Джессика Спотсвуд 7 страница

Я пожимаю плечами, оправляя юбку.

– Юным леди не подобает читать пиратские истории.

Финн смеется и подбрасывает яблоко к небу.

– Я думал, твой Отец верит в образование для своих дочерей.

– Отец верит в чтение для получения образования. Не для удовольствия.

– Ну нам с ним придется согласиться с чьим‑ то возможным несогласием. Какой толк от книги, которая не нравится? – Финн берет в руки свою книгу; уголок страницы, на которой он остановился, загнут. – Можешь взять мою, если хочешь. У нас в лавке еще с полдюжины таких.

Я почти поддаюсь искушению. Было бы так приятно снова забраться на дерево и позволить своему разуму блуждать в обществе Арабеллы по заморским портам и необитаемым островам. Ей‑ то никогда не приходилось озадачиваться поисками кандидата в мужья – все мужчины и так падали к ее ногам. Конечно, кроме тех случаев, когда она переодевалась в парня. Хотя и такой эпизод тоже был.

Но, к несчастью, я живу в Новой Англии, а не на борту «Калипсо». И я должна беспокоиться о замужестве. И о Братстве. А теперь – еще и об этом проклятом пророчестве.

– Спасибо, не надо. – Я прохожу мимо Финна и опускаюсь на колени перед клубком чайных роз. – У меня есть такая книжка. У меня просто уже нет времени для чтения.

– Это самая печальная новость за день, – говорит Финн, запуская руки в беспорядочную мешанину своих волос. – Чтение – превосходный способ сбежать от всего, что причиняет страдания.

Но я не могу сбежать.

– Ты, кажется, расстроилась, – осторожно продолжает он. – Прошу прощения, что огорчил тебя.

– Я не расстроена, – огрызаюсь я, ловко распутывая переплетенные стебли.

Я злюсь. Почему девушкам не полагается злиться?

Финн опускается рядом со мной на колени. Он тянется, чтобы помочь мне, немедленно напарывается на шип и ойкает. Капля крови стекает по его пальцу, который он тут же тащит в рот. У него красивый рот – сочный, красный; нижняя губа немного шире верхней.

Я роюсь в кармане плаща и вытаскиваю старый носовой платок.

– Вот, – предлагаю я, почти швырнув платок ему в лицо.

– Спасибо. – Финн подхватывает его, обматывает вокруг указательного пальца и снова тянется к кустам.

– Позволь уж мне, – настаиваю я. – Ты все равно не понимаешь, что делать.

Я помню, как Мама посадила эти розы, и не хочу, чтобы Финн загубил их, повыдергивав вместе с сорняками.

Повисает пауза. Я абсолютно уверена, что сейчас он встанет и уйдет, устав от грубостей злющей, как оса, ехидной любительницы уединения.

– Тогда покажи мне, как надо, – предлагает он с самым серьезным лицом. – Я должен этому научиться, я ведь садовник.

Я вздыхаю. О, как бы мне хотелось на него обидеться! За то, что он пришел сюда, на мое место, и занял его. За то, что он парень и обладает той свободой, о которой я могу только мечтать. За то, что он тот самый умный сын, о котором так мечтает мой Отец. Я хочу обидеться, но он ведет себя так, что мне трудно это сделать. Потому что он вовсе не самодовольный зануда, каким казался мне раньше.

И он не жалуется, хотя я уже давно изливаю на него свой гнев. Как будто он чувствует, что мне это необходимо. Но я немного побаиваюсь того, что могу сделать – или сказать – если он сейчас не уйдет.

– Не сегодня, – говорю я. – Пожалуйста. Я просто хочу побыть одна.

Финн поднимается, подбирает свою книгу и судок для ленча.

– Конечно. Возможно, когда‑ нибудь в другой раз. Всего хорошего, мисс Кэхилл.

Я чувствую себя связанной индейкой.

