ЧАСТЬ III 1 страница

Глава 2

После обеда пошли в ход и кастаньеты, и аккордеон, как бывало всегда в праздничный день. На таммурро, похожем на громадный тамбурин барабане из натянутой козьей кожи, кто‑ то, точно поддразнивая, принялся негромко выстукивать, зажигательно, ритмично, и все от мала до велика пустились в пляс. Дети плясали с дедушками и бабушками; маленькие девочки учились движениям, примостившись ножками поверх дедовских ботинок; матери кружились, придерживая у груди младенцев. Ну а солдаты, как и участницы конкурса, то и дело выставлялись друг перед дружкой, девушки грациозно извивались, юноши щеголяли всякими акробатическими вывертами.

– Занятая, станцуешь со мной тарантеллу? – спросил Энцо, когда Ливия с кучей грязных тарелок проходила мимо.

– Еще чего! Сплетен не оберешься. Кстати, хватит обзываться. Меня Ливия зовут.

– Значит, Занятая уже не Занятая?

– Как видишь.

– Ага, – рассудительно заметил Энцо, – если Занятая не Занятая, значит, у тебя есть время присесть и выпить со мной кофе.

Ливия улыбнулась – и вернулась, и присела.

– Спасибо тебе за Пупетту.

– Не за что. Она и впрямь лучшая корова на этом конкурсе.

Младшая сестра Ливии Мариза, многозначительно улыбаясь, принесла им две чашечки эспрессо. Едва она отошла, Энцо взглянул на Ливию своими огромными черными глазами и уже без смеха спросил:

– Скажи, Ливия, что ты думаешь о своем будущем?

Никто и никогда прежде не задавал ей такого вопроса. Застигнутая врасплох, – она‑ то решила, что они будут болтать о всяких пустяках, – Ливия ответила вопросом на вопрос:

– А разве у меня есть выбор?

– У каждой девушки есть, – сказал Энцо. – Особенно у такой красивой, как ты. Должно быть, найдется немало охотников всерьез за тобой приударить.

Слышать такое было приятно, но Ливия виду не подала. Ей всегда были ненавистны ужимки и взвизгивания Коломбы всякий раз, если кто из мужчин выказывал ей знаки внимания.

– Охотников хватает, – бросила она. – Только все не в моем вкусе. Да и выбрать мужчину в мужья это одно, а определиться в жизни это совсем другое. С кем ни сведет судьба, я должна быть ему в доме хозяйкой и ему готовить.

– Тогда тебе непременно надо выйти за того, кто тебя любит, – сказал Энцо.

– Наверное… – бросила Ливия рассеянно. Не об этом она вела речь. Попыталась объяснить: – Здесь‑ то в ресторане я уж привыкла готовить сразу для многих. А выйду замуж, верно, будет не так.

– Ага, – сказал он. – Теперь понятно, почему ты так и норовила меня отшить. Ты не хочешь замуж, потому что тогда придется отсюда уехать.

– Может, и так, – повела плечами Ливия.

Удивительно, как быстро он ухватил.

– Вот и я не собираюсь жениться, – сказал парень, подсев к ней поближе. – Только причина другая, я как раз хочу уехать, а если женюсь, придется из армии уйти и жить дома с женой, как мой старший брат Риккардо.

– Ну, надо же! – прыснула Ливия. – Познакомиться не успели, и уже уверяем друг дружку, что жениться – это не про нас!

– И мне тоже удивительно, – сказал Энцо, тряхнув головой. – Даже в мыслях не было присматривать себе кого‑ нибудь. Правда, если встретишь верного человека, никак нельзя упустить случай. – Он потянулся, взял ее за руку. – А такой чудесной девушки, как ты, Ливия, я еще не встречал.

Услышь она такое от кого‑ либо из парней, которых обслуживала в остерии, Ливия бы непременно подняла его на смех. Но сейчас жаркая волна от шеи обожгла ей щеки.

