Джессика Спотсвуд 6 страница

Это не все. Ты еще не знаешь самого страшного, но я боюсь об этом писать, потому что дневник может попасть в плохие руки. Ты должна искать ответы. Тебе помогут те, кто любит знания ради самих знаний. Пока ты не узнаешь пророчества целиком, ты не должна никому о нем рассказывать. Мне жаль, что я не могу уже вас защитить, но я уверена, что ты позаботишься за меня о Мауре и Тэсс.

С вечной любовью, Мама

Я швыряю дневник через всю комнату, и он с радующим сердце треском врезается в противоположную стену.

Я очень редко позволяю себе гневаться на Маму: она ведь мертва и не может себя защитить. Но сейчас я просто дрожу от ярости. Как она могла?! Как она посмела умереть и оставить меня в одиночку противостоять всему этому?!

От гнева во мне поднимается моя колдовская сила. Нет, после истории с овцой я уже несколько лет не теряла контроля над собой, но сейчас мне хочется стравить пар.

О, с каким удовольствием я бы сейчас перебила все в этой комнате!

Но я этого не делаю.

Мне нужно прийти в себя, пока меня не увидели Отец или миссис О'Хара.

Я закрываю глаза и начинаю глубоко дышать, как когда‑ то научила меня Мама.

Через некоторое время я успокаиваюсь, поднимаю дневник, снова сажусь на диван и перечитываю последнюю страницу. Это полное безумие. Может быть, Мама была в бреду, когда писала эти строки? Но даже если она права, и такое пророчество действительно существует, наверняка где‑ то есть другие три сестры‑ ведьмы. Не одни же мы такие! Другие девушки, одна из которых обладает ментальной магией. Я не могу быть той самой могущественной ведьмой.

Неприятный, занудный внутренний голос говорит мне: откуда ты знаешь? Откуда тебе знать, на что способны другие ведьмы? – весьма резонно указывает он. – Ты даже не знакома с ними. Я всегда знала, что они где‑ то существуют, но ни разу не встречала ни одной, кроме своих сестер и Мамы. Ну, по крайней мере, я никогда не видела никого, кто признался бы в своей ведьмовской сущности. Я ходила в воскресную школу с Бренной Эллиот, Маргаритой, Гвен и Бетси. Но я никогда не видела в них даже признаков магии, а большинство аргументов Братьев кажутся весьма сомнительными…

От страха мои руки покрываются гусиной кожей. Что, если все это правда? Что, если пророчество говорит обо мне?

Если я та, кому суждено привести ведьм к возрождению, и об этом узнают Братья, они убьют меня в полной уверенности, что служат этим благу Новой Англии. Возможно, в назидание остальным они захотят убить и моих сестер тоже, превратив нашу казнь в поучительное зрелище. Например, сожгут нас на костре или повесят на центральной городской площади, как это делалось во времена моей прабабушки. Они прекратили такие казни, потому что обычные люди начали возражать против подобных жестоких зрелищ. Но Братья могут снова к ним вернуться, чтобы продемонстрировать свою силу и запугать ведьм. Да и обычных девушек тогда станет легче держать в узде. Братство способно на такое; я не усомнюсь в этом ни на минуту.

И как мне теперь со всем этим жить?

Я скукоживаюсь в своем углу, страстно желая лишь одного – чтобы кто‑ нибудь снял с меня это бремя.

Мама должна была написать больше. Она не могла бросить меня вот так, не сказав, что мне теперь делать. Я нахожу свернувшуюся в моей груди колдовскую силу, шепчу: «Acclaro», – и начинаю лихорадочно листать страницы в поисках новых слов. Ничего не происходит. Я произношу это слово опять, громче, и меня захлестывает волна растущей паники. Я вновь изучаю каждую страницу в надежде, что нужные слова бросятся мне в глаза, но их нигде нет. Никаких тайных надписей – ни в начале, ни в конце, ни поперек основного текста, ни на полях, ни в виде шифра. Вообще ничего.

