Эльфрида Елинек 1 страница

Эльфрида Елинек

Алчность

: XtraVert, Ocr& amp; Conv. & amp; SpellCheck: sibkron

«Алчность»: Амфора; Санкт-Петербург; 2005

ISBN 5-94278-8Э1-Х

Аннотация

Не признающий никаких табу роман нобелевского лауреата Эльфриды Елинек — это безжалостное, брызжущее ассоциациями произведение об алчности, женоненавистничестве и мещанстве.

Эльфрида Елинек

Алчность

Благодарность

Андреасу Марнеросу: «Сексуальный убийца»,

Элизабет Пфистер: «Предприятие Ромео, любовные отряды Штази»,

Инго Уайрсу: «Мёртвые дают показания»,

«profil» (Paul Yvon). (Э. Е. )

Жандарм Курт Яниш сегодня опять смотрел на фотографию, где его отец, полковник Яниш, — тридцать лет назад — отдаёт честь королю. Гляди — ка, отец как стоял, так и стоит, навытяжку не получается, несмотря на восторг, что-то мешает, что-то слабое и робкое в плечах так и клонит его в поклон — да что же это, не на что опереться? Видно, преклонение перед монархом сильнее муштры. В сыне сейчас мало чего от должностного лица: стоя в спортивной куртке перед зеркальным шкафом, он укрощает своё тело, разминаясь перед пробежкой. Отец ещё нёс службу — хоть с опущенными плечами, зато с хваткими руками он влачил её по пыльным просёлкам, к разбитым машинам. Сын, может, более многосторонний и тоже умеет отдавать приказы, его внешность возбуждает во мне интерес: слегка угловатое лицо, по которому мысли, у других людей такие вальяжные, лишь пугливо прошмыгивают. Да. Но если бы тут присутствовала воля, на что бы он её употребил? Лодка в дрейфе, светофор на автоматическом режиме и подолгу горит зелёным, тонкое отличие от других людей растёт.

Между тем жандармом полностью овладела своего рода страсть, которая приходит незаметно, но потом её замечают даже соседи (удивляясь побегам в саду перед домом, которые незнамо откуда взялись, — не мог же он их купить! ). Иной раз кто — нибудь заглянет через плечо в книгу земельного кадастра, которую жандарм пытается замаскировать под книгу жизни. Сейчас он прицелился, цель себе он уже высмотрел. Вёсла подняты, удочки закинуты. Сети: поставлены. Может, изначально в жандарме было место для разумного, доброго, вечного? Видный и с виду беспечный мужчина, жандарм, из тех, что так нравятся нам, женщинам. Есть с чем поработать. Мужчины потчуют женщин враньём не только ради достижения мира во всём мире, а чтобы поставить их в зависимость от себя, тогда как женщины способны предложить им нечто лучшее — все свои мысли и чувства и ещё много чего из разноцветной тёплой шерсти. Ведь ясно же, что мы так и останемся чужими, особенно те из старшего поколения, кто не так уж много повидал сквозь узкие аварийные люки тела. Мы, алчущие любви дамы, к сожалению, не знаем этого жандарма лично (цвет сельской дороги топчется у своей оперативной машины, а нас там нет). Не беспокойтесь, я всё устрою: чтобы не навредить вашему маленькому любовному счастью, которое, как и всякое счастье, зиждется на обмане, я возьму весь рассказ на себя. Не перебивайте меня! Я вижу тела пока не могут предотвратить войну между собой. И эта решимость в мужчине, которую я уже чувствую, пока по-настоящему не знает своей цели, но я знаю, что она давно её ищет и найдёт в самом скоропортящемся продукте — челов. теле. Тот, кто познал самого себя, тут же хочет чего-то от другого, но и другие тоже чего-то хотят.

