Джессика Спотсвуд 5 страница

– Отец, если захочет, может быть очень красноречивым.

Конечно, все дело в книгах. Я думаю, он не был бы и вполовину столь красноречив, если бы мальчишки пинали самого Финна.

Пол надавливает на каркас беседки, как бы проверяя его на прочность.

– Я удивлен, что ты не в университете, Беластра. Тебе там самое место. Я‑ то, по большей части, просто шатался по городу.

Финн улыбается нам поверх чертежей:

– Кто‑ то сказал бы, что это ты не понял самой сути университета.

Я вздрагиваю, вспомнив слова Отца о том, что из Финна вышел бы прекрасный ученый.

– Ну я в любом случае рад, что вернулся, – Пол устремляет на меня недвусмысленно теплый взгляд. – Давай прогуляемся к пруду, Кейт, ты не против?

Деревья вокруг пруда склонили к воде свои по‑ осеннему золотые ветви, словно принося их в жертву небу. Пол подбирает на берегу гальку и запускает ее скакать по зеркальной поверхности пруда. Я, как в детстве, считаю каждый «блинчик»: два, четыре, шесть, восемь подскоков… а потом камешек тонет.

Я пытаюсь сосредоточиться на той красоте, что нас окружает. На гусиных стаях, прокладывающих путь на юг. На воспоминаниях Пола. Но мой взгляд помимо воли устремляется к семейному кладбищу на противоположной стороне пруда. Дальше всего от берега плоские, изъязвленные непогодой надгробия моего прадеда и двух его маленьких дочерей, которых унесла лихорадка. Прабабушка похоронена рядом со своим супругом. Чуть ближе – могилы дядюшки, бизнес которого унаследовал Отец, другого дядюшки, тетки и умершего в младенчестве кузена. Еще ближе – склеп, где упокоились родители Отца: дедушка умер еще до моего рождения, а бабушка – в моем раннем детстве. Я была так мала, что моя память сохранила лишь мягкую пряжу да запах апельсинов, которые она любила. Возле их склепа могила, в которой лежит моя Мама. Любимой жене и преданной матери. И строки стихов. Рядом с Маминой могилой пять маленьких надгробий. Трое моих братиков умерли, прежде чем успели сделать первый вдох, один прожил два месяца. Два чудесных месяца, когда Мама ходила по дому и пела. В пятой могиле Даниэль. Та, что, по словам повитухи, не могла не подорвать Мамино здоровье. Та, что в конце концов убила ее.

Всего лишь еще одна девочка.

Я не задаюсь вопросом, почему ей было мало нас, – Мама хотела подарить отцу наследника. Сын стал бы гарантией того, что дом и бизнес останутся в семье, а не перейдут со временем нашему кузену Алексу. Брат обеспечил бы нам щедрое приданое, которое помогло бы удачному замужеству. Только вот все это все равно не заменило бы материнской ласки.

– Кейт? С тобой все нормально? – сверху вниз смотрит на меня Пол.

Я выдавливаю улыбку:

– О, я просто задумалась.

Пол ухмыляется, немедленно сделав вывод, что я размышляла о предложении, которое он мне сделал.

– Ну хорошо. Мне пора, ты же знаешь, как негодует матушка, когда надолго лишается моего общества, – шутит он, взглянув на карманные часы.

Когда‑ то это были часы его отца; Пол получил их перед отъездом в университет. Я помню, как он был тогда горд, как норовил продемонстрировать их каждому встречному и поперечному. Мама тогда сказала ему, что такие часы подобает иметь каждому джентльмену.

– Вот, кстати, лишний повод перебраться в Нью‑ Лондон. Если мы останемся тут, матушка будет настаивать, чтобы мы жили с ней. Она, конечно, хочет как лучше, но постоянно суетится из‑ за пустяков, и это сведет тебя с ума. А еще у нее в доме жарко, как в аду.