Я ощущаю следы Маминой магии, но не могу нащупать ничего конкретного. Может быть, у нее закончились силы, прежде чем она смогла закончить писать? Я пробую снова и снова. Я использую разные заклинания. Я не оставляю попыток, пока не накатывает жуткая слабость. Моя колдовская сила блекнет и прячется куда‑ то глубоко внутрь. Мамины слова начинают размывать слезы. Я раздраженно промокаю глаза, швыряю дневник на кровать и делаю шаг к окну. У меня за спиной падает на пол стеганое одеяло.

Сквозь лилейные шторы в мое окошко заглядывает луна. Я смотрю на освещенную лунным светом нагую статую Афины, богини мудрости и войны.

Мама не поручила Отцу защищать нас. Честно говоря, она и сама не слишком в этом преуспела. Она оставила дневник, полный загадочных предупреждений, и завещала мне тяжелую ответственность, которую, по‑ хорошему, должна бы нести сама.

Но я смогу защитить моих сестер. Что бы ни произошло с маминой подругой Зарой или с Бренной Эллиот, я не позволю этому случиться с Маурой и Тэсс. Во всяком случае, пока я не испустила свой последний вздох.

Я стою на помосте в задней комнате одежной лавки миссис Космоски. На мне лишь сорочка и корсет, а они разглядывают меня, как коня на ярмарке.

– Слишком худа, – говорит миссис Космоски, неодобрительно покряхтывая.

– Ну, это мы исправим, – успокаивает Елена. – Дадим намек на формы. Подушечки под грудь, турнюр…

Миссис Космоски кивает:

– Значит, работы будет больше. Моим обеим швеям придется работать всю ночь.

– Как считаете необходимым, – в голосе Елены звучит обещание. – Все должно быть готово к среде. А утром барышни придут на последнюю подгонку. Это чаепитие – их дебют в свете, они не могут появиться там в таком виде.

Миссис Космоски бросает взгляд на нежно‑ зеленое, с высоким воротником платье Мауры и сухо изрекает:

– И действительно.

Наш спор с миссис Космоски тянется не первый год. Она каждый раз предлагает мне яркие цвета, модные ткани, современные фасоны. До сих пор я не прислушивалась к ее советам, но теперь у меня нет шансов.

Елена убедила Отца тряхнуть мошной, чтобы каждая из нас могла обновить гардероб. Она заявила, что все наши старые вещи – старомодные и безвкусные. Тэсс возликовала при мысли о длинных, взрослых нарядах, и лишь я не ощущала от всей этой суеты никакой радости.

Я слишком озабочена мыслью о том, что, кажется, оказалась самой могущественной ведьмой за несколько столетий.

Елена обходит меня кругом.

– Однако, какая талия? Кейт, двадцать дюймов?

Я киваю, и она испускает протяжный, абсолютно неженственный свист:

– Большинство девушек убили бы за такую.

Маура сердито смотрит на меня из противоположного угла комнаты: к ее великому огорчению, ей ни разу не удалось затянуть корсет меньше, чем на двадцать четыре дюйма.

– Зато мне не требуется подушка на задницу, – бормочет она, не сводя с меня глаз.

Тэсс хихикает, прикрывшись ладошкой.

Миссис Космоски поджимает губы. Странно, она ведь денно и нощно занимается женскими формами и фасонами, почему же в ней столько ханжества?

– Маура! – Елена трогает один из своих идеальных черных локонов, обрамляющих идеальное, в форме сердечка, лицо. – Прошу вас, не употребляйте таких неподобающих леди слов.

Миссис Космоски снимает с меня мерки. Это высокая женщина с лебединой шеей и копной пышных темных волос. Во время разговора с Еленой ее жемчужные сережки качаются взад‑ вперед.

Пока я терплю ее тычки и щипки, сестры шепчутся на розовом двухместном диванчике; такие еще называют «места для влюбленных». Попутно Тэсс изучает модный журнал, и ямочка на ее левой щеке выдает то, как забавляют сестру иноземные фасоны Мехико‑ Сити.

