ЧАСТЬ III 2 страница

Поразмыслив, однако, она сочла, что все это не так уж и важно. В своем отношении к женщине Энцо, конечно же, никакое не исключение среди местных мужчин, и Ливия чувствовала, что от ее способности с этим справиться, возможно, зависит их благополучное супружеское будущее. Все изменится к лучшему, когда Энцо перестанет служить в армии, а это, он обещал, случится к концу года.

Словом, во всем дела постепенно складывались вполне удачно, и даже Квартилла при более тесном общении, как выяснилось, не такое чудовище, хотя то и дело докучает требованиями родить внука. Что так или иначе скоро случится, если Ливия и Энцо будут так же усердствовать в любви, как прежде. Правда, порой Ливии не доставало радости готовить много еды, чтобы сразу накормить много народу. Но она была счастлива, и ее жизнь могла бы потечь по тому же руслу, что и жизнь Квартиллы или ее собственной матери, если бы не произошли некоторые события, которые повлекли за собой последствия куда сокрушительней, чем извержение вулкана.

ЧАСТЬ II

Февраль 1944

«…Главные усилия, однако, должны быть направлены на конфискацию скота у фермеров и на дельцов черного рынка. Эта проблема обсуждается уже давно, но, за исключением отдельных мер, имевших место в различных провинциях, никаких активных и позитивных действий в этом направлении предпринято не было. Положение вещей таково, что решение данной проблемы является делом в высшей степени безотлагательным».

Докладная записка Штаба союзной военной администрации оккупированных территорий, 15 октября, 1943 г.

Глава 5

– Дальше ехать нельзя, – сказал водитель, выруливая на обочину. – Ривьера – это там, – он указал пальцем, – внизу. Если вам удастся пробраться через развалины.

Он проследил, как Джеймс неуклюже спускается со своего насеста поверх груды ящиков с патронами, после чего весело козырнул:

– Удачи, сэр!

И запустил двигатель мощного грузовика «К‑ 60».

Джеймс Гулд подхватил свой вещевой мешок и ранцы, приладив их на себе крайне неуклюже: тяжелый вещевой мешок оттягивал одно плечо, ранцы свисали с другого.

– Пока! – крикнул он в ответ, попытавшись и сам козырнуть водителю поверх мешка. – Огромное спасибо.

Едва грузовик отъехал, в ближайшем окне показалась старушечья физиономия, вся, как у мопса, в складках; старуха со страхом уставилась на Джеймса.

Он вежливо ей кивнул:

– Buona sera, signora. [13]

Физиономия мгновенно скрылась.

Насчет вони его предупредили. Отступая из Неаполя, немцы взорвали коллекторы – те, что уцелели после британской и американской бомбежки. Чтобы заглушить мерзкую вонь, перед некоторыми домами дымили жаровни с углем, но это мало помогало. Прикопченные языки пламени среди руин полуразрушенных по обеим сторонам домов лишь усугубляли во мраке узких улочек общую апокалипсическую атмосферу. Осторожно пробираясь сквозь развалины, Джеймс набрел на здание, превратившееся в груду камней, но еще продолжавшее дымиться. И, лишь подойдя ближе, понял, что это вовсе не дым, а тучи мух, с зудением носившихся между камней. Самая страшная вонь исходила как раз оттуда.

Джеймс продолжал кивать встречавшимся на пути итальянцам. Пожилому господину, который, несмотря на учтивое «Buona sera» Джеймса, отвернулся и заспешил мимо. Парочке scugnizzi, уличных мальчишек, которые остановились и, обнявшись за плечи, нахально уставились на него. Древней старухе, точь‑ в‑ точь такой же, как та прежде, в окне, – тот же морщинистый лик, та же ссохшаяся фигурка, то же бесформенное черное платье. Джеймс остановил старуху, попытавшись узнать дорогу.