Я смеюсь, но лишь потому, что Пол этого ждет. Меня абсолютно не прельщает роль снохи Агнес МакЛеод – она наверняка станет всюду совать свой нос и сопровождать каждое мое движение неодобрительным вздохом. Но, не будь Пол столь решительно настроен на переезд в Нью‑ Лондон, я бы пошла даже на это – ведь тогда я жила бы по соседству с отчим домом. Увы, кажется, это невозможно. Если дневник Мамы не освободит меня от моего обещания, я буду вынуждена отказать Полу, и он даже не поймет, почему я так поступаю. И тогда все рухнет, а мне придется искать другого жениха, и быстро, пока этим не занялись Братья.

Значит – нет. В голову лезут все новые и новые мысли, и я еле успеваю их прогонять. Я не хочу его ни к чему принуждать, достаточно и того, что я вынуждена скрывать от него свою тайну. И я не хочу замужества, основой которого станет предательство.

Мое отражение в зеркальной глади пруда хмурится: я всеми фибрами своей души жажду не быть ведьмой.

Я собираюсь прошмыгнуть наверх, но тут из гостиной, как черт из табакерки, выскакивает подозрительно оживленная Елена. Караулила она меня там, что ли? Надеюсь, она не ждет, что я стану секретничать с ней о визите Пола.

– Вы уделите мне минутку, мисс Кейт?

– Я… да, конечно.

Она ведет меня обратно в гостиную и делает приглашающий жест в направлении дивана. Будто это ее дом, а не мой. Сама она устраивается в том самом синем кресле с высокой парчовой спинкой, которое так недавно покинул Пол. Только Пол сидел расслабленно, вытянув вперед свои длинные ноги, а Елена изящно пристраивается на краешек. Ее спина выпрямлена, словно она проглотила шомпол, а нежно‑ розовый подол юбки аккуратно лежит вокруг ног.

– Вы не похожи на любительницу иносказаний, поэтому я буду говорить прямо, – начинает она, складывая руки на коленях. – Вы старшая. На вас смотрят ваши сестры.

Я раскрываю рот, чтобы ответить, но она жестом отметает все мои возражения.

– Смотрят, признаете вы это или нет. Чтобы я могла успешно выполнять свои обязанности, мы с вами должны поладить. Я понимаю, что вам не слишком приятно постоянно видеть у себя в доме постороннего человека. Но совершенно очевидно, что ваш Отец обеспокоен тем, что его дочери растут без женского влияния. Полагаю, гувернантка все же лучше, чем мачеха?

Боже, кажется, сегодня все сговорились удивлять меня.

– Я не намереваюсь командовать вами или заменять вам маменьку, мне ведь всего восемнадцать, – доверительно сообщила она. – Было бы нонсенсом, если бы я претендовала на какую‑ то особую мудрость. Но если мы придем к взаимопониманию, это пойдет нам обеим на пользу.

Мне становится любопытно, и я подаюсь вперед:

– Каким же образом?

– Вы замкнулись после смерти вашей маменьки. Маура испытывает недостаток общения. Я могу стать ей другом. Я могу быть искренней, не так ли? Моя работа заключается не столько в том, чтобы заниматься с вами французским – даже Тэсс уже вполне свободно им владеет, – сколько в том, чтобы научить вас беседовать со всякими скучными личностями. В этом никто из вас не преуспел. Не важно, что побуждает вас избегать общества, – она смотрит на меня так пристально, что мне становится неуютно, – важно, что это уже привлекает ненужное внимание. Миссис Корбетт сказала, что у вас репутация «синих чулков». Братство весьма недвусмысленно высказывается насчет роли женщины. Нас должно быть не видно и не слышно. Мужчинам нужны кроткие и покладистые жены, а не умные и самоуверенные. Вы должны научиться быть более приятной в общении, Кейт. Для вашей же собственной безопасности. И я могу вам в этом помочь.

Я сощуриваюсь.

– Вы имеете в виду, стать миленькой маленькой куколкой?