Одежная мастерская задумана как дамский оазис и, вероятно, должна внушать чувство безопасности, но почему‑ то все, начиная с темно‑ розовых обоев и кончая бледно‑ розовым бархатным двухместным диванчиком, вызывает у меня скрежет зубовный. Все горизонтальные поверхности уставлены букетами роз, наполняющих воздух приторно‑ сладким ароматом. Для меня он слишком сильный, я прямо‑ таки задыхаюсь, а вот Маура этот запах обожает. Она словно ребенок в кондитерской лавке, у которого от огромного выбора закружилась голова. Елена это поощряет. Миссис Космоски благоговейно ловит каждое слово нашей гувернантки, впитывая ее рассказы, как евангельские истины, – ведь речь идет о том, что сейчас носят в Нью‑ Лондоне. Разве не предполагается, что Сестры истребляют в себе такие грехи, как гордыня и тщеславие? Уж конечно, наряды Елены ничем не уступят тем, что красуются на страницах каталогов. Сегодня на ней великолепное платье персикового шелка, который сияет на фоне ее темной кожи. Этот наряд чуть не довел Мауру до нервного припадка.

– Я уже закончила, мисс Кейт, – говорит миссис Космоски; ее дыхание пахнет мятой.

– Простите, мэм, – в дверном проеме появляется темная головка Габриэль Доламор, одной из здешних швей. Число тех, кто видел меня сегодня без одежды, прибыло. – Мисс Колльер пришла за своей перешивкой.

Я тянусь за своей нижней юбкой и простым коричневым платьем. Строго говоря, когда‑ то оно было насыщенного шоколадного оттенка, но потом пережило много стирок и теперь цветом больше всего напоминает грязь. Маура застегивает мне кнопки на спине; ее пальцы привычно и ловко касаются моей кожи.

– И прекрати уже ворчать, – требует она. – Считается, что это должно быть весело.

– У меня голова болит.

Голова болит уже два дня, с тех самых пор, как я прочла Мамин дневник. Я поднимаюсь и массирую виски. Я должна поделиться с кем‑ то этой тайной, и поскорее, пока она не свела меня с ума. Мама доверялась Марианне Беластра. Смею ли я поступить так же? Те, кто любит знания ради самих знаний, – эти слова подходят книготорговцам больше чем кому‑ либо еще.

– А ты просто подумай, какое лицо будет у Пола, когда он увидит тебя в этих новых платьях, – дразнится Маура, играя глазками.

– Тише!

Но теперь я уже не могу перестать об этом думать. Пол наверняка навидался и городских барышень, и городских мод. Мне вдруг захотелось, чтобы он думал о том, какая я хорошенькая. Чтобы онемел от восторга.

Я наклоняюсь застегнуть сапожки, чувствуя себя несчастной и обездоленной. Возможно, я должна выйти за него и уехать из дому – чем дальше, тем лучше. Если пророчество истинно, я непрестанно подвергаю сестер опасности.

– Здравствуйте, – говорит Роза Колльер, огибая нас по пути в святая святых.

Тэсс почти запрыгивает на прилавок, чтобы изучить лежащие там разноцветные ленты.

– О! – выдыхает Маура, проводя рукой по отрезу роскошного шелка под цвет ее сапфировых глаз.

Я ссутуливаюсь на угловом диванчике. Просто невозможно заботиться о новых платьях, когда у тебя есть серьезный повод для беспокойства. Мне приходится решать головоломку: как найти себе мужа и выглядеть привлекательно и прилично, несмотря на затаившиеся в голове мрачные думы. Внезапное хихиканье Розы обрушивается на мои барабанные перепонки, и я вздрагиваю.

– Вы будете божественны в этом фиолетовом, Кейт, – говорит Елена, вручая мне образец ткани. – Ваши глаза станут словно лаванда.

Я рассматриваю образец и содрогаюсь:

– Но он такой… яркий!

– Конечно, – соглашается Елена. – Вы прелестная барышня, зачем же постоянно прятать себя в этих унылых темных платьях? Как насчет розового пояска? Вам непременно нужны пояса, чтобы подчеркнуть вашу тонкую талию.

