Десятая глава

Я спал допоздна, что на меня не было похоже. Проснувшись, увидел, что свет солнца играет на белых занавесках, как луч проектора на экране перед показом фильма. Горничная шумела в коридоре пылесосом, грузовик на улице гремел цепной передачей. Я вылез из постели, чувствуя затекшие мышцы и сделал утреннее омовение. Затем оделся и пошел завтракать.

Перед отелем меня ждал у распахнутой двери «Бьюика» Аббадабба Берман.

– Эй, малыш! – сказал он, – Садись, проедемся!

Внутри мне место было только на заднем сиденье, между Ирвингом и Лулу. Когда мистер Берман сел вперед, а Микки завел машину, Лулу склонился и сказал грубым голосом: «А сопляк тоже с нами? »

Мистер Берман не удосужил того ответом и Лулу обиженно замолк, взглянув на меня многозначительно враждебно. Затем добавил: «Сыт по горло всем этим дерьмом! »

Мистер Берман и так это знал, все понимал, ему не надо было лишний раз напоминать. Мы проехали мимо здания онондагского суда и направились по дороге в поля, сзади к нам присоединилась полицейская машина. Я оглянулся, убедился, что она едет прямо за нами, хотел было открыть рот, но инстинкт подсказал мне помалкивать.

Голубые глаза Микки регулярно появлялись в зеркале заднего обзора. Плечи мистера Бермана едва виднелись из-за переднего сиденья, панама сплюснута, голова ушла вниз – но я знал, что именно в ней все дело, там скрыт весь ум и вся информация о полицейской машине, следующей за нами. Он про нее знал.

Микки провез нас по скрипучему мосту и понесся по дороге среди полей. Природа поджаривалась на палящем солнце, в машине было душно. Через пятнадцать минут Микки свернул на проселочную дорогу и разогнал протестующую толпу цыплят, сдвинул с дороги пару блеющих козлов, завернул за какой-то хлев, там обнаружилась еще одна дорога и уже по ней, вздымая пыль, поехал дальше. Подъехали мы к какому-то сараю, вокруг – изгородь с воротами, на них висел огромный замок. Следом за нами заскрипела тормозами полицейская машина, хлопнула дверь, мимо нас прошествовал полисмен, открыл замок, распахнул ворота и мы въехали внутрь. На воротах я заметил надпись «Не приближаться».

За одним сараем обнаружилось еще несколько – это было стрельбище для полицейских Онондаги. Пол внутри был грязный, в конце сараев возвышалась горка земли, поверх нее тянулись провода с картонными мишенями. Система проводов была такая, что мишени можно было менять с того места, откуда стреляли. Полицейский достал из какого-то бидона мишени, прикрепил их к проводам, подтянул их до земляной горки, сел на у входа на кресло, закурил. Лулу Розенкранц не стал дожидаться пока тот прикурит, а достал свой 45-ый калибр и начал палить. В моей голове будто что-то разорвалось, я оглянулся и увидел, что каждый засовывает в уши затычки и уже потом увидел, что они лежат на столе сбоку. И пока сумасшедший Лулу окончательно не выбил мне мозги звуками своего нагана, я быстро запихал их в уши. В течение нескольких секунд около Лулу образовалось облако пороховых газов, эхо от его почти автоматных очередей заполнило пространство сарая, мишени начали быстро дырявиться.

Лулу подтянул к себе свою мишень, не удостоив ее изучения, сорвал, нацепил новую и быстро перебирая руками, протянул назад. Затем торопливо стал заряжать пистолет, роняя патроны на пол, так ему хотелось снова разрядить и разрядиться. Он снова с ощутимой быстротой прострелялся, будто вел с кем-то незримый спор, я даже через затычки слышал все увеличивающийся шум и грохот – мне все это сразу надоело и я вышел наружу. Облокотившись о крыло машины, я поприслушивался к гулу в своей голове, он и не думал спадать, а гремел и гремел безостановочно, как мощный гудок «Паккарда» мистера Шульца.

