7.ВЕНДИ . 8.ДЖЕЙМС

7. ВЕНДИ

– Ты будешь дома к ужину?

Я ненавижу то, как звучит мой голос, заполненный мольбой в надежде, что мой отец действительно вернется домой.

На заднем плане раздается слабый звук шелеста бумаги.

– Я не смогу приехать сегодня вечером, милая, но я постараюсь сделать все возможное на выходных.

Я жую нижнюю губу, волнуясь. Мой отец всегда был занятым человеком, но он находил время для меня. С годами он постепенно отдалялся все дальше и дальше, и теперь я не знаю, как с ним связаться. Я не знаю, как убедить его, что нам тоже нужно внимание.

– Ты даже не был в новом доме, папа. Это как... Я не знаю.

Он вздыхает.

– А чего ты ожидала, Венди? Ты знаешь, как обстоят дела.

Я не хочу, чтобы Джону приходилось постоянно воспитывать себя.

На кончике моего языка вертится мысль сказать это, но я проглатываю ее, надеясь, что если я прикушу язык, может быть, он вернется домой.

– Что ты вообще делаешь?

Он снова вздыхает, и на этот раз на заднем плане слышится отчетливый женский голос.

Мой желудок сжимается, рука сжимает телефонную трубку.

– Ты вообще в Блумсбурге?

Он прочищает горло.

– В данный момент нет.

Я насмехаюсь, негодование раздувается, как грозовая туча, в центре моей груди.

– Пап, ты обещал, что когда мы переедем, ты будешь чаще бывать здесь.

– Я буду.

Мои глаза горят.

– Тогда почему ты по‑ прежнему... везде, но не здесь?

Когда‑ то давно мой отец был для меня всем. Я следовала за ним повсюду и все делала вместе с ним. Настолько, что он прозвал меня своей «маленькой тенью». Но когда я стала старше, все изменилось. Постепенно меня оттеснили на задний план, пока я вообще не вытеснялись из жизни. Меня оставили позади, как ненужный багаж.

Иногда я думаю, может быть, Джону легче, ведь он никогда не знал, каково это. Наш отец никогда не уделял ему столько внимания, сколько уделял мне. Тем не менее, я бы сделала почти все, чтобы иметь любовь моего отца, которую когда‑ то имела, и я бы сделала еще больше, чтобы гарантировать, что Джон сможет впервые почувствовать ее вкус.

Я не считаю своего отца плохим человеком, я просто думаю, что его жажда приключений пересилила потребность в семье, пока где‑ то по пути он не забыл, что она у него вообще есть.

– Мы просто скучаем по тебе, вот и все, – я сглатываю комок в горле, переполненная всем тем, что я хочу сказать. – Кстати, спасибо тебе за то, что решил перевести Джона на домашнее обучение.

– Да, насчет этого я передумал. Есть отличная школа‑ интернат за пределами Блумсбурга, куда я его отправлю.

Мое сердце замирает в груди.

– Что?

– Я встретился с деканом на днях, и они заверили меня, что это будет лучшее место для него.

У меня перехватывает дыхание от осознания того, что он встретился с незнакомцем, но не может найти время для своих собственных детей.

– Школа‑ интернат? Папа, ему это не понравится. Ты же знаешь, как у него обстоят дела с другими детьми.

– Ну, это уже другие дети.

– Папа...

– Венди, – повторяет он. – Слушай, это не обсуждается.

Мои пальцы крепче сжимают телефон.

– Почему?

Он колеблется и прочищает горло снова – так он говорит, когда пытается уйти от темы. Выжидает время, формулирует свои мысли, прежде чем выпустить их в виде осязаемых слов в воздух.

– Декан ‑ мой деловой партнер. Они заверили меня, что это будет наилучшим вариантом.

Я вспоминаю недавний разговор с Джоном, как его плечи, казалось, расслабились, когда он говорил о возможности остаться дома. И точно так же в центр моей груди просачивается немного ярости, разгоняясь, как дым, и закручиваясь по краям. Вся причина, по которой я переехала сюда, заключалась в том, чтобы остаться с Джоном; чтобы попытаться снова собрать нашу разбитую семью. Мой отец обещал, что будет чаще бывать дома, что Блумсбург – идеальное место для него, чтобы обосноваться, пустить корни и перестать жить для всех остальных.