– Только не розовый.

Розовый – для пустоголовых девиц вроде Саши Ишида. Вроде – я поморщилась, словно ее смешок опять вонзился мне в мозг – Розы Колльер.

– Ну тогда синий. Переливчато‑ синий, как павлиний хвост, – не смущаясь, продолжает давить Елена.

Звонит дверной колокольчик, и мы все устремляем на него взоры. Это Брат Ишида и Брат Уинфилд, а с ними два дюжих стражника. Мое сердце, тяжело стукнув, камнем уходит в пятки.

У прилавка прижимаются друг к дружке мои сестры. Габриэль Доламор роняет моток розовой ленты, и он, медленно разматываясь, катится по полу прямо под ноги Братьям.

– Доброе утро. – Елена с невозмутимым лицом делает Братьям книксен. Вот она, главная привилегия Сестер: Елена не боится, потому что знает – за ней они не придут никогда. – Миссис Космоски в задней комнате с покупательницей. Позвать ее?

– Нет. – Брат Ишида делает паузу. Кажется, он готов держать ее вечность, и мои легкие словно наполняются свинцом. – Габриэль Доламор, ты арестована по подозрению в ведьмовстве.

Господи, благодарю Тебя. Такой была моя первая, жестокосердная мысль. Она не оставляет меня, даже когда Габриэль издает горестный придушенный крик. Стражники подходят к ней с двух сторон, и она сжимается у прилавка с лентами. Бесполезно – стражники грубо разворачивают ее, хватают за руки и связывают запястья грубой веревкой. Можно подумать, это помешает ей, если она захочет остановить их колдовством! Со связанными руками она выглядит такой маленькой, такой беспомощной рядом с двумя громадными, одетыми в черное детинами. У одного из них крючковатый нос и неровный шрам на подбородке; он улыбается так, словно арест нехороших девочек – это его привычная, славная работа.

– Не надо. Пожалуйста, не надо. Я ничего не делала! – задыхается Габриэль.

– Мы разберемся, – рявкает Брат Ишида, складывая руки на груди.

– В чем… в чем меня обвиняют? И кем? – лепечет Габриэль.

– Кто, – с омерзением поправляет брат Уинфилд, словно на свете нет более важных вещей, чем правила грамматики.

Такое чувство, что Братья высосали из этой комнаты весь кислород. Да что там из комнаты! – из всего городка. Я почти не могу дышать.

– Это какая‑ то ошибка. Я ничего не делала! – кричит Габриэль.

Маура и Тэсс, съежившись, хватают друг дружку за руки. Миссис Космоски, сгорбившись, стоит в дверном проеме; от ее царственной осанки не осталось и следа. Она прижимает ко рту кулаки, словно старается не выпустить наружу готовые сорваться с губ слова протеста. Но она ничего не делает, чтобы помочь Габриэль. Не удивлюсь, если она ожидала чего‑ то подобного с тех самых пор, как арестовали Маргариту.

– Пожалуйста, позвольте мне пойти на ночь домой, к семье! А завтра я приду на суд. Я не делала ничего такого, чтобы прятаться. Я невиновна! – умоляет Габриэль, ее карие глаза наполняются слезами, а взгляд мечется по лицам в поисках поддержки, но мы ничем не можем ей помочь. То, что она невиновна, ничего не значит; значение имеет только то, что думают по этому поводу Братья.

– Мы не верим ведьмам на слово, – рычит Брат Ишида. – Вы все лгуньи и мошенницы!

– Я не ведьма! – Габриэль уже в истерике, по ее щекам ручейками бегут слезы.

Стражники тащат ее к выходу, а она бьется в их руках, и ее ботинки скребут деревянный пол. Один из стражников распахивает дверь, второй выталкивает Габриэль наружу. Она запинается ногой за ковер, и стражник отпихивает его в сторону. Габриэль бросает на нас через плечо последний отчаянный, молящий взгляд. Никто не двигается с места, и ее уводят. Братья, как призраки, выметаются следом, и за их спинами захлопывается дверь. В лавке воцаряется мертвящая, безграничная тишина.