– Scusi, signora. Dov’e il Palazzo Satriano, per cortesia? [14]

Он оттачивал свой итальянский, возвращаясь на военном судне из Африки, но плавные согласные по‑ прежнему выговаривались у него с трудом. Женщина бросила на него взгляд, в котором соединились ужас и непонимание. Джеймс попытался снова:

– Как пройти к Палаццо Сатриано? Это на Ривьера ди Кьяйя.

Не помогло. Как будто он говорил на языке суахили.

– Grazie mille, [15] – смиренно произнес Джеймс и продолжал свой путь.

Зная, что место, куда ему нужно попасть, находится на берегу моря, и резонно рассудив, что не будет ошибкой, если он будет спускаться вниз, Джеймс с намеченного пути не сворачивал. На каждом шагу попадались свидетельства недавнего прошлого. На одной из стен гигантское изображение facio, [16] символа Муссолини – топор и связка прутьев, закрашенное поверх гитлеровской свастикой, а еще поверх – наспех выбеленный прямоугольник с грубо намалеванным звездно‑ полосатым флагом и надписью: Vivono gli Alleati – «Добро пожаловать, Союзники! »

Настенная живопись была украшена россыпью пулевых пробоин, хотя к какому именно периоду художественной эволюции стены они служили дополнением, сказать было невозможно.

Две молодые женщины подошли к Джеймсу. Обе темноволосые, смуглые, темноглазые; такие же красавицы улыбались с итальянских довоенных открыток. Правда, эти одеты были в нечто, напоминавшее американские военные кители, слегка оживленные тесемочками из ярких лоскутков. У обеих цветок в волосах. Обе уставились на Джеймса. Та, что поближе, с робкой улыбкой. Он обратился к ним с тем же вопросом:

– Scusate, signorine. Dov'e il Palazzo Satriano?

Девушки среагировали совсем иначе, нежели старуха. Та, которая улыбалась, тотчас шагнула к нему и, встав почти вплотную, игриво прошлась пальцами по пуговицам его кителя. Сказала тихо‑ тихо, так что ему пришлось наклониться к ней, чтобы расслышать:

– Три панки душонки. Чисти, ми чисти.

Слишком поздно он сообразил, что это проститутки. Нежные пальцы гладили его по руке, и, даже когда Джеймс отпрянул, маленькая ножка продолжала прижиматься к его ботинку.

– Хочи? – ласково мурлыкала она, указывая на себя и свою спутницу. – Ми две – три панки душонки.

Три банки тушенки: ничтожная малость, меньше пяти шиллингов.

– Простите, – сказал Джеймс, отступая. – Sono un ufficiale inglese. – Он осекся: что это у него получилось – «английский офицер» или «официальный англичанин»? – Mi sono perso. И точка.

Девушка виновато улыбнулась, как бы давая понять, что не прочь повстречаться с ним вечерком, когда он уже и не официальный англичанин, и не perso – заблудился. Конечно же, Джеймс сталкивался с проститутками и прежде – с угрюмого вида соотечественницами, выставлявшими в окошки картонки с надписью: «Обстирываю солдат»; с ярко, карикатурно накрашенными девицами, фланирующими по Пикадилли и по Риджент‑ стрит, с горделиво прогуливавшимися lucciole[17] последнего места своего назначения, – но никогда еще не приходилось ему видеть, чтобы такая красота продавалась так дешево, как и подобную до тошноты унизительную реакцию на свой отказ.