На несколько минут стрельба прекратилась, затем началась снова – в ней появились размеренность и аккуратность. Выстрел – пауза, выстрел – пауза. Через несколько минут из двери вышел мистер Берман с двумя бумажными мишенями, подошел ко мне и положил их на капот.

Мишени были напечатаны черной типографской краской на белой бумаге – торс человека: живот, грудь и голова. Первая мишень была испещрена дырками от пуль по всему пространству, некоторые попали в «молоко». Но на груди была видна одна мощная дыра, пробитая не одной пулей, я даже увидел блики солнца через нее на капоте. На второй мишени дырки от пуль были аккуратно рассыпаны точно по цели, образуя даже некий рисунок – пара в голове, на месте глаз, пара на плечах, пара в центре груди и пара чуть ниже. Ни одного промаха.

– Кто стреляет лучше? – спросил меня мистер Берман.

Я помедлил с ответом, затем показал на вторую и ответил: «Ирвинг! »

– Ты понял, что это – Ирвинг?

– Да. Он все делает аккуратно.

– Ирвинг не убил ни одного человека, – сказал мистер Берман.

– Я тоже никого не убил, но если бы мне пришлось, то я бы хотел научиться стрелять как Ирвинг, – сказал я, показывая на мишень Ирвинга.

Мистер Берман задумчиво облокотился о капот, достал пачку сигарет, щелчком выбил одну и вставил между губ. Выбил еще одну и предложил мне. Я взял, взял его спички и зажег одну – мы прикурили.

– Если ситуация будет аховая, то лучше, если сзади стоит Лулу. Он прострелит все, что шевелится, – сказал он, – Ты знаешь, иногда не до точности, а дело решают секунды и даже их доли!

Он резко выбросил из кулака палец, будто изображал пистолет, затем второй, третий и так, пока вся ладонь не оказалась с растопыренными пальцами: «Бум, бум, бум, бум – готово! » – сказал он, – «Где то так! Ты не успеешь набрать номер на телефоне. И монетку из него не успеешь достать! »

Мне популярно объяснили азы профессии, но я еще упрямился. Глядел под ноги на землю. Он добавил: «Малыш, речь ведь не идет о вышивании. При чем здесь аккуратность? »

Мы постояли и помолчали. Парило. Я поднял голову и в вышине заметил летающую кругами птицу, она, как скользящий в потоках восходящего воздуха, планер, почему-то красного или красноватого цвета, выписывала сложные фигуры пилотажа. Я слышал, как хлопали выстрелы.

– Разумеется, – продолжил мистер Берман, – времена меняются и, глядя на тебя, я вижу, что карты ложатся по-другому. Вашему подрастающему поколению, возможно, потребуются другие способы. Наверно, так и будет, дела будут решаться более гладко, без стрельбы на улицах. И нам в будущем не потребуется много боевиков, таких, как Лулу. А может вообще так статься, что и убивать никого не придется.

Я быстро взглянул на него, он в ответ улыбнулся:

– Думаешь такой вариант возможен?

– Я не знаю. Но не исключаю возможности.

– Каждый из нас заглядывает в книжки под определенным углом зрения. Читают числа, смотрят на то, на что имеет смысл смотреть. Как будто совокупность чисел – это язык, а все буквы – числа, выходит, что все понимают то, как они расположены. Ты теряешь вкус к звукам букв, щелкают они, звенят, тянутся как а-а-а или о-о-о, и все, что ты можешь видоизменить в своем мозгу, их вид, их картинку, все это уходит, акцент, способы произношения, все-все, но потеряв, ты приобретаешь совершенно новый язык и по нему выходит все очень ясно, отчетливо, как пятно на стене. Как я сказал, приходит время читать числа! Ты понял, к чему я клоню?

– Да. Вы имеете в виду кооперацию. – ответил я.