– Стать женщиной, которая умеет вовремя закрыть рот. – Голос Елены делается резким, как хлыст, и я вздрагиваю. – Вам не приходило в голову, что далеко не все женщины, которые играют по этим правилам, – безмозглые дуры? Быть может, они просто достаточно умны, чтобы не выделяться?

Она что, намекает, что я виновата в нашей сомнительной репутации? По ее мнению, такое положение вещей сложилось от того, что я недостаточно умна? А я ведь стараюсь уберечь сестер от Харвуда, от Братства и его шпионов. И, что бы там ни говорили старые коровы в городе, я считаю, что мне это удается.

– Именно это вы сделали с Региной Корбетт? Научили ее не выделяться? – усмехаюсь я.

Но Елена не попадается на удочку.

– У Регины недостаточно мозгов, чтобы выделиться. Ее мать щедро заплатила мне за то, чтобы она удачно вышла замуж. Другой задачи передо мной не стояло. Вы и ваши сестры – совсем другой случай. Вы вполне можете преуспеть.

– В чем преуспеть? Что вы имеете в виду? – Мне становится еще любопытнее. Ее откровенная оценка Регины практически совпадает с моей.

– Вы тоже можете сделать удачные партии, если пожелаете. – Мне очевиден подтекст ее слов. Она имеет в виду, как и Регина. Как и любая другая пустоголовая дурища. – Вроде бы у вас есть кавалер? Или вас привлекает стезя Сестричества? И вы, и ваши сестры – очень образованные барышни, не правда ли?

– Тэсс и Маура – да.

Я вспыхиваю, вспоминая, как мучился со мной Отец. Я вечно забывала имена античных богов и богинь, путалась в склонениях и спряжениях, безбожно коверкала иностранные слова. Правда, я быстро считаю в уме, быстрее, чем Отец, но что в этом проку? Это помогает вести домашнюю бухгалтерию, не более того. Женщинам все равно не разрешено иметь собственные деньги.

– Ясно. – Елена поджимает губы, и я чувствую себя несчастной от того, что разочаровала ее. – Сестры помогут вам продолжить образование. В Нью‑ Лондоне просто волшебные библиотеки. И сады. В Сестричестве ценят образованных женщин.

– У нас не слишком‑ то благочестивая семья, – замечаю я.

Она поднимает одно скрытое пышным рукавом плечо.

– Можно пойти другим путем. Я осиротела, и Сестры взяли на себя заботу обо мне, дали мне дом и образование. Я уверена, что могла бы добиться для вас или для Мауры приглашения на собеседование, если, конечно, вы в этом заинтересованы. Или даже для Тэсс: в монастырских школах учат девочек с десяти лет.

То, что Елена рассказывает о Сестричестве, кажется мне невозможным. Выходит, мы втроем могли бы не разлучаться и дальше? Но ведь тогда нам, наверно, придется принять постриг, поклясться в верности учению Братства и дни напролет изучать писания да твердить молитвы в обществе множества набожных девиц. Девиц, которые, конечно, не преминут осудить нас, если узнают, кто мы такие на самом деле.

– Вы провели тут всего несколько часов. Я думаю, несколько преждевременно принимать решения насчет нашего будущего.

– Не могу с вами согласиться. Для девушки вашего возраста жизненно важно рассмотреть все возможные варианты ее дальнейшей судьбы. Господь знает, что их совсем немного.

Елена закатывает глаза; невооруженным глазом видно, как она раздражена. Интересно, как ее характер совмещается с Сестричеством? Разве Сестра не должна служить образцом идеальной благочестивой женщины? Но Елена не похожа на кроткую и покладистую:

– Я уверена, что вам будет хорошо в Нью‑ Лондоне.

– Мы едва знакомы, – ощетиниваюсь я. – Откуда вам знать, где мне будет хорошо?

– Ну здесь вы не слишком счастливы, – прямо говорит она, вынуждая меня поморщиться.

Она права, но дело тут не в Чатэме. Я люблю наш дом, и мой сад, и близлежащие фермы. Меня тревожат Братья и то, что день, когда я должна буду объявить о своей помолвке, неумолимо надвигается.