– Ага, покраснела! – воскликнул он радостно. – Добрый знак. Как говорится: заставишь девушку краснеть, смеяться или плакать, значит, сможешь и…

– Знаю, знаю, – прервала она его. – Обойдемся без скабрезностей.

Но, сказав это, вдруг представила себя с ним вдвоем в постели и снова залилась краской.

– Постой! – Он вскочил с места. – Я хочу у Альберто Спенцы ленту тебе купить.

И поспешил к молодому толстяку, прохаживавшемуся среди солдат. Ливия видела, как Энцо протянул толстяку монету. Тот бросил косой взгляд на Ливию, потом распахнул пиджак, выставив дюжину желтых и красных лент. Господи, думала Ливия, пусть Энцо выберет красную, красное так идет к моим волосам. И была как дурочка счастлива, увидев, что парень идет к ней через площадь с длинной, свисающей меж пальцев красной лентой.

– Это тебе, – сказал он, протянув ей ленту с поклоном, одновременно щелкнув каблуками и козырнув.

Тут с пастбища за домом послышалось скорбное мычание Пупетты.

– Спасибо, – сказала Ливия, принимая ленту и подвязывая волосы. – А теперь – все, занята я.

Энцо сдвинул брови, заглянул ей в глаза, потом внимательно оглядел Ливию со всех сторон.

– Не может быть, Занятая. С виду ты ведь пока еще Ливия.

– Пора доить Пупетту с Пришиллой, – сказала Ливия.

– Я вызываюсь помочь!

– Только не воображай себе ничего такого! – пригрозила она. – Подарил ленту, это вовсе не значит, что я захочу с тобой целоваться.

– Слово солдата, обещаю ничего такого себе не позволять!

– Гм! – отозвалась Ливия.

Ее нисколько не удивило, что едва они оказались вдвоем в сарае, Энцо попытался‑ таки ее поцеловать. Но так как Ливия втайне надеялась, что это случится, она позволила ему на мгновение себя обнять и даже коснуться языком ее языка, при этом чуть не задохнулась от наслаждения, но все же оттолкнула его с силой, бросив:

– Доить коров пора!

– Всю жизнь мечтал доить коров, – сказал Энцо, пододвигая доильную скамеечку. – Показывай, что надо делать.

Оба прерывисто дышали.

Ливия взяла ведро и еще одну скамеечку и присела рядом с Пришиллой. Та была менее покладистой, чем Пупетта, и рвалась, чтоб ее подоили первой.

– Тебе, похоже, доить не приходилось?

– Не приходилось, – признался Энцо, пододвигаясь ближе. Прильнув щекой к коровьему боку, можно было в непосредственной близости рассмотреть Ливию в профиль. – Но у меня золотые руки.

Она прыснула:

– Вперед, ловкач! Посмотрим, как ты справишься.

Энцо осторожно взялся за соски Пришиллы, сжал пальцами.

– Не так, – сказала Ливия. – Ее доить, не ласкать надо.

Он улыбнулся:

– В этом я тоже новичок!

– Приятно слышать, но верится с трудом и есть на то причины. Все знают, у солдата девушек не счесть.

– Неправда! – запротестовал Энцо, но, заметив, что Ливия вовсе не сердится, поправился: – Ну, только… отчасти…

Она взялась руками поверх его пальцев, направляя:

– Вот так. Нажми, потяни, поверни… потом отпусти.

Плям! Тонкая струйка молока ударила в дно ведра. В ноздри грянул густой, чистый аромат.

– Выходит, совсем не как женскую грудь? – с невинным видом воскликнул он, потягивая коровьи соски.

– На глупые шутки не отвечаю, – отрезала Ливия. – Ты бы смотрел повнимательней, не то ведро опрокинешь!

Их головы почти касались; было так приятно мягкое, сжимающее и отпускающее, давление ее пальцев поверх его руки. Энцо слегка повернул голову, чтобы лучше рассмотреть Ливию в профиль. Теперь подвязанные красной лентой волосы обнажили место за ухом, где более мягкая, шелковистая кожа у корней волос переходила в опушенную, как абрикос, нежность шеи. Не удержавшись, он подался перед и коснулся губами ее щеки. Ливия повернулась к нему: губы слегка приоткрыты, глаза блестят.

