Глава восемнадцатая

— Вы слушаете общественное радио «РАС». Сейчас без двух минут восемь, в эфире последняя песня.

Послышался звук лопнувшей струны, и зафонил микрофон. Песня была экспериментальная, ни на что не похожая и крайне неприятная для ушей. Обычное воскресенье, обычная передача Оуэна.

Для меня же это воскресенье было не совсем обычным. Вчера, после того, как я надела наушники, что-то во мне изменилось. Я долго вспоминала события той страшной ночи, а когда внутренний голос наконец отговорил свое, заснула под звук тишины. Открыла глаза в семь. У меня в ушах гулко отдавались удары сердца, а на голове все еще были наушники. Я сняла их, и тишина в комнате впервые не показалась мне пустой и давящей. Напротив, она как будто несла в себе какой-то смысл.

Я включила радио. Передача только началась с песни в жанре классического металла: кто-то выл, пытаясь перекричать сверхмощные гитары. Затем заиграла популярная русская песенка, после чего наконец заговорил Оуэн:

— Это был «Ленинград». Вы слушаете «Управление гневом». И с вами я, Оуэн. Сейчас шесть минут восьмого, спасибо, что не переключаете волну. Есть просьбы, пожелания, предложения? Звоните: пять-пять-пять-«РАС». А сейчас Доминик Уэйверли.

Заиграло техно. Послышались ритмичные удары, по-видимому не синхронные, а скомбинированные. Я всегда слушала передачи очень внимательно, старалась, как могла, если не полюбить, то хотя бы понять песни, которые так нравились Оуэну. Но если не получалось, я незамедлительно ему об этом сообщала. Если бы только я могла так же спокойно рассказать ему обо всем остальном! Но не всегда подворачивается идеальный момент. Иногда приходится подстраиваться под обстоятельства.

Именно поэтому я сейчас выезжала из своего района и сворачивала к «РАС». Было 8. 02. Только что начались «Лечебные травы», обычно следующие за передачей Оуэна. Я припарковалась между его машиной и машиной Ролли, взяла с пассажирского кресла диск и вошла в здание.

На радио было тихо, только кто-то негромко бормотал о китайском гинкго. Справа в конце коридора виднелась стеклянная кабина. Я подошла поближе и увидела в смежной с ней комнатке Ролли за пультом. На нем была ярко-зеленая футболка, на голове перевернутая задом наперед кепка, а поверх нее наушники. Рядом с Ролли сидела Кларк и пила кофе, который, судя по стаканчику, купила в ближайшем кафе. Перед ней лежала воскресная газета, раскрытая на кроссворде. Кларк и Ролли о чем-то разговаривали и не обратили на меня внимания. Зато сидящий в стеклянной кабине Оуэн смотрел прямо на меня.

Перед ним был микрофон, а на столе — разбросана куча дисков. Судя по выражению лица Оуэна, он не сильно обрадовался моему приходу. Выглядел он еще более устрашающе, чем в тот день на парковке, поэтому мне вдвойне было важно себя пересилить. Я распахнула дверь и вошла в кабину:

— Привет!

— Привет, — безразлично поздоровался Оуэн после небольшой паузы.

Тут послышалось шипение, и откуда-то сверху раздался радостный голос Ролли:

— Привет, Аннабель! — Как сильно он отличался от тона Оуэна, который, похоже, едва терпел мое присутствие.

Я повернулась к Ролли и помахала ему рукой. Они с Кларк помахали в ответ. Ролли хотел еще что-то добавить, но наткнулся на разъяренный взгляд Оуэна и, видимо, решил, что лучше промолчать. Послышался щелчок, и микрофон снова затих.

— Чего пришла? — спросил Оуэн.

Конечно, Оуэн сразу перешел к делу.

— Нужно поговорить, — сказала я.