А теперь он собирается отправить единственного человека, который у меня есть. А я буду здесь. Работать в кофейне и жить в особняке. Одна. И ради чего?

Я крепко зажмурила глаза и выдохнула.

– Когда ты собираешься сказать ему?

– Он не уезжает еще неделю, так что я буду дома и тогда скажу ему.

– Папа, ты не можешь позволить мне одной разбираться с этим. Он должен услышать это от тебя. Ему нужно, чтобы ты объяснил причины.

Мой желудок сводит от осознания того, что я могу говорить до боли в горле, но это не меняет того факта, что где‑ то на этом пути мой отец перестал слушать то, что я хотела сказать. И с каждым днем его отсутствия – очередная командировка, очередная поездка посмотреть достопримечательность, на которую нас не берут, – он все дальше ускользает от нас. Уходит туда, куда никто не может добраться, даже если бы мы захотели.

– Я слышу тебя, милая, слышу. Я сделаю это, когда вернусь домой. Извини за ужин.

Щелчок.

Сглатывая раздражение, я смотрю на каминную мантию, на фотографию, которую я поместила туда, где мы вдвоем, в надежде, что она будет напоминать мне о лучших днях. В надежде, что это напомнит и ему. Я сижу на его плечах, улыбка расплывается на наших лицах. Интересно, когда произошел этот сдвиг? То ли это я изменилась и начала перерастать свой наивный, сказочный взгляд, то ли это он регрессировал после смерти нашей мамы. Хотя, по правде говоря, это произошло раньше.

Может быть, люди никогда не меняются, и только наше восприятие меняет представление о них.

Телефон пикает, как только я кладу его на на стол, и нерастраченная надежда проносится в моем центре, хотя я знаю, что это не будет мой отец.

И, конечно, это не он. Это Энджи.

Энджи: ВР сегодня вечером, сучка! Не говори «нет». Я заеду за тобой в семь.

Мой желудок переворачивается, когда я читаю ее сообщение, мои мысли сразу же устремляются к красивому незнакомцу, который пригласил меня на свидание, а потом исчез на несколько дней.

Будет ли он там?

Пожевав нижнюю губу, я набираю ответ.

Я: Хорошо. Можешь на меня расчитывать.

8. ДЖЕЙМС

– Питер Майклз хочет встретиться.

Мое сердце сжимается в ту секунду, когда его имя слетает с губ Ру.

– Я уже знаю об этом, Руфус. Ты не говорил ни о чем другом в течение последней недели

Ру вскинул брови.

– Не умничай. Это... как ты говоришь? Неблагородно.

Мои губы подрагивают от его попытки изобразить английский акцент, хотя, если честно, даже мой уже не такой четкий, как раньше. Годы сгладили его, и он превратился в странную смесь, не совсем британскую, но и далеко не американскую.

– Ты что‑ то хочешь сказать? – спрашиваю я.

– Я хочу сказать, что мне нужно, чтобы ты был со мной.

Я вздыхаю, расстегивая пиджак, сажусь напротив его стола.

– И почему я не мог поехать с самого начала, повтори ещё раз?

Его глаза сужаются.

– Потому что ты запугиваешь людей.

Мои брови поднимаются к линии волос, и я указываю на себя.

– Я?

Он усмехается.

– Не прикидывайся дурачком, малыш. Мы оба знаем, что у тебя есть это... – его рука машет между нами. – Что‑ то в тебе есть. Другим сильным мужчинам не нравится быть рядом с таким.

Я сдерживаю ухмылку.

– Ты влиятельный человек, а мы все ещё тут

Ру усмехается, вертя сигару между губами.

– Я знаю твою преданность. Ты работаешь на меня, – он пожимает плечами. – Я не беспокоюсь о своем месте в этом мире, и я не беспокоюсь о твоей роли в нем.