В тот день доение Пришиллы не увенчалось привычным обилием молока, хотя так долго прежде буйволицу никто и никогда не доил.

Глава 3

Случилось нечто из ряда вон: у Ливии подгорел лук. И не просто лук, а для ее знаменитого sugo genovese, [8] вкуснейшего соуса из мелко нарезанного лука, приправленного крепким мясным бульоном с нашинкованными сельдереем и петрушкой. Этот соус вместе с pummarola[9] и рагу образует божественную троицу неаполитанских соусов к пасте. Чтобы приготовить истинный дженовезе, лук около пяти часов надо томить на самом крохотном огне, время от времени помешивая, чтобы не приставал ко дну кастрюли, и спрыскивая водой, если покажется, что подсыхает. Лук – удивительный продукт, ибо приготовленный таким образом он почти полностью утрачивает свой луковый вкус, превращаясь в исключительно сладкое и ароматное варенье. Но если случится, что хоть чуточка подгорит, горьковатый привкус грозит испортить все блюдо.

С самого раннего детства у Ливии ни разу в дженовезе лук не подгорал, но сегодня все посетители ресторанчика, наматывая на вилку и запуская в рот пасту, уловили в соусе легкую горчинку. Переглядывались, но молча, без слов.

– Ну, как мясо? – спросила Ливия, выходя, чтобы забрать грязные тарелки. Не дожидаясь ответа, она уже на изгиб локтя составляла их в стопку.

– Ливия, – тихо сказал старый крестьянин Джузеппе, – а ведь мяса‑ то еще и не было.

– Как не было? – удивленно переспросила та. – Ой, правда! Сейчас несу!

И скрылась в кухне.

Минут через десять, когда отец Ливии принес еще вина, его удержали рукой на ходу.

– Что это с Ливией, Нино? Она какая‑ то странная. И паста совсем не та, что всегда. И жаркое все никак не подаст…

– Пойду, взгляну, – со вздохом сказал Нино.

Войдя в кухню, он увидел, что Ливия стоит у окна и, не глядя, мешает ложкой в кастрюльке.

– Ливия, ты здорова?

– Что? – встрепенулась она. – Конечно, здорова…

Отец взглянул в кастрюльку.

– В первый раз вижу, чтоб ты мешала пустой кипяток.

– Пустой? Ах, да! Думала, яйцо варится. Просто положить забыла.

– Я скажу, – Нино постучал пальцем по лбу, – в голове у тебя что‑ то не то варится. Там люди жаркое ждут.

Тут отец увидел в волосах у дочери неизвестно откуда появившуюся красную ленту, уловил запах розмарина и еще заметил за ухом у нее цветок рододендрона.

– Ждешь, когда тот парень снова явится? – строго спросил он.

Ливия вспыхнула:

– Никого я не жду!

– Вот что, Ливия, – сказал Нино мягче. – Он солдат. Скорей всего больше не придет. А если придет, сама прикинь, что если его часть ушлют куда‑ нибудь далеко?

– Куда бы ни услали, – сказала Ливия, – он сюда все равно непременно вернется.

Нино изумлено поднял брови:

– Выходит, у тебя это всерьез?

– Может, и всерьез.

Мгновение отец пристально смотрел на дочь. Потом сказал:

– Значит так, если этот парень объявится, уж лучше сперва я с ним побеседую.

Когда на другой день, обливаясь потом под жарким солнцем, Энцо снова пришагал в Фишино из своего Toppe Эль Греко, он был слегка ошарашен. Во‑ первых, прежде чем увидеть Ливию, ему пришлось иметь разговор с ее отцом, и, во‑ вторых, допрос происходил на лугу, где Нино занимался спариванием Пришиллы с соседским быком.