– Дамы, я приношу свои извинения за задержку, – наконец произносит миссис Космоски. Она пересекает комнату и поправляет ковер, но этим бодрым движениям не скрыть страха в ее глазах. – Осмелюсь предложить вам по чашечке хорошего крепкого чая. Ангелина, тебя не затруднит подать?..

Я едва ее слышу; звук голоса миссис Космоски доносится словно издалека. Я сижу со сжатыми на коленях руками и никак не могу восстановить дыхание.

Если Братья так жестоки с безвинной девушкой, как же они поступят с нами?

Я как наяву вижу, как сестры сопротивляются стражникам, как их руки и ноги заковывают в кандалы, как они кричат, когда их волосы охватывает пламя…

– Кейт? – Елена касается рукой моего плеча. – Вы что‑ то побледнели. Вам дурно? Слабость, может быть?

Да, я чувствую себя слабой. Слабой, трусливой и бессильной. Мы все просто стояли и смотрели. Мы позволили им увести Габриэль и даже пальцем не шевельнули, чтобы помочь ей.

Но что мы могли сделать? Абсолютно ничего, иначе нас заподозрили бы в сочувствии ведьмам. Но от этого не легче. Габриэль – всего лишь испуганная четырнадцатилетняя девчонка. То же самое произошло бы, будь на ее месте кто‑ то из нас. Никто не пришел бы нам на помощь. Во мне вспыхивает ярость, она бодрит сильнее, чем нашатырный спирт. Я не дам Братьям превратить меня в запуганное, безвольное создание, которое чуть что падает в обморок.

– У меня просто немного закружилась голова. От волнения. Но уже все нормально, – лгу я.

Я выпрямляюсь, провожу руками по прическе и надеваю на лицо улыбку.

Миссис Космоски сидит подле нас в кресле, а ее дочь снует туда‑ сюда, сервируя чай. На этот раз хозяйка лавки смотрит на меня доброжелательно.

– Я не виню вас, дорогая. Неважно, как часто вы видите такое, – это всегда действует ужасно.

– Она давно у вас работала? – спрашивает Елена, останавливаясь возле штуки муарового голубого шелка.

– Почти год. Они с моей Ангелиной ровесницы. Габи всегда была славной девочкой. И трудилась добросовестно. Не то чтобы я защищала ее, – спохватывается миссис Космоски, внезапно вспомнив, что обворожительная, модно одетая Елена на самом деле Сестра Елена. – Отделять агнцев от козлищ – дело Братьев. Но жаль бедную мать, она лишилась уже двух дочерей. В прошлом месяце арестовали Маргариту. С ней произошла очень странная история: суда не было, и семье до сих пор не сообщили, где она находится.

– Там есть еще дети? – интересуется Елена.

– Еще одна девочка, – отвечает миссис Космоски, разглядывая резные ананасы и ягоды на подлокотнике кресла, – Джулия; ей всего одиннадцать.

Три сестры. Интересно, это совпадение или нечто большее?

Я вспоминаю все недавние аресты. Прошлой весной в Вермонте схватили трех сестер. Станет ли маленькая Джулия Доламор следующей?

Тэсс подбирает катушку, которую уронила Габриэль, и начинает медленно, методично наматывать на нее ленту.

– Спасибо, дорогая, вы не должны бы это делать, – говорит миссис Космоски.

– Ничего, – отвечает Тэсс.

Когда она расстроена, ей всегда нужно что‑ то упорядочивать. Маура возвращается к прилавку. Она якобы просматривает каталог, но по тому, как быстро мелькают страницы, я понимаю, что она нервничает не меньше Тэсс.

– Что ж, я знаю, что Братьям виднее, но это всегда так печально, – миссис Космоски встает и потирает руки, словно желая стряхнуть осадок от тягостной сцены. – Вы определились с тканями?