Между тем оба уже умерли — король и его военачальник и охранник, отец жандарма, который тогда гордо направлял приплясывающие чёрные вагоны от главного вокзала Граца (государственный визит проходил по железной дороге из Вены через Земмеринг) по заранее определённому маршруту через мост Мурбрюкке, а после без околичностей спровадил их в цейхгауз, куда богатые люди столетиями отдавали на хранение свои железные доспехи. Как можно ненавидеть жизнь, как раз думает сын, объедок с отцовского стола, и подставляет лицо горному ветру. Высоко наверху можно разглядеть через окно его мансарды маленькую кормушку для лесной дичи, куда тычутся мягкие носы, обладатели и обладательницы которых позднее будут пристрелены, — многие из них, только не матки, которые в эту пору ещё защищены своим материнством. А другие одиноки. Даже звери порой ищут — хотя кто они такие! — близости другого, и сам жандарм не прочь пообщаться с народом в харчевне, попутно занимаясь мелким побочным бизнесом (с часами и золотом — лучше в районном городе! Где тебя не так знают). Поэтому многие считают его хорошим товарищем, у которого можно подешевле купить подержанные строительные инструменты, а заодно и стройматериалы. Но если он честно въедет внутрь себя, он обнаружит гам такие потёмки, что и не поймёшь, куда попал. Не удивительно, что время от времени, примерно раз в месяц, он устраивает внутри себя иллюминацию путём воинственного, но неупорядоченного пьянства. Коллеги не видят эту тьму в своём приятеле, разве что порой догадываются о ней, а их жёны, у которых на это есть особое чутьё и сильная тяга, влекущая их туда очертя голову, не хотят в эту тьму верить. Кто всё познаёт только через чтение, пусть будет добр сделать это прямо сейчас.

Мне примерещилось или действительно здесь несколько лет назад нашли что-то необъяснимое? Что я увижу, если разверну эту старую газету? Вот слабо светится личико под нижними ветвями елей, подобно маленькой луне; оно о чём-то говорит, но больше не может ничего сказать, потому что тяжёлая рука сдавила горло, одежда сорвана, черты лица потрясены; путь, который, быть может, приветливо раскрылся бы, стоило его об этом попросить, теперь восстал и воспротивился — когда тебя вырывают с корнем и швыряют так, что комочки земли отлетают. Так, где там наш мешок с юмором, который только что был тут, ещё во время составления полицейского протокола? Где гумус для пюре? Джинсы, в которые, казалось, уже ничего не втиснешь, трещат по швам, юбка взлетает вверх, снова падает с неба на землю, превращается, дико противясь, поскольку не для того скроена, в мешок, под которым скрывается лицо женщины. Так, и где нам теперь поставить штамп, подтверждающий, что она, полная разносторонних интересов, испытывавшая недостаток только в сне, потому что она — противоположность сну, крайняя активность, прошла весь курс бытия до самых корешков нервных волокон и полностью отвергла его?

Иногда жандарма бесит, что деревенские его совсем не знают, а ведь он старался, его первоначальным камуфляжем были мягкость и приветливость, и тогда он снова долго пьёт, бывает, что и один. Женщины, на земельные владения которых он когда-то положил глаз, уже распробовали почву у него под ногами — и между ног, — так что теперь у него земля под ногами горит. Такой энергичный, крупный мужчина, способный замутить какое угодно событие. Избранница, которая перед этим довольно долго пролежала в витрине, так что многие успели на неё посмотреть, но никто так и не взял, теперь топчется на одном месте: на квадратном метре у телефона, и тот уже весь истёрся под ней, а ещё у неё протоптанная дорожка до двери и пышная кровать, которая, вместе с новым сатиновым бельём, была куплена в районном городе специально для двоих. И больше она знать ничего не хочет.