Повернув за угол, Джеймс внезапно оказался на улице, усеянной барами и ресторанами. Это было удивительно: в инструкциях говорилось, что подобные заведения по‑ прежнему официально запрещены. «Неаполь – первый крупный город, освобожденный союзными войсками. За нашим поведением будет следить весь свободный мир», – постоянно твердилось в этих инструкциях. Если бы свободный мир, подумал Джеймс, увидел то, что теперь открылось его глазам, он был бы несколько обескуражен. Чем дальше, тем больше улица становилась все уже, под конец сделавшись не шире стола. От многочисленных жаровен здесь было душно и жарко. Но, несмотря на жару и духоту, эта крохотная артерия была запружена народом. Мимо Джеймса проталкивались мундиры всех мастей и стран – наряду с британскими хаки и американскими оливково‑ зелеными оказалось еще и немало мундиров польских, канадских, новозеландских, французского Сопротивления, шотландских, мелькнула даже пара мундиров индийских стрелков‑ гуркхов; толпа бодро преодолевала завалы камней. И девушки: куда ни глянь, повсюду их видимо‑ невидимо, темноволосых, темноглазых, прогуливаются парочками, виснут на каком‑ нибудь солдате, стоят, с томным видом прислонившись к дверям бара, ждут клиентов. Скроенные из армейских одеял или перешитые из военной формы платья, казалось, здесь в порядке вещей, и это придавало маленькой улочке облик странноватого военного лагеря.

Пробиваться сквозь толпу с вещевым мешком за спиной было нелегко: стоило повернуться, как мешок охаживал кого‑ нибудь по голове: выходило, как у Чарли Чаплина с его лестницей. Приходилось то и дело сыпать налево‑ направо извинения пострадавшим. Похоже, на воинские звания тут почти внимания не обращали, что Джеймсу было на руку, с мешком отдавать честь не так‑ то легко. Ему вдруг показалось, будто кто‑ то легонько потянул за ранец у него на боку. Джеймс обернулся, но scugnizzo уже прорывался сквозь толпу, кинув на Джеймса через плечо укоризненный взгляд в досаде, что застежка на ранце стянута слишком туго.

На перекрестке мимо прогромыхал уличный трамвай, сверх предела забитый народом, трое монашек висели на подножке; его трезвон поутих, едва трамваю удалось пробиться сквозь людское столпотворение. Движение колонны грузовиков регулировал американский военный полицейский в белой жестяной каске, а также итальянский carabiniere[18] в причудливой униформе, делающей его похожим на руководителя джаз‑ бэнда. У американца во рту был свисток, сопровождавший его нетерпеливые и яростные движения оглушительным свистом. Итальянец, напротив, регулируя, разводил, как бы извиняясь, руками. Будто сошедшие с египетских акварелей длиннорогие, попарно запряженные в деревянные тележки быки летаргически испражнялись, ожидая своей очереди. Мальчишки шныряли посреди общей свалки, торгуя губной помадой и амулетами на счастье.

Наконец один британский стрелок любезно указал ему, куда надо идти. Джеймс пошел вниз по боковой улочке не шире тропинки, потом по головокружительно вьющимся зигзагами каменным ступенькам. Было приятно вырваться из шума и толчеи, и Джеймс даже не сразу сообразил, что теперь дома уже не напирают со всех сторон.

Он остановился, мгновенно пораженный открывшимся видом. Прямо перед ним над Неаполитанским заливом стояло огромное закатное оранжевое солнце. Под алыми небесами море казалось сглаженным, как кипящее молоко под пенкой. Вдоль побережья вечерний ветерок покачивал пальмы. А на том берегу залива, прямо из полуострова вдали, как яйцо из подставки, мощной громадой вставал Везувий. Легкий, похожий на вопросительный знак, дымок вился над его вершиной.

– Господи! – вырвалось вслух у Джеймса.

Но, сказав себе, что не видами восхищаться, а войну предстоит заканчивать, он двинулся по ступенькам вниз к большому, стоявшему в самом низу зданию.

Глава 6

Служба армейской контрразведки была о себе явно высокого мнения, и это было очевидно с первого взгляда. Ее нынешняя штаб‑ квартира располагалась в старинном palazzo, [19] несколько внешне пострадавшем, но все еще несущем следы былого величия. В громадном вестибюле поблекшая фреска изображала нимф и сатиров, которые что‑ то не поделили за пиршественным столом. Джеймс прошел во внутренний двор, где обнаружил одно лимоновое дерево и два пары новеньких джипов.