И на этом все. Миссис Космоски, Елена и Маура возвращаются к обсуждению сравнительных достоинств квадратного выреза и выреза в форме сердечка, а также ремешков с пряжками и матерчатых кушаков. Я просто не могу поверить, что их действительно занимает розовая тафта или синий шелк.

Габриэль невиновна. А вот обо мне этого не скажешь. Я грешила и обманывала. Я использовала ментальную магию против своего собственного Отца. Слова Братьев гремели у меня в голове, как барабанный бой. Это я – ведьма. Они должны были увести меня, а не Габриэль.

Но я благодарна Господу за то, что этого не случилось. И кто я после этого?

Через полчаса мы заканчиваем, наконец, все наши дела и выходим на ласковое сентябрьское солнце. Через дорогу настежь распахнуты двери шоколадного магазинчика, и до нас доносится восхитительный горьковато‑ сладкий запах темного шоколада. Теперь мы идем в канцелярскую лавку за визитными карточками.

Мы с Тэсс отстаем.

– С тобой все нормально? – спрашивает сестренка; ее серые глаза ищут мои.

Я киваю. От моей младшей сестры трудно что‑ то скрыть, она слишком проницательна. Если они с Маурой узнают, что я что‑ то от них скрываю, они придут в ярость, независимо от того, какие указания оставила Мама. Что ж, во всяком случае, я могу списать свою тревогу на безобразную сцену, свидетелями которой мы недавно стали.

– Настолько нормально, насколько это возможно после всего этого. А как ты?

Тэсс прикусывает губу:

– Бедная Габи. Мне так хотелось, чтобы мы могли что‑ нибудь сделать, чтобы… – Она вдруг замирает на полушаге и прижимает ладони ко рту. – Господи, что с ней такое?

Бренна Эллиот стоит перед воротами дедовского дома. Она поворачивает было назад, но потом, видимо решив, что так будет лучше, снова возвращается на улицу. Она повторяет это движение снова и снова, словно ее поврежденный разум не может сосредоточиться и принять решение, и что‑ то бормочет себе под нос. Капор свалился, и всякий может видеть ее спутанные каштановые волосы. Маура и Елена обходят ее по широкой дуге, и Тэсс что‑ то сердито тихонько шепчет.

– Мисс Эллиот? – спрашивает она, осторожно приближаясь к Бренне. – Вам нездоровится?

– Тэсс, – предостерегающе шиплю я. Совершенно незачем, чтобы кто‑ то увидел, как мы разговариваем с безумицей.

Но Тэсс слишком добра, чтоб ей было до этого дело. Доброта – лишь одно из хороших качеств, которыми она отличается от меня.

Бренна поворачивает к нам искаженное лицо. Из ее голубых глазах словно ушла жизнь. Длинные рукава ее платья скрывают шрамы на запястьях, зато подчеркивают худобу ее сгорбленных плеч и мертвенную бледность лица.

– Дедушка умирает, – говорит она. У нее какой‑ то глухой, бесцветный голос, как будто она в последнее время совсем им не пользуется.

– Я не знала, что он был болен. Мне очень жаль, – говорит Тэсс, переводя взгляд на дом Брата Эллиота, перед которым, однако, не стоит коляска доктора Аллена и не наблюдается череды родственников, спешащих в последний раз засвидетельствовать свое уважение умирающему.

– Сейчас с ним все в порядке. Он умрет на той неделе, – продолжает Бренна.

Мы с Тэсс потрясенно переглядываемся. Я‑ то думала, что Харвуд излечил Бренну, ну или, по крайней мере, навсегда отучил пророчествовать на улице. Внезапно она в тоске вцепляется себе в волосы и начинает рвать их, приговаривая:

– Это плохо. Это очень плохо. Это очень нехорошо для всех.

– Мы можем что‑ то сделать? Может быть, привести кого‑ то, кто вам поможет? – спрашивает Тэсс.

– Я думаю, мы не сможем оказать Бренне ту помощь, которая ей действительно нужна, – шепчу я.

Бренна всегда жила в собственных фантазиях, которые не имеют ничего общего с внешним миром. Но то, что происходит сейчас… Это просто жутко!