Ненавидеть — нехорошо, но только когда вы мне конкретно скажете кого, я смогу точно сказать, хорошо это или плохо. Некоторым это даёт энергию, необходимую им, как шоколадка «Марс», ведущая своё происхождение прямиком от бога войны и низвергающаяся в глубь фигуры человека, пока та не расползётся. Иному пилоту уже и катапультированием не спастись. Но, злобствуя, можно дожить и до старости. Это помогает прогнать время, которое и без того удирает со всех ног, как только завидит нас. Каждый ведь считает, что он среди своих, если попадёт на внешне приветливого, который облечён постом и раз-облачает женщин, которые потом без ума от него. Зачем же ненавидеть, кроме как в войну, которая сейчас опять разразилась и которая всему в нас, а это много, в зависимости от ярости противника, даёт выход и которая может утихнуть только за счёт нечеловеческого жизнелюбия и самодельного железного занавеса. Но такого добра на наших складах не припасено, там завалялось только два сверхмягких пуховых одеяла — на случай, если кто-нибудь случайно зайдёт. Зато имеется сколько угодно встречных боевых походов, пока не утрамбуется земля между нами. От дождей и от нашего вожделения на собственность соседа эта почва умягчается. И больше не годится для битв. Но сосед и без боя сдастся, мы ему пригрозим полицией, если он не разберёт стену своего ужасного забора, который портит нам вид. Искренность, старание и жизнерадостность, которые любит демонстрировать жандарм, должны вызывать к нему симпатию со стороны других, но этого товара в запасе мало. Пламя в вояке взвивается высоко, в нём симулируется наша собственная жизнь, но что это за страшная морда озирается из нас? Ни одна душа из нас не озирает жандарма, который сладко спит и видит сны о силе и власти, поскольку этот человек — и напрасно — нам пока не интересен. Вот когда он раздобудет схемы наших коммуникаций и планы наших домов и квартир, тогда всё может быстро измениться. Я надеюсь, мне удастся сделать так, что он ещё и вас осчастливит. Но сомневаюсь, что-то он мне уже не нравится. Меня часто упрекают, что я теряюсь и бросаю своих персонажей ещё до того, как они у меня появляются, потому что, признаться честно, они мне быстро надоедают. Может, как раз сейчас, когда это должностное лицо склонилось над планом чужого строения, который оно выкрало, — может, сейчас он счастливее нас? И разве это нам интересно?

