаты застрелили Пупетту и отпилили ей задние ноги, Пертини ломали голову, как теперь быть с остальной тушей. Рынка больше не существовало, продать мясо было негде, и даже если какое продовольственное управление готово было потратить бензин, чтоб приехать и забрать остов, у семьи не было средств, чтобы им заплатить.

И тогда Ливия решила, что надо устроить festa. [30]

– Но чем же люди будут расплачиваться? – забеспокоился отец. – Теперь ни у кого денег нет. А на мясо и подавно.

– Пусть платят, чем смогут. В конце концов, не пропадать же добру. Может, когда закончится война, вспомнят, как мы их угощали.

– А танцевать с кем? – спросила Мариза. – Мужчин совсем не осталось.

– Кое‑ какие есть. Услышат, что мясом кормят, все припожалуют.

Они насадили тушу Пупетты на громадный вертел, сооруженный из двух скрещенных палок, под которыми сложили дубовые поленья. Огонь развели на рассвете, и к полудню забытый аромат жарящегося мяса разлился по деревне. Соседи помогли вынести наружу столы и стулья, и не было отбоя от желающих подбрасывать дрова в огонь или поворачивать вертел с Пупеттой, чтоб мясо не пересыхало.

Между тем Ливия с Маризой готовили прочие яства. Деликатесы из сердца Пупетты, порезанного кубиками и подаваемые на небольших вертелах – оструганных ветках розмарина. И из ее языка, отваренного и уложенного в кастрюлю под прессом из тяжелых камней. Из мозгов, приготовленных с помидорами, грибками pioppino, а также с munnezzaglia, остатками разной пасты; и из ее печени, измельченной и прожаренной с луком‑ шалотом. Все пошло в ход. После суровой зимы овощи были по‑ прежнему скудны, но были cannellini, [31] политые слегка мясным жиром и были луковицы фенхеля, целиком запеченные в нежаркой золе на краю костра. Было много coccozza – овоща наподобие тыквы, и tenurume, нежных молодых кабачковых завязей. И, конечно же, была свежая моццарелла, изготовленная из молока несчастной Пришиллы, которого та после гибели Пупетты давала мизерное количество, благо сама осталась жива и невредима. Словом, получился пир, какого односельчане не видывали уже много лет, и хоть не те были обстоятельства, чтоб радоваться, но Ливии казалось, что с этого момента что‑ то непременно изменится. Что жизнь теперь пойдет по‑ другому.

Как она и предсказывала, собрались все мужчины округи. Бесценное меньшинство – сплошь калеки, хворые, дряхлые, совсем молокососы, те, кто призыву не подлежал и еще те, кто имел достаточно связей или денег, чтобы избежать rastrellamenti. Был здесь, разумеется, и Альберто со своими дружками camorristi, [32] – Ливия с радостью показала бы им от ворот поворот, но она понимала: отцу нужны деньги. В центре внимания деревенских были братья Лачино, Каризо и Дельфио. Они сбежали из концлагеря на севере и преодолели две тысячи миль до дома, прорываясь через линию фронта немецких и союзных войск. Если эти вернулись живыми, может, повезет и другим?

Как говорят неаполитанцы, голод – лучшая приправа, и, только когда все было съедено без остатка и гости выдержали нужную паузу, воздавая должное прекрасной пище, заиграла музыка. В нетерпении Ливия сбросила с себя передник, уже готовая к танцу, но, к ее изумлению, никто не вызывался ее приглашать. Она обвела толпу взглядом в надежде поймать чей‑ то призывный взгляд. Но каждый отводил глаза, а руки мужчин постарше потянулись к карманам штанов. Стоило Ливии на кого‑ то взглянуть, тот тотчас прикрывал себе рукой пах. Ливии было не до смеха, ей этот жест было хорошо известен. Он появился здесь с незапамятных времен. Так мужчины защищались от malocchio, дурного глаза.