– Эй! – негромко окликнул он.

В одном из окон, выходящих во двор, он заметил ординарца в американской военной форме, перебегавшего из одной комнаты в другую со стопкой папок.

– Простите, – Джеймс, перегнулся через подоконник внутрь, – я ищу службу британской армейской контрразведки.

– Это выше, – равнодушно бросил ординарец через плечо.

Трогательное к союзникам отношение, нечего сказать.

– А точнее?

– Кажется, на третьем этаже.

Снова вскинув на плечо вещевой мешок, Джеймс устало поплелся вверх по громадной лестнице, занимавшей целиком угол двора. Кованые подошвы британских ботинок гулко цокали по каменным ступеням, – американские на резине ступают едва слышно.

Отворив дверь на третьем этаже, Джеймс оказался в громадном, скудно обставленном зале. В нем элегантно одетая дама сидела у окна в таком же элегантном кресле; при ней находилась изможденного вида коза, привязанная к креслу цепочкой. Перед козой на полу, скрестив ножки, сидел ребенок, доивший козу в подставленное ведерко. Все трое, едва Джеймс вошел, повернули к нему головы, но если в чьих глазах и мелькнуло удивление, то только у козы.

– Scusi, [20] – пробормотал Джеймс, быстро ретируясь.

Он забыл: если американцы говорят «третий», имеется в виду второй этаж.

Этажом ниже звук пишущей машинки свидетельствовал о наличии здесь учреждения, что вдобавок подтверждалось и дверной табличкой: «312. Служба полевой контрразведки (Армия Великобритании)». Ниже отпечатанное на машинке уведомление гласило: «Брачный офицер. Только по предварительной записи. Часы приема: 15. 00–16. 00». Та же информация значилась и на итальянском языке. В одном месте объявление было сильно порвано, как будто кто‑ то в сердцах однажды его сорвал, а потом порванное склеили. Джеймс снял вещевой мешок и постучал.

– Avanti! [21] – послышалось в ответ.

Он отворил дверь. Перед ним оказалась просторная комната; длинный стол, тянувшийся посредине, был уставлен бумагами и папками. Черноволосый мужчина примостился на краю стола, перекладывая бумаги из одной объемистой пачки в другую. Под воротом рубашки красовался яркий шейный платок, придавая его военной форме несколько легкомысленный вид.

– Да‑ да? – вскинул он взгляд на Джеймса.

– Здравствуйте. Я капитан Гулд.

– А? – мужчина как будто удивился. – Мы ждали вас только завтра утром.

– Меня подбросили из Салермо. Грузовик с боеприпасами ехал в сторону фронта.

– Угу. Ясно‑ ясно. Кстати, – человек указал на бумаги, – как раз подбираю для вас нужные материалы. – Он встал и протянул руку. – Джексон.

Джеймс шагнул вперед, обменялись рукопожатием.

– Похоже, работы хватает? – спросил Джеймс, обводя взглядом горы бумаг.

– Хватает.

Джексон провел рукой по волосам:

– По правде говоря, я несколько припозднился. Хотел написать вам записку. Но раз уж вы здесь, может, пойдем поужинаем?

Уже довольно давно Джеймсу не обламывалось ничего, соответствующего понятию «ужин».

– У вас есть столовая? – спросил он с надеждой.

Джексон рассмеялся:

– Ну не совсем! Собственно, есть некто по имени Маллони, он нам готовит, но его кулинарные способности оставляют желать лучшего. Есть подозрение, что он ворует солонину и сбывает ее на черном рынке, местные жители считают, что она обладает возбуждающими свойствами, полагаю, исходя из принципа, чем омерзительней вкус, тем, непременно, полезней для здоровья. – У Джексона был легкий тик, разделявший его фразы едва заметной паузой. – Нет, я имел в виду нечто вроде ресторана. Есть одно такое место под названием «Зи Тереза». Это в порту. Понятно, черный рынок, цены соответственные, но нас это не должно волновать. Неплохой вариант использования служебного положения – просишь владельца подписать счет, и он тут же дает тебе половинную скидку.

