ЧАСТЬ III 3 страница

– Что‑ то не наблюдаю у вас особой привязанности к нашим союзникам, – заметил Джеймс.

– Так ведь у нас гораздо больше опыта в этом деле. Африка, Индия, и тому подобное. – Джексон подлил себе еще вина. – Исторически мы больше годимся для управления империей.

Джеймс вставил что‑ то по поводу аналогичного представления и у немцев, однако к иронии Джексон был явно не расположен.

– Признаться, немцы тут прекрасно управлялись. Скажем, с венерическими болезнями у них не было проблем. Они попросту отправляли в тюрьму ту, что была источником заразы, а соответствующий солдат подвергался армейскому взысканию по полной программе – осквернение чистоты высшей расы и тому подобное. Считается, что мы более цивилизованы, но именно от этого забот у нас выше крыши.

Любопытный инцидент произошел, едва Джексон запросил счет. Прежде чем его начертать, метр Анджело, перегнувшись через стол, поведал, что «британская тайная полиция» обслуживается бесплатно. И отвесив Джеймсу поклон, произнес:

– Добро пожаловать, капитан Гулд. Надеюсь, вы станете у нас частым гостем.

– Откуда он знает мое имя? – спросил Джеймс, едва Анджело отошел.

– Работа у него такая, всех знать, – пожал плечами Джексон.

– Не скажу, что это меня радует.

– Отчего же?

– Я еще и суток не провел в Неаполе. Не думаю, что получение… ну… или некое попустительство взятке, приемлемое для меня начало.

– Боюсь, иначе здесь не получится. Подмазать тут в порядке вещей. Анджело не имел в виду ничего дурного.

– Но формально открывать подобное заведение должно быть запрещено.

– Они возвращаются к нормальной жизни. Просто их нормальная жизнь отличается от нашей.

– И все же половину счета я хочу оплатить сам, – упрямо сказал Джеймс.

Подозвав официанта, он попросил принести счет.

– Il conto, [22] – сказал тот с улыбкой, возвратившись и кладя на стол счет.

Джеймс взглянул: больше половины месячного армейского жалованья.

– Вы позволите, Гулд, дать вам на прощанье небольшой совет? – сказал Джексон, когда Джеймс уже расплатился.

– Да, разумеется!

Джексон слегка поколебался. Потом с расстановкой произнес:

– Здесь вам не дома. Тут правил не существует, только приказы. Просто выполняйте приказы, тогда все будет в порядке. Но даже не пытайтесь искать какой‑ то смысл, иначе… иначе попросту свихнетесь.

Выйдя из ресторана, они натолкнулись на уличную потасовку – двое британских солдат избивали местного парнишку лет пятнадцати. Один держал его за руки, другой колотил ножкой от стула. Голова мальчишки была вся в крови. В нескольких шагах от этого места наблюдала с беспомощным видом за сценой смуглая, хорошенькая девчонка, чуть постарше парня.

– Это что такое? – строго крикнул Джексон. – Прекратить немедленно!

Солдаты нехотя попятились, и оба офицера контрразведки поспешили разобраться, в чем дело.

Выяснилось, что парень выступил сутенером при родной сестре. Сговорились, и малый, получив плату, – точнее три пачки сигарет в качестве вознаграждения, – рванул и был таков. Позже солдаты набрели на обоих и решили их проучить. Джеймс для вида спросил имена и личный номер солдат, но было ясно, что меры воздействия на этом заканчивались. Он приказал им, чтоб шли своей дорогой, и те удалились, продолжая выкрикивать угрозы.

Пока Джеймс разбирался с солдатами, Джексон, понизив голос, говорил о чем‑ то с девушкой и ее братом, после чего те скрылись в темноте.

– Невеселая история, – сказал Джексон, едва Джеймс присоединился к нему. – Все не так просто, как кажется на первый взгляд. Эти ребята – scugnizzi, больше года как потеряли своих родителей. У девчонки сифилис, что хотя бы частично оправдывает ее уклонение нежеланием стать переносчицей болезни. Я дал ей адрес одного госпиталя, где, может быть, ей удастся раздобыть немного пенициллина, хотя сомневаюсь, что у нее найдется, чем заплатить. Классический чертов замкнутый круг. Чтобы заработать денег на средство от заразы, ей придется спать еще с дюжиной солдат, а те, в свою очередь, заразят еще дюжину девиц.