– Молодец. Очевидный пример: ситуация в бизнесе с железными дорогами. Если посмотреть на железные дороги, что увидим? Сотни компаний грызли друг другу горло. Что мы видим сейчас? Вся страна поделена на участки, и на каждом отдельном участке – отдельная компания. А на вершине всей структуры – профсоюз, который решает общие для всех проблемы в Вашингтоне. Все организовано и упорядочено, все работает как часы.

Я вдохнул сигаретный дым и почувствовал, что меня переполняет чувство, которое невозможно спутать ни с чем, чувство собственной силы и гордости за обладание этой силы. То, что я слышал – было пророчеством! Но было ли это пророчество просто прозорливостью и констатацией фактов или запланированным предательством – в этом я не был уверен. Да и в конце концов какая мне разница, если уж я знал, что меня ЦЕНЯТ!

– Так или иначе, что бы там в дальнейшем ни случилось, ты обязан изучить базовые вещи, – сказал мистер Берман, – Что бы ни случилось, ты должен знать, где и в какой момент окажешься и что тебе делать. Кстати, я велел Ирвингу научить тебя как следует. Они закончат и наступит твоя очередь.

– Вы имеете в виду стрелять? – спросил я.

Он уже держал в руках мой «Автоматик», купленный у Арнольда Мусорщика. Он был вычищен и смазан, нигде ни пятнышка ржавчины. Когда я взял его в руки, то увидел, что обойма заполнена патронами.

– Если хочешь носить с собой, то носи, – сказал мистер Берман, – Если не хочешь, спрячь его не в бюро под трусы, а куда-нибудь в другое место. Ты парнишка толковый, но пока еще просто парнишка, а все дети такие иногда олухи!

Никогда не забуду ощущение заряженного пистолета в руке, поднимаешь его, стреляешь, отдача ударяет в кость руки, ты настолько могуч, что не возникает никаких вопросов, это как посвящение в рыцарство, и хотя ты не изобрел это, не сконструировал, не сделал пистолет, ты им обладаешь, ты знаешь, как он работает, он у тебя в руках, ты нажимаешь на курок – а в мишени появляется дырка от пули, направленная тобой, рожденная твоим пальцем. Ну как тут не очароваться таким могуществом, как не полюбить эту мужскую радость, мужскую значимость, мужскую силу?! Я был возбужден, я был потрясен – оружие оживает, когда стреляет. Оно оживает в твоих руках. Раньше я этого не понимал. Я конечно пытался выполнять инструкции, сдерживать дыхание, принимать правильную стойку, но все это было другое, неважное, по сравнению с тем первым впечатлением!

Весь день и всю неделю мы стреляли. Прошло еще долгое время, куски земли взрыхленные пулями выпущенными мной, стали нежными как мякоть плода, пока я действительно не ощутил рукоять пистолета как продолжение своей собственной руки, пока моя естественная ловкость, координация движений, жонглерские навыки и крепкость ног не перетекли в новое естество – умение сливаться с пистолетом, жить с ним одной жизнью. Пока мой природный острый глаз, вкупе с навыками стрельбы не позволил мне догнать остальных по точности попаданий. Уже через несколько дней я мог позволить себе прицелиться и влепить пулю точно в глаз мишени, в грудь, плечо, сердце, живот. Затем повторить процедуру с другой мишенью и Ирвинг, сняв обе, клал их одна на другую и все дырки от пуль совпадали. Он не хвалил меня, но и не уставал давать правильные установки и инструкции. Лулу не обращал на меня внимание. Он не знал моих планов – иметь технику Ирвинга и развить ее до такой степени, чтобы даже в ярости Лулу, рука точно также выводила узоры выстрелов точно в цель, как выводила она их в спокойной обстановке. Я также знал, что он всегда мог сказать мне, что все, что я делаю – это дерьмо собачье. Стрельба по бумажкам – это пшик. Вот пойдем на настоящую работу, вот клиент встает из кресла в ресторане, вот на тебя наставлены пистолеты его охранников, их дула огромны – они все смотрят тебе в лицо и ты видишь отверстия увеличенными, как настоящие пушки, как гаубицы… вот тогда и посмотрим!