– Но разве мы здесь не затем, чтобы это пресечь?

– Поверьте, – сказал Джексон с кривой усмешкой, – выбить отсюда фрицев неизмеримо легче, чем попытаться извести в неаполитанцах эту заразу. А у нас есть головная боль и похлеще. Ну, как? Идем?

– Улучив момент, присмотритесь к картинкам, – посоветовал Джексон, когда они направились к каменной лестнице. Некоторые весьма пикантны. Если вы любитель.

Приглядевшись, Джеймс только теперь обнаружил, что отнюдь не только пища являлась предметом схватки нимф и сатиров.

– Вот ваш транспорт! – Джексон указал на мотоцикл «Мэтчлесс», прислоненный к подножию статуи Прозерпины с рябыми от пуль ягодицами. – Главное – не оставляйте его на улице. У янки уже увели три джипа. Не говоря уже о нескольких грузовиках, паровозе и парочке военных кораблей класса «С».

– Как вышло, что вы оказались в одном здании?

– Теоретически их служба контрразведки делает примерно ту же работу, что и мы. Какая‑ то умная голова решила, что нам следует выполнять ее вместе.

– И вы выполняете?

Выйдя из палаццо, Джексон повернул налево и энергично зашагал вдоль моря. Джеймс автоматически пристроился рядом, их руки и ноги двигались по‑ военному синхронно.

– Собственно, мы пытаемся не наступать друг дружке на пятки. У них потрясающее хозяйство – двадцать пять человек штата против наших трех, а у архива – отдельное помещение. Кстати, как у вас с итальянским?

Джеймс признался, что пока едва понимает то, что ему говорят.

– Вполне естественно. Здесь говорят на неаполитанском диалекте. Это, можно сказать, другой язык, и кое‑ кто из стариков обычного языка не понимает. Не волнуйтесь, скоро приспособитесь. Замечу, их контрразведке затрудняет работу то, что у них никто на нормальном итальянском не говорит.

– Вы не находите это странным?

Джексон зашелся лающим смехом:

– Это как посмотреть! В Пятой Армии полно американцев итальянского происхождения, все они пробились в интенданты, этим меньше всего надо, чтобы в их дела совалась контрразведка.

– Вы хотите сказать, что они крадут свой же провиант? – в изумлении спросил Джеймс.

Джексон остановился:

– Знаете, по‑ моему, нам лучше пройти в обход. Хочу кое‑ что вам показать.

Джексон увлек Джеймса вверх к старому кварталу, где множество темных средневековых зданий грудились одно над другим. Причудливо петляя посреди этого лабиринта, вилась улочка, которая, лишенная претензий на величие, была здесь главной, пожалуй, только исключительно благодаря своей длине. Джеймс подумал: точь‑ в‑ точь суук, мусульманский рынок в Северной Африке, – узкая улица, до непостижимости забитая хаотичной толпой, продавцами и покупателями. Рыночные лотки, сооруженные из пары чемоданов и положенной поверх доски, заставлены горами всевозможного воинского имущества: продуктовыми пайками, перешитой из солдатских одеял одеждой, ботинками, сигаретами, флакончиками с пенициллином, туалетной бумагой, даже мотками телефонного провода. Прохожие рылись в солдатском белье или шумно выторговывали сладкие батончики, вытянутые из американских армейских пайков. Лотошники равнодушно посматривали на двух офицеров, пробиравшихся сквозь толчею, но если не считать единственного господина с бегающими глазками, который при приближении Джеймса с Джексоном немедленно упрятал куда‑ то пару британских штыков, остальные не сделали ни малейшей попытки прибрать свой товар.