– Пойдем‑ ка, парень, мне как раз помощь нужна, – сказал Нино, выступая вперед и наматывая на руку веревку, на которой вел быка. Энцо на безопасном, как он сам решил, расстоянии двинулся следом. Пупетта с Пришиллой, прежде казавшиеся ему огромными, выглядели стройными газелями рядом с исполином буйволом. Его широченный монолитный загривок порос косматой, как у льва, шерстью, а лоб, увенчанный двумя грозными рогами, был точно высечен из громадной скалы.

Нино одобрительно похлопал рукой выпуклый кряж на шее быка.

– Динамитом его звать, – сказал он. – У этого стервеца самая ядреная сперма из всех буйволов с этого края Касерты.

Энцо с умным видом кивнул, стараясь изобразить из себя знатока в этом деле. Пробираться среди оставляемых буйволом огромных лепешек, чтобы не забрызгать военную форму, было не слишком легко.

Нино вывел быка на поле и крикнул Энцо, чтоб прикрыл калитку. Динамит до нелепости грациозными копытцами засеменил вперед, разинул пасть и замычал; громовое мычание эхом разнеслось по лесистой округе, заставив Энцо испуганно оглянуться.

– Почуял коров, – удовлетворенно сказал Нино. – Это хорошо.

– Часто вы их спариваете? – спросил Энцо, надеясь своим вопросом произвести благоприятное впечатление.

Нино взглянул удивленно:

– Ну, как же, каждый год! Нетельная корова молока не дает.

То, что производство молока напрямую связано с отелом, никогда прежде не приходило Энцо в голову.

– А с телятами что потом? – осведомился он.

– На еду, – невозмутимо сказал Нино. – Прежде чем траву начнут щипать. Я сам в сарае перерезаю им горло и спускаю кровь. Пока молодые, мясо нежное. Молодец бычок, интерес проявляет.

Энцо, затаив дыхание, наблюдал, как интерес Динамита со всей очевидностью восстает из‑ под мохнатого живота. Издав очередное зычное мычание, буйвол взгромоздился на Пришиллу, с силой тычась ей сзади гигантским членом в бока, пока не удалось, скорее по случаю, чем по здравомыслию, всадить его внутрь. Пришилла всхрапнула, опустила голову и принялась щипать траву.

Пока бык делал свое дело, Нино переключил внимание на Энцо.

– Выходит, ты тот самый парень, который Ливии голову вскружил? – заметил он.

– Да, синьор, – ответил Энцо, со встрепенувшимся сердцем навстречу известию, что Ливии он и в самом деле не безразличен.

– Жениться собираешься?

– Правда, мы только познакомились. Но почему бы и не жениться. Если она сама захочет, конечно, и с вашего благословения.

Нино испытующе взглянул на парня.

– Ты, верно, думаешь, что вон в этом, – тут он указал большим пальцем на старательно орудовавшего боками Динамита, – супружество и состоит?

– Нет, что вы, синьор!

– Думаешь, думаешь… Каждый в твои годы так думает. А теперь гляди, что дальше будет!

Динамит забил передними копытами о бока Пришиллы. Затем издал очередное громоподобное мычание, от которого птиц с соседних деревьев точно ветром сдуло, зад его с силой содрогнулся, после чего он слез с коровы. Через минуту оба буйвола преспокойно щипали сочную, влажную траву. Член Динамита опал, опустившись к траве.

– Быстро проходит, верно? – прокомментировал Нино. – Если поразмыслить, ради одного этого жениться не стоит. Если это тебе надо, лучше отправляйся к вдове Эсмерельде.

– Нет, синьор, я вовсе не за этим, – сказал Энцо, который вдовушку Эсмерельду уже неоднократно с приятелями посещал. – Я люблю Ливию.

– И насчет приданого забудь. Я ведь бедный крестьянин, у меня всего‑ навсего и есть что местная закусочная.

Энцо почесал в затылке:

– Что, совсем никакого приданого?

– Ну, только так, для блезира. Скажем, тысчонка лир.

– Может парочку? – спросил Энцо, отчаянно пытаясь хоть что‑ то выторговать.