– Ты… – Бренна хватает меня за руку. Она высокая, стройная и красивая девушка, поэтому раньше люди охотно прощали ей странности. Но сейчас она так исхудала, что, кажется, достаточно порыва ветра, чтобы сбить ее с ног. – Ты получила записку? Я была очень осторожна. А она умна.

Мое сердце подпрыгивает. Я испытываю огромное желание сбежать, но боюсь, что это только ухудшит ситуацию.

– Я не понимаю, о чем ты.

Голубые глаза Бренны теперь не мертвы; в них полыхает неистовство.

– Хорошая девочка. Не надо вопросов. Не задавай вопросы. Они придут за тобой. – На ней нет перчаток, и ее ногти впиваются мне в руку.

– Все хорошо, – я успокаиваю ее, как успокаиваю Тэсс после ночного кошмара. – Все будет хорошо.

– Твоя крестная, она слишком много спрашивала. За ней пришли вороны.

Я холодею. Записка. Неужели это Бренна доставила записку от Зары?

– Вот что они делают с плохими девочками. Запирают двери и выбрасывают ключи.

– Ты имеешь в виду Харвуд? – Так вот что случилось с Зарой? Бренна видела ее там?

Бренна кивает и постукивает пальцем по виску:

– Счастливица. Не сошла с ума. Пока нет.

Кого она имеет в виду, себя или Зару? Я нервно озираюсь по сторонам, будто крестная может сидеть где‑ нибудь в придорожных кустах.

– У вас все нормально? – кричит Маура. Они с Еленой остановились в нескольких ярдах от нас.

– Да! – кричу я в ответ, пытаясь высвободиться из цепких пальцев Бренны. – Мы уже идем!

– Не уходи! Не дай им себя схватить. – Бренна опускает взгляд на Тэсс, а потом снова смотрит на меня. Ее глаза словно два печальных синих пруда. – Сильная. Очень сильная. Ты можешь все исправить. Но ты должна быть осторожна.

– Ладно, я буду осторожна, – обещаю я, чувствуя, как слабеет мой дух.

Вначале пророчество, теперь вот Бренна. Что, если она не безумна? Что, если она прозревает будущее? Я не хочу быть сильной. Я хочу быть обычной. Нормальной.

– Ты тоже должна быть осторожна, – говорит Тэсс, беспокойно оглядываясь по сторонам. Если кто‑ то еще услышит от Бренны подобные речи, ей прямая дорога обратно в Харвуд.

– Для меня уже слишком поздно. – Бренна вваливается обратно в ворота, и ее спутанные волосы падают на лицо. – Теперь уходи. Я очень устала, и мне надо повидать дедушку.

Ладошка Тэсс скользит в мою, мы разворачиваемся и спешим к канцелярскому магазинчику, перед входом в который нас ждут Елена с Маурой.

– Что вообще это было? – спрашивает Маура.

Я пожимаю плечами, не обращая внимания на взгляд Тэсс.

– Бог знает. Она же безумна, так ведь?

Дома я меняю парадные сапожки на пуговичках на старые, разношенные и забрызганные ботинки и выхожу наружу. Солнце к этому времени скрывается за облаками, и дело явно идет к дождю. Хорошо, если бы он немного подождал, – мне необходимо взбодриться, а лучше всего это получается у меня, когда я копаюсь в земле.

Я направляюсь в розарий, да только он уже занят. Финн Беластра сидит на скамье – на моей скамье – под статуей Афины с книгой на коленях и жует яблоко.

– Что ты тут делаешь? – сердито вопрошаю я.

Может, он и премило тут смотрится, но мне необходимо посидеть в одиночестве среди роз и подумать.

Финн вскакивает.

– Я просто, – он поспешно жует, – перекусываю тут. Я тебе помешал? Могу уйти куда‑ нибудь.

– Да. – Даже для меня это звучит ужасно, и я вздыхаю. – Нет. Я собиралась кое‑ какие сорняки подергать. Приду попозже.