– Вы, должно быть, рады отъезду на родину, – сказал Джеймс. – Так славно после всего этого снова оказаться в Англии.

– Не скажу, что вы не правы, – ответил Джексон.

Он обвел взглядом полуразрушенные дома вокруг – выбитые воздушной волной окна, уставленные геранью и увешанные бельем балконы, стены в глубоких, полученных с благословения трех армий, оспинах, – и потом текущую в обоих направлениях людскую толчею.

– Хотя чем дальше, тем, как ни странно, крепче все это засасывает.

Глава 7

Ливия Пертини с грохотом составила кастрюли и, сверкнув глазами на отца, крикнула:

– Как готовить, если не из чего?

Отец развел руками:

– Альберто Сиенца пришел, покушать хочет.

– Этот прохвост? Только и норовит своим свиным рылом в корыто. Надо же, и как его жирное брюхо не лопнет!

– Потише! – умоляюще сказал Нино, хотя, надо сказать, Ливия так громыхала кастрюлями и сковородками, что снаружи их голосов слышно не было.

– Скажи, пусть приходит в другой раз.

– Чтоб он подался в другую харчевню? Альберто один из лучших наших посетителей, их и так уж почти не осталось.

Ливия вздохнула:

– Ладно, сделаю суго, – вяло буркнула она. – Только непременно скажи ему, мяса нет.

– Может, еще и melanzane farcite? – с надеждой в голосе спросил Нино. – Ты ведь знаешь, как он любит твои фаршированные баклажаны.

– Попробую.

– Вот и умница. А, может, напоследок еще и badino? [23]

– Ну, уж нет! Куда там. Да и яйцо у меня всего одно.

– Тогда, может…

– Некогда мне с тобой разговаривать! – отрезала Ливия, уже принявшаяся нарезать помидоры для суго.

Нино с улыбкой отошел. Уж он‑ то знал, едва дочь расправится с пастой, она приготовит и сырный пудинг, budino di ricotta, пусть даже с помощью одного единственного яйца. Отчасти потому, что Ливия была покладистая девочка и, хоть и ершилась, но слушалась своего отца, но еще и потому, что больше приготовить было практически нечего. Вот уже три недели, как им не удавалось раздобыть ничего из провизии. Соседи, чем могли, менялись друг с дружкой, но теперь, когда продукты стали продавать через официально утвержденные государством пункты, стало совершенно невозможно доставать необходимое законным путем.

Соус, который Ливия теперь готовила, был весьма прост, но при этом, благодаря качеству продуктов, изысканно хорош. Ливия нашинковала горку pomodorini da serbo, крошечных помидоров, росших только здесь, на склонах Везувия. Затем она, добавив чеснок, быстро их обжарила в небольшом количестве собственного домашнего оливкового масла. Под конец кинула туда несколько порванных листочков свежего базилика с кустика, что рос прямо перед кухонной дверью. За несколько минут, гораздо быстрей, чем сама паста, соус был готов.

Мариза отнесла блюдо клиенту. А Ливия взялась за приготовление остальных. Но сперва слила огненное масло со сковородки в металлический стаканчик – снарядную гильзу, которую нашла в поле и тщательно вычистила. Чуть подлила поверх масла холодной воды. В целях экономии: прижарки вместе с водой осядут на дно, позволяя использовать драгоценное масло и впредь.

Уже когда мыла грязные кастрюли, Ливия почувствовала, как кто‑ то вошел в кухню.

– А! – сказала она. – Это ты.

Альберто Спенца глядел на нее с порога кухни. Ливию это не удивило – кухня обычно всегда была открыта для посетителей, если кому хотелось взглянуть, что есть в наличии, прежде чем определиться с выбором. Однако бывший продавец лент стал наведываться сюда чаще других.