Хотя я ценю чувства, стоящие за его словами, они вызывают спазм в центре моего желудка, несмотря ни на что. Ру может думать, что он знает мое предназначение в этой жизни, но даже он не знает правды. Он не знает, что мой отец переехал из Америки, когда ему было чуть меньше двадцати, и стал самым крупным бизнесменом во всей Англии. Я родился в роскошной жизни, и до его смерти не было никого на земле, на кого бы я больше равнялся. Ру не знает, что с тех пор каждая секунда была посвящена мести виновному.

Фантомная боль пронзает мой бок, и я сжимаю костяшки пальцев, борясь с желанием погладить зазубренный шрам на моем торсе.

Некоторые люди рождаются в этот мир с целью; другие калечатся в нем.

Нежелательная эмоция угрожает проскользнуть в этот момент, странная боль пытается поселиться в моей груди. Я сжимаю челюсть, заставляя ее отступить. Время для печали давно прошло. Теперь меня удерживает лишь жажда мести.

Наклонившись вперед в своем кресле, огонь цели моей жизни лижет меня своим соблазнительным теплом.

– Итак... когда мы встречаемся?

Ру улыбается.

– На следующей неделе.

– Отлично, у меня есть планы на ближайшие несколько вечеров, было бы обидно, если бы они сорвались.

– О?

Я киваю, не желая уточнять – не желая отдавать свой приз до того, как поймаю ее в свою паутину. Я хочу, чтобы Венди пришла добровольно. Была ярким акцентом на моей руке, пока я буду показывать ее миру; наблюдать за выражением лица ее отца, когда она приведёт меня домой на ужин.

По моим губам проскальзывает ухмылка.

– Мой любимый проект, можно так сказать.

Он усмехается, проводя рукой по лицу.

– Нахуй это всё, парень. Если бы у меня была твоя внешность, я бы каждый день засаживал в киску. Я удивлен, что ты вообще проявляешь сдержанность.

Мышцы на моей челюсти подрагивают, и я сглатываю отвращение к видению, которое вызывают его слова. Как будто я когда‑ нибудь откажусь от контроля ради сексуального удовольствия. Одно дело – желание, совсем другое – поддаться искушению. И хотя да, я могу использовать Мойру, чтобы сдерживать свои темные порывы, я никогда не буду в этом нуждаться. Годы, проведенные в руках человека, который часто терял рассудок, научили меня, что контроль имеет первостепенное значение. И хотя трах и кончание – это снятие стресса, это все, чем это когда‑ либо будет. Это никогда не будет настоящим наслаждением.

– Ты будешь рядом сегодня вечером? – спрашивает Ру, его глаза скользят по столешнице, в словах проскальзывает уязвимость, такая легкая, что ее едва слышно.

Кивнув, я встаю и направляюсь к входу в его кабинет.

– Конечно, Руфус.

Я тянусь в карман пиджака и достаю коробку, которую принес с собой сегодня. Ру не очень любит подарки, но он обожает свои зажигалки. У него целый ящик, заполненный его коллекцией. Эта – особенная. Сделанная на заказ S. T Dupont, инкрустированная красными рубинами с надписью на лицевой стороне.

Прямо до утра ₍ _{цитата из Питера} _Пэна ₎ .

Это его первый совет, который он дал мне, и с тех пор я его не забываю. Я провожу большим пальцем по словам, и мои мысли возвращаются к той ночи.

Тяжело дыша от напряжения, я оглядываю здание, кирпич крошится под моими пальцами – свидетельство того, как плохо питается этот район в целом. Мы находимся не в самом лучшем районе города, и мой разум мечется, размышляя о том, кто этот человек, за которым я проследил. Чем он зарабатывает на жизнь, чтобы чувствовать себя так комфортно в районе, от которого даже мой дядя велел мне держаться подальше.

– Держись подальше от городской площади с часовой башней.

Рыжие волосы мужчины покачиваются, когда он сходит с крыльца здания, выцветшая зеленая ткань тента колышется над головой. Он что‑ то говорит, и парни, с которыми он стоит, кивают, прежде чем войти внутрь, оставив его одного. Незнакомец поворачивается, движение внезапное, заставляя мое сердце замирать. Я вдыхаю воздух и выбегаю из‑ за угла, кирпич грубо ударяется о мою спину, даже сквозь ткань рубашки.

Сделав несколько глубоких вдохов, я снова выглядываю из‑ за угла, но на этот раз он стоит прямо передо мной, руки в карманах, серые глаза искрятся весельем.