Сегодня утром мы с Маурой ходили к миссис Космоски на последнюю подгонку. Красноглазая Ангелина, опустошенная из‑ за потери Габриэль – которую, как до этого ее сестру, без суда увезли из города, – подгибала и отпускала, пока ее мать тыкала в нас булавками. Теперь наши новые платья сидели великолепно. Мы стали неимоверно модными – только вот я чувствовала себя неимоверно нелепой, каким‑ то свадебным тортом в виде девушки, которой навязали фиолетовое платье с громадными пышными рукавами. Многоярусная юбка – четыре метра парчи ушло – стояла колоколом; мягкое место стало еще мягче благодаря подбивке и топорщилось наподобие зонтика. Елена так затянула мой корсет, что я едва могла дышать, а протестовать не могла совсем.

Моя рука, заключенная по локоть в серую лайковую перчатку, грациозно опирается на вытянутую руку Джона. Он улыбается – а может, смеется надо мной в усы. Я не слишком уверенно передвигаюсь в новых ботинках на каблуках – их только вчера забрали у сапожника.

Маура, покачивая бедрами, плывет впереди меня в пышном васильково‑ синем платье. В сестре словно воплотилась сама женственность и гармония; она выглядит просто великолепно. Ее подбородок с ямочкой приподнят, щеки разрумянились от волнения. Платье Мауры отделано черным кружевом, и у нее симпатичный поясок с черной пряжечкой, не то что мой чудовищный кушак цвета павлиньего хвоста.

Горничная семьи Ишида провожает нас в гостиную. Там около дюжины дам распивают чай из фарфоровых чашек, расписанных цветами вишни – реверанс японским корням хозяина дома. Когда Дочери Персефоны основали Колонии, они отменили рабство и объявили свободу вероисповедания. В Новую Англию съехались ведьмы со всех концов мира; два века спустя у нас в городе уже было всякой твари по паре, и несколько японских семей в том числе. Некоторые проблемы возникли было во время войны с Индокитаем, но с тех пор минуло уже двадцать лет, и сейчас Ишида в числе самых уважаемых семейств Чатэма. Тем не менее хозяйка дома и по сей день старательно подчеркивает, что Ишида ведут свой род из Японии, дабы соседи не путали их с выходцами из других стран Востока.

– Мисс Кэхилл, мисс Маура, здравствуйте! Вы обе прелестно выглядите сегодня, – начинает ворковать миссис Ишида.

Я выдавливаю улыбку вместе с приличествующим случаю пресным ответом. Комнату заполняют жены и дочери Братьев. Миссис Ишида ведет нас через раздвижные двери в столовую, где Саши и Рори разливают чай и шоколад у длинного стола, обильно уставленного вазами с георгинами.

– Мисс Кэхилл, мисс Маура, мы очень рады, что вы смогли прийти, – говорит Саши. На ее тонком кукольном личике броско выделяются удивительные миндалевидные глаза, осененные густыми черными ресницами. – Мисс Кэхилл, какой дивный оттенок фиолетового! И ваши глаза на этом фоне совсем как фиалки!

– Благодарю, – журчу я в ответ. – Так мило со стороны вашей маменьки нас пригласить.

Рори хитренько смотрит на Саши с противоположного конца стола, и та смеется:

– О, это была моя идея; маменька никогда не думает о таких вещах. А я намедни увидела вас в церкви и подумала: так глупо, что мы толком не знаем друг друга. Мы же ровесницы, и живем по соседству, и мой папенька о вас очень высокого мнения. Это у вас новые платья?

– Наша гувернантка убедила папу, что нам необходим новый гардероб, – вступает Маура. Я удивленно поднимаю бровь: мы не называем Отца «папа» с тех пор, как перестали ходить пешком под стол.

– Вам повезло, – надувается Саши, – а вот мой папа говорит, что у меня слишком много платьев, а когда я прошу новых, терзает меня лекциями о корыстолюбии.

– Ваше платье великолепно, – быстро говорит Маура.

На Саши яркая, практически оранжевая, тафта в крохотный розовый горошек, а волосы украшают забавные розовые перья. Впрочем, она так хороша, что вся эта пестрота воспринимается как образец вкуса.

– Молоко или сахар? – спрашивает Рори.