С тех пор как четыре года назад Энцо ушел воевать, Альберто редко упускал возможность заглянуть к Ливии. Шла война, а он все богател, – все кругом знали, что он бандит, а, возможно, даже и camorrista, мафиози, – и визиты его к Пертини сделались чаще. Ливия замечала, как он на нее смотрит, и это ее пугало. Все местные мужчины заглядывались на нее – но во взглядах Альберто, бросаемых им исподтишка, когда считал, что она не видит, было что‑ то грязное: с такой алчностью заглядывает голодный в полную тарелку своего соседа.

Правда, сегодня Альберто, как видно, пребывал в благодушном настроении.

– Отличная еда, – сказал он весело, протискиваясь жирным животом в кухню. – Может, еще и кофе есть?

– Только желудевый, – бросила Ливия.

Она расставляла на плите кастрюли. Готовить больше было не для кого, но, изображая занятость, можно было за разговором не смотреть на Альберто.

– Выходит, не зря я прихватил с собой немного.

Не сдержав изумления, Ливия подняла глаза. Вынув из кармана кулечек, Альберто уже его разворачивал. Кухню наполнил аромат, почти уже забытый с довоенных времен. Невольно под воздействием этого крепкого, густого запаха даже выражение лица у Ливии сделалось мягче.

– «Нескафе» называется, – сказал Альберто. – Из американского пайка. По правде говоря, не очень‑ то и кофе, но лучше, чем желудевый. Приходится подслащивать сахаром, чтоб казалось вкуснее. – Он заулыбался, скаля зубы под обвисшими усами, которые отпустил, чтобы скрыть двойной подбородок. – Кстати, я и сахар по случаю прихватил. – Он выложил на стол еще один кулечек. – Может, и ты составишь компанию?

Уже год как Ливия сахар в глаза не видала. Если требовалось что‑ либо подсластить, она понемногу капала мед.

– Сейчас поставлю кофейник, – сказала она, потянувшись в буфет за napoletana, кастрюлькой, издавна предназначенной для приготовления кофе и внешне напоминающей песочные часы.

– Не заботься. Этот кофе заливается кипятком. Проще простого.

Пожав плечами, Ливия поставила на плиту кастрюльку с водой.

– Ай‑ ай, – продолжал Альберто, – подумать только, совсем посетителей нет. Если так и дальше пойдет, совсем загнется ваше дело.

Ливию эта мысль тоже временами посещала.

– Ничего, – отрезала она. – Война ведь скоро кончится.

Он приподнял бровь:

– Скоро? По моим данным что‑ то непохоже. Еще, по крайней мере, год пройдет. А то и три. Американцы себя под пули подставлять не спешат, а немцы не спешат сдаваться.

Ливия подумала про Энцо. Господи, неужто и впрямь они увидятся только через три года? Уже четыре года, как они расстались.

И будто читая ее мысли, Альберто сказал:

– Долго еще придется вам выкручиваться, чтоб дело не пропало. А денежки, видать, так меж пальцев и текут?

– Ничего, справимся! – с вызовом отрезала Ливия.

Альберто поковырял в зубах ножом и многозначительно произнес:

– Правда, можешь в любой момент прийти мне сготовить.

– Сготовить? К тебе домой что ли?

– А что? – Альберто скрестил на груди жирные руки. – Война пошла мне на пользу. Я могу себе позволить… – он сделал паузу, – …экономку. По мне так лучше ты, чем какая другая.

Ливия молча заливала кипятком кофе и разливала его в маленькие чашечки для эспрессо. Пахло восхитительно, но стоило поднести чашку к носу, как аромат тотчас исчезал, оставался легкий химический душок. Ливия пригубила. Напиток был не крепкий и горький, вкус никак не оправдывал начальный аромат.

– Экономку, значит, – проговорила она, – не просто кухарку?

Альберто снова изобразил неопределенный жест:

– У меня и другие потребности есть.

Ливия метнула на него взгляд:

– Какие, например?