– Ты следишь за мной, парень?

У него сильный акцент, его «р» звучит как вытянутое «а», и мои глаза расширяются, когда я смотрю на него и киваю. Я никогда не умел врать.

Возможно, мне следовало бы бояться, но я не боюсь. Самый большой монстр из всех – это тот, кто сидит со мной за одним столом за ужином. Страх уже давно маринуется на дне моего нутра, как в бурлящем котле, ожидая, пока я освою его, чтобы использовать как яд. Поэтому, хотя это, возможно, и нелепо, этот человек меня не пугает. Он внушает надежду.

Враг моего врага – это друг.

– Что ж, ты привлек мое внимание, – продолжает он. Его глаза сканируют меня, губы кривятся в уголках. – Ты ребенок Крока?

Мои брови напрягаются при этом имени. – Я не знаю, кто это, – отвечаю я.

– Крока? – он проводит рукой по лицу, наклоняя голову к небу. – А, черт. Ты... Я видел, как ты наблюдал за нами из коридора сегодня вечером. Какого черта ты делаешь здесь?

Мой желудок сжимается, стыд проносится по моим внутренностям от осознания того, что я не был такой незаметным, как надеялся. Он знал, что я был там все это время. Тошнота подкатывает к горлу, когда я думаю о том, что мой дядя тоже знал. Я провожу рукой по волосам.

– Это не имеет значения. Это глупо.

Я поворачиваюсь, чтобы уйти, но грубая хватка сжимает моё плечо, пока я не поворачиваюсь обратно. – Не уходи, когда кто‑ то задает тебе вопрос, малыш. Ты уже зашел так далеко. Продолжай, ладно?

Мой лоб напрягается, когда я впитываю его слова.

– До каких пор?

Он указывает на башню с часами, стоящую посреди городской площади, на фоне которой мерцают луна и звезды.

– Прямо до утра.

Я наклоняю голову.

– Что это значит?

Его рука обхватывает мои плечи, притягивая меня ближе.

– Это значит, что ты не уйдешь, пока не добьешься своего. Даже если на это уйдет вся чертова ночь. Понимаешь?

Я улыбаюсь воспоминаниям, бросая подарок на стол.

– Руфус, – говорю я. – Да ладно ты действительно думаешь, что я бы не вспомнил?

Ру ворчит, отмахиваясь от меня, но я вижу, как тяжесть сползает с его плеч и как он поджимает губы.

Как будто я когда‑ нибудь забуду день рождения человека, который спас меня.

Джейсон – двуличный наркоторговец по прозвищу Нибс. Он из тех, кто не стирает свои майки и думает, что золотая цепь делает его крутым, но он всегда делал приличную работу по продвижению нашего пикси. В последнее время, однако, у него развязались губы, он пытается поднять восстание вместе с другими ничтожествами, которые бегают по моим улицам и думают, что это значит, что они их.

Джейсон пересаживается в кабинку напротив меня, пока я раскуриваю сигару. Слабое освещение бара отбрасывает тень на его лицо, подчеркивая бисеринки пота, образующиеся вдоль линии волос. Я не совсем уверен, что он знает, кто я – толкачи низшего уровня обычно не имеют чести встретиться со мной.

– Джейсон, ты знаешь, почему ты здесь? – спрашиваю я.

– Потому что я работаю на тебя?

Я кручу сигару между губами, прежде чем положить ее в пепельницу, стол прочно стоит под моими локтями.

– Правильно, Джейсон. Ты работаешь на меня.

Его лицо напрягается.

– Ты забыл? – я наклоняю голову.

– Нет, – бормочет он.

Я наклоняюсь вперед.

– Нет, сэр.

Он смотрит на близнецов по обе стороны от него, его кадык покачивается при резком глотании.

– Не смотри на них, – говорю я. – Время для решения проблем через близнецов давно подошло к концу. Вообще‑ то, – мои пальцы касаются подбородка, – это ты был тем, кто отказался от близнецов. Так что теперь ты будешь разбираться со мной. Понял?

Он прочищает своё горло.

– Ээээм… д‑ да, да сэр.