– Ты вроде сказал, что любишь ее? – заметил Нино.

– Ну да, люблю! Это я так…

– А если любишь, то деньги при чем? – с некоторой угрозой спросил Нино.

– Ни при чем, – заверил его Энцо. – Ну ладно… хватит и тысячи.

Нино оценивающе посмотрел на юношу. Видный малый, ничего не скажешь, а торговаться не умеет. Здесь, в деревне, где только ради жалкого цыпленка можно торговаться хоть целый день, это качество весьма ценилось. Похоже, что Ливии в конце концов придется при таком замужестве сменить юбку на штаны. И все же дочь свою Нино знал слишком хорошо и понимал: если та что решила, с пути ее не свернешь.

– Мне надо подумать, – проворчал Нино. – А если тебе взбредет обесчестить ее до свадьбы, – глядя парню прямо в глаза, добавил он, – вспомни тогда, что я тебе про телят говорил.

Этот день Энцо с Ливией провели вдвоем, а вечером первые посетители остерии с удовольствием наслаждались пением, доносившимся из кухни.

Ливия была так счастлива, что почти не замечала, что сами собой стряпают ее руки. Но всеми было отмечено, что нынче ее лимонная паста оказалась даже слаще, чем прежде; что же касается печеной моццареллы с жареным перцем – то это было что‑ то необыкновенное. А Ливия на кухне в мечтах об Энцо, видно, и сама не заметила, как скушала целиком сырный торт, который предназначался на сладкое. Правда, посетители после сошлись во мнении, что все же куда приятней видеть Ливию такой вот счастливой и уж тем более не довольствоваться по случаю подгорелым луком.

Глава 4

Правила приличия в Фишино отличались одновременно и либеральностью, и строгостью. Поскольку Ливия с Энцо были официально помолвлены, им в общем‑ то не возбранялось, украдкой ускользнув на сеновал, валяться в сене, целоваться и миловаться до умопомрачения. Но при этом считалось, что оба должны хранить целомудрие до самой брачной ночи. А уж как там у них в промежутке случится – дело темное.

Одним из множества плюсов этих проверенных и испытанных обычаев было то, что они вынуждали мужчину проявлять куда большую изобретательность, чем при привычном сношении с женщиной, лишенном особых затей, после чего следует сон. Вскоре Энцо обнаружил, что, несмотря на внешнюю сдержанность, темперамент у Ливии неистовый.

– Вот что, – сказала она в первый же раз, когда они оказались на сеновале, – хочу, чтоб ты себе уяснил. Я с тобой в сарае потому, что мне противно, как моя сестрица пялится и хихикает каждый раз, когда видит нас вместе, а вовсе не потому, что мне хочется, чтоб ты щекотал меня своим языком. Позаботься, пожалуйста, не распускать руки.

– Ясно, никакого языка, никаких рук, – кивнул он. – А от каких еще частей тела прикажешь отказаться? Может, от ног?

– Ноги оставь, только не вздумай лезть на меня с ногами!

– Ну, такое вряд ли, – заметил он, – можно и кувырнуться.

– Вот и ладно. Договорились.

Энцо вздохнул. При всей его жгучей любви к Ливии, жизнь у Пертини представлялась ему нескончаемым потоком препирательств, из которых, пожалуй, он никогда победителем не выйдет.

– Сейчас тебя поцеловать можно?

– Пожалуйста.

Она позволила себя обнять, он прильнул губами к ее губам. Ливия чуть не задохнулась. И уже он почувствовал, как ее язык пробивается между его губ. Энцо рискнул прижать ее крепче, руки скользнули ниже, к талии. Ливия выгнула спину, и ему показалось, что от удовольствия, не чтобы увернуться. Он стал целовать ей шею, она сладко застонала, и он понял, что можно двинуться вниз, к груди. К его удивлению, груди явно ждали его ласк. Он целовал и гладил их поверх платья, вот она уже с нетерпением рвалась высвободиться из одежды, и он, почти не отрывая губ, стянул ей через голову платье.