Странно, но такое же отношение ко мне я заметил у полицейского, который открывал нам ворота и вечно сидел на стуле у двери сарая. Он ничего не говорил, лишь сидел с вытянутыми ногами и курил сигареты. Лишь потом я понял, что он – шеф онондагской полиции, у него на фуражке был особый значок, таких значков у других полицейских я не видел, даже у сержантов. Через рукава его короткой рубашки виднелись мускулистые руки, животик слегка выпирал из-за пояса – я подумал, что шеф полиции графства мог бы и другое занятие себе найти, чем ездить с нами каждый день и отпирать и запирать ворота. Но городские ребята из Нью-Йорка хорошо ему платили, а в Онондаге он был и царь и бог одновременно, какого дьявола просиживать день-деньской в офисе и ничего не делать? Лучше с улыбкой отца наблюдать за все растущим мастерством парнишки, как тот заряжает пистолет, как стреляет… Я, в свою очередь, думал о нем, как о человеке, который нашел в системе свое место, как отец Монтень, и что из того, что с его места мир виден так же мало, как с любого другого, ему неплохо в таком окружении, он удовлетворен жизнью. Его сигаретный дымок напоминал мне присутствие какого-то спокойного фермера, сидящего у себя на ферме и с умиротворением глядящего на любимое стадо.

В первый раз со дня приезда в графство Онондага, я почувствовал, что занимаюсь стоящей работой. Приезжая со стрельб, я уже стремился обратно, был голоден по вечерам, как волк, в ушах безостановочно гремело, в носу стоял вечный пороховой запах. Но тут ко мне пришло понимание того, как мистер Шульц на самом деле все прекрасно организовал в кажущемся хаосе отношений и дел: как терпеливо они все делали, от требований закона, накладываемых на сегодняшнюю жизнь, до ожидания изменений в будущем, они руководили бизнесом с отдаления, одновременно не забывая наполнять свое пребывание здесь в графстве выгодными им волнами, решая свои проблемы и решая заодно кое-какие проблемы жителей графства. Кроме всего прочего, мистер Шульц взял с собой еще и персональное развлечение – мисс Дрю. Все это напомнило мне особый вид жонглирования, только людьми.

Я полюбил стрелять из пистолета, думал о себе, как о самом возможно юном стрелке из бандитов за всю историю их существования, а ночами меня посещали мысли о том, как я появляюсь на Вашингтон-авеню и ко мне пристают. И вот я медленно разворачиваюсь, «пушка» уже в руке, и направляю на них ствол – они тормозят, они глотают язык, они покрываются липким потом. Затем они ныряют под автомобили, припаркованные рядом, и уползают с глаз моих долой. Картины были классными, я довольный, улыбался в темноте.

Но то, о чем я не думал, было другое – пистолет не игрушка, с ним не наулыбаешься.

Помимо собственно моей, не такой уж значительной тогда жизни, рядом шло другое течение – бизнес, в котором я не играл никакой роли. Мистер Шульц так же продолжал свое дело, торговал пивом, контролировал профсоюз мойщиков окон и профсоюз швейцаров, раз или два он исчезал на пару дней, ездил в Нью-Йорк, но в основном вел дела издалека, что, разумеется, не было идеально, он был подозрителен сверх меры ко всем, включая даже своих самых близких коллег. Много раз я слышал, как он орал по специальному телефону в офисе мистера Бермана, стены были толсты, чтобы разобрать слова, но тон и тембр различить я мог. И вскоре я, как человек, который просыпается, если у него мимо окна не проходит поезд, стал пугаться, если в течение дня не услышу грохотание голоса мистера Шульца.