И всё же я боюсь, что это заинтересует наше сообщество живущих, только если заговорить с ним именем республики, а этого придётся долго ждать. А пока я коротаю время в бесплодных песнопениях. Не всем дано весёлое преображение, хотя, конечно, подснежники, у нас тут весна, и мы ей рады, её землеройные коготки тянутся к земле, будто хотят нагрести её, вместо того чтобы она рано или поздно расстелилась у нас под ногами. Курт Яниш ведь и сам иногда спрашивает себя, откуда берутся эти потёмки (хотя он, в силу своей профессии, имеет право на льготы по оплате электричества, тьма сгущается, и думаешь, не перегорела ли лампочка. Кто же опускает ночью шторы? Лишь тот, кто по утрам боится света дня! ). И не может найти ответа. Родители им не пренебрегали, но и не поощряли ни в чём, в том числе и в заботе о его рано проявившейся красоте; кто-нибудь да явится и заавтостопит его, какая — нибудь милая девушка. Кому-то она непременно понадобится — воздушное, светлокудрое, но вместе с тем и крепенькое создание, для которого человек ничто, а жандарм вполне, потому что он её на ходу тренирует. Бог ему дал её вместе с заповедями, чтобы человек снова забыл послушание. Особенно женщины много делают для своей внешности и послушно следуют за идущей на всё индустрией, продукты которой часто противоречат друг другу — иначе зачем бы их было так много? Жандарм редко задумывается о своих поступках, которыми мы намерены заняться, он предпочитает оставаться на поверхности, где он проводит по себе расчёской, протягивая борозды через свои густые русые волосы, словно по скрижалям. Расчёску он перед этим смачивает, тогда волосы как после дождя, от которого следовало бы спрятаться. Теперь жандарм уже и сам добился высокого ранга, и даже его взрослый сын уже на хорошем посту, хоть он и не постовой, где ему, к сожалению, пришлось бы сталкиваться с ведомством отца. Да, и что я ещё хотела сказать: сын уже тоже обзавёлся домиком, супер, хоть он ему пока и не вполне принадлежит, он заключил договор пожизненного содержания. И этот пожизненно содержимый, нынешний владелец дома, после заключения договора, к сожалению и против ожидания, с переменным успехом, но в общем и целом всё-таки продолжает жить-поживать, хотя, вроде бы, там и места живого не осталось: старая старушка, которая уже и на улицу почти не выходит, хотя обязанность выводить её на улицу, собственно, закреплена за невесткой жандарма, но ведь ей одной со всем не управиться. И отравить её пока нельзя, к примеру листьями ландыша, это было бы преждевременно, пошли бы разговоры в таком ограниченном приходе, и люди бы выстраивались шпалерами (ладно хоть увешанными добрыми плодами! ), таким непроходимым частоколом, который, словно сети ловчие, первым делом ограждает татя от самого себя, а уж потом, коли он ничего над собой не сделает, предаёт его правосудию. У сына жандарма есть жена, которая принадлежит Богу и Деве Марии и каждое воскресенье утром, а в остальные дни вечером бескровно жертвует в церкви у дарохранительницы. Так она воспитана, и она по собственной воле решила и впредь добровольно делать это, даже без принуждения со стороны монахинь, которые отшлифовали её, чтобы она, когда придёт пора, без сучка и задоринки прошла в небесные врата. Десять лет назад она родила ребёнка, сына, что является единственным смыслом и целью брака. Была бы ещё дочь, было бы ещё лучше. А чтоб менять подгузники старухе, про то Господь не говорил. Поэтому молодая женщина такая упёртая — воззрения церкви вообще самое прочное, что есть на свете, — и пусть себе старуха спокойно полежит в своём дерьме до вечера, пока не заржавеет, а мы сейчас пойдём к вечерней мессе, придётся ей продержаться до сна — старухе, не церкви, церковь-то держится дольше и в подгузниках не нуждается. Ибо она берёт и берёт и никогда не отдаёт того, что получила. От неё и мы, наверное, научились — нет, мы и до неё умели это. И сын, скажем уж, как его зовут, Эрнст Яниш его зовут, со своей стороны тоже имеет сына, Патрика, но жена принадлежит Богу наполовину, а древняя старуха уже на семь восьмых. По два литра в день заглатывает и хоть бы хны, и попробуй ей не дать — беситься начинает; соответственно и выделяет, если не может попасть в туалет, поскольку он находится этажом ниже, в теперешней квартире жандармских детей, где он нужен гораздо чаще, чем наверху. Не так себе всё это представляла старушка, вверяя свою судьбу в руки официальных лиц. Но я пишу здесь не расследование и не обследование, хотя диагноз «начальная стадия цирроза печени», я думаю, уже поставлен. К тому времени, когда Господь завладеет и последней осьмушкой старухи, он сам будет до такой степени растерян, что прозевает множество грешников. Но неважно. Тогда этот дом целиком перейдёт к жандармскому сыну, наконец-то, и тому уже не придётся делиться ничем, ни с кем, даже с Богом, всё пойдёт в наш карман. А Богу достанутся наши грехи, с него хватит.