– Постирать, убрать… то, что делала бы моя жена, если б она у меня была, – бросил он небрежно.

Ливия почувствовала, как кровь бросилась ей в лицо. Альберто помешивал свой кофе.

– То, что ты делала для Энцо, – негромко сказал он. – Он рассказывал своим приятелям, будто ты прямо… находка. – Альберто улыбнулся с видом знатока. – Правда, если хорошенько припомнить, он выразился немного иначе.

У Ливии защемило сердце. Что за глупости болтал о ней Энцо! Их личная жизнь никого не касается. Чтоб ему попридержать свой язык! Снова щеки ее запылали, на сей раз от стыда.

– Слыхал, он тебе дал особое прозвище, – продолжал Альберто. – Везувьетта. Мой вулканчик.

– Энцо – мой муж! – припечатала Ливия.

– Понятное дело. И останется мужем, когда вернется. А пока, между прочим, могла бы и постараться для его же блага. Кто знает, вдруг он вернется без ног, или слепой, или безрукий. – Ливия сжала уши руками, чтобы не слышать этих ужасных слов, но это не помогло. – Неужто не хочешь, чтоб, вернувшись, он увидел, что ты сумела деньжат поднабрать, а не погрязнуть в долгах? Я заплачу тебе столько, чтоб покрыло все, что ты потеряла. Кроме меня, никто тебе не поможет. Отец у тебя одной ногой в могиле. Ну, а сестрица… – кто Маризу с ее странностями замуж возьмет, да она, как я погляжу, и сама замуж не рвется. Кто ее кормить станет, если ресторанчик закроется?

– Такому не бывать…

– Такое нынче на каждом шагу случается, – покачал головой Альберто. – Разве не видела, что в Неаполе делается? Девчонки там продают себя за кусок хлеба. Да и в Боскотреказе то же. После войны все прикинутся, будто ничего такого и не было.

– Что ты несешь…

– А если, не дай Бог, Энцо домой не вернется, ведь понадобится же тебе муж, чтоб о тебе заботиться.

– Хватит! – оборвала его Ливия. – Я твое предложение ни за что не приму.

– Ничего, примешь. С отцом твоим я переговорил.

– Так мой отец знал, о чем ты собирался меня просить?

– Он человек неглупый. Конечно, во все подробности мы его посвящать не будем.

Концом ножа Альберто провел у себя под ногтями. Ливия мгновенно почувствовала, да какой степени он ей отвратителен. Но ради отца попыталась сдержаться.

– Альберто Спенца, – резко сказала она. – Я бы не легла с тобой, даже если б кроме тебя в Италии мужчин не осталось, а это, учитывая, что ты в Италии самый жирный, а остальные вымирают от голода, очень даже вероятно. Теперь убирайся.

Альберто с деланным равнодушием пожал плечами.

– Посмотрим, так ли ты будешь несговорчива, когда с месяц наголодаешься. – Он открыл дверь и вышел из кухни. – Нино, твоя упрямая дочь отказывается у меня работать! – Донеслись до Ливии его слова. – Признаюсь тебе, она была со мной так груба, что вряд ли я сюда скоро наведаюсь. Попробуй ее образумить, ладно? А вздумает явиться с извинением – что ж, такой исход будет для всех наилучший, правда, не уверен, может, к тому времени я уже подыщу себе кухарку.

Едва Альберто ушел, в кухню явились Мариза с Нино. Ливия была так взбешена, что сначала и говорить с ними не пожелала. Брякнув в раковину тарелки, она в сердцах принялась их тереть. И лишь когда одна из тарелок треснула пополам, Мариза, не повышая голоса, спросила:

– Альберто тебе работу предлагал?

– Если стать его шлюхой считается работой!

– Вот оно что!

– Ливия, я не думал… – проговорил отец.

– А то ты не догадывался! – с горькой усмешкой бросила Ливия.

– Послушай, Ливия, – медленно произнесла Мариза, – всем приходится как‑ то выживать.

– И что ты предлагаешь?