Микки пришлось совершать длинные поездки, и в ночь, и днем, иногда приезжали другие люди, они были вроде всем знакомы, кроме меня. Они обедали с Ирвингом и Лулу за их столом – в неделю стало появляться от двух до трех новых лиц. Я вскоре начал оценивать масштабы операции, одни еженедельные расходы должны были составлять внушительную сумму, но судя по моей оценке, дела уже пошли в гору и вернулись к тому пику, который они достигали до наезда «федералов». Но сделать это было трудно, потому что мистер Шульц вел себя так, будто его постоянно кто-то подводит, обманывает, с ним кто-то хитрит и т. д. Мистер Берман сосредоточенно сидел над бухгалтерскими книгами, иногда к нему присоединялся Голландец, они думали вместе, иногда поздно ночью. Однажды я прошел мимо двери в офис и заметил первый раз наличие сейфа в комнате, рядом валялся смятый коричневый бумажный конверт. Мне почему-то пришло в голову, что у них закончились деньги, и это показалось мне крайне некомфортным. Кроме той суммы, положенной им в онондагский банк, мистер Шульц не оперировал деньгами через другие банки, потому что счета могли быть арестованы, суммы изъяты и прочее, прочее, оставалась наличка. Ведь откуда взялись эти самые «федералы» – да с того дня, когда они совершили рейд в офис на 149-ой улице и изъяли кое-какие документы от бегов с тотализаторского бизнеса. Оттуда все и пошло. Поэтому все дела вершились через наличные деньги, выплаты наличкой, доходы – наличкой, все в мешках и конвертах. Мне даже как-то приснился сон на тему: огромный прилив денег и мистер Шульц бегает и собирает пачки долларов в большой заплечный мешок, как рабочий с помидорных плантаций, он их собирает и собирает, затем наличка превращается в золотые слитки, они становятся все тяжелее и тяжелее… затем я проснулся.

Где-то в это самое время из Нью-Йорка на побывку пожаловал сам мистер Дикси Дэвис, платный юрист. Приехал он на автомобиле «Нэш», за рулем был некто, кого я видел в первый раз. Мистер Дэвис – был моей моделью для хорошей одежды, я скопировал стиль прямо с него, и ботинки купил точно такие же. На этот раз я обратил внимание, что на нем ботинки другие – летние, белые. Сверху была коричневая щеточка, все ботинки были в мелких дырочках. Не знаю относительно дизайна – эти мне не очень понравились, но на ноге они, наверно, сидели удобно. Он был одет в желто-коричневый двубортный костюм, который мне с первого взгляда понравился, на шее – неяркий сатиновый галстук сине-серо-розового цвета, который тоже был неплох, но открытием стала, конечно, соломенная шляпа, которую он немедленно нахлобучил на голову лишь только вылез, согнувшись, из машины. Я в это время как раз спускался со ступеней отеля и видел как мистер Берман, тоже парень не промах в попугайной раскраске костюма, поприветствовал его из вращающихся дверей. В руках у Дикси Дэвиса был портфель, раздутый от таинственных проблем юридической казуистики. С тех пор, как я его видел последний раз, он здорово изменился. Может из-за предстоящей встречи с мистером Шульцем, может из-за чего еще, но он стал нервным. Толкнув дверь и зайдя в отель, он уже взмок и выглядел уныло. Хотя и улыбался во все лицо и излучал, старательно, радость от встречи, но бледность его была типичная нью-йоркская, а прическа – смешная. Куда подевалась та взбитость помпадура, елейность манер, осталась только жалкая улыбка – мы в Бронксе называли такую «говноедской». Так он и прошел мимо мистера Бермана и зашел в лифт.

Мистер Шульц собирался посвятить себя работе аж до самого вечера и поэтому приказал мисс Дрю заняться мной, как и подобает гувернантке. Мы стояли с ней около маленького индейского музея, который онондагские аборигены построили за зданием суда.

– Посмотри, – сказала она, – там только два наряда и одно копье. Ко всему прочему ни одного посетителя. А кто будет оценивать, какая я хорошая гувернантка? Давай-ка лучше пойдем на пикник. Ты как?