– Кто со мной танцует? – выкрикнула Ливия, заглядывая поочередно каждому в глаза. – Эй, Феличе, – ее взгляд остановился на одном из соседей, – ты с таким жаром уплетал мясо моей любимой буйволицы. Пойдем танцевать?

Парень молча топтался на месте.

– Франко! – с гневом окликнула Ливия другого. – Ты что застыл? Ведь столько раз со мной отплясывал!

– Это до того, как ушел Энцо… – тихо сказал Франко.

– При чем здесь Энцо? – вскинулась на него Ливия, но Франко тоже опустил глаза.

Обводя мужчин взглядом, Ливия дошла до Альберто. Тот ухмылялся. Внезапно ее осенило, что тут не обошлось без его участия.

– Альберто!

Тот с готовностью повернулся:

– Что?

Ливия взглянула, будто сейчас пригласит. И вдруг резко бросила:

– Ничего!

Повернулась к Маризе:

– Сестренка, пойдем‑ ка потанцуем!

Со стороны мужчин раздался хохоток: надо было видеть взбешенную физиономию Альберто. Ливии стало радостно, и ее ликование возросло, когда они вдвоем с сестрой, без участия мужчин, стали плясать tammorriata, этот бурный, чувственный танец страсти. Она видела, как темное вожделение вспыхнуло в глазах мужчин, наблюдавших за танцем, но стоило ей, кружа, приблизиться, те снова боязливо запускали руку в карманы штанов.

Кружась с сестрой в вихре tammurro, она прошептала ей на ухо:

– Это Альберто все подстроил!

Сестры, оттанцевав, направились обратно к своим стульям, как вдруг новая догадка, как громом, поразила Ливию. Энцо!

И она кинулась туда, где в кругу родных сидели братья Лачино.

– Прошу вас, если хоть что‑ то знаете, скажите!

Каризо смутился, но Дельфио молчать не стал:

– Точно не знаем… – начал он, и Ливия изумилась: совсем иным сделался голос у Дельфио с тех пор, как он ушел воевать, – стал хриплый, надтреснутый, будто сорванный от частого крика.

– В лагере мы, конечно, расспрашивали, не слыхал ли кто чего про парней из наших мест. Нашлись, что были с Энцо в России.

– Ну? – выкрикнула Ливия.

– Ты уж, Ливия, прости. – Дельфио посмотрел ей прямо в глаза, и ей подумалось: уходил совсем мальчишкой, а теперь говорит о смерти; он видел смерть, а, может, сам убивал, и не раз.

– Энцо погиб, – тихо сказал Дельфио. – Во время налета британских бомбардировщиков. Никто тогда не уцелел.

Ливия повернулась к Маризе:

– Это правда?

Мариза со страхом глядя на сестру, еле слышно выдавила:

– Прости, Ливия…

– Бедный Энцо… – отрешенно проговорила Ливия.

Вот оно и случилось. То, чего страшится каждая, то, что суждено вынести стольким женщинам. Оно докатилось и до Ливии. Теперь она vedova, вдова. Это не укладывалось в голове. До самой смерти она будет теперь носить траур и сидеть в передних рядах, как старуха, во время церковной службы. А Энцо… бедный Энцо… его убили. Убили Энцо, чье красивое тело она целовала, кому отдавалась, с кем рядом спала, с кем вместе смеялась, – молодой, полный жизни красавец лежал в земле, и его тело теперь гнило в могиле где‑ то в далекой стране, незнакомой, неведомой.

Мысли путались, наскакивая одна на другую. Почему же никто раньше не сказал? Видно, из‑ за festa. Никто не захотел оборвать приготовления страшной вестью, чтоб потом обвинили, будто праздник испортил. Но почему ничего не написала Квартилла? Ей, матери, должны были прислать официальную похоронку. На миг Ливия ухватилась за эту спасительную мысль: Каризо с Дельфио, возможно, ошиблись, Квартилла не написала ей как раз потому, что никакого такого письма не получала. Но по скорбным лицам братьев Ливия поняла: нет, это не ошибка.