– Сама же говорила «никаких рук», – бормотал он, жадно оглядывая восхитительные маленькие соски.

– Это раньше… еще не понимала, как приятно… – лепетала она, подрагивая; стало непередаваемо сладко, он покусывал ей соски.

– У Пупетты вид, будто ей это в тягость. Как это может быть в тягость…

Воистину Ливия не теряла времени даром на сеновале, и к моменту свадьбы уже была глубоко убеждена, что эти утехи всегда будут ей в удовольствие. Между тем при людях им с Энцо целоваться не разрешалось, и когда они во время festa[10] плясали тарантеллу, то должны были держаться за платок с обеих сторон, так, чтобы их руки не соприкасались. Ливии было смешно: тот самый большой голубой носовой платок Энцо служил им и в часы более жарких свиданий на сеновале.

За две недели до свадьбы Энцо повез Ливию в Неаполь, знакомить со своей родней. Из его рассказов она не поняла, до какой степени они бедны, в каких крайне стесненных условиях живут: спали по трое‑ четверо в одной кровати в крошечной трехкомнатной квартирке, располагавшейся в трущобах старого квартала. Но Ливия была влюблена и потому в своей новой жизни хотела видеть только лучшее.

Мать Энцо, Квартилла, была типичная неаполитанка, цепкая и практичная. Едва они познакомились, она тотчас, слово за слово, попросила Ливию помочь приготовить ей sugo, томатный соус. Особой помощи ей, конечно, не требовалось, просто мать уже была наслышана, что эта деревенская – неплохая стряпуха, и решила убедиться, так ли это на самом деле.

– Сама бери все, что тебе нужно, – сказала Квартилла и принялась чистить fagiole. [11]

Словом, Ливия готовила, а Квартилла за ней посматривала, как ящерица за мухой.

Sugo Ливия могла приготовить и с закрытыми глазами, уже не один год она готовила его чуть не каждый день. Единственная сложность состояла в том, что разновидностей sugo было не меньше, чем дней у месяца. Был повседневный вариант, для которого требовалось измельчить кончиком ножа не более двух‑ трех спелых помидоров, чтобы вытек сок, затем быстро обжарить их в масле. Была классическая версия, когда помидоры тушились на медленном огне с чесноком и луком, пока все это не превращалось в густую сочную массу. Еще был более сытный рецепт, для чего несколько часов тушилось нарезанное кусками мясо для выпаривания запаха, словом, чтоб получить ragu di guardiaporte, «соус привратника», названный так потому, что приготовление требовало постоянного присутствия при тушении в течение целого дня, понемногу подливая воду, не давая этим мясу, начиненному рубленой петрушкой, чесноком и сыром, пересохнуть.

Ливия понимала: по тому, какой именно рецепт она выберет, мать Энцо будет судить о достоинствах невестки. И с ходу отмела самый сложный вариант, он мог показаться слишком вычурным. В то же время, классический соус мог бы создать впечатление, что ей неохота долго голову ломать, ну а самый простой мог означать, что у нее просто нет желания долго возиться. Тогда Ливия решила положиться на интуицию.

– У вас анчоусы есть? – спросила она.

Мать Энцо в изумлении уставилась на нее:

– Анчоусы?

Анчоусы в Неаполе добавлялись к помидорам только для puttanesca, соуса, который обычно готовят проститутки.

– Дайте, пожалуйста, если есть, анчоусы, – намеренно вежливо попросила Ливия.

Квартилла хотела было что‑ то возразить, но, передумав, пожала плечами и вынула из буфета небольшую банку анчоусов.

Соус, который теперь готовила Ливия, не был puttanesca, но подобно ему, обладал жгучестью и крепостью. К тому же был на удивление прост, и в нем заиграл весь букет составлявших его ароматов. Опрокинув анчоусы из банки в кастрюлю вместе с маслом, в котором они плавали, Ливия добавила три измельченных зубчика чеснока и ложку с верхом сушеного чили. Едва анчоусы с чесноком смешались как следует, Ливия добавила в смесь много протертых сквозь сито, сбрызнутых уксусом помидоров. Все это неспешно лениво закипало, высоко выплевывая красные пузырьки соуса, будто в кастрюле бурлила лава. Минуты через три Ливия побросала в соус порванные листки свежего базилика.