– Вот молодец, – я ухмыляюсь, расслабляюсь в кабинку. – Я только что понял, что у тебя нет напитка. Тебя может мучать жажда. Хочешь что‑ нибудь?

Я киваю Мойре, которая подходит к нам, положив руки на бедра. Глаза Джейсона мечутся между мной, близнецами, Мойрой, а потом обратно. Он открывает рот, чтобы заговорить, но движение со стороны бара отвлекает меня от того, что он произносит.

Словно луч света, разгоняющий темные тучи, в зал вальсирует Венди Майклз – прямо в логово гадюки, словно она ждет, когда ее укусят.

Как будто она принадлежит этому месту.

Искры покалывают основание моего живота, мой взгляд впитывает ее, как вода на солнце. Она подходит к бару, за ней следуют ее друзья. Ее сразу же приветствует наш бармен Кёрли_{(один из потерянных мальчиков} _{капитана Крюка} _{в Питере} _Пэне), говоря что‑ то, от чего она откидывает голову назад в смехе, а ее волосы сверкают на свету, когда они спускаются по ее обнаженной спине. Мои плечи напрягаются от сдержанности, которая требуется, чтобы не подойти и не оттащить ее от его внимания.

Отведя взгляд, я снова сосредоточилась на Джейсоне. Я планировал затянуть с этим, но вдруг мне отчаянно захотелось покончить. Мои внутренности скручивает от предвкушения, и мне приходится подавить его, стараясь не отвлекаться от поставленной задачи.

– Джейсон, ты кажешься человеком... многих талантов.

Его грудь вздымается, как у павлина.

– Я привел тебя сюда сегодня, потому что, похоже, среди нас есть предатель. И мне нужна твоя помощь, – мои губы подрагивают, когда он кивает в знак согласия, облегчение заметно пробегает по его лицу. Такое простое, тупое создание. – До меня дошло, что кто‑ то работает против нас изнутри.

Джейсон наклоняется ко мне, как будто ждет, что я продолжу, но я этого не делаю. Я откидываюсь на спинку стула, беру свою сигару, не обращая внимания на то, как дым удушает, кружась вокруг моего лица.

И я жду.

Секунды превращаются в мучительные моменты, единственный звук идёт от посетителей бара, а мой внутренний голос зовёт обратить своё внимание на красивой девушке впереди. Но я этого не делаю. Я держу свой фокус на Джейсоне, ожидая, когда он сломается.

Он ерзает, чем дольше я смотрю на него, пока наконец его плечи не напрягаются.

– Нет, Вы же не думаете, что я…

Я поднимаю руку, обрывая его на полуслове.

– Мне очень интересно, что происходит, когда ты даёшь людям возможность высказаться, – яхихикаю. – Видишь ли, молчание часто является лучшим способом выманить крыс.

Наклонившись, я понижаю голос.

– Есть два способа, которыми мы можем это сделать, Джейсон. Ты можешь сохранить хоть каплю собственного достоинства и позволить близнецам отвести тебя в твое новое место жительства, не устраивая сцен, – я ухмыляюсь. – Или ты можешь сделать это трудным путем, – сунув руку в карман, я хватаюсь за кожаную рукоятку своего ножа, осторожно кладя его на стол рядом со мной. – Уверяю тебя, выбор последнего закончится не в твою пользу.

Голова Джейсона трясется взад‑ вперед, его грудь вздымается от отрывистого дыхания.

– Послушайте, Вы не понимаете. Он заставил меня. Он бы убил меня, мужик. Я не могу... У меня не было выбора.

Я наклоняю голову, откладывая его оговорку на потом. Я не удивлен, что он не тот, кто стоит за слухами, у нас с Ру много врагов, и кто‑ то такого уровня, как Джейсон, скорее всего, будет мальчиком на побегушках, чем вдохновителем. Мой желудок сжимается, задаваясь вопросом, будет ли он откровенен с именем, или мне придется вытащить его из его горла силой.

Я киваю, выскальзываю из кабинки и провожу рукой по переду своего костюма, когда подхожу к его стороне стола. Я наклоняюсь к его уху.

– Выбор есть всегда.

А потом я ухожу, мои глаза уже прикованы к девушке в передней части бара.