За последние годы она повидала немало женского горя. Сперва окаменев от известия, жена или мать после с воплями и криками валилась на землю, рвала на себе волосы и одежду, выставляя свою беду всем напоказ, рыдая и кляня Бога и всех святых. Так было заведено, и, обведя взглядом лица, Ливия поняла, что именно этого ждут и от нее.

Но она не издала ни звука. Вместо боли жгучая ненависть заполнила ее сердце. Проклятые союзники! Пули союзников убили Пупетту. Теперь их пилот откуда‑ то с неба уничтожил ее мужа‑ солдата на войне, разразившейся не по его воле… И эти негодяи имеют совесть называть себя освободителями Италии!

Ливия повернулась и пошла прочь от костра к дому, в темноту, чтобы остаться одной. Лишь когда отошла достаточно далеко, ноги у нее подкосились, и руки Маризы заботливо ее подхватили. Ливия позволила сестре довести себя до дому. Площадь за ее спиной медленно пустела, жители деревни молча, по одному расходились.

Только теперь Ливия разрыдалась, – она выла, кричала, кляла. И плач этот был не только по Энцо. До нынешнего дня она еще надеялась, что, когда война кончится и Энцо вернется, все переменится к лучшему. Теперь стало ясно, что жизнь ее ждет несладкая, такая, что и в страшном сне ей не снилось. Она оплакивала Энцо, а вместе с ним и свою судьбу.

Глава 11

– Вы понимаете, зачем я к вам пришел?

Девушка кивнула:

– Si, вы – брачный офицер.

– Офицер Службы армейской контрразведки, – поправил Джеймс.

Он уже решил про себя больше не употреблять выражение «брачный офицер», которое явно говорило, будто единственной целью его работы была матримониальная деятельность.

– Мне надо представить официальный рапорт о том, подходите вы или нет в качестве невесты рядовому… – Джеймс заглянул в записную книжку, – …рядовому Гриффитсу.

Девушка по имени Альджиза Фьоре была очень хороша. Ему с трудом удавалось сдержаться, чтобы открыто не любоваться ею, этим красивым лицом, нежным овалом, черными, с блеском, волосами, необыкновенными глазами, темными, огромными. Устремленные на него глаза светились счастьем.

– Вы знаете Ричарда? – спросила она с любопытством.

Джеймс признался, что пока с рядовым Гриффитсом еще не знаком. Тут легкое облачко недоумения омрачило прелестные черты Альджизы Фьоре:

– Тогда откуда вам знать, подходим мы друг другу или нет? Хотя ладно, я вам о нем расскажу. Обожаю говорить о Ричарде. Он molto gentile. [33] Он любит животных. Как и я. – Обхватив длинными красивыми пальцами коленку, она взглянула на Джеймса испытующе: скажет или нет, что обоюдная любовь к животным еще не основание для совместной жизни.

– Нет, правда, вы непременно с ним познакомьтесь. По‑ моему, вы подружитесь. Ричарда все любят.

На одном из пальцев у нее было кольцо, и Альджиза на секунду задержала на нем мечтательный взгляд.

– И еще Ричард такой храбрый. Один раз он одной лишь столовой ложкой укокошил троих немцев.

– Убежден, что рядовой Гриффитс отличный парень, – кивнул Джеймс. – Но мне все‑ таки придется расспросить вас кое о чем конкретней.

– Пожалуйста.

Откинувшись в кресле, девушка принялась поигрывать маленьким серебряным крестиком на шее.

– Вы говорите по‑ английски?

– Немного.

– А точнее? – И Джеймс медленно и отчетливо произнес по‑ английски: «Пожалуйста, я бы хотела две длины портьерной материи и полдюжины ломтиков бекона! »

– Ничего не поняла! – весело рассмеялась Альджиза Фьоре.

– «Вы неверно дали мне сдачу! »

Она повела плечами:

– Не понимаю!