– Все. Готово.

Квартилла немедленно подскочила к кастрюльке, жадно запустила туда ложку. Ее глаза изумленно вспыхнули. Но она тотчас взяла себя в руки, намеренно долго облизывала губы, медля с вынесением приговора.

– Значит, так… – проворчала она наконец. – Резковато немного, и уж больно горячо – надо, чтоб слегка остыло. Мужчинам‑ то явно понравится, на то они и мужчины, в нормальной еде мало что смыслят, им главное покрепче да поядреней подавай, особенно если красиво разложено на тарелке. А так – неплохо.

Ах ты, старая ведьма, подумала Ливия. Должно быть, Квартилла угадала ее мысли, потому что добавила:

– Но если с тобой, девушка, Энцо счастлив не будет, я самолично отлуплю тебя по заднице деревянной ложкой.

Словом, Ливия поняла, что Неаполь – это совсем не то, что деревня. Еще она заметила, что каждый раз, когда они вместе с Энцо выходили на passeggiata, вечернюю прогулку по Виа Рома, прогулки по которой стали ритуалом для обрученных пар, Энцо, с большим удовольствием ловивший обращенные к нему в его военной форме восхищенные взгляды, каждый раз был недоволен, если взгляд или улыбка доставались Ливии и поспешно увлекал ее вперед.

Вечером накануне венчания Ливия надела зеленое платье, а в церковь вошла, прикрыв лицо фатой, чтобы хранила ее счастье от злых духов. А Энцо положил в карман кусок железа, оберег от черного сглаза. Их сопровождали оба семейства, вдоль процессии бежали дети, ловя засахаренный миндаль, которым осыпали новобрачных. После венчания было шумное застолье, для которого Ливия приготовила все традиционные кушанья. Каждое несло в себе особый скрытый смысл или примету. Миндаль в сахаре – к тому, что в их жизни будут, как горькие, так и сладкие дни. Поданный в начале пиршества цикориевый суп с фрикадельками знаменовал соединение двух начал в одно. Даже подаваемые на сладкое обжаренные и обсахаренные плетенки из теста, и те несли в себе символ плодородия. Родственники пили за здоровье новобрачных, выкрикивая «Per cent'anni! », [12] а Энцо полагалось громогласно объявить, что отныне Ливия уже не дочь своего отца, а его, Энцо, законная жена. Потом посыпались громкие выкрики «Bari! Bari! Bari! », призывающие молодых впервые при всех поцеловаться, что и было проделано под шумные рукоплескания.

Теперь, думала про себя Ливия, я синьора Пертини – ведь в Италии женщина после брака сохраняет девичью фамилию, а то, что она замужем, отмечено уже новым обращением: «синьора», не «синьорина».

По обычаю, когда молодые супруги отправляются в спальню, свадебные гости следуют туда за ними и оставляют в спальне подарки – в основном деньги, но еще и белье, и фарфоровую посуду, и сласти, – а потом, когда гости со скабрезными шуточками удалятся и молодые наконец останутся одни, они прежде всего должны убрать с постели монеты и засахаренный миндаль. Признаться, скабрезности гостей Ливию немного смутили; все же то, что они с Энцо успели порезвиться на сеновале, несомненно, ее несколько закалило. Хорошо еще, что дальше скабрезностей дело не пошло: утром, следуя обычаю неаполитанцев, Ливия должна была отдать свекрови в стирку простыню, чтобы Квартилла могла удостовериться, что Ливия – девица. Но свекровь лишь легонько ткнула ее кулаком в бок, лукаво бросив:

– Теперь, надеюсь, стирки у нас прибавится! Внука мне рожай!

Ливия вспыхнула:

– Куда спешить, время есть.