Краем глаза я заметила, что в комнате началось движение. Кларк быстро затолкала газету в сумку, а Ролли снял наушники и вскочил. Затем выключил свет и вместе с Кларк пулей вылетел из комнаты. «И кто это из нас, интересно, избегает конфликтов? » — подумала я.

— Мы поехали бекон есть, — бросил Ролли Оуэну на ходу. — Там встретимся.

Оуэн кивнул. Ролли снова мне улыбнулся и убежал. Кларк немного задержалась и, придерживая открытую дверь, спросила:

— Как дела?

— Все хорошо, — ответила я.

Она повесила на плечо сумку и бросила на Оуэна взгляд, значение которого я не поняла. Затем помчалась за Ролли, схватила его за руку, и они оба скрылись в вестибюле.

Я повернулась к Оуэну. Он тоже начал собираться — обматывал шнур вокруг наушников.

— У меня мало времени. Так что говори, что хотела, — сказал Оуэн, не глядя на меня.

— Хорошо. Я хотела… — Сердце забилось быстро-быстро, и начало тошнить. Обычно тут я трусила и останавливалась. — Хотела поговорить о нем. — Я протянула Оуэну диск. Голос у меня дрожал, поэтому я откашлялась. — Он должен был произвести на меня неизгладимое впечатление, помнишь?

Оуэн настороженно взглянул на диск и ответил:

— С трудом.

— Я послушала его вчера вечером. Но я должна знать наверняка, что поняла его правильно. То есть поняла правильно то, что ты хотел до меня донести.

— В смысле? — переспросил Оуэн.

— Я понимаю, конечно, интерпретировать его можно по-разному. — Голос мой наконец-то окреп. Вот она, сила музыки! — Но все же хотелось бы убедиться, что я его поняла правильно.

Мы молча смотрели друг на друга, и я заставила себя не отводить взгляд. Оуэн взял диск, взглянул на обложку, затем перевернул его:

— Тут нет списка песен.

— Ты что, не помнишь, что записал? — спросила я.

— Это было давно. — Оуэн взглянул на меня недовольно. — И я записал тебе много дисков.

— Десять, — уточнила я. — И я их все прослушала.

— Правда?

Я кивнула:

— Да. Ты сказал, что хочешь, чтобы я обязательно вначале прослушала все диски и только потом включила этот.

— Ага. То есть теперь тебя волнуют мои желания?

На улице Ролли и Кларк уселись в машину и выехали с парковки. Ролли что-то рассказывал, а Кларк смеялась и мотала головой.

— Меня всегда они волновали.

— Да ну? А по тому, как ты последние два месяца меня избегала, и не скажешь. — Он нажал кнопку на пульте и вставил в проигрыватель диск.

— Я думала, ты как раз не хочешь со мной общаться.

— С чего ты взяла? — спросил Оуэн, прибавляя звук.

Я нервно сглотнула:

— Так ведь это ты выскочил из машины и ушел. Это ты со мной порвал.

— А ты бросила меня одного в клубе и даже не объяснила почему, — парировал Оуэн, повышая голос. Он снова покрутил регулятор звука. — Само собой, я разозлился.

— Так вот и я о том же! — сказала я. Кабину заполнило шипение пустого диска. — Ты разозлился, потому что я тебя подвела. Я оказалась не такой, какой ты меня себе представлял…

— …и поэтому ты просто-напросто сбежала, — закончил за меня Оуэн, еще больше прибавляя звук. Шипение стало еще громче. — Исчезла из моей жизни. Хватило одной ссоры!

— А что мне было делать? — спросила я.

— Например, рассказать, что происходит, — сказал он. — Да вообще хоть что-нибудь сказать! Только не молчать! Поверь, я бы пережил.

— Так же, как ты пережил мое молчание? Ты взбесился!

— И что с того? Имел право. — Оуэн снова взглянул на пульт. — Люди иногда злятся, Аннабель, и это вовсе не конец света.

— То есть я должна была объяснить тебе, что происходит, ты бы разозлился, но потом, возможно, успокоился…

— Не возможно, а точно.