– Подумайте об этом, Кейт. Не делайте выводов, не зная всех фактов. Допустите, что у других людей тоже могут быть здравые идеи.

Я открываю рот, чтобы возразить, чтобы попенять ей за дерзость, но она улыбается и выходит из комнаты.

Я не так много знаю о Сестрах. Ребенком Мама училась в монастырской школе, но рассказывала об этом редко. В шестнадцать лет она окончила школу, встретила Отца и через месяц вышла за него замуж. Они так быстро поженились! Раньше я всегда считала, что это очень романтично, но сейчас, зная, как мало Мама доверяла Отцу в по‑ настоящему важных вещах, я думаю, что ей просто хотелось побыстрее оставить монастырь.

Я направляюсь в свою спальню, чтобы наконец взяться за Мамин дневник, но тут на лестнице передо мной возникает Маура, хватает меня за руку и тащит в свою комнату.

– Ну что? – раздраженно спрашиваю я.

– И что ты думаешь? – громким шепотом спрашивает она, прикрывая дверь.

Я плюхаюсь на небрежно накрытую покрывалом кровать. Скоро должна прийти Лили; Маура никогда не застилает нормально свою постель.

– О чем?

Она устраивается на подоконнике.

– О Елене, дурочка.

– Ну, – по возбужденному голосу сестры я понимаю, что гувернантка пришлась ей по нраву, – пока рано говорить. Я бы пока что не стала доверять ей никаких секретов.

– Значит, нельзя было давать ей читать мой дневник? – Маура тревожно распахивает глаза.

У меня подкашиваются ноги. Я понимаю, что это шутка, только когда сестра хихикает.

– Ты же не ведешь дневник, – вздыхаю я.

– Не веду, – соглашается она. – Господи, ты нервная, как дикая кошка. Сядь уже.

Я сажусь и начинаю крутить в руках одну из ее подушек. На ней неровными розовыми буквами в окружении цветов и сердечек вышито слово «Семья». У меня есть такая же голубая.

– Не люблю, когда в доме посторонние.

– По тебе заметно. Она вроде бы неплохая, правда же? Совсем не такая, как мне представлялось. Нет, я помнила, что она хорошенькая, но ее платья! Я помогала ей распаковывать вещи, и они все не хуже того, в котором она приехала. Все из парчи высшего качества, а нижние юбки из тафты и шелка. У нее даже есть, – Маура понизила голос, – шелковое белье. И прекрасные лайковые перчатки для церкви, и замечательные зеленые бархатные комнатные туфли, а на них вышиты маленькие розовые бутончики. Я сказала ей, что у нас нет никакой новой одежды, и она пообещала поговорить об этом с Отцом, так что, может быть, у нас скоро будет что‑ то новенькое, когда мы пойдем на чай к миссис Ишида. Особенно если Отец согласится немного переплатить за срочность.

– Не надо нам ничего, – возражаю я.

– Еще как надо. Тебе, конечно, все равно, в чем бродить по саду… погоди‑ ка! Как прошла твоя прогулка с Полом? Он ведь флиртовал с тобой, да? Интересно, где он этому научился?

Я думаю о том, что рассказал Пол о своей жизни в Нью‑ Лондоне, и мне совсем не нравится мысль о том, что он заигрывал там с девушками, провожая их домой после богослужения. Совсем не нравится. Но он ведь вернулся ко мне, не так ли? Я вспоминаю, как звучал его голос у самого моего уха, как его дыхание щекотало мне шею, и крепко прижимаю подушку к груди. Интересно, а каким бывает настоящий приличный поцелуй? Или неприличный, если на то пошло.

Я усмехаюсь.

– Приятно было увидеть Пола. Я по нему скучала.

– Он заставил тебя улыбаться, – замечает Маура. – Ты должна тоже пококетничать с ним. Он делал тебе какие‑ нибудь намеки? Ну ты понимаешь? О женитьбе.