– Рядовой Гриффитс говорит по‑ итальянски?

– Вообще‑ то нет.

– Как же вы общаетесь?

– Он ведь может показать мне, что он хочет, – бросила она с легкой усмешкой.

Джеймс поперхнулся.

– Что вы знаете об Англии?

– То, что там живет Ричард.

– Знаете ли вы, например, что там гораздо холоднее, чем здесь?

– Я знаю, что женщины там уродки. По крайней мере, так говорит Ричард.

Джеймс сдался. Продвинуться в этом направлении явно не светило. Как там Джексон говорил? «По сути, ваша работа состоит в том, чтобы выяснить, шлюха она или нет». Джеймс осмотрелся. Квартирка у Альджизы была небольшая, пустая и безупречно чистая.

– У вас есть работа?

Внезапно взгляд у нее стал жестче.

– Теперь в Неаполе работы не найти.

– На что же вы живете?

Девушка скривила губки.

– Выкручиваюсь.

– Боюсь, придется ответить конкретнее.

– В Сицилии у меня дядя. Он присылает деньги.

Помнится, Джексон с особой настороженностью относился к упоминаниям о дяде.

– Могу я узнать адрес вашего дяди? – спросил Джеймс, занося над блокнотом ручку. – Хотелось бы с ним связаться, и если доходы позволяют ему помогать вам, тогда – никаких проблем.

Наступила длинная пауза, Альджиза теребила крестик на шее и покачивала носком ноги.

– Я не помню адреса.

– Не помните, где живет ваш родной дядя?

– Он часто переезжает с места на место, – с вызовом бросила она.

– Хорошо, хотя бы его последний адрес?

Опять долгая пауза.

– Альджиза, откуда деньги на самом деле? – мягко спросил Джеймс.

Она перекинула ногу на ногу, расправила платье на коленях. Наконец сказала:

– От солдат.

– Вы берете деньги у солдат?

– Если предлагают.

Джеймс записал в блокноте: «А. Ф. явно зарабатывает на жизнь проституцией».

Он поднялся:

– Я должен осмотреть вашу квартиру.

– Да, конечно. – Она тоже встала. Бретелька платья скользнула с плеча. – Я покажу. – И потянулась мимо него открыть дверь.

То ли от вида ее золотисто‑ медового плеча, а, может, просто от непривычной близости очень красивой девушки, Джеймс внезапно с неловкостью ощутил всколыхнувшееся желание.

– Я сам, – буркнул он.

Альджиза дернула плечиком:

– Как хотите!

Он быстро обошел всю квартиру. Здесь было довольно пусто, так что обзор длился недолго. Но Джеймс приметил в ванной кусок мыла, а в кухне обнаружил белый хлеб и баночку с оливковым маслом. Все эти детали занес себе в блокнот. Вернувшись в гостиную, он застал там совершенно голую Альджизу; впервые в жизни он видел перед собой обнаженную женщину. Скомканным платьем она прикрывала перед, демонстрируя, что некая скромность все же не была ей чужда.

– О‑ о‑ о… – вырвалось у него.

Альджиза улыбнулась, и комната озарилась.

– Разве я тебе не нравлюсь?

– Это не… – начал он.

– Если хочешь, можешь продолжить расспрашивать меня там, – она повела прекрасными глазками в сторону ванной.

– Вы поймите, это только усугубит мои заключения, – сказал он, отступая.

– Что, разве я не хороша? – И она медленно развернулась, выставляя напоказ свои прелести.

– Ты очень привлекательна, но это совершенно исключено…

– Это ведь Неаполь, – сказала она, подступая. – Здесь все можно.

Джеймс еще попятился и уперся спиной в стену. В этот момент платье упало на пол, ее руки, как змеи, обвились вокруг его шеи, мягкие, упоительные груди прижались к его груди, ее губы впились в его губы. На мгновение от ее физической близости у него закружилась голова. Но тут Джеймс вспомнил совет, полученный от Джексона.