— …или нет, — я взглянула на него разозленно, — может быть, все бы изменилось.

— А так что, все осталось по-прежнему, что ли? Скажи ты мне, в чем дело, мы бы могли что-нибудь придумать! А так — ни решения, ничего. Все повисло в воздухе! Ты этого хотела? Чтобы, вместо того чтобы немного позлиться, я свалил навсегда?

До меня постепенно доходил смысл его слов.

— Да нет! Мне и в голову не пришло, что ты бы только немного позлился.

— А как еще? — Оуэн взглянул на микрофон наверху. Шипение стало еще громче. — Что бы у тебя ни произошло, я бы пережил. Надо было просто честно обо всем мне рассказать.

— Это не так просто.

— Серьезно? А избегать друг друга, не разговаривать? Вести себя так, как будто мы никогда не дружили? По-твоему, это просто? По-моему, не очень. Ненавижу притворство.

Тут у меня снова дал знать о себе желудок. Но это была не привычная тошнота, а какое-то медленное бурление.

— Я тоже, но…

— Если твоя тайна настолько велика, что ради нее ты решилась на такие жертвы, — Оуэн махнул рукой, указывая на студию, микрофон и нас посередине, — то ее явно нельзя держать в себе! Ты ведь знаешь.

— Нет, Оуэн, — возразила я, — это ты знаешь. Потому что тебя не пугает ни твоя злость, ни чужая. Ты прошел курс, а теперь применяешь на практике все свои фразочки, всегда говоришь правду и никогда ни о чем не жалеешь…

— Вовсе нет!

— Но я другая! — Я покраснела. — Совсем.

— Тогда какая, Аннабель? — спросил Оуэн. — Врушка, как ты призналась мне в день нашего знакомства? Брось! Это уж точно была самая настоящая ложь.

Я молча на него смотрела. У меня тряслись руки.

— Если бы ты действительно всегда врала, ты бы мне и тогда соврала, — сказал Оуэн, снова посмотрев на монитор. Шипение стало еще громче. — Вела бы себя, как будто ничего не случилось. Но ты поступила по-другому.

— Да, — ответила я.

— И не говори, что мне очень легко живется. Последние два месяца были ужасными! Ведь я даже не знал, что с тобой происходит. Что случилось, Аннабель? Что такого страшного, что ты даже мне сказать не можешь?

Я слышала, как бьется мое сердце, как пульсирует в венах кровь. Оуэн снова прибавил звук, шипение стало еще громче, и тут до меня неожиданно дошло. Так вот что со мной происходит! Я злюсь!

И злюсь по-настоящему! На Оуэна — за его обвинения. На себя — за то, что только сейчас решилась ответить. За то, что молчала столько времени. Ведь у меня уже давно появилось это чувство, но я считала, что нервничаю или боюсь. Но ошибалась.

— Ты не понимаешь, — сказала я Оуэну.

— Тогда объясни мне. Может, пойму. — Он пододвинул ко мне свободный стул и воскликнул: — И что, черт возьми, случилось с диском? Куда делась музыка? Ничего не слышно.

— То есть? — удивилась я.

Оуэн понажимал на кнопки и еле слышно выругался.

— На нем ничего нет! Он пуст!

— А разве не в этом вся суть?

— Какая еще суть? — спросил Оуэн.

«Бог ты мой! » — я опустилась на стул. А я-то думала, что Оуэн задумал что-то глубокое, мудрое, а это, оказывается… просто ошибка. Диск неисправен! Я ошиблась! Кругом!

Или нет.

Неожиданно звуки стали слишком громкими: голос Оуэна, удары моего сердца, шипение… Я закрыла глаза, пытаясь мысленно вернуться в свою комнату, где я так отчетливо слышала то, что пыталась очень долго заставить замолчать.