– Он сказал, что до декабря у нас будет предостаточно времени, чтобы опять познакомиться поближе.

– Кейт! – орет Маура, набрасывается на меня, как обрадованный щенок, и толкает в бок. – Почему ты не сказала сразу?

– Потому что он пока не сделал официального предложения. Он даже еще не говорил с Отцом. И потому что я не могу… ну… я не знаю, соглашусь ли за него выйти.

Сестра, приблизившись почти вплотную, смотрит на меня; в широко распахнутых сапфировых глазищах недоумение. На ее подбородке оставшийся после ветрянки крохотный шрам.

– Почему нет?

– Потому что он собирается вернуться в Нью‑ Лондон. Джентльмен, у которого он учился, предложил ему место в своей фирме.

Маура садится и отбрасывает волосы с лица.

– Счастливица. Я бы отдала правую руку за то, чтобы жить в Нью‑ Лондоне. Ты же не откажешь ему только из‑ за этого, Кейт?! Я знаю, тебе не хочется жить в маленькой квартирке без сада, но ведь в городе есть парки! А со временем вы скопите денег, чтобы купить дом, и…

– Он говорит, мы сможем снять домик. Дело не в этом. – Я смотрю на аккуратные стежки, которые Мамина рука когда‑ то оставила на покрывале. – Я не могу просто взять и оставить вас с Тэсс.

Маура опять толкает меня.

– Еще как можешь. Мы будем приезжать в гости, дурочка.

– Но это ведь так далеко. Это не то же самое, что переехать в городок по соседству. Туда ехать два дня. Я не прощу себе, если с вами что‑ нибудь случится.

Некоторое время мы молчим, а потом Маура толкает меня обеими руками. Я скатываюсь с кровати и кое‑ как встаю на ноги.

– Не смей! – шипит она. – Не смей использовать нас как предлог не выйти за него, Кейт. Мы прекрасно сами о себе позаботимся.

Я в тоске обхватываю себя руками. Может, Маура права? Мне кажется, я знаю ответ.

– Может, мы немного нуждались в опеке после смерти Мамы…

Немного? Я каменею, вспоминая ночи, когда мы, как котята, спали втроем на одной постели. Маура тогда бледнела, худела и почти не выходила из своей комнаты, и я уговорила миссис О'Хара готовить только ее любимые блюда. А когда она все съедала, я в качестве награды вела ее в садик, колдовать. А когда Тэсс заболела скарлатиной, я осталась с ней. Во время ее выздоровления я читала ей вслух до тех пор, пока мое собственное горло не начинало саднить. Я старалась восполнить сестрам отсутствие Мамы. Я знаю, что не могу этого сделать – никто бы не смог, – но я старалась изо всех сил.

– Мне нет дела до того, что ты обещала Маме, – продолжает Маура, свирепо нахмурившись. – Ты за нас не отвечаешь, ясно тебе? Если ты хочешь выйти за Пола, лучше соглашайся, когда он сделает тебе предложение. Потому что нет гарантий, что он сделает его во второй раз.

Обед проходит как‑ то странно. За столом сидит миссис Корбетт и распространяется об удачном Регинином замужестве. Она в абсолютном восторге от того, какое теперь у Регины замечательное поместье, и как премило она обставила комнаты. При этом она с явным отвращением окидывает взглядом нашу столовую. Красные камковые обои на стенах не обновлялись с тех пор, как Отец был мальчишкой, а напольные ковры с цветочным орнаментом порядком поистрепались. Обеденный стол красного дерева и стулья с гнутыми спинками, украшенные завитками и драконами, безнадежно устарели: они выполнены в старинном восточном стиле, а сейчас в моде арабский. Во все дома в городе давным‑ давно проведено газовое освещение, а мы живем при свечах; на этом настаивает Отец.