– И вообще у меня есть девушка, – выпалил он. – Sono fidanzato. Я помолвлен.

Эффект превзошел все его ожидания. Альджиза тотчас отпрянула, в восторге всплеснув руками.

– Ах, как чудно! Расскажи мне о ней. Какая она? Хорошенькая? Ничего нет прекрасней любви, правда?

И снова села, видимо, решив, что все ее проблемы уже позади.

Джеймс поднял ее платье, подал.

– Наденьте‑ ка лучше!

Удивление в глазах Альджизы сменилось страхом.

– Значит, ты про меня ничего хорошего не напишешь, да?

– Боюсь, что нет.

– Значит, ты не влюблен, – горько бросила она. – Все ты врешь. – Она кинула платье на пол. – Я ведь этого не хотела. Никто из нас не хотел. А что оставалось делать? Я буду ему хорошей женой, я сделаю его счастливым! Пожалуйста, помоги мне!

– Простите, не я придумал эти правила. Если вы и в самом деле хотите пожениться, просто надо подождать, пока закончится война.

– Откуда ты знаешь, останется кто‑ нибудь из нас в живых или нет?

Она произнесла это без тени досады, лишь слегка плечом повела.

– Не провожайте меня, я сам, – сказал он, захлопывая блокнот и поднимаясь из‑ за стола.

Когда Джеймс прикрывал дверь квартирки, ему показалась, что он слышит всхлипывания.

Глава 12

На следующее утро, когда Джеймс заканчивал свой рапорт за предыдущий день, пред ним предстал франтоватого вида господин.

– Информант, – кратко бросил Энрико.

Франтоватого вида господин представился как Dottore Лоренцо Скотерра. По его словам, он avvocato, адвокат, и желает предоставить британским военным некие сведения об известных местных фашистах.

Джеймс дал понять, что за эту информацию заплатить не сможет, но это ничуть не огорчило доктора Скотерру. Тот заверил, что деньги ему не нужны, и даже если бы Джеймс попытался их ему предложить, он, разумеется, вынужден был бы отказаться, ведь фигурирование денежных средств, пусть даже с самыми невинными намерениями, могло бы внушить недоверие к его информации тем, кому Джеймс ее сообщит. Скотерра пояснил, что в своем поступке он руководствуется исключительно стремлением к справедливости и верностью закону, – служению которому посвящены его жизнь и деятельность, – а также чувством восхищения перед британской нацией, не говоря уже о жгучем желании стать свидетелем, как здешние мерзавцы фашисты, нажившиеся в годы немецкой оккупации, будут призваны к ответу. При этом доктор Скоттера заметил, что не будет возражать, если Джеймс изъявит желание провести их беседу за стаканчиком марсалы.

Поскольку день уже был в полном разгаре, а Джеймс еще и не завтракал, предложение показалось ему вполне уместным, и они отправились в «Зи Терезу», где Анджело приветствовал Джеймса привычным взмахом руки, как старого знакомого.

Джеймс покорно заказал два стакана марсалы, которой прежде никогда не пробовал. Она оказалась сладкой, но не без приятности, и довольно крепкой. Бармен перед тем, как подать напиток, разбил в каждый стакан по сырому яйцу, что было весьма удивительно, если учесть, что свежие яйца в то время считались большой редкостью. Едва дав бармену закончить процедуру, доктор Скотерра ухватил свой стакан, одним глотком опрокинул в себя яйцо и блаженно замер, смакуя напиток, после чего повернулся к Джеймсу с благодарной улыбкой. Джеймсу бросилась в глаза болезненная худоба доктора.

Скотерра начал без устали перечислять Джеймсу имена тех, кто имел выгоду от немецкого присутствия. К тому моменту ухо Джеймса уже попривыкло к стремительным потокам неаполитанской речи, заполнявшим любую возможную дыхательную паузу промежуточными senz'altro, или per forza, или per questo, [34] а всякую точку тотчас заменявшим запятой. Словом, теперь Джеймс уже мог без особого труда разбирать, что ему говорят. Чем больше пометок делал он в своем блокноте, тем больше, казалось, подробностей всплывало в памяти у доктора Скотерры, и им пришлось испить еще не один стакан марсалы, прежде чем сведения адвоката полностью иссякли.