Я сказал, что пойду куда угодно, лишь бы не учиться. Мы зашли с ней в то самое кафе, где хозяйка умела готовить лучше всех в Онондаге, купили куриный салат, сандвичей, фруктов и кексов, затем она купила бутылку красного нью-йоркского и мы отправились на восток, в горы. Подъем оказался покруче, чем я ожидал, маршруты моих одиноких странствий пролегали в основном на запад и север, в поля, а горы всегда кажутся немного пологими издалека. Сблизи осознаешь, как ты ошибался. Мы шли и шли вверх по грязной дороге, оставляя сзади громадину отеля и весь городок, но даже пройдя черт те сколько, казалось, не ушли далеко.

Она шагала впереди меня, что обычно вселяло в меня дух соревновательности, но на этот раз я наслаждался другим – видом ее ног из-под юбки. Через минуту после того, как городок наконец скрылся из глаз и виду, она сбросила с себя гувернантскую юбку и, мое сердечко шелохнулось в ожидании, оказалась в коротких шортах, коротких, но широких, как юбка. Она шагала теперь более свободно, размашисто и с видимым удовольствием, голову вперед и чуть вниз, руки энергично двигаются в такт шагам, я смотрел на нее и очаровывался, как две половинки, ее ягодицы, раскачиваясь попеременно, становились все более и более мне знакомыми. Она была прирожденной, если не скалолазкой, то гороходкой точно, мы дошли до вершины холма, дорога немного спрямилась горизонтально и мы углубились в лес. Это был абсолютно новый мир

– под ногами мягкая теплота лиственничных иголок, как огромный матрас, сохлые ветви изредка трескаются под ногами. Коричневый мир, солнце, где-то далеко вверху, еле проникало через вечную зеленость крон, и освещало землю лишь кое-где, маленькими пятнами и пятнышками. Я никогда еще не бывал в таких лесах, подумайте сами, разве можно сравнить бронксовские посадки, вечно поломанные и невысокие, в них даже потеряться было невозможно, с такими мощными и дикими чащобами как эта. Даже запущенные уголки зоопарка в Бронксе не сравнимы с этим лесом. Я чувствовал себя в коричнево-зеленой пещере. Никогда не думал, что в лесу можно идти внутри него.

Дрю Престон знала, куда мы идем, назвала это место «старым кладбищем бревен», поэтому я доверился ей и топал следом. Проходя по залитым солнцем веселым лужайкам, я приостанавливался, думая, что вот он – конец путешествия, но она все шла и шла вверх в гору, и вскоре, когда послышался шум воды, я понял, что мы ушли за несколько миль в гору от городка. Мы вышли к реке Онондага, почти к самому ее истоку. Здесь она была ручьем, правда, мощным и перспективным к разлитию на равнине. Ручей был зажат в каменной теснине, мы могли прыгать с берега на берег, и я подумал, что уж сейчас точно остановимся. Но она продолжала идти вверх и я уже думал начать изливать жалобы на мозоли на ногах и ломоту в икрах, на мне был мой новый костюмчик Лорда Фонтлероя, льняные шорты и бело-голубая рубашка, купленная ее стараниями в Бостонском магазине, и я порядком подустал.

Она шла несколько метров впереди, углубилась в еще один лесок, теперь уже полностью коричневого цвета, шум воды стал слышнее и вскоре она остановилась, триумфально глядя вперед. Я подошел ближе: открылась великолепная картина: Водопад. Казалось само солнце, распавшееся на струи воды, взвихряется и падает вниз, поток бело-кипенной влаги ниспадал на огромные валуны внизу и все это блестело, грохотало, изливалось всеми цветами радуги. Вот какое место она избрала для пикника! Мы сели на краю обрыва, свесив ноги на крутой спуск, поросший кустарником и лишайником.