У нее такие же черные блестящие волосы, как у Саши, но в остальном подруги совершенно разные. Саши миниатюрная и худенькая, а Рори высокая и пышная; она всегда старается повыгоднее подать свои роскошные формы и тонкую талию. Сегодня на ней платье красного атласа с вырезом в виде сердечка, и этот вырез слишком глубок для дневного наряда.

– Нет, благодарю, я пью обычный чай.

Саши вручает Мауре чашку горячего шоколада:

– Так у вас новая гувернантка? Она ужасна? Моя постоянно докучает мне французским. Можно подумать, я когда‑ нибудь поеду во Францию! Я буду счастлива отправиться в свадебное путешествие на побережье.

– Так нам следует ждать новостей о вашей помолвке? – спрашивает Маура и берет со стола имбирное печенье.

– О, я полагаю, не в ближайшие месяцы, – беззаботно говорит Саши. – Вы знаете, я выйду за моего кузена Реньиро, папенька так решил, когда я была еще ребенком. Его семья живет в Гилфорде. Мы навестим их в ноябре, по дороге в Нью‑ Лондон. Папеньке нужно быть на ассамблее Национального Совета. Думаю, тогда Реньиро и сделает мне предложение.

Маура бросает на меня хищный взгляд:

– Если моя сестра не оплошает, она скоро будет жить в Нью‑ Лондоне.

Я испепеляю ее взглядом, но, увы, уже поздно.

– Это правда? – протяжно вопрошает Рори.

– Так вы просватаны? Я помню, мистер МакЛеод подвозил вас после воскресной службы, – говорит Саши.

– Мы всего лишь возобновили знакомство. В детстве мы были очень дружны.

В надежде свернуть разговор я отворачиваюсь и склоняюсь к георгинам, чтобы вдохнуть их аромат. Они как раз под цвет горошинок на платье Саши. Не удивлюсь, если это было специально задумано.

– Ну теперь‑ то вы уже не дети. Мистер МакЛеод просто красавец, – говорит Рори, отправляя в рот целое имбирное печеньице. У нее неправильный прикус, и, когда она ест, становится слегка похожа на кролика.

Саши смеется и шлепает ее ладонью.

– Ну не тушуйтесь же, мисс Кэхилл! Вы можете нам все рассказать. Мы не такие болтушки, как все думают.

– Кейт просто скромница. Он специально приехал из Нью‑ Лондона, чтобы начать за ней ухаживать, – бахвалится Маура. – Он от нее без ума. Я думаю, он со дня на день сделает ей предложение.

Саши смотрит на меня непроницаемыми темными глазами:

– И вы дадите согласие?

Меня спасает появление Кристины Уинфилд, которая неторопливо вплывает в комнату и в знак приветствия целует Рори. К счастью, дальнейший разговор крутится уже вокруг ее недавней помолвки.

– Мэтью поцеловал тебя, когда ты согласилась? – спрашивает Рори.

Мы с Маурой отходим в сторонку, чтобы угоститься пирожными.

– Не думайте, что вы так легко отделались, мисс Кэхилл! Мы с вами еще не закончили, – предупреждает меня Саши.

Я бреду в гостиную. Почему Саши пригласила нас? И почему ее вдруг так заинтересовали мои перспективы? За всю жизнь мы едва ли обменялись с ней дюжиной слов. Они с Рори так близки, что им больше никто не нужен. Все остальные девушки городка борются за право стать ее подружками – приличные девушки, которые и без гувернанток знают, как одеваться и как себя вести.

Маура располагается на стуле подле Розы и втягивается в оживленную дискуссию о новых поступлениях шелка в лавке миссис Космоски. Я усаживаюсь на диван в зелено‑ золотую полоску между миссис Ишида и миссис Малькольм. Вокруг глаз последней залегли глубокие тени, но она радостно чирикает о своем новом сыночке.

Еще одна молодая жена, миссис Ральстон, хвастается своей младшей крестницей.

Этот разговор внезапно находит во мне живейший отклик. Ведь у меня где‑ то есть крестная мать, и я сижу в обществе самых заядлых городских сплетниц. Я касаюсь рукой виска и надеваю на лицо храбрую улыбку. Сейчас я словно обморочная чахоточная героиня из сентиментальных романов Мауры.