Я слышу гул общего разговора, но едва ли разбираю слова; в какой‑ то момент я осознаю, что вместо этого смотрю на Елену. Хотела бы я уметь читать людей так же, как это делает Тэсс. Сестренка очень наблюдательна, прекрасно улавливает побуждения и страсти, что написаны на человеческих лицах и угадываются за словами и паузами. А я, глядя на Елену, отметила лишь ее безупречные манеры да то, как беспардонно она льстит миссис Корбетт.

Суп соленый, но в меру; отварная треска немного суховата, но неплоха. А вот когда Лили выносит главное блюдо, я вздрагиваю: это серое, передержанное жаркое. Я никогда не могу заставить себя отчитать миссис О'Хара, но потчевать гостей жестким, словно подошва ботинок, мясом как‑ то огорчительно. Однако, хочу я того или нет, мне приходится положить в рот кусочек, и выясняется, что я ошиблась. Тогда я зачерпываю луковой подливы; она отлично приправлена специями и замечательно выдержана. После полной вилки картофельного пюре, которое так и тает у меня во рту, желание пробовать что‑ либо еще пропадает. Стручковая фасоль и печеная тыква, которая обычно просто ужасна, – я уверена, что сегодня все это очень вкусно.

Я в ужасе смотрю на бледно‑ голубой бабушкин фарфор. Тэсс же обещала! Исправлять вкус отцовского обеда тоже небезопасно, но я сильно сомневаюсь, что он способен заметить несоответствие вида и вкуса блюд. Но так рисковать при гостях…

Я гневно смотрю на младшую сестренку, но она качает головой, широко раскрыв глаза. Мы обе смотрим на Мауру, но та, кажется, всецело поглощена разговором миссис Корбетт и Елены и старательно избегает наших взглядов. Я сосредотачиваюсь на своей порции еды, и мне наконец удается смахнуть с нее колдовской глянец. Чтобы прожевать следующий кусок мяса, требуется масса усилий, и я позволяю колдовскому налету вернуться: никто в здравом уме не выберет натуральный вкус этого блюда.

Я снова окидываю взглядом обеденный стол. Отец ест свое пюре, миссис Корбетт вытирает салфеткой жирные губы. Даже Елена изящно вкушает печеную тыкву. Невероятно, но никто ничего не заметил. На этот раз обошлось.

Сразу после компота и яблочного пирога я извиняюсь и, сославшись на головную боль, удаляюсь. Маура, которая знает все о моих мигренях, предлагает мне свое общество; я отказываюсь. Я надеюсь в уединении почитать Мамин дневник. Надежда заставляет мое сердце бешено колотиться в груди. Кем бы ни была таинственная дама, автор письма, ей незачем было отправлять меня на поиски бесполезного дневника. А значит, в нем есть какая‑ то дельная информация. У меня так много ответственности за сестер и так мало знаний! Когда‑ то я сердилась за это на Маму, но теперь надеюсь, что в дневнике будут все нужные сведения. Наверное, Мама хотела, чтобы я его нашла. Так глупо, что я не догадалась поискать его раньше! Возможно, я уберегла бы себя от многих огорчений.

Не дожидаясь заморозков, миссис О'Хара протопила мою комнату. Я сбрасываю домашние туфли и беру в изножье кровати стеганое одеяло. Мама сшила это одеяло специально для меня, украсив его вышивкой – цветами голубого лилейника. В детстве это были мои любимые цветы. С дневником в руке я бросилась на выцветший фиолетовый диванчик. Когда Мама умерла, я взяла из ее маленькой гостиной несколько принадлежавших ей вещей: этот самый диван, ковер с узором из роз, который теперь лежит возле моей кровати, и маленькую акварель, которую Мама написала в нашем саду. Я порой зарываюсь в диванчик лицом, и тогда мне кажется, что я улавливаю Мамин запах – аромат ее розовой воды.

В стекло стучит сентябрьский ветер, и пламя свечи на моем столе пляшет, отбрасывая на стены жутковатые тени. Если бы я верила в призраков, я бы сказала, что сегодняшний вечер идеально подходит для встречи с привидением. А если дух Мамы явится мне, чтобы ответить на мои вопросы, я с огромной радостью поприветствую его.