– Мы пару раз устраивали на них облаву, – рассказывал Джексон, – но буквально на следующий день на месте одних появлялись другие. Понятное дело, основные деньги – это пенициллин. У нас столько его пропадает, что нашим медикам приходится наведываться сюда и выкупать свой пенициллин у торговцев черного рынка, чтоб хотя бы обеспечить полевые госпитали.

Джеймс понимающе кивнул. Пенициллин. Это слово было теперь у всех на устах. До открытия пенициллина не было эффективных средств от заражения крови при пулевых или осколочных ранениях, и даже сравнительно легкая рана могла привести к потере конечности или к смерти. Теперь американская фармацевтическая компания «Пфайзер» открыла способ производства этого чудо‑ препарата, выдает его в громадных количествах и даже запускает рекламу в журналы и газеты, похваляясь, будто их продукт может изменить ход войны.

– А зачем итальянцам его столько? – спросил Джеймс. – Ведь, в общем‑ то, они уже не воюют?

– Им пенициллин нужен не раны залечивать, а от сифилиса. Здесь свирепствует эта зараза.

– Ах, ну да! – Джеймсу вспомнились подходившие к нему утром девицы: «Чисти, ми чисти! » – Как я погляжу, тут имеют место… э‑ э‑ э… тесные общения?

Они уже свернули с торговой улицы и теперь спускались вниз через старый город. Как бы в подтверждение слов Джеймса на углу стояло, гогоча, несколько солдат. У каждого в одной руке бутылка, на другой – повисла хохочущая девица.

Джексон развел руками:

– Увы, тут чистая коммерция. Фрицы мобилизовали всех здоровых итальянских парней и либо отправили работать в трудовые лагеря, либо погнали воевать в Россию. После чего экономика рухнула – пожалуй, только и остались что проституция да черный рынок. Согласно последним сводкам, в Неаполе более сорока тысяч проституток. А все женское население составляет девяносто тысяч. Если исключить старух и детей, этим занимается почти каждая встречная.

– И мы ничего не можем с этим поделать?

Джексон метнул на него взгляд:

– Выиграем войну, возьмемся, – вяло бросил он.

– Я имею в виду здесь, в Неаполе?

– Делаем все возможное, – Джексон указал на вывеску над магазином.

Поверх прежней проступавшей надписи было выведено крупно: ПРО‑ ПУНКТ.

– Официально проституция вне закона, и мы не намерены с ней мириться. Но мы предлагаем бесплатную профилактику тем солдатам, кто в ней нуждается. Кроме того, есть еще некий антисептик, которым могут пользоваться женщины, – у нас его называют «синий порошок». Дальше этого наши интересы не распространяются. В конечном счете, союзная военная администрация озабочена только тем, чтобы солдаты не выбывали из строя. Пару недель пробудут здесь, и большинство отправится снова на фронт. Главное, чтоб солдат на ногах стоял и чтоб мог стрелять.

Едва снова вышли на набережную, Джексон увлек Джеймса в дверь какого‑ то заведения. В помещении с затемненными окнами было полным‑ полно посетителей. В основном офицеры, но было также несколько солдат, развлекавшихся с местными девицами, и кое‑ какие столики занимали итальянцы на удивление преуспевающего вида, иные в компании с американскими или британскими штабными офицерами.

– Кто б мог подумать, что идет война, правда? – заметил Джексон, упиваясь изумлением Джеймса.

– Синьор Джексон! Как я рад видеть вас! – Виляя задом, сквозь столики к ним пробирался хозяин.

– Прошу, Анджело, столик подальше от шума. У нас с коллегой деловой разговор.

Итальянец улыбнулся и повел их к столику в глубине зала.