– Разве ты не слышала? Фарелли отправили трех своих дочерей в Неаполь. Те каждый месяц оттуда деньги шлют. Откуда, ты думаешь, эти деньги берутся? Альберто сказал правду – теперь все по‑ другому. Никто тебя не осудит, если ты примешь его предложение.

– Ты почему‑ то не торопишься переспать с этой жирной свиньей!

– Ну, если уж дойдет до этого…

– Никто из вас на такое не пойдет, – припечатал Нино. – Другие пусть как хотят. Мы пока с голоду не помираем, и пускай всякие там Альберто убираются к чертям собачьим!

В тот же день на дороге в Фишино показался грузовик. Медленно он объехал вокруг деревни, так медленно, что Ливия успела разглядеть лица шести солдат, сидевших в кузове; каждый при винтовке. Потом грузовик остановился перед остерией. Солдаты выскочили из кузова. Офицер в шортах цвета хаки и в сдвинутом набок австралийском военном берете выбрался из кабины.

– Нам сообщили, что вы тут укрываете продовольствие, – заявил он Нино. – Я должен его реквизировать для своих солдат.

– Ливия, Мариза, ступайте наверх, – тихо сказал Нино. – Идите в свою комнату, запритесь там.

Ливия чувствовала на себе алчные взгляды солдат.

– Это все Альберто подстроил, – с горечью бросила она сестре.

– Похоже…

– Как будто после этого я тотчас к нему побегу. Он не только толст, но и туп.

– Он не туп, – тихо сказала Мариза. – Он понимает, что тебе противен, и не тратит времени, чтоб тебе понравиться. Он хочет довести тебя до такой крайности, чтобы выбора уже не осталось.

Три часа солдаты методично обыскивали остерию и ферму, обчищая все до нитки. Забрали все помидоры, и спелые, и незрелые, все цуккини и баклажаны, даже самые крошечные. Они вытянули картошку из земли, и, едва отряхнув, побросали в кузов грузовика. Туда же за ноги покидали и кур, вперемешку с овощами, будто кочаны капусты. Нино не стерпел, запротестовал. Офицер без лишних слов вынул пистолет и наставил на старика, вопросительно выгнув бровь: будто сигарету, не пулю предлагает.

Солдаты продолжали орудовать. Сорвав дверь амбара, они взвалили на нее все хранившиеся в соломе фрукты. Подобрались и к улью, но, не обнаружив защитных сеток, а также понятия не имея о том, как доставать соты, чтобы избежать пчелиных жал, попросту перевернули улей, сломали соты. В сыроварне обнаружили дневную порцию моццареллы в ведре; и его они забрали тоже вместе с бадьей молока, оставшегося от приготовления моццареллы. И тут Ливия, наблюдавшая из окна второго этажа, увидала, как один из солдат отпирает калитку, ведущую на буйволиное пастбище.

– Не смей! – закричала она.

Мариза предупредительно зажала ей рукой рот.

Солдаты попытались пригнать Пупетту и Пришиллу к грузовику, но, понятно, обе буйволицы, эти громадные, упрямые старые дойные коровы, не имели ни малейшего желания забираться в кузов.

– Не могу больше терпеть! – задыхаясь от ужаса, проговорила Ливия.

– Стой, – сказала Мариза. – Не делай глупостей…

Но Ливия, отперев дверь спальни, уже неслась вниз по лестнице. Выбежав во двор, она услышала звук выстрела и увидела, как дернулась голова Пупетты. Глаза у буйволицы закатились, громадная туша качнулась. Но Путетта устояла на ногах.

Один из солдат вскинул винтовку и выстрелил по ней в упор. И тут все они открыли яростную пальбу, взрывая пулями кожу на ее боках. Между ребрами у Пупетты проступили темные пятна. Солдаты, гикая и улюлюкая, перезаряжали винтовки и стреляли снова и снова. Пупетта, упав на колени, устало плюхнулась на землю. Ноги у нее дернулись, как у собаки во сне. И она затихла. На мгновение все стихло, только эхо выстрелов прокатилось вспять меж деревьями.

– Нам пила нужна, – сказал Нино один из солдат, и рукой показал: – Пи‑ ла, понял?