Ни один из многообещающих объектов недвижимости, что на примете, а это значительно больше, чем я могу здесь перечислить, в настоящий момент полностью не выплачен, за исключением домика той старухи, которая скоро, если не случится чего-нибудь великого и Господь не явит чуда, преставится. Ради этого вечного блаженства невестка жандарма сделала хороший взнос — в форме ненаглядного сына, который ещё дитя, к детям Господь особенно благоволит. Бог отскабливает его душу в исповеди, священник испытывает её на наличие грязных помыслов и говорит ему, после того как в сумерках души, своём любимом месте, влил в себя одну, пусть мальчик встанет в очередь детишек, где к нему легче будет подобраться; эта шепчущаяся, боксирующая очередь, которую пастор раз в неделю принимает на детской мессе и, натрудив руку, снова отправляет домой, если кто мелет пустое или выбалтывает неприглядную правду. Эти пожитки — просто бич на пути ещё молодого мужчины, который бы срочно воспользовался несколькими ипотеками, чтобы немного себя разгрузить. Для него и шторы уже революционное решение, ему-то самому нужно лишь самое необходимое, так он всегда говорит, а это домо — и землевладения. Во всём прочем он скареден, монтёр, инженер, а его отец ещё скареднее. Жене которого приходится украшать садик отводками, которые она тайком отщипывает из горшков в плодово-ягодном питомнике, не внимая тем предостережениям, которые то и дело происходят в мире нам в назидание. Неужто этот сын человеческий хочет получить домик, а от жены и от сына избавиться? Неужто его верности хватило так ненадолго? Ведь семья у него не так уж и давно! И, может, появятся ещё дети! Мы узнаем об этом — или не узнаем, смотря по тому, удастся ли мне выражаться понятно и не перепутать действующих лиц, чего пока что не произошло. И что это я начала сразу с трёх поколений — собственно, их даже четыре. Ах, но ведь они появляются не все сразу, к тому же они все одинаковы. Может, и нам всем залезть в ту же лодку, как вы думаете? Кто из нас не хотел бы для себя хотя бы маленький домик? Гуляй себе где хочешь, езди по автобану, а домик терпеливо стоит себе и ждёт тебя.

Сын нынешнего жандарма работает на почте телефонным монтёром и устраняет неполадки, он учился в технической средней школе, выпускники которой называют себя инженерами и повсюду в промышленности желанны, в первую очередь в телефонных концернах, которые растут как грибы, охотясь за нашими голосами. Чтобы выстроить своё положение в жизни и оградить его от внешних посягательств, сын каждую неделю с решимостью — как будто это принесёт ему больше, чем покроют его залоги, — атакует свой банк на Главной площади, опустив рога в ожидании отпора, неподвижно, непоколебимо, но руки подняв просяще, почти робко, так и идёт в банк, который даёт ему кредиты, пока не будет исчерпано всё, что можно отдать в качестве залога, оставив себе только руки, сложенные в мольбе. Состоятельность зиждется на точном знании того, что у тебя есть, и того, что ты хотел бы иметь ещё. Почему, собственно, церковь ничего не делает для своих, которые так самоотверженно наполняют её здание своим мясом? Церкви всё равно, приходят ли в неё люди, она так и так почти всегда закрыта, кроме времени мессы, когда в её темной каморе безрадостно справляет свою службу св. евхаристия. Пусть бы, например, набожные прислужницы пастора, такие как молодая невестка жандарма, самозабвенно служа общине, могли раньше других узнавать про освобождающийся домик, почему нет, и почему бы ей потом и не унаследовать его? Почему его наследует какой-нибудь племянник из Линца, нога которого ещё ни разу не ступала ни в церковь, ни в тётин домик? И почему мы все не такие состоятельные, как кинозвёзды, а то приходили бы домой и снимали грим наших желаний, чтобы на следующий день иметь ещё большие, ещё лучшие и особенно хорошо высыпаться, чтобы на наших лицах не сказывалась наша жизнь и мы могли бы запросто показаться всем через журналы? К счастью, в наших краях редки преступления с применением насилия. Вы даже не поверите, как мало людей, у которых вообще больше не осталось родных и близких! Всегда есть кому обрядиться в одежды печальной вдовы, или находится где-то на стороне сын, который объявляется в нужный момент и изменяет ход вещей, который всё это время как-то обходился без него.