– Мне бы хотелось, чтобы у меня была крестная, – вздыхаю я, и в моем голосе звучит не совсем притворная грусть. – Она могла бы так помочь нам с Маурой сейчас, когда мы стали старше. Ведь Мамы нет…

Мохнатые брови миссис Ишида взлетают почти до линии волос.

– Но у вас же есть… вернее, была крестная.

– Была? Я ее совершенно не помню. – Я осматриваю комнату, словно ожидая, что крестная сейчас внезапно выскочит откуда‑ нибудь из‑ за золотых жаккардовых гардин.

Пепельно‑ белокурые волосы миссис Уинфилд стянуты на затылке таким тугим узлом, что ее взгляд кажется страдальческим; впрочем, возможно, у нее всегда такие глаза. Она говорит:

– Помнится, она уехала. Вы были тогда еще совсем маленькой.

– Ох. Как жаль, что она так несерьезно отнеслась к своим обязанностям. Я знаю, что для множества людей подобные обязательства очень важны.

Насколько я понимаю, жены Братьев не станут возражать: у каждой в Чатэме найдется дюжина‑ другая названных в их честь девчушек. Родители надеются, что это поможет уберечь дочерей от неприятностей, когда они подрастут. В действительности этого не происходит, но крестницы все равно остаются предметом гордости жен членов Братства. Они непременно посещают новорожденных, и каждая из них старается нанести такой визит раньше всех остальных.

Миссис Ишида заглатывает наживку.

– Ваша матушка, упокой Господь ее душу, была прелестной женщиной, такой нежной, такой преданной семье. У меня просто сердце разрывалось, когда я видела ее дружбу с этой женщиной.

– И вдобавок доверила ей духовное воспитание своего первенца! Я удивляюсь, почему она не выбрала кого‑ то другого. Кого‑ то более достойного, более уважаемого в обществе, – миссис Уинфилд фыркает и поджимает губы. Конечно, она имела в виду кого‑ то вроде нее самой. – Зара Ротт была просто возмутительным созданием. Для вас же лучше, милочка, что вы с ней незнакомы. Страшно подумать, как она могла бы повлиять на бедных впечатлительных сироток!

– На первый взгляд мисс Ротт казалась безвредной, – продолжает миссис Ишида. – Такая, знаете, интеллектуалка. Гувернантка из Сестричества.

Выходит, моя крестная была одновременно Сестрой и ведьмой? Я сижу, примерно сложив ручки, хотя больше всего мне хочется схватить этих женщин за плечи и трясти, пока из них не вывалится вся история целиком.

– Она была всезнайкой, синим чулком, – добавляет миссис Уинфилд. Она произносит эти слова так, будто они означают нечто постыдное; почти таким же тоном люди обычно произносят слово «ведьма». Она понижает голос. Миссис Малькольм и миссис Ральстон немедленно придвигаются поближе. – Я ненавижу разносить дурные вести, но, осмелюсь сказать, вы уже достаточно взрослая, чтобы знать истину. Мисс Ротт, ваша крестная, была осуждена за колдовство.

Дамы вперяют в меня жадные взоры, возбужденные тем, что разговор принял такой шокирующий оборот. Я прикрываю рот рукой:

– Ах, какой ужас! Не могу поверить, чтоб моя маменька зналась с такой страшной женщиной!

Миссис Ишида успокоительно гладит меня по руке:

– Боюсь, что так, дорогая. В комнате мисс Ротт нашли еретические книги: и под половицами, и в шкафу, и в ее вещах. И все они были, – она произносит это слово как самое страшное проклятие, – о колдовстве.

Надеюсь, что я тоже смогу найти такие книги. Мама научила нас с Маурой лишь основным заклинаниям, а именно чарам сотворения и обратным чарам. Я знаю, что ведьмы способны куда как на большее. Мама всегда говорила, что она еще многому нас научит. Потом. Но вот это «потом» наступило, а ее уже с нами нет.