– Мерзавцы! – выкрикнула подбежавшая и склонившаяся над Пупеттой Ливия, рыдая и потрясая кулаком.

– Ливия, вернись в дом! – сказал отец.

Но было слишком поздно. Один из солдат уже подхватил ее и с хохотом поставил на ноги. Ливия слепо и безуспешно отбивалась кулаками, но это было все равно что колотить по колоде. Вот уже в нее вцепилась еще пара рук, и теперь уже двое, гогоча, швырнули ее в кузов поверх награбленной снеди. Гневные крики Ливии заглушал хохот солдат, один из забросивших ее в кузов заскочил следом, заломил ей руки за спину, крепко стиснув кисти.

– Пусти! – истошно кричала Ливия.

Но солдаты загоготали еще громче. И тут ей впервые стало страшно.

– Ладно, ребята, хватит, – небрежно бросил офицер. – Выкиньте ее обратно.

– Да тут возни на пять минут! – отозвался солдат, державший Ливию.

– Положим, и пяти секунд не продержишься, но не в этом суть. Нужна тебе девчонка – в Неаполе пруд пруди. У нас другие заботы.

Солдат с неохотой выпустил Ливию из рук, успев облапать ее поверх юбки. Другой солдат уже отпиливал Пупетте задние ноги.

Когда ноги буйволицы были заброшены в кузов к прочему награбленному, офицер достал из кармана книжицу, отщипнул несколько банкнот и молча протянул Нино. Сто лир, плата смехотворно ничтожная за все это добро.

Рука офицера застыла на книжице.

– За девушку сколько? – негромко спросил он.

– Не продается, – сказал Нино.

Помолчав, офицер пожал плечами, убрал книжицу в карман. Издевательски отдав честь, он забрался в кабину грузовика. Грузовик рванул, и одна из кур, взбудораженная рывком, хлопая крыльями, вылетела наружу через заднюю решетку кузова. Грузовик не притормозил. Скоро все стихло, кроме рыданий Ливии, гладившей голову Пупетты, все еще теплую, но уже безжизненную.

– Пронесло! – тяжело выдохнул Нино, когда грузовик исчез из вида.

– Пронесло? – возмущенно воскликнула Ливия. – Они забрали у нас все!

– Не все. – Нино присел на корточки рядом с ней, нежно провел рукой ей по волосам. – Неужто не понимаешь? Могло ведь быть много хуже.

Глава 8

Всего за четыре года все изменилось до неузнаваемости. Когда Муссолини объявил о начале войны, иные итальянки посчитали, что он, как всякий итальянец, выдрючивается; что он ввязался в драку просто так, ради показухи. Но мужская сторона думала иначе, многие верили, что «дуче» спасает страну от краха. Союз с Гитлером был для них лишь очередным подтверждением того, что Муссолини понял, с какой стороны надо мазать хлеб маслом.

Энцо поцеловал Ливию, махнул рукой и отбыл с уверенностью, что через пару месяцев вернется домой. Но вот стали приходить первые сообщения об отступлении войск. Из Африки, из Греции, а потом и из России шли письма. Уважаемые синьор и синьора, правительство с глубочайшим прискорбием имеет честь сообщить вам о героическом самопожертвовании вашего сына… Порой куда хуже было полное отсутствие вестей: когда письма от любимого просто перестают приходить, как и случилось у Ливии. Мариза из Фишино писала, что, бывает, крестьянки просят, чтоб она, воспользовавшись своим даром, сказала им, жив ли еще или нет их муж ли сын. Мариза всегда отнекивалась, уверяя соседок, что так далеко видеть не может; но Ливии порой признавалась, дескать, такой‑ то или такой‑ то домой уже никогда не вернется.