– Что ж, Dottore, – сказал Джеймс, откладывая ручку и делая знак бармену подать счет, – информация весьма полезная. Но я убежден, вас уже заждались клиенты.

– Да, разумеется, – сказал адвокат без особого энтузиазма. И вдруг просиял: – Совсем позабыл… есть еще кое‑ что!

– Да? Что же?

Адвокат повернулся боком, подался вперед и заговорщически зашептал в уху Джеймсу:

– Немецкая танковая дивизия скрывается в недрах Везувия.

В голове у Джеймса мелькнуло, что кто‑ то в последнее время уже упоминал при нем про немецкие танки, но он никак не мог припомнить, кто именно.

– У вас есть доказательства?

– Мне это известно из весьма достоверного источника, который проверен мною не раз.

Джеймс приготовился записывать.

– Какого именно? – спросил он с занесенной над блокнотом ручкой.

– Они собираются атаковать вас с тыла. Они понимают, что их ждет смерть, но для них это дело чести, они готовы умереть за своего фюрера.

И тут Джеймс вспомнил: это Джексон настоятельно советовал ему не слушать всякие небылицы насчет укрывшейся в пещерах Везувия немецкой бронетанковой дивизии.

– Боюсь, вас неверно информировали, – сказал Джеймс. – Этот слух проверялся, он ложный.

Доктор Скотерра с тоской кинул взгляд на бутылки за стойкой бара.

– Правда, есть еще один вопрос… – начал Джеймс.

Доктор Скотерра оживился:

– Какой же?

– Торговля пенициллином на черном рынке. Не знаете, кто за всем этим стоит?

– Разумеется, знаю! – со смешком отозвался Скотерра. – Это все знают.

– Кто же? – спросил Джеймс, кивнув бармену, чтоб подал еще пару стаканов марсалы с яйцом.

– Аптекарь Дзагарелла. Он занимается этим с легкой руки самого Вито Дженовезе.

– Вы повторите это в суде?

Доктор Скотерра заволновался:

– Если я ввяжусь во что‑ либо подобное, меня пристрелят раньше, чем я появлюсь в зале суда.

– Хорошо, где можно найти аптекаря Дзагареллу?

– Не собираетесь же вы и в самом деле его арестовывать? – Доктор Скотерра так сильно взволновался, что вскочил с места, несмотря на то, что бармен еще не успел налить ему марсалы. – Я не подозревал, что вы готовы на столь резкие меры. Право же, как адвокат, я должен вас от этого предостеречь.

– Но этот тип проходимец, ведь так?

Их взгляды встретились, но взаимопонимания не возникло.

– Обещайте, по крайней мере, что мое имя не будет упомянуто, – бросил доктор Скотерра, скользнув пальцами к пуговицам пиджака.

– Раз вы не готовы давать показания, это будет вовсе несложно.

– Вы считаете меня трусом?

– Я считаю, что торговлю пенициллином надо прекратить. Подобное воровство угрожает жизням наших солдат.

Доктор Скотерра вздохнул:

– Поживете в Неаполе подольше, сами поймете. Чтобы в этом городе выжить, необходимо быть furbo, изворотливым. Иначе у нас никак нельзя.

Доктор Скотерра поспешно удалился, а Джеймс махнул бармену принести счет.

– Dueccento lire, – бесстрастно произнес бармен, кладя чек на блюдце.

Джеймс оторопело уставился на него. Двести лир? Это немыслимо!

– È troppo. [35]

Бармен дернул плечом. Яйца обходятся весьма недешево.

– Momento. – Метр Анджело торопливо пробирался между столиков с услужливой улыбкой. – Прошу вас! Сегодня угощает заведение.