– А что случилось с мисс Ротт? – спрашиваю я, стараясь сидеть не шевелясь, потому что каждое мое движение сопровождается шорохом пышной нижней юбки.

– Ее отправили в Харвуд, – качает головой миссис Уинфилд, и украшенный драгоценными камнями гребень в ее волосах ловит свет люстры. – Я уверена, ваша матушка ни за что не стала бы иметь с ней дела, если бы знала, кто она такая. Они были давними приятельницами, вместе учились в монастыре у Сестер. Я уверена, она считала, что мисс Ротт была хорошей, честной, богобоязненной женщиной. В конце концов, она же была членом Сестричества! Все были потрясены. Конечно, после ареста Сестры изгнали ее из ордена.

– Конечно. Интересно, она все еще в Харвуде? – вздрагиваю я.

– Полагаю, да. Ей вряд ли когда‑ нибудь позволят появиться в приличном обществе, – говорит миссис Уинфилд, помахивая зеленым шелковым веером, чтоб хоть немного разогнать душный воздух комнаты.

– Кейт, если вам что‑ то будет нужно, непременно дайте нам знать. Я ведь могу называть вас просто Кейт? Ах, бедное дитя. Нелегко становиться взрослой без материнской опеки, – миссис Ишида сочувственно вздыхает и подносит к глазам кружевной платочек. – Моя мама скончалась, давая жизнь моему младшему брату, и отец больше не женился. Так что я в полной мере понимаю, сколь тяжело вам приходится.

Почему‑ то я в этом сомневаюсь. Ведь ей же не приходилось беспокоиться, чтобы ее не арестовали как ведьму, верно? Но миссис Ишида уже поглощена воспоминаниями о бедной дорогой матушке, и разговор уходит от мисс Зары Ротт. Мораль и так ясна: женщины, которые слишком своевольны, или слишком образованны, или чересчур странны, или излишне пытливы, будут наказаны. И они заслуживают своей судьбы.

Такие женщины, как Зара.

Такие женщины, как мы.

Мы проводим в гостях положенные полчаса. Дальнейший разговор скучен, как осенний дождь: помолвка Кристины и Мэтью Колльера, подозрения миссис Уинфилд, что горничная украла ее серьги, разнообразные всеобщие советы миссис Малькольм по поводу режущихся зубок ее сына. Когда мы поднялись, чтобы уходить, миссис Ишида поблагодарила нас за визит и пригласила непременно навещать ее по средам.

– Ваша матушка гордилась бы тем, какие прелестные дочери у нее выросли, – заявила она, касаясь моей щеки своей, похожей на ощупь на засушенный цветок.

Я улыбаюсь ей, хотя мое мятежное сердце запинается от такого предположения. Ее дочь в другом конце комнаты адресует мне нервную усмешку.

Миссис Ральстон и миссис Малькольм берут с нас обещание непременно посетить их еженедельные званые вечера. Кристина и Роза после краткого колебания следуют их примеру и спрашивают, когда мы принимаем. Маура бойко отвечает, что наш приемный день – каждый второй вторник.

В экипаже сестра смотрит на меня и ухмыляется:

– Все прошло неплохо, правда же?

– Полагаю, да. – Если не считать того, что моя крестная мать оказалась ведьмой, Сестрой и вдобавок арестанткой.

– Ой, ладно! Я думаю, мы имели настоящий успех.

– Прелестно! – кривляюсь я. – Все было просто прелестно!

Маура смеется. Это не то вежливое хихиканье, которое она использует в обществе, а ее настоящий смех – мелодичный, ничем не сдерживаемый, как бурлящий среди скал ручеек. Это мой самый любимый звук на свете.

– Жаль, я не подсчитала, сколько раз миссис Ишида произнесла это слово. До чего ограниченный словарный запас у этой женщины!

– Раз уж на то пошло, я сомневаюсь, что ей позволялось читать что‑ то, кроме Писания. Последнее, что нужно Брату Ишиде, – это жена, которая сможет его переплюнуть.