– Ну, – Финн смотрит на беспорядочно разросшиеся розовые и красные чайные розы, – тебе незачем этим заниматься. Я строю беседку, но могу найти время, чтобы…

– Нет, мне самой нравится, – перебиваю его я.

Финн усмехается мальчишеской усмешкой; снова становится видна щель между его передними зубами.

– А, так ты, наверно, мой эльф.

– Пардон? – Я убираю под капюшон выбившуюся прядь.

– Я заметил, что кто‑ то прополол и пересадил луковицы весенних тюльпанов, и вообразил, что это был эльф. Я представлял его таким низеньким и зелененьким. Ты гораздо симпатичнее, – и он вспыхивает под своими веснушками.

– Ну спасибо, – смеюсь я. Мне странно, что Финн Беластра шутит. Он всегда казался таким серьезным!

– Я должен был заподозрить, – говорит Финн. – Твой отец говорил, что одна из вас неплохо ладит с растениями.

– Говорил? – Это уже второй раз. Возможно, Отец все же обращает на нас больше внимания, чем мне кажется. Вот только не знаю, радует меня это или тревожит. Надеюсь, мы можем хотя бы не сомневаться в его рассеянности. – Ну да, это обо мне. Работа в саду помогает мне приводить в порядок мысли.

– Тогда тебе незачем приходить позднее. Я не возражаю, чтобы ты разбиралась тут со своей головой. А книгу я уже дочитал.

Мое внимание привлекают золотые буквы на переплете его книги.

– Подожди. «Рассказы о пирате Ле Ферв»?

– Даже умникам необходимо иногда легкое чтиво во время ленча, мисс Кэхилл. Тебе что‑ нибудь известно об ужасных приключениях пирата Мариуса? Это довольно занимательные истории.

– Мне больше нравятся рассказы о его сестре Арабелле, – выпаливаю я, не успев прикусить язычок.

Не могу поверить, что Финн Беластра читает пиратские истории! Я‑ то предполагала, что он пробирается через дебри немецкой философской мысли.

Финн понизил голос до конфиденциального шепота:

– Арабелла была моим первым литературным увлечением. Я был в нее влюблен.

Я взвизгнула.

– Мне хотелось быть такой, как она. Помнишь, как она спасла Мариуса во время кораблекрушения? А когда ее схватили, предпочла прогуляться по доске, лишь бы не отдавать свою невинность этому ужасному капитану. А когда она переоделась в одежду Мариуса и сражалась на дуэли… – Я ловлю себя на том, что размахиваю воображаемой рапирой.

– С Перри, солдатом, который обвинил пиратов в том, что у них нет кодекса чести? – закончил Финн. – Это было здорово.

– Она произвела на меня огромное впечатление. Она была образцом… образцом отваги и находчивости, – уже спокойнее говорю я, заложив руки за спину.

Финн с любопытством смотрит на меня:

– А я и не думал, что ты много читаешь.

Мое лицо вытягивается:

– Это Отец тебе сказал?

– Нет. Я просто заметил, что ты в основном берешь книги для своего Отца, а для себя – редко.

Это правда. Я не могу припомнить, когда в последний раз добровольно бралась за книгу (ежегодник, где я смотрю, когда высаживать в грунт луковицы или саженцы, не в счет). Но раньше я читала. Не так много, как Тэсс или Маура, но все же гораздо больше, чем сейчас. Я провела множество летних вечеров среди корявых ветвей нашей яблони, с головой уйдя в «Рассказы о пирате Ле Ферв».

Маура всегда любила сказки и сентиментальные романы, которые читала Мама, но мне больше нравились приключенческие истории из библиотеки Отца. Ребенком я просила, чтобы он читал мне их вслух, – и чем кровавее они были, тем лучше. Истории о злых королях, негодяях, пиратах и кораблекрушениях. Однажды я подбила Пола помочь мне построить плот, и мы пустились на нем в плавание по нашему пруду. В самой середине пруда плот дал течь, и нам пришлось вплавь добираться до берега. Когда я вернулась домой, миссис О'Хара была потрясена, потому что я выглядела немногим лучше утопленницы.