– Я заплачу, – упрямо сказал Джеймс. – К тому же мне нужен счет.

Анджело вздохнул. Вынув из‑ за уха карандаш, он принялся на салфетке производить какие‑ то подсчеты. Это длилось довольно долго и, судя по всему, с использованием нескольких сложных уравнений со всевозможными скобками, вычислением процентов и переводами из одной валюты в другую. Наконец Анджело воскликнул «Ага! » и победно отвесил бармену подзатыльник:

– Attenzione, cretino! [36] Ты все не так сложил!

Истинная сумма, заверил он Джеймса с виноватой улыбкой, составляет на самом деле сорок пять лир.

Джеймс протянул банкноту в пятьдесят лир.

– Сдачу, пожалуйста, оставьте себе.

– Вы очень любезны!

Анджело выждал немного, потом сказал:

– Чисто случайно слышал ваш недавний разговор.

– Неужели? С дальнего конца ресторана?

– У меня очень острый слух. Мне не следовало бы этого говорить, но доктор Скотерра в одном, по крайней мере, прав. Приниматься за черный рынок – дело весьма хлопотливое, можно нажить себе немало врагов.

Джеймс отметил про себя это «по крайней мере».

– Я готов пойти на этот риск.

Анджело смолчал. Кивнул.

– В таком случае, можно дать вам один совет?

– Чего уж ждать от вашего заведения, как не совета, – сухо сказал Джеймс.

– Если дело упрется в такую штуку, как camorra, [37] прикиньте хорошенько, не подключить ли вам ваших союзников.

– Это еще зачем?

Вместо ответа Анджело лишь повел плечами.

Когда Джеймс вернулся в Палаццо Сатриано, решение в нем уже созрело. Очевидно, что Джексон позволил себе пустить все на самотек, Джеймс же не видел оснований поступать подобным образом.

– Надо нагрянуть с визитом к аптекарю Дзагарелле, – сказал он Карло и Энрико. – У меня есть основания полагать, что он связан с черной торговлей пенициллином.

Зевнув, Карло почесал в затылке:

– Ясное дело, связан. Он этим заправляет.

– Тогда почему его не посадили?

– Нас всего трое, – поведя плечами, сказал Карло. – А для схватки с camorra понадобится целая армия.

Чем дальше, тем все определенней совет Анджело насчет американцев представлялся Джеймсу резонным.

– Вероятно, Карло, – холодно заметил он, – вы упустили из виду, что как раз армия у нас и имеется.

Он спустился вниз и стукнул в одно из окон, выходящих в центральный двор. Джексон оказался прав: атмосфера у янки впечатляла. По‑ деловому хлопали двери, приоткрывая один за другим бурлящие деятельностью кабинеты. Посыльные с кипами бумаг сновали взад и вперед; старательные стенографистки впивались в пишущие машинки; военные в оливково‑ зеленой форме коротко отдавали друг другу приказы. Джеймсу даже стало немного стыдно за относительную летаргию у себя наверху. Неприкрытое равнодушие Энрико и Карло – Джеймс по‑ прежнему не мог взять в толк, чем, собственно, они занимаются целый день, – совершенно не вязалось со здешней обстановкой.

К окну никто не подошел, тогда Джеймс вошел в помещение, по виду напоминавшее главную канцелярию, ожидая, что кто‑ нибудь обратит на него внимание. Не дождавшись, он остановил проходившего мимо ординарца и спросил, нельзя ли увидеть кого‑ нибудь из начальства.

– Вам назначено? – бросил ординарец.

– Нет, я…

– Сейчас книгу принесу.

Ординарец сорвался с места.

Джеймс отметил про себя, что надо бы как можно скорее завести и в Службе контрразведки регистрационную книгу.

– Эй! – послышалось за его спиной.