– Я думаю, он наверняка проповедует за ужином. – Маура имитирует его масляный голос: – Что хорошего в том, чтобы учить женщин грамоте? Вам, девушкам, следует оставить даже мысли об этом. Чтение может навредить вашим маленьким хорошеньким головкам. Оно может, не приведи Господи, заставить вас задавать вопросы. А вам, для вашего же блага, лучше ни о чем не спрашивать и всегда помнить: даже самый тупой мужчина знает все лучше, чем вы!

Я рассмеялась.

– Бедная Саши! Не могу себе представить, каково расти в таком доме и с таким отцом.

– Я тоже. От нашего Отца не слишком много толку, но он хотя бы не тиран. – Ее голос не весел.

– Мне жаль, что он не берет тебя с собой, – говорю я.

– Ничего. Однажды я отсюда уеду. – Маура вытягивает ноги так, что ее затянутые в чулки лодыжки оказываются у меня на коленях. – Я выйду за богатого, как Мидас, старика, который любит путешествовать, и заставлю его всюду возить меня с собой. Возможно, это будет эмиссар Братьев в какой‑ нибудь европейской стране.

– Ты не можешь выйти за того, кто работает на Братьев.

– Очень даже могу, если он отвезет меня в Дубай. Вдруг удастся прикончить его и остаться там навсегда. Вдова в Дубай – нет, ты только представь! Я смогу носить брюки и читать все, что только захочу! – Маура хохочет, увидев шок на моем лице. – Я не думаю, что выйду замуж по любви. Я должна быть прагматичной.

– Ты? – насмешливо переспрашиваю я. Маура всегда была сентиментальной и импульсивной особой, скорой на гнев и слезы. – У тебя есть еще полтора года. Достаточно, чтобы найти жениха, даже с такими высокими запросами, как у тебя.

– Я так не думаю, – она шевелит пальцами ног. – Ну а ты? Ты любишь Пола?

Я свирепо смотрю на нее:

– С какой стати ты сказала Саши и Рори, что он собирается сделать мне предложение? Я же сказала тебе, что не знаю, могу ли согласиться.

– А я сказала тебе, что это нонсенс, – парирует Маура, вытаскивая из прически шпильки. – А потом, я не могла придумать, о чем еще говорить. Ты не больно‑ то помогла мне поддерживать разговор.

– А теперь они раструбят это всему городу.

Экипаж притормозил, и стало слышно, как Джон обменивается приветствием с кучером миссис Корбетт, карета которой как раз выезжает с ее подъездной дороги. После МакЛеодов миссис Корбетт наша ближайшая соседка. Она арендует небольшой крытый деревянной черепицей квадратный домик, едва видный за обступившим его со всех сторон фруктовым садом. Я не могу не думать, что ей следовало бы жить в готическом особняке, в окружении паутины и безголовых античных статуй. Это подошло бы ей больше, чем простенький сельский домишко.

– По крайней мере это будет нормальная, обычная сплетня. Разве мы не этого добиваемся? – спрашивает Маура.

Я повержена, потому что она, конечно, права. Гипотетический брак с Полом, чаепития с женами Братьев, обсуждение с Саши Ишидой моей возможной помолвки – все это, несомненно, подобает нормальным барышням. Но что же мне теперь делать?

– Ты же выйдешь за Пола, правда? – спрашивает Маура, беспокойно морща лобик. Экипаж трогается. Копыта лошадей стучат по укатанной грунтовой дороге, поднимая тучи пыли; я чихаю и отодвигаюсь подальше от окна.

– Я не знаю, Маура. Он меня еще не спрашивал.

Маура выпрямляется и ставит ноги обратно на деревянный пол.

– Он спросит. И ты не должна отказать ему из‑ за ложно понятого долга передо мной и Тэсс. Не надо напрасных жертв. Если ты не найдешь жениха, за тебя сделают выбор Братья. И чем ты нам поможешь, оказавшись несчастливой в замужестве? Муж все равно сможет увезти тебя туда, куда ему заблагорассудится. Ты будешь счастливее с Полом.

Я кусаю губы. Как объяснить ей мои колебания, не упоминая Мамин дневник и пророчество?

– Ты правда думаешь, что я буду счастлива с Полом? – спрашиваю я.