В Торе Эль Греко стояли немецкие солдаты, голубоглазые, таких Ливия прежде никогда не встречала. Сначала показалось, хоть и в форме, и при оружии, но ведут себя дружелюбно. В конце‑ то концов, вместе воюем, вместе побеждаем. Но парней, которые добровольно в армию не шли, стали забирать силой, устраивали крупные rastrellamenti, [24] сгоняли на трудовой фронт. Ранним утром немцы рыскали по домам, распахивали шкафы, простукивали стены в поисках тайников, дубасили своими тяжелыми сапогами в двери, и их овчарки остервенело лаяли, будоража всю округу.

Исчез белый хлеб, какой перед войной пекли местные пекари. Карточек хватало только на черствую черную буханку с железной коркой, под которой было пусто, если не считать скудной клеклой и пресной мякоти. В квартирке родителей Энцо с уходом мужчин осталось четверо женщин, но за все четыре карточки можно было на неделю получить всего одну буханку, немного пасты и горстку бобов.

Как‑ то ночью Ливия проснулась от странной вспышки света за окном, за ней последовал оглушительный рев. Вскочив с кровати, на которой теперь она спала вместе с Кончеттой, младшей сестренкой Энцо, Ливия кинулась к окну понять, что происходит. И опешила. Небо под черной тучей самолетов было сплошь залито неповторимым сиянием, призрачно‑ серебристым, мерцающим, лучистым, взрываемым сотнями летящих вниз вспышек.

Ливия тотчас сообразила, что делать: бежать и укрыться в большом дорожном туннеле, пробитом в склоне горы у окраины Неаполя. Она быстро натянула платье и растолкала спящую Кончетту, но вездесущие вспышки уже успели достигнуть своей цели, и когда обе кинулись по склону к туннелю, грянули первые бомбы. Здания изрыгали камни и обломки дерева, в воздухе стоял свист от летящих предметов; над гаванью внизу серебристые всполохи исчезли, вместо них вспыхнули оранжево‑ желтые пожары. А на улицах, будто днем, было полно бегущего кто куда народа. Ринувшуюся мимо обвала между домами Ливию чуть не сбила с ног жаркая волна близкого взрыва. За спиной звонко ударил о стену металл. Казалось, буря, стальная буря бушует вокруг, взрываясь громами, и приходилось пробиваться вперед бегом, пригибаясь, будто под мощным ветром.

Добравшись до туннеля, они обнаружили, что там полным‑ полно народу. Некоторые принесли одеяла, но большинство просто стояло в этом густом мраке, оглашаемом звоном капель, в ожидании рассвета, – даже когда самолеты улетели, высовываться наружу было слишком опасно.

Наутро они не узнали своего города. Казалось, будто гигантскими кулаками Неаполь был раздолблен в пух и прах. Даже не тронутые улицы покрывала толстым слоем красная пыль. В нескольких местах огонь прошел прямо по дороге, почерневшие булыжники слабо дымились на солнце. Под ногой хрустело стекло. Миновали магазин, в витрине которого три консервных банки сплавились в один ком. Две женщины, увернув руки платьем, пытались их стащить: тронуть банки, не обжегшись, все еще было невозможно. Чуть поодаль собака вылизывала тротуар. Несколько немецких солдат складывали в грузовик трупы.

После того случая все четверо женщин каждую ночь брали с собой в туннель матрасы и спали там. В туннеле было темно, хоть глаз выколи, сыро и воняло – испражнениями, людьми и еще Бог знает чем, – но там было безопасно. Вместе с ними в туннеле нашла приют и еще добрая сотня людей, еще больше народу набивалось в старые акведуки и катакомбы, вырытые в пещерах из туфа прямо под городом. Ливия уже привыкла к беспрестанному шуму – к храпу, к дракам, к совокуплениям, к детскому плачу, даже к изредка случавшимся родам. Она стала свыкаться с тем, что, когда спишь, под тобой ходуном ходит земля, и толчками ссыпается цементный раствор из кирпичной кладки над головой, если бомба падает совсем близко. Но больше всего досаждали вши: крупные, жирные белесые существа наводняли каждое одеяло, каждый матрас, проникали в каждый одежный шов. Их разносили, как поговаривали, крысы, шнырявшие повсюду во тьме и с голодухи обгрызавшие у новорожденных пальчики. Налеты союзников случались каждую ночь, глубоко в туннель проникал рокот моторов, сопровождавшийся глухими ударами, грохотом и взрывной волной от сбрасываемых бомб, методично превращавших город в руины.