– В этом месяце уж не так много дней осталось. На будущей неделе Энцо отзывают в гарнизон.

– Как на будущей неделе?

Ливия не подозревала, что ее медовый месяц окажется таким коротким. Правда, Энцо успокоил ее, сказал, что через пару недель вернется домой, а пара недель – срок не такой уж большой.

Однако из гарнизона Энцо возвратился чем‑ то явно озабоченный. И накинулся на Ливию с расспросами, с кем встречалась, что поделывала, кого видала из его приятелей, когда ходила за покупками на рынок.

На следующий день Квартилла заявила, что отныне на рынок будет ходить одна из ее дочерей.

– Это еще почему? – изумленно спросила Ливия.

Теперь, когда ей не приходилось готовить еду на многочисленных посетителей остерии, единственной ее радостью в отсутствие Энцо были походы на рынок.

– Поговаривать начали. Похоже, улыбаешься ты всем слишком много.

Ливия стала вспоминать. Понятно, она была вежлива со всеми, а так как ее распирало от счастья, возможно, что улыбалась и торговцам на рынке. Но ведь ни с кем она не кокетничала, уж это Ливия могла сказать наверняка.

На протесты Ливии Квартилла скупо бросила:

– Это город, не деревня. Притом, Энцо муж твой, его должна слушаться.

Ливия приняла такое решение как неизбежность, подождала еще неделю, пока Энцо снова не вернулся на побывку. Но и на этот раз все повторилось – те же строгие расспросы: с кем встречалась, что делала, выходила ли куда, и, если выходила, как была одета.

– Энцо! – воскликнула Ливия. – Что за глупости! Я вышла за тебя, потому что мне нужен ты и только ты! С чего ты взял, будто я заглядываюсь на других?

Он долго темнил, но ответ она все‑ таки из него вытянула.

– Если тебя сумел соблазнить я, – буркнул Энцо угрюмо, – выходит, смог бы кто‑ то другой.

Ливия расхохоталась, хотя ей и было немного досадно: ведь именно ему из них двоих сильно не терпелось, чтоб они были вместе.

– Не мели ерунды! Ведь я же в тебя влюбилась, для меня ты во всем Неаполе самый желанный.

Он улыбнулся, явно довольный:

– Это правда, скажи, правда?

И вдруг снова насупился:

– Но ведь меня подолгу не бывает дома.

– Вот что, – сказала Ливия, – если ты и в самом деле тревожишься, что я скучаю, пока тебя нет, то, мне кажется, выход можно найти. Давай я пойду работать поварихой в какой‑ нибудь ресторан?

Энцо опешил:

– Ты что? В ресторан? Да Боже сохрани!

– Но почему? Многие из твоих сестер работают.

– Да, но они работают на фабрике. Конвейеры разделены – мужчины по одну сторону, женщины по другую, и там все друг за дружкой следят, как бы чего не вышло. Если ты будешь работать в ресторане, всякое может случиться.

Ливия уже готова была вспылить, но поняла, чтобы добиться чего‑ нибудь, надо подобрать нужные слова.

– Поверь, – сказала она, – постоять за свою честь я вполне сумею. Я ведь не вертихвостка и не кокетка, я мужчин не завлекаю, им глазки не строю.

Энцо молча выслушал, кивнул:

– Потому ты и приглянулась мне с первого же раза. Я бы ни за что не женился ни на одной из тех, кто выставляется на конкурсе красавиц.

И снова Ливию неприятно кольнуло – не потому, что она была слишком высокого мнения об участницах, а потому, что уловила в словах мужа какое‑ то двуличие. Но, подавив раздражение, она сказала:

– Послушай, что если я все‑ таки буду ходить на рынок, но вместе с одной из твоих сестер? Мне кажется, такое устроит всех.

Энцо эта мысль тоже пришлась по вкусу, и Ливия решила оставить вопрос о работе в ресторане для другого случая. Это была их первая размолвка, и ей хотелось, прежде чем выработать план действий, все хорошенько обдумать.