Она улыбается, довольная, что я прошу у нее совета.

– Правда. Я не ужилась бы с ним, но тебе он, возможно, прекрасно подойдет.

Боже, она сегодня просто фонтанирует сомнительными комплиментами.

– Ты не считаешь, что он красивый?

Маура накручивает на палец рыжий локон.

– Я допускаю это. Красивым его считает Рори. А вот что думаешь ты? Это ведь тебе предстоит разделить с ним постель.

– Маура! – Я обиженно прячу лицо в ладонях.

– Тебе‑ тебе. Ну давай, Кейт, мы ведь сестры. Ты считаешь его красивым?

Я киваю, вспоминая его губы у своего запястья.

– Это будет хорошая партия. У МакЛеодов никогда не было особых проблем, и у него отличные перспективы. Он мог бы заполучить любую девушку в городе. Видела, как Рори смотрела на него в церкви на прошлой неделе? Но он даже не глядит на других девушек. Очевидно, что он тебя боготворит.

– Правда? – спрашиваю я, и Маура утвердительно кивает.

Если бы мы с сестрами были бы обычными девушками, могла бы я жить с Полом в Нью‑ Лондоне? Когда он навещал нас в последний раз, он много рассказывал мне об этом городе. О ресторанах с пряными, экзотическими мексиканскими блюдами; о долгих прогулках, которые он совершал по причалу, чтобы посмотреть на заходящие в гавань корабли; о зоопарке, где содержатся животные со всех уголков мира. Это звучало захватывающе; каждый день в Нью‑ Лондоне мог бы стать приключением. И Пол хочет показать мне этот город.

Если бы я была храброй девушкой – такой же рисковой, как Арабелла, – я бы тоже всего этого хотела, как хочет Маура. Когда она говорит о Нью‑ Лондоне, ее глаза загораются, словно две свечи.

Иногда мне кажется, что Пол выбрал не ту сестру.

Маура как кошка растягивается на кожаной скамье.

– Я же вижу, как мечтательно он на тебя смотрит, когда ты этого не замечаешь. Его глаза начинают так сверкать…

– Сверкать? – поддразниваю я. – О, небо!

– Ты не должна смеяться, Кейт. Я думаю, он будет тебе хорошим мужем. Только вот… – Маура колеблется. – Как ты думаешь, ты влюблена в него?

– Не знаю, – честно отвечаю я. – Я о нем беспокоюсь.

– А твое сердце бьется сильнее, когда он рядом? – Яркие глаза Мауры становятся мечтательными. – В моих романах сердце героини в таких случаях всегда бьется. Ты чувствуешь, что ты на грани обморока, когда он касается твоей руки? Или произносит твое имя? Ты чувствуешь, что можешь умереть, если разлучишься с ним хоть на день?

Это она‑ то собралась быть прагматичной? Я трясусь от смеха.

– Нет, не могу сказать, чтоб со мной такое происходило.

Она недовольно хмурит брови.

– Тогда, должно быть, это не любовь. Во всяком случае, пока еще не любовь.

В тот же миг, как мы заходим в дом, к нам бросается Елена. Она хочет услышать, как все прошло. Мы втроем располагаемся в гостиной: Елена опять восседает в синем кресле, а Маура подскакивает на краешке софы, рассказывая о произведенном нами впечатлении. Я в полном изнеможении сижу на другом краю софы, но моя совесть не дает мне покоя, пока я наконец не благодарю Елену и не рассыпаюсь в заверениях, что нам очень пригодились ее уроки. Маура угощает ее подробностями о том, какой большой и пышный дом у семейства Ишида, какие там шелка и канделябры, каким смелым и модным было платье Саши и как Кристина сообщила, что в воскресенье они с Мэтью Колльером объявят в церкви о своей помолвке.

– Скоро придет и ваш черед, Кейт, – говорит Елена. – Пока вас не было, заезжал мистер МакЛеод. Он очень сожалел, что не застал вас.

Маура смеется:

– Я же говорила! Он по тебе сохнет!

– А вы тоже по нему сохнете? – Глаза Елены словно два прожектора.