Как глупо! Является этот сын, как раз из Линца или по мне так пусть хоть из Реклингхаузена, Германия, или из Канады, где он считался без вести пропавшим в плавильном цеху сталелитейки или под гигантской поленницей дров, а тут тебе жареный телёнок вместе с домом, уже дожидаются его, готовенькие, для чего он палец о палец не ударил. Завещание опротестовывается в тяжёлой рукопашной или сабельной схватке, раз-два — и дух вон. А ведь церковь, может, для того и существует, чтобы вдалбливать в головы стариков, которые так и так скоро умрут, разум: чтобы они вовремя вошли под её торжественные своды — и красиво расписывать им мрачную бездну ада. Рай — это всегда другие, когда они лишают нас нашего достояния. Ад — в нас. Лучше уж пусть церковь наследует, чем всё достанется её дурацким служителям.

Сын жандарма неподвижно застыл в кресле для посетителей у руководителя филиала, боясь невольно выдать на языке своего тела, ему самому не вполне понятном, что-нибудь о его истинных и презумптивных владениях, и пусть это самая малость, но банку совсем не обязательно о ней знать. Что вы пристаёте ко мне с этой грязной бумажонкой? Что там на ней написано, меня не интересует. Считается только подпись и то, что выше. Только тогда правда вступает в законную силу Этот банк, должно быть, сегодня узнал о предполагаемом повышении жалованья, о котором объявлено в письме, написанном даже не на бланке. Всё это вполне может быть лишь временным состоянием этого государственного служащего, потому что скоро его недвижимости будет больше, чем песчинок на овощах, только что принесённых с огорода, который позволяет экономить на покупке продуктов. Жена вырывает их прямо из своего сердца, в котором больше никто не живёт, потому что муж оттуда вырван ещё несколько лет назад. Да, этот дом — временное пристанище, говорит Бог, имея в виду тело человека, но даже и несколько дополнительных домов не сделали бы из меня рыцаря, говорит жандарм, который слыхал про такое существо в доспехах из местных легенд и сказок. Его сын гребёт под себя уже не менее алчно, чем отец, и он бы шёл по трупам, если бы люди перед тем не умирали сами, добровольно, иногда, правда, с большим опозданием. Если бы это знал господь Бог, которому они сооружали дома, чтобы ему не приходилось красть их, как это делают его божьи дети, к тому же своими руками.

Ярость, которая подолгу прячется за вежливой улыбкой, может потом внезапно, но тем более эффектно, прорваться, если старое тело, имеющее отношение ко всем пенсиям, непрошено показывается в прихожей у дверей туалета, к которому оно не имеет никакого отношения; его тут же раз и навсегда относят на чердак, в мансардную каморку. Эта старуха такая твердолобая, но ведь и пластмассовая ручка отвёртки, внутри которой хранится несколько сменных разнокалиберных головок, так сказать отвёрточных ублюдков, — она ведь тоже не из ваты. Она достаточно тверда, хоть и не смертельно. Святые иногда смягчаются и попустительствуют кое в чём, но только не эта башка. Пожалуйста, вот у нас тут на виске кровоподтёк соответствующей формы. Да старуха же вечно падает! Подойди-ка сюда, ты, старая куча говна, мы тебе покажем, как ты будешь тут кровью истекать за весёлыми геранями на подоконнике, которые выглядывают наружу, чтобы никто не смог заглянуть внутрь. Зрители вчера в банке разозлили мужика своими непозволительными взглядами, а он очень вспыльчивый, ага, он уже снова сидит у директора филиала, потому что в этом месяце у него опять в одном кармане вошь на аркане, а в другом блоха на цепи. Слишком уж обложили его своими ипотеками да векселями да валютными кредитами! Янишу-младшему это всё равно что дразнить в нём прутиками дикого зверя. Уж если он из него действительно вырвется, они же первые с криком разбегутся. Он говорит директору филиала: «У моей жены разорвётся сердце, если ей не разрешат открыть в подвальном этаже вязальный бутик. Для этой цели потребуется переустройство подвала, осушение — что — то установить, что-то демонтировать, в зависимости от тех средств, какие вы и ваш банк мне сегодня предоставите, в противном случае я не смогу выплачивать вам предыдущий кредит, и тогда вы в пролёте с общей суммой, поскольку вообще ничего не сможете от меня получить. Да, госпожа Айххольцер всё ещё жива и, даст Бог, проживёт ещё долго, ведь моя жена присматривает за ней, но у моей жены и церковь не остаётся без присмотра из-за этой старухи. Моя жена видит эту церковь изнутри каждый день. Смех смехом, а моя жена для нашего Господа Бога — открытая книга, если бы ему вдруг понадобилось почитать, но раз уж он сам написал Книгу Книг, то ему в ближайшую вечность никакого чтива не потребуется. Но он и так всё знает. Вам смешно! » И: «Только не беспокойтесь, при всём при том мы уже присмотрели следующий дом, хотя мы и с этим и с его переустройством взяли на себя больше, чем могли. А земельный участок под этот дом станет гарантийным залогом по предыдущей ипотеке. Мы можем приобрести целую цепочку собственных домов, где один будет залоговой гарантией для другого (это могут быть настоящие замки, если мы с ними управимся), хоть и нелегитимно, только мы пока не знаем какие. Тем самым мы сделаем подстраховочную копию, это мы уже знаем, при помощи денег банка, при помощи ваших денег, дорогая вы наша смесь ипотечно-, кредитно — и прочих транспортных банков, — так точно, мы получим дома и домищи, и магазины в них мы сдадим в аренду, окна мы покрасим, полы мы покроем лаком, встроенные шкафы объединим, кафель мы попеременно то выложим, то будем в ярости топтать ногами, из-за того что не получается задуманный узор, — либо то, либо другое.