Джеймс обернулся. Возглас исходил от молодого, примерно одних с ним лет, парня, сидевшего за письменным столом. Тот был в очках в стальной оправе, скрепленной в одном месте медной проволокой. Было очевидно, что он высокий и долговязый; это подтвердилось, когда парень встал. Американец протянул руку, Джеймс козырнул. Американец рассмеялся и тоже отдал честь.

– Эрик Винченцо! Вы, я вижу, новенький в Службе безопасности? – Парень указал Джеймсу на стул в углу. – В чем проблема?

И снова сел, закинув одну ногу на стол. За его спиной на полке лежал кларнет. Вот он, заключил Джеймс, ежедневный возбудитель гремящей сверху по ночам и не дающей спать джазовой какофонии.

Прочитав выражение лица Джеймса, Винченцо заметно встревожился:

– Может, вы жаловаться пришли? Что я соседям спать не даю?

Джеймс заверил парня, что пришел не за этим. Уведомил, что хочет нагрянуть с обыском к аптекарю.

Американец задумчиво поскреб подбородок.

– Так вы предлагаете совместную операцию? Что ж, прежде всего надо проверить этого вашего информанта. Давайте‑ ка взглянем. – Он взялся за один из картотечных ящиков, тот легко выехал на своих полозках, и пробежал пальцами по карточкам. – Не тот ли это доктор Скотерра, который был секретарем местной фашистской партии?

– Как‑ то не похоже.

– Гм! – Эрик задвинул ящик стола. – Что ж, это легко проверить. Пошли!

Джеймс проследовал за американцем через несколько кабинетов, – причем в каждом царила та же деловая суета, что и в первом, – пока они не оказались в огромном зале, где в прежние времена, вероятно, проходили дворцовые балы. В центре огромного зала располагалась огромная же картотека, высотой примерно в восемь футов, вокруг которой вились, точно пчелы вокруг улья, многочисленные секретарши.

– Вот это да! – с завистью воскликнул Джеймс.

– А! Это не наше. Наследие немецкого консульства. Надо отдать должное фрицам. Безукоризненное делопроизводство. – Тут как раз Винченцо вынул ящик справа. – Ну, вот вам.

И протянул Джеймсу папку.

Сверху находилось адресованное германскому консулу письмо на итальянском языке от некого Dottore Скотерры. Джеймс быстро пробежал его глазами. Доктор Скотерра писал, что желает предложить свои услуги в качестве информанта.

Он давал понять, что платы за услуги не ожидает; напротив, даже если бы господин Гитлер пожелал оплатить его услуги, доктор Скотерра вынужден был бы отказаться, поскольку фигурирование денежных средств, пусть даже с самыми невинными намерениями, могло бы внушить недоверие к его информации тем, кому она будет сообщена. Доктор Скотерра руководствуется исключительно стремлением к справедливости и верности закону, служению которому он посвятил свою жизнь и деятельность, а также своим восхищением перед германской нацией, не говоря уже о жгучем желании стать свидетелем, как все эти мерзавцы социалисты, наживавшиеся в годы безволия и коррупции, будут призваны к ответу. Далее следовал длинный список имен, многие из которых уже были знакомы и самому Джеймсу из его беседы с доктором Скотеррой, правда, в данном случае из фанатиков‑ коммунистов они превратились в фанатиков‑ фашистов. Письмо завершалось надеждой, что немецкая сторона смогла бы в дальнейшем опросить его где‑ нибудь в тихом местечке, скажем, в каком‑ нибудь баре.

– Вот сукин сын! – с сердцем вырвалось у Джеймса. – Хотел нас использовать для решения своих проблем. Даже выставил меня на марсалу.

– Это такая штука, куда бармен плюхает яйцо?

Джеймс кивнул:

– Понимаете, тогда мне показалось, что он крайне голоден. Пожалуй, вчера он поел впервые за целую неделю.

Эрик Винченцо расхохотался:

– Получается, вы – fottuto, как выражаются в здешних местах. Это значит…

– Я знаю, что это значит, – сухо оборвал его Джеймс. – Мудак. Распиздяй.