Я прячу лицо у гнутой спинки дивана и со стоном отвечаю:

– Не ваше дело!

– Кейт! – возмущается Маура. – Не груби!

Хочу отметить, что причиной моей грубости стало Еленино любопытство, но, по правде говоря, она отнюдь не первая, кто задает мне этот вопрос. О Поле меня без всякого смущения расспрашивали Саши и Рори, миссис Уинфилд и миссис Ишида делали весьма прозрачные намеки, Маура терзала меня расспросами по пути домой. Мне не будет покоя, пока я не объявлю свое решение. Это может растянуться на целых десять недель.

– В действительности это мое дело. Ваш отец нанял меня, чтобы вы, барышни, были должным образом устроены.

Она сказала «устроены», а не «вышли замуж», но ее прямолинейность все равно унизительна. Значит, Отец не доверяет мне самой найти себе мужа и перепоручает это дело гувернантке.

– Нельзя вступать в необдуманный брак, Кейт. Если у вас есть сомнения, мы можем обсудить их с вами. У вас есть альтернатива – вы можете вступить в Сестричество.

– Не хочу я в Сестричество, – огрызаюсь я.

Елена подается вперед, постукивая пальцами по деревянному подлокотнику кресла.

– А за мистера МакЛеода вы хотите?

– Не знаю, – уныло говорю я и поднимаю глаза. – Я не знаю, что мне делать.

– Как не знаешь? – настаивает Маура. – У тебя же осталось всего…

– Я помню! – ору я. – Десять недель! Ты правда думаешь, что я могу об этом забыть?

– Кейт… – Маура выглядит потрясенной: я крайне редко повышаю на сестер голос.

– Оставьте меня в покое, пожалуйста, – молю я, выбегая из комнаты. – Я просто хочу побыть одна!

– Кейт! – кричит мне вслед Маура, но Елена велит ей оставить меня в покое.

Я выскакиваю из дому, даже не захватив с собой плаща. Я почти бегу, сама не зная куда – бежать‑ то мне некуда. Я спотыкаюсь на своих идиотских каблуках; больше всего на свете я хочу скинуть ботинки и бежать босиком, как привыкла. Мне надоел корсет, и нижние юбки, и каблуки. У меня болит голова, потому что косы заплетены слишком туго, и в кожу впиваются шпильки. Меня измучили попытки стать безупречно воспитанной барышней, умной дочерью, идеальной заменой матери младшим сестрам, достойной потенциальной женой…

Не хочу! Я хочу просто быть собой. Просто Кейт. Почему же этого недостаточно?

Я выхожу на маленький лужок за сараем. Я хочу просто спрятаться там, где никто меня не найдет.

И тут меня осеняет вдохновляющая идея. Это неправильно, конечно, но я устала поступать правильно.

Я разуваюсь, пинаю ботинки ногой, и они приземляются в тени старой корявой яблони. Я не делала этого уже несколько лет и не уверена, что нужные навыки сохранились, однако все равно делаю попытку. Я хватаюсь за узловатые, толстые ветви возле мой головы и начинаю карабкаться наверх. Конечно, выгляжу я при этом не слишком‑ то изящно. Чулки немедленно рвутся, а вес нижней юбки почти заставляет меня упасть. С минуту я обнимаю дерево, стараясь восстановить равновесие, но потом выравниваюсь и подтягиваюсь выше. Теперь я сижу на третьей снизу ветке, футах в пяти от земли, мои конечности болтаются в воздухе. О, как хохотала бы я в детстве при виде такой картины! Тогда я легко забиралась гораздо выше.

Я вытаскиваю из волос шпильки и по одной швыряю их на землю, а потом запрокидываю голову и смотрю вверх, туда, где за обремененными яблоками ветвями виднеется небо. Сегодня оно очень синее – мне сложно даже подобрать верное слово для такой синевы. Тэсс должна знать. Мне нужно тратить поменьше времени на охоту за мужьями; лучше смотреть в небо и находить подходящие названия для разных оттенков синего. Я смеюсь, и смех выходит несколько легкомысленным.