Смысл этих населённых организмами домиков будет состоять в том, что предыдущая модель послужит залоговой гарантией для следующей, — ну разве это не отличная идея для оживления нашего хозяйства и для устранения избыточных живых существ? При слабом сердце можно применять даже цветочные луковицы, например луковицы ландышей, мы уже говорили, это всем известно, и пациентка ещё обрадуется, если мы нашпигуем этим её любимое блюдо и намажем ей на хлеб. Хи-хи. Хи-хи. Спасибо, ну, я пошёл, мне ещё надо дать задание рабочим. Вы увидите, какая будет красота, когда всё будет готово; в конце концов, это будет какое-то время принадлежать вам, дорогой банк, доверие — это лучше любого контроля, это вы ещё поймёте, когда я заложу фундамент для расширения этого домовладения до самой мансарды! Иногда близкие вещи имеют далёкие последствия. Если вы мне не верите, положите монетку в ламповый патрон, а потом включите свет! »

Банки иногда слишком долго всматриваются, прежде чем вернуться по своей ухабистой дороге к исходной точке. Вплоть до того, что директор филиала лишается своего места, а должник, который должен отправиться в свой предпоследний путь, превращается в хнычущую развалину, поскольку он вынужден теперь продать и машину, ещё целую, своего единственного друга и верного спутника, потому что денег на бензин больше не хватает. Теперь должник в своей темноте должен светить сам, чтобы представить перед служащими банка картинку в выгодном свете. И всё это при его убогих способностях — чтобы срок, который уже и так трещит по всем суставам, ещё раз растянуть на этой пыточной скамье. И все увидят, как приходится вести переговоры в полном отчаянии, как будничные обстоятельства превращаются в катастрофу и как она попадает в газеты, если только не сидеть тихой мышкой. Когда от тебя уплывает целый дом. Директору филиала придётся снова подкинуть ему денег, иначе всё пропало; иначе ревизия наткнётся на все орешки, которые разбросали детки, пометив ими расширяющуюся наклонную дорожку, в конце которой вас ждёт самый красивый из всех домиков — пряничный домик ведьмы. Где жирные пальчики беспомощно тычутся в воздух, в принципе давно готовые к поджариванию, — почему же ведьма ещё не накрыла стол? Потому что она хочет ещё и гарнир! Экскурсии в мир сказок Штирии, полиц. округ Мюрццу — шлаг: с пон. по пятн. с 8 до 12 часов. Так-то они выглядят, действительность и её мечты, а? Почему люди не разрываются на части, разве что от гнева? А то бы давно уже все околели. Поэтому срок кредита растянется до морковкиной заговни, в этом вы можете не сомневаться, господин Яниш, хоть ваш отец и видный член какого-то там союза, ах да, Союза жандармерии и жандармского спорта и жандармского спортивного собаководства, который в полном составе, после тренировки со шлангом, кончает у пивного крана в харчевне, я имею в виду, заканчивает упражнения должным образом. Что же касается наступления катастрофы, то мы недавно пережили реальный случай, когда бушевал этот пожар, во время которого в центре города К. целый ряд стропил и домашнего инвентаря на общую сумму свыше тридцати миллионов шиллингов, что называется, как в ручей смыло — к