Ты должна вместо меня присмотреть за своими сестрами. Позаботься об их безопасности. Мне так много хочется сказать тебе, но у меня уже нет на это времени…

Когда я в последний раз видела Маму, она стонала. Она была бледна, словно призрак, и боролась за каждый вдох. Ее сапфировые глаза, так похожие на глаза Мауры, потускнели, как будто часть ее души уже перенеслась в другой, лучший мир.

Конечно, я обещала. Как еще я могла поступить? Но для тринадцатилетней девочки это была нелегкая ноша.

В надежде на советы я открываю дневник. Мама начала его, когда мне шел двенадцатый год. Она впервые по‑ настоящему упоминает обо мне после того, как пробудилась моя магия:

Я беспокоюсь за Кейт. Быть женщиной – тяжелая участь, еще тяжелее быть такой женщиной, как мы, а она самоуверенная, искренняя девочка. Такое сочетание может оказаться опасным, если она не научится прятать свою истинную сущность. Когда она немного подрастет, я научу ее всему, что знаю сама, чтобы она избежала участи своей крестной матери. Пока мое положение еще незаметно, нужно при первой же возможности выбраться в город и повидаться с Марианной. Может быть, у нее есть новости о Заре.

Я на миг отрываюсь от дневника. Я чувствую биение пульса даже в кончиках пальцев; во мне рождаются все новые и новые вопросы. Зара? Значит, З. Р. – моя крестная? Она тоже была ведьмой? Что с ней случилось? Я не помню ее, не помню даже, чтобы Мама о ней упоминала. А вот другая запись, более поздняя:

Я была у Марианны. Мы вместе читали реестр судебных решений. Ни мои знания об истории магии, ни эрудиция Марианны не помогают понять принцип, по которому Братья выносят приговоры. Некоторые девушки осуждены за колдовство и приговорены к Харвуду на основании ничтожных улик, а некоторые были оправданы и после этого как в воду канули. Боюсь, их просто убили – покинув Чатэм, они не оставили никаких следов. И такие дела творятся по всей стране. Я не думаю, что когда‑ нибудь снова увижу Зару. И что с ее исследованием пророчества? Оно жизненно важно для нашего будущего. Для будущего каждой ведьмы Новой Англии.

Я по диагонали просматриваю радостные рассуждения о беременности, полные надежды на то, что в этот раз родится здоровый мальчик, и обращаюсь к записи, сделанной три недели спустя:

Сегодня я в последний раз была в городе. Конечно, мне уже не стоило бы трястись по дорогам, но я не могла доверить Зарины записи ни Джону, ни даже Брендану (Отцу! ). Вернула их Марианне. Я беспокоюсь о дочерях. Чтобы избежать опасности, им придется постоянно идти на компромисс с собой. Что, если Эмили Каррутерс права, и мне не пережить родов? Кто тогда станет их учить? Кейт уже способна к ментальной магии, это редкий и опасный дар; кроме нас с Зарой, никто не может научить Кейт управляться с этой способностью. Я стараюсь внушить ей, что вторгаться в чужие умы очень, очень дурно. Кейт следует опасаться и Братьев, и тех, кто может захотеть использовать ее дар как оружие.

Я закусываю губу. Итак, моя крестная – ведьма, причем ведьма, обладающая ментальной магией. Я помню, в каком ужасе была Мама, когда обнаружила, что я могу вторгаться в чужие умы. Она заставила меня поклясться на семейной Библии, а потом и жизнями моих сестер, что я никогда не стану этого делать, кроме как для защиты. И что я никому не расскажу об этой своей способности. Мама утверждала, что ментальная магия делает женщин безрассудными и такими же фанатичными, как Братья. И что именно ментальная магия виновата в падении ведьм.