Война продолжалась, и отношения с немцами портились. Немцы расстреливали за малейшую провинность, за малейшее нарушение законов военного времени. И кроме горстки фашистов да чиновников, освобожденных от воинской повинности, не было рядом мужчин, чтобы защитить, разве что scugnizzi, уличные мальчишки, только они и оказывали, если это можно так назвать, сопротивление. Эти стайками бросались на немецкие танки, зашвыривая бутылки с зажигательной смесью в щель под ствол пушки. Немцы в свою очередь строчили по ним из пулеметов, и мальчишечьи трупы оставались лежать на камнях.

От постоянных бомбежек нервы у Квартиллы уже были на пределе, и однажды на крыльце своего дома обнаружив труп, она велела Ливии возвращаться домой в Фишино, убеждая, что там безопаснее. Ливия предложила свекрови собраться всей семьей и отправиться в Фишино вместе, но та и слушать не захотела.

– Я родилась в Неаполе, – отрезала она, – в нем и умру, если Господу так будет угодно.

Железная дорога пострадала от налетов, ехать пришлось долго. Но оказалось, что в деревне намного тише, чем в Неаполе. Правда, готовить теперь было почти не из чего, и порой Ливии неловко было перед людьми за такую еду. Даже кабанчик Гарибальди заметно отощал, ведь теперь объедков ему почти не доставалось. Пришлось прирезать его на колбасы, но и тех хватило лишь на пару недель.

Ливию не переставала терзать тревога за Энцо. Она умоляла сестру сказать ей, жив он и нет. Мариза всякий раз разводила руками, говоря:

– Мне, как по радио, издалека что‑ то приходит. Иногда вроде ясно слышу, иногда – вроде не очень, но чаще – просто отдается гулким эхом. Вот так и с Энцо. Одно могу сказать: очень он далеко.

Немецкие солдаты, теперь ставшие основными посетителями ресторанчика, обычно вели себя пристойно. Но как‑ то раз ночью в деревне раздались пьяные выкрики, за ними автоматная очередь. На следующее утро остывший труп вдовы Эсмерельды нашли у обочины перед ее домом. В ту же ночь Мариза подобрала немного машинного масла из лужицы на площади и, смешав с кровью петушиного гребешка и толченой яичной скорлупой, совершила над ним колдовской обряд. Случайно, нет ли, этого Ливия сказать не могла, но только когда немецкие танки проезжали через деревню, один внезапно пыхнул и осел, охваченный удушливым дымом.

Но вот настал день, которого ждали все. Армада военных кораблей заполнила залив, на гром орудий и вспышки Пришилла с Пупеттой отзывались мычанием и били копытом. На другой день грохот усилился, теперь грохотало со стороны Неаполя, это немцы взрывали все, что не смогли прихватить с собой. Долгожданные союзные войска высадились наконец в Италии.

Сначала все это напоминало радостный карнавал. Твердили, что нацисты тысячами сдавались в плен, что союзники высадились по всему побережью, что уже и Рим взят. Но ни один из этих слухов, как оказалось, даже отдаленно не отражал истинное положение. Нет, британцам и американцам приходилось биться за каждую пядь земли. Поначалу в тот год водились хоть какие‑ то продукты, но с поворотом осени на зиму начался голод. Остерия не закрывалась только благодаря опеке некоторых клиентов со связями, таких как Альберто; он часто заранее присылал провизию, из которой и заказывались кушанья. Для прочих же посетителей рацион ограничивался тем, что попадалось под руку семейству Пертини. Например, подавался суп, приготовленный на воде со специями, в которой накануне отваривали пасту, или салат с замоченными в молоке крошками черствого хлеба. Лишь благодаря искусству Ливии эта скудная пища приобретала некоторый вкус. К Рождеству уже и паста стала редкостью, мешок муки стоил больше, чем составляла их недельная выручка.