– Женщины смотрятся отменно, не так ли? – прокомментировал, оглядываясь, Джексон, когда они уселись за стол. – У них здесь то, что называется «немецкая диета», люди чуть не мрут с голоду. – На стол легло написанное от руки меню. – Кстати, осторожнее с выбором. На улицах Неаполя уже осталось не так много кошек.

Между столиками проходил официант, привлекая внимание посетителей демонстрацией рыбин на блюде. Джексон его остановил.

– Взгляните на эту рыбу, – сказал он Джеймсу. – Ничего не замечаете?

– По‑ моему, рыба как рыба.

– Сравните головы и тушки.

Джеймс присмотрелся и заметил, что каждая рыбина и в самом деле состояла из двух разных частей, аккуратно пригнанных друг к дружке. Линия соединения была почти незаметна.

– Скорее всего, налим, – сказал Джексон, отмахиваясь от рыб. – Есть можно, но без особого удовольствия.

Он заговорил о чем‑ то быстро по‑ итальянски с официантом. Тот пожал плечами, что‑ то ответил, – и опять‑ таки Джеймс многих слов разобрать не сумел. Джексон кивнул официанту.

– Кажется, сегодня у них есть морские ежи, правда, их я вам есть не советую.

– Это почему?

– Может вызвать нежелательные последствия. – Заметив недоумение в глазах Джеймса, Джексон, понизив голос, сказал: – Прилив полового влечения. Советовал бы воздержаться, если только не надумаете после посетить один из кабинетов на втором этаже.

– Так это что – бордель?

Его спутник повел плечами:

– Не вполне. Но при каждом ресторанчике черного рынка крутятся всякие девицы. Кстати, при этом заведении есть одна популярная красотка, известная обольстительница со вставным глазом. Если такое в вашем вкусе. – Откинувшись на спинку стула, Джексон некоторое время выжидающе смотрел на Джеймса. – Вы женаты, Гулд?

– Гм… – Джеймс несколько смутился. – Не вполне.

– Но девушка‑ то у вас есть? Я имею в виду – дома?

– Есть, конечно, есть. – По‑ видимому, Джексон ждал некоторых подробностей, и Джеймс добавил: – Ее зовут Джейн. Джейн Эллис. Она в трудовой армии.

– Вы обручены?

– В общем, да.

– Чудесно. Это вам очень может помочь. При опросах потенциальных невест.

– Я как раз и хотел у вас спросить…

– Мой вам совет, Гулд, – внезапно с нажимом сказал Джексон, подаваясь вперед к Джеймсу, – держитесь подальше от морепродуктов, избегайте яркого солнца и постоянно думайте о своей девушке.

– Ну да, понятно. Одно только мне никак…

– При первом же тревожном сигнале, немедленно говорите им, что вы fidanzato, помолвлены.

– Приму к сведению, – сказал Джеймс, крайне озадаченный.

– Вы должны служить положительным примером. Помните, теперь вы брачный офицер.

Последние слова Джексон произнес с неким содроганием.

– По правде говоря, подобного я не ожидал, – сказал Джеймс. – Впервые увидел ту надпись на вашей двери…

– Не на моей, старичок. Теперь она ваша. – Внезапно, лицо Джексона словно просветлело. – Знаете что, возьму‑ ка я себе в конце концов этих ежей. Ради прощального вечера. – Он махнул официанту. – Ну, а вы… У них вполне сносная яичница с колбасой.

– Звучит завлекательно.

После того, как официант принял заказ, Джеймс возобновил атаку:

– Скажите все‑ таки, что это значит, брачный офицер? В инструкции об этом ни слова.

– Что это значит? – Казалось, Джексон и сам озадачен, что сказать. – Признаюсь, должность весьма необычная. С того момента, как здесь высадились союзники, некоторые из наших солдат изъявили желание жениться на местных девушках. Прямо скажем, таких немало, – если честно, похоже, что процесс уже выходит из‑ под контроля. Разумеется, каждый военнослужащий, который собирается жениться, должен получить разрешение командования. Поэтому, стремясь удержать поток, командование решило, что каждую потенциальную невесту необходимо проверить и убедиться, что она действительно достойна и ее можно рекомендовать.