Два месяца спустя Мама писала:

Сегодня ночью пробудились магические силы Мауры. А она не так осторожна, как Кейт. Я предупредила ее, что она должна таиться от всех, даже от Отца и миссис О'Хара, и может довериться только Кейт. Я надеюсь, она меня послушается, но у меня совсем нет сил на то, чтобы быть с ней строгой. Боюсь, у меня не хватит сил на роды. Эмили беспокоится обо мне, но я беспокоюсь только о моих девочках. Что, если Тэсс тоже досталось это проклятие? Я не могу не думать об этом несчастном пророчестве. Эмили говорит, что Господь трижды благословил меня дочерьми. Как же мало она знает о благословениях и проклятиях! Я бы хотела, чтоб со мной была Зара.

К тому времени, как я дочитала до этого места, свеча догорела. Огонь в камине тоже погас, и теперь я дрожу под своим стеганым одеялом. Я так погрузилась в чтение, что почти не слышала, как карета, грохоча, увезла миссис Корбетт, как Тэсс звала меня, стоя под дверью. Я не обратила на нее внимания, и она в конце концов ушла.

С течением времени Мамин почерк становился все менее уверенным, как будто у нее уже не осталось сил, чтобы как следует надавить ручкой на бумагу. Она писала уже каждый день, бессвязно изливая дневнику свои печали и тревоги. Она расстраивалась из‑ за наших с Маурой ссор, переживала, что Тэсс, которой в ту пору минуло всего девять, тоже может оказаться ведьмой. Но все это ничем не может мне помочь. Нет ни напутствий, ни советов; и ни слова о том, что я должна буду делать, когда повзрослею.

В конце концов я добираюсь до последней страницы, датированной днем накануне Маминой смерти. Днем, когда на склоне холма была вырыта пятая маленькая могила. Мамин почерк тут совсем неузнаваем: буквы сплошь состоят из косых черточек. В некоторых местах перо прорывает бумагу насквозь, словно Мама вкладывает в послание все оставшиеся у нее силы. Я с облегчением вздыхаю – ее слова обращены ко мне:

Моей милой, моей отважной Кейт.

Мне так жаль. Мне не хотелось говорить тебе это, пока ты была маленькой, но, кажется, я ждала слишком долго. Я не научила тебя обходиться с твоей магической силой, не рассказала, на что ты способна и чего должна остерегаться.

Перед тем как пал Великий Храм в Нью‑ Лондоне, ясновидящая пророчица сделала последнее предсказание. Она прорекла, что перед наступлением двадцатого века достигнут совершеннолетия три сестры, три ведьмы. Одна из них, обладающая способностью к ментальной магии, будет самой сильной ведьмой за много столетий – достаточно сильной для того, чтобы вновь привести ведьм к власти или спровоцировать новый Террор.

Кейт, я очень о тебе беспокоюсь. Очень редко случается, чтобы в одном поколении рождалось три ведьмы. Если у Тэсс тоже проявится дар, то весьма велика вероятность, что в пророчестве говорится о тебе. И тогда…

Нет. Пожалуйста, Господи, только не это.

Я соскальзываю с диванчика на пол и некоторое время просто лежу там среди своих юбок. Мой разум отказывается это воспринимать. Это безумие. Это просто невозможно.

Только вот – нас три сестры, и все мы ведьмы. Я владею ментальной магией, а Тэсс станет совершеннолетней как раз перед наступлением нового века. Мы в точности подходим под пророчество.

Господь не слышит мольбы грешниц.

Я вовсе не чувствую себя храброй, нет. Я чувствую себя маленькой, испуганной и взбешенной. Мне довольно было бед и без пророчества, сделанного столетие назад. Я обратилась к дневнику в поисках помощи и руководства, но вместо этого на меня свалилась еще большая ответственность.

Но дневник на этом не заканчивается. Возможно, там еще найдется что‑ то полезное. Какая‑ нибудь информация о том, что я должна делать, кроме того как сидеть, скорчившись, в этом углу.

И я снова берусь за дневник.

И тогда за тобой станут охотиться те, кто захочет использовать тебя в своих целях. Ты должна быть очень, очень осторожной. Не доверяй никому.