«Тсс, Аннабель, — раздался голос. Но на этот раз он прозвучал по-другому, знакомо. — Это ж я».

Оуэн убрал звук, и шипение прекратилось. Иногда такое случается с каждым человеком: мир затихает и слышно становится только собственное сердце. Нужно научиться распознавать его голос, а то никогда не поймешь, что оно говорит.

— Аннабель, — тихо и взволнованно сказал Оуэн. Его голос прозвучал ближе, чем раньше. — Что случилось?

Оуэн и так уже дал мне немало, но я решила в последний раз попросить его еще об одном одолжении. О том, что он и так умел лучше всех. Наклонилась и сказала:

— Не думай и не суди. Просто слушай.

* * *

— Аннабель! Мы сейчас включим фильм… — тихо проговорила мама. Она думала, что я сплю. — Ты готова?

— Почти, — ответила я.

— Хорошо. Мы ждем внизу.

Накануне я рассказала Оуэну не только о вечеринке. Я рассказала ему все. Про Софи, про выздоровление Уитни, про фильм Кирстен. Про то, как согласилась сняться в еще одном ролике, беседовала с папой об истории, слушала пустой диск. Оуэн очень внимательно меня слушал, а когда я наконец закончила, произнес всего одно слово, которые обычно ничего не значит. Но в его устах оно значило очень многое.

— Сочувствую, Аннабель. Сочувствую, что тебе пришлось такое пережить.

Возможно, я все это время ждала именно сочувствия. Не извинения, тем более от Оуэна, а признания того, что случившееся со мной ужасно. Но самое главное, я наконец-то смогла рассказать все от начала до конца. Хотя это не значило, что все осталось в прошлом.

— Что будешь делать? — спросил меня Оуэн. Мы стояли у его «лэнд крузера». Студию пришлось уступить следующим ведущим — двум веселым паренькам-риелторам из нашего города. — Позвонишь в полицию?

— Не знаю, — ответила я.

Думаю, при других обстоятельствах Оуэн бы незамедлительно высказал мне свое мнение. Но на этот раз он решил повременить. Одну минуту.

— Понимаешь, жизнь предоставляет не так много возможностей повлиять на ход событий. Но это — одна из них.

— Легко тебе говорить, — сказала я. — Ты всегда делаешь то, что нужно.

— Нет. — Оуэн покачал головой. — Я просто стараюсь как могу…

— …каждый раз. Знаю, — закончила я за него. — Но я боюсь. Не знаю, хватит ли у меня мужества.

— Конечно, хватит, — сказал Оуэн.

— Откуда такая уверенность?

— Но сейчас ведь хватило, — ответил Оуэн. — Пришла ко мне и рассказала правду. Далеко не всякий бы смог. А вот ты смогла.

— Пришлось, — возразила я. — Хотелось объясниться.

— Почему бы не объясниться еще раз? — спросил он. — Позвони этой женщине и расскажи ей все, что рассказала мне.

Я пригладила волосы:

— Не так все просто. Она же может вызвать меня в суд. Придется рассказать родителям, маме… Она не переживет!

— Переживет.

— Но ты же ее не знаешь.

— И что с того? Слушай, Аннабель, мы сейчас не о пустяках говорим. Поэтому поступай, как должна, а мама тебя еще удивит, вот увидишь.

У меня в горле встал ком. Очень хотелось верить, что Оуэн прав.

Он снял рюкзак, бросил его на землю и принялся в нем рыться. Я вспомнила, как Оуэн проделал то же самое в день нашего знакомства за школой, тогда мне и в голову прийти не могло, что он мне предложит. На этот раз Оуэн извлек из рюкзака фотографию.

— Держи. — Он протянул ее мне. — Для вдохновения.