Распаковав еду из восковых оберток и возложив ее на юбку гувернантки, которую она предусмотрительно разложила позади нас, она открыла вино и отпила глоток, тактично дав и мне проделать то же самое, прямо из горлышка. Мы сидели, болтали ногами над пропастью, ели сандвичи, пили вино, смотрели на великолепие водопада, крутящего перед нами водовороты и финты. Место оказалось самым секретным из секретных. Я почувствовал, что если бы мы остались здесь, то могли бы почувствовать себя свободными от мистера Шульца, он бы никогда не нашел нас, потому что у него не хватило бы ума понять, что существует такое место. Какое еще предположение я мог сделать в такой романтической ситуации? Что я хотел сказать ей, когда повернулся и осознал, что мы молчим не потому, что равнодушны друг к другу, а потому что это наше молчание? Она сидела с опущенными плечами, погруженная в глубокое раздумье, забыв меня, забыв еду, она держала бутылку между ног, забыв предложить ее мне для глотка. Я смотрел на нее, она же не замечала моего взгляда, я видел ее бедра, белые, с прожилками голубых вен и в какой-то момент осознал, что она гораздо моложе, чем мне представлялось ранее, я не знал ее точного возраста, но компания в которой она держалась и ее замужество само собой предполагали, что она гораздо старше меня, мне и во голову не приходило, что она могла быть старше по развитию, как и я, но все еще оставалась девочкой, чуть старше меня, но такой же девочкой, двадцати или чуть больше лет. Мисс Престон с золотым колечком на пальце. Все это я увидел в солнце водопада, так выглядела ее кожа. И все же она жила своей, отстраненной от моей, жизнью; я, конечно, перед ней был просто сосунком. Я не имею в виду, что она была так красива, что перед ней открывались все возможности, которые можно получить через красоту и богатство, она выбрала такую жизнь, как иногда выбирают жизнь монахини или жизнь актрисы. И это место она выбрала так же. Ей были знакомы окрестные леса, она знала лошадей. Я вспомнил ее извращенца-мужа, Харви, он тогда что-то промямлил про регату. Значит она знала и про яхты, и про океаны, и про пляжы, на которых нет публики, значит она знала и про лыжы на горных курортах Европы, и вообще много чего знала про удовольствия, которые есть на нашей планете. Поэтому, глядя на нее, я ощутил величину вызова миру своей амбицией, я почувствовал первую боль этого знания, которая была как щекотание от того, что я пропустил в своей жизни и что моя мама уже никогда не увидит, и что маленькая черноглазая Бекки может не увидеть, если я не буду любить ее и не возьму с собой в путь через заборы составленные из цепей, которые я должен буду пройти.

Я понял Дрю Престон, понял ее всю целиком, и захотел ей сказать, что одиночество, которое она сама себе создала, выглядит для меня, как ее пренебрежение мной. Я уже ждал ее, ждал ее внимания, которого жадно хотел, но добиваться которого все еще не мог. И уже представлял, как все произойдет. Пот, выступивший у нее на лбу во время восхождения, иссушил сейчас ее волосы, она откинула их назад, открыв чистый лоб. Гладкий, как скульптура. Лучи солнца, отраженные в валунах, позволили мне заглянуть в самое естество ее зеленых глаз, до самых глубин зрачка и я с потрясением осознал, что она плачет. Она плакала молча, глядя через слезы, как через увеличительные линзы, и слизывала соленость слез в уголке губ. Я отвернулся, не посмев тревожить интимность ее переживаний. И только потом я услышал ее всхлипывания. Затем она отпила вина, видно отойдя от воспоминаний и спросила меня измененным голосом о том, как умер Бо Уайнберг.

* * *

Я не хотел никому и никогда рассказывать об этом, но ей рассказал.

– Он пел «Прощай, дрозд! »

Она посмотрела на меня и, казалось, не понимала о чем речь.

– Вещи сложи и меня проводи, я буду помнить про слезы пути, прощай, дрозд! – сказал я, – Это известная песня.

А затем, будто решив, что песня, а не речитатив, будет лучше понята, спел:

Нашу постель приготовь для меня Ночью приду, радость моя, Прощай, дрозд! …