– А что, черт побери, значит «можно рекомендовать»?

– Словом, что она не шлюха, – невозмутимо ответил Джексон. – Но фактически, если учесть все вышесказанное, иной она и быть не может. Ваша работа – просто собирать сведения. Если едой девица обеспечена или если в ее квартире осталась хоть какая‑ нибудь мебель, она – проститутка. Если она может себе позволить оливковое масло, или белый хлеб, или губную помаду, она – проститутка. Просто задайте вопрос, на что она живет. В девяти случаях из десяти скажет, будто у нее где‑ то имеется дядя. Но стоит копнуть глубже, все это чистая липа.

– На первый взгляд, работа не пыльная.

Джексон метнул на Джеймса взгляд. После чего на мгновение его лицо приняло отсутствующее, потерянное выражение, какое бывает у жертв блицкрига и раненых во время сражения. Но вот Джексон провел по лицу рукой и, похоже, снова вернулся к действительности.

– Ну да. Ясное дело, не пыльная.

Появился кувшин с красным вином, и Джексон, капая на скатерть, налил им обоим по большому стакану.

– Per cent'anni.

– Будем!

Ставя свой стакан, Джеймс заметил, что мужчина за соседним столиком поглядывает на них с насмешливой улыбкой. По его дорогому костюму Джеймс заключил, что он не военный и личность весомая. Тот ужинал в компании американских штабных офицеров. Поймав взгляд Джеймса, мужчина в ироническом приветствии приподнял шляпу.

– Кто это? – спросил Джеймс.

– Где? А этот! Дзагарелла. Он фармацевт, хотя на самом деле такой жук. Именно он стоит за кражами почти всего пенициллина.

– Так почему вы его не арестуете?

Джексон невесело усмехнулся:

– Я арестовал его как‑ то. Ни к чему это не привело. Как видите, у него имеются друзья с весьма мощными связями.

Приспела еда. Яичница с колбасой, как и сказал Джексон, оказалась весьма приемлемой, и даже как будто изготовленной из настоящих яиц, не из порошка, да и мясо настоящее, не тушенка. После долгого питания из консервных банок Джеймс с жадностью проглотил яичницу.

Подхватив пальцами морского ежа, стараясь при этом не задеть лиловых колючек, Джексон ложкой извлек лоснящиеся яркие внутренности, направил в рот. Такое Джеймс видел в первый раз в жизни. Пожалуй, это было что‑ то за гранью, как и пирог с китовым мясом, подаваемый в некоторых кафе на родине.

– Можно попробовать? – спросил он с любопытством.

– Почему нет, – произнес Джексон без особого энтузиазма, передавая Джеймсу одного ежа.

Джеймс погрузил нож в мягкую, упругую, как желток, внутренность, лизнул. Отдававший водорослями жирно‑ солоноватый вкус был странен, но не без приятности. Джеймс попытался вспомнить, на что бы это могло походить.

– Вроде… вроде устрицы с заварным кремом.

– Если хотите, да, – Джексон быстро уплел остальных морских ежей, уже не предлагая пробовать.

Во время ужина он растолковал Джеймсу каковы его прочие обязанности. Теоретически служба армейской контрразведки отвечала за все, что касается безопасности союзной военной администрации.

– По идее это означает сбор разведывательных данных. Но в Неаполе уже никакой разведывательной службы не существует, только болтовня одна. Не далее как на прошлой неделе американцы настрочили полдюжины так называемых достоверных сообщений, будто где‑ то на склонах Везувия окопалась немецкая танковая дивизия смертников и что те только и ждут подходящего момента, чтобы ударить нам в тыл. Целых три дня я перепроверял факты, хотя уже и так знал, что все это сущая чепуха.