Это была фотография с вечеринки у Мэллори: я в дверном проеме гримерной, без макияжа, со спокойным выражением лица, а позади — желтый лучик света. «Вот как ты выглядишь на самом деле», — сказал тогда Оуэн. Фотография у меня в руках стала доказательством того, что я не похожа на девушку со стены Мэллори, из рекламы «Копфса» или даже на той страшной вечеринке в мае. Что осенью, встретив Оуэна, я изменилась, пусть и поняла это только сейчас.

— Мэллори велела отдать ее тебе, но… — Оуэн замялся.

— Что «но»?

— …но я не отдал, — закончил он фразу.

Я знала, что не стоит спрашивать почему, но не удержалась:

— Почему?

— Она мне нравится. — Оуэн пожал плечами. — Захотелось оставить ее себе.

Днем я наконец-то набралась мужества и, крепко сжимая в руках фотографию, позвонила Андреа Томлинсон, чью визитку дала мне Эмили. Оставила сообщение, и Андреа перезвонила мне через десять минут. Эмили была права. Андреа оказалась очень приятной женщиной, и мы проговорили сорок пять минут. Она попросила меня прийти на всякий случай на следующий день в суд, и я согласилась, хотя и понимала, что будет означать мое там появление. Закончив разговор с Андреа, я позвонила Оуэну.

— Молодец, — похвалил меня Оуэн, когда я ему все рассказала. Его теплый, довольный голос приятно ласкал мой слух, и я прижала посильнее трубку. — Все правильно сделала.

— Знаю, — ответила я, — но теперь мне придется перед всеми…

— Ну и что? — перебил меня Оуэн, а я вздохнула. — Ничего страшного. Слушай, если ты так переживаешь из-за завтра…

— То?

— …то я могу пойти с тобой. Если хочешь, конечно.

— Правда?

— Да. — Вот так просто, без лишних вопросов. — Скажи только, где и когда встречаемся.

Мы договорились встретиться у фонтана перед зданием суда около девяти. Мне бы и без Оуэна не пришлось идти в суд одной, но всегда хорошо, когда есть выбор.

Я в последний раз взглянула на фотографию и убрала ее в тумбочку у кровати.

По дороге в гостиную остановилась у нашего семейного снимка. Вначале, как всегда, рассмотрела себя, затем сестер и наконец маму, такую маленькую по сравнению с нами. Но теперь снимок предстал передо мной совсем в другом свете.

Тогда мы окружили маму, пытались ее защитить, но это случилось всего однажды, на одной фотографии. После мы очень много раз меняли положение. Окружали Уитни, хотя она и не хотела видеть нас рядом. Я сблизилась с Кирстен, когда Уитни оттолкнула нас обеих. Сейчас мы снова находились в движении — достаточно было вспомнить маму и сестер, собравшихся вместе за столом. Я всегда считала, что стою на обочине, а на самом деле, протяни руку — и вот я. Мне просто надо было попросить, и все бы немедленно забрали меня к себе. Спрятали бы, скрыли, защитили.

Я пошла в гостиную. Родители и сестры смотрели телевизор. Меня не сразу заметили, и у меня было время, чтобы собраться с духом. Наконец мама обернулась. Я знала: что бы я ни прочла в ее взгляде, нужно сказать правду.

— Аннабель! — Она обернулась и подвинулась. — Садись с нами.

Я согласилась не сразу. Но затем взглянула на Уитни — она сосредоточенно смотрела телевизор — и вспомнила, как год назад распахнула дверь ванной и, включив свет, чуть не умерла, увидев, что стало с сестрой, но ведь она справилась со своей болезнью. Не сводя с Уитни глаз, я села рядом с мамой.

Мама снова улыбнулась, а я почувствовала горечь и страх при мысли о том, что я собираюсь рассказать. «Готова? » — спросила меня мама чуть раньше, и я ответила, что нет. Хотя, наверно, никогда и не буду. Но выхода нет. Готовясь снова рассказать свою историю, я решила взять пример с Оуэна и, как он мне неоднократно, протянуть руку своей маме и остальным родным, чтобы помочь им пережить тот страшный день вместе со мной.