сожалению, бедный водой (ох, даже ручей может быть бедным? ), и вот тогда-то эти мужчины и применили свою выучку в деле, полном опасности, и наряду с жандармерией двадцать девять пожарных команд региона, — ну, это вам пустяки? А все эти крестьянские дворы, подожжённые детьми и полудетьми, что, это вам тоже пустяки? Дети — это олицетворённое нежелание признать себя виновными. Только ради вашего отца мы продлим вам в последний раз, господин Яниш-мл., как знать, как бы на нас самих не загорелась шапка, мы читали, что группа дознания того поста, где стационируется ваш папаша, установила в качестве причины пожара проржавевшую дверцу камина. Человек ходит себе, кто считает его шаги? Никто, это не имело бы смысла; к кому Господь благоволит, тому он посылает отдельный домик, упавший с неба, и следит за тем, чтобы новый хозяин стоял прямо под ним. Долги сожрут нас всех, если мы сами не успеем превратиться в зверей.

О работах по уборке и расчистке после схода оползня прошлой осенью мы не хотим даже говорить, эту главу нам придётся, наконец, закрыть. хотя мы так привязались к ней. Целых пять дней работали на расчистке далее жандармские ученики, не говоря уже о тоннах волос, обнаруженных в земле, присутствие которых там никто не может объяснить до сегодняшнего дня. Наверное, за этим нам следовало обратиться к военным частям, а? Земельные участки после прошлогоднего пожара, между прочим, снова все оказались в собственности нашего банка. Здесь нет почвы для того, чтобы выступать против банков или евреев, хотя это уже стало доброй традицией, просто здесь нет почвы, которая принадлежала бы кому-то ещё, вот и всё. Нет почвы, зато большие последствия, как говаривал НАТО в Косовской войне. Представьте себе, есть люди, которые хотят открыть строительный рынок даже в самых тёмных и недоступных закоулках мира, порой диву даёшься, какие гигантские массы мчатся мимо тебя со свистом прямиком через восточные или южные границы, туда, где живут люди, которых все презирают, на языке которых никто не говорит, законов которых никто не знает, но у которых всё стоит только половину, которая, считай, уже сэкономлена и лежит у вас в кармане. В качестве десерта там можно как следует нажраться и напиться, ещё и к парикмахеру сходить на те деньги, за которые здесь купишь разве что пару булочек. Люди по ту сторону границы, которые слишком долго заживо гнили в недемократических потёмках, пока не знают, как надо делать бизнес, и наш свет до них дойдёт разве что через несколько световых лет. Они, правда, делают свой собственный бизнес, и неплохо, и даже под завязку заправляют свои бензобаки. Всё равно наш банк всё знает лучше, он инспектирует новый дом, похожий на любой другой, уже существующий, с той лишь разницей, что этот развалится прямо на глазах и банк подчистую заберёт даже мебель. Он должен своими глазами удостовериться, что она осталась на ковре, который должник тоже должен заложить. Жаль, что банк выдал этот последний кредит, удовлетворил это предпоследнее требование, но что поделаешь. Теперь все эти деньги израсходованы, и на что? Не на нас! Разве нас побалуют! Здесь не за что даже по головке хоть кого-нибудь погладить.