Глава восьмая

Первое, что сделал Оуэн, когда забрался в мою машину, это ударился головой — все-таки она довольно низкая, как я поняла в тот момент.

— Ой! — Оуэн потер лоб и стукнулся коленом о приборную панель. — Маленькая у тебя машинка.

— Вот уж никогда не замечала! А я ростом пять футов восемь дюймов.

— То есть высокая, что ли?

— Ну да, всегда считалась. — Я повернулась к Оуэну.

— Во мне шесть футов четыре дюйма. — Он попытался отодвинуть кресло подальше от приборной панели, но оно и так стояло на максимуме. Тогда решил положить руку на открытое окно, но не смог — она оказалась слишком большая. Прижал ее к груди, а затем просто расслабил. — Видимо, все относительно.

— Ну как, устроился?

— Ага, — невозмутимо отозвался Оуэн, как будто каждый день путешествовал в маленьких машинах. — Спасибо, кстати, что решила подвезти.

— Да не за что. Тебе куда?

— Домой. — Оуэн снова зашевелил рукой, видимо, все-таки надеялся уложить ее на сиденье. — Поезжай прямо. Поворот еще нескоро.

Некоторое время мы ехали молча. Я понимала, что нужно как-то с ним объясниться. Собралась с силами и сделала глубокий вдох.

— Как ты ее терпишь? — спросил Оуэн.

Я моргнула:

— Извини, терплю что?

— Тишину. И пустоту.

— Где?

— Тут. — Оуэн махнул рукой на машину. — Ты водишь в тишине. Без музыки.

— Честно говоря, даже не обратила внимания.

Оуэн откинулся на спинку и ударился о подголовник.

— А я вот сразу заметил. Тишина жутко громкая.

По-моему, получился оксюморон. Сочетание несочетаемого. Кажется, это так называется.

— Диски в бардачке в центре, если…

Но Оуэн уже распахнул бардачок, вытащил оттуда стопку дисков и начал их просматривать. Я неожиданно разволновалась:

— Здесь, правда, нет моих любимых. Просто лежит что попало.

— Угу, — ответил Оуэн, не отрываясь от дисков. Я снова сосредоточилась на дороге, краем уха слыша, как он стучит коробками. — Дрейк Пейтон… Дрейк Пейтон… Тебе что, нравится этот педик-хиппи?

— Вообще-то да. — Наверно, это не очень хорошо. — Я ходила на его концерт прошлым летом.

— Так, еще один альбом Дрейка Пейтона и… «Элэмэнс». Это альтернативное кантри?

— Да.

— Интересно, — сказал Оуэн. — Никогда б не подумал, что ты… Тайни? Это его последний альбом?

— Купила летом. — Я затормозила на светофоре.

— Значит, последний. Слушай, ты меня удивила! Никогда б не подумал, что ты любишь Тайни! И рэп вообще.

— Почему?

Оуэн пожал плечами:

— Сам не знаю. Так показалось, но я ошибся. А кто тебе записал этот диск?

Я взглянула на диск и тут же узнала наклонный почерк.

— Моя сестра Кирстен.

— Она любит классический рок.

— С девятого класса. У нее на стене много лет висел плакат с Джимми Пейджем.

— Ясно. — Оуэн прочел список песен. — А у твоей сестры хороший вкус. Здесь много «Лед Зеппелин», но нет «Лестницы на небеса». А вот «Благодарю» — моя любимая песня, — с уважением сказал он.

— Правда?

— Да. Довольно сентиментальная баллада. Ироничная, но в то же время правдивая. Можно включу?

— Конечно. Спасибо, что спросил, — сказала я.

— А как иначе? — Оуэн вставил диск. — Без спроса чужой магнитолой пользуются только хамы. Это дело серьезное.

Проигрыватель щелкнул, и чуть слышно заиграла музыка. Оуэн потянулся к кнопке звука и взглянул на меня. Я кивнула, и он прибавил громкость. Услышав вступление, я поняла, что скучаю по Кирстен. В старших классах ее обуял бунтарский дух. Она неожиданно полюбила гитарный рок семидесятых и круглыми сутками слушала «Темную сторону луны» «Пинк Флойда».

Я повернулась к Оуэну — он барабанил пальцами по колену. Вот Кирстен всегда говорит что думает! И я решила последовать ее примеру. Ну, или хотя бы попробовать.

— По поводу сегодня, — начала я. Оуэн взглянул на меня. — Прости меня, пожалуйста.

— А что не так?

Я уставилась на дорогу и покраснела:

— Я испугалась, когда мы играли, и сбежала.

Думала, он скажет что-то вроде «Да ладно, забудь», но Оуэн ответил:

— Игра была страшная?

— Ну да.

— Ясно.

— Даже не думала, что так расстроюсь, — пояснила я. — Но я уже говорила, что всячески избегаю конфликтов. Думаю, ты это уже понял. Так что прости, пожалуйста.

— Да ничего. — Оуэн снова попытался отодвинуть кресло и врезался локтем в дверь. — Вот только…

Я думала, он закончит мысль, но он молчал. Тогда я спросила:

— Что «только»?

— Ничего страшного-то не было.

— Не было?

Оуэн покачал головой:

— Страшно, когда люди повышают голос, кричат до хрипоты. Дерутся на парковках.

— Я такими вещами не занимаюсь.

— И не надо. — Оуэн провел рукой по волосам, и кольцо на его среднем пальце сверкнуло на солнце. — Это я для примера. Сейчас направо.

Я свернула на улицу, по краям которой стояли деревья. Все дома были большими, с широкими крыльцами. Мы проехали мимо детей, играющих в тупике в хоккей на роликах, затем вокруг компании мам, окруживших на углу коляски.

— Вон он, серый, — сказал Оуэн.

Я затормозила у обочины перед красивым домом с широким крыльцом, на котором стояли качели, а на ступеньках — горшки с ярко-розовыми цветами. На дорожке перед домом грелась на солнышке рыжая кошка.

— Ух ты! Отличный дом! — сказала я.

— Не стеклянный, но тоже ничего.

Теперь мы поменялись ролями: я ждала, пока Оуэн выйдет из машины.

— Знаешь, — сказала я наконец, — ты сегодня был прав. Когда сказал, что нельзя все держать в себе. Но для меня иногда говорить куда труднее.

Не знаю почему, но я чувствовала необходимость снова вернуться к нашему разговору. Может, чтоб объяснить, что происходит. Ему и себе.

— Да, но и молчать нельзя! Иначе ты еще больше усугубишь проблему и в результате просто взорвешься.

— В этом-то все и дело, — сказала я. — Не выношу злости.

— А что в ней плохого? Злость свойственна людям. К тому же ну подумаешь, расстроится кто-то, не навсегда же!

Я взялась за руль:

— Не знаю, не знаю… У меня так получается, что если уж я кого-то расстроила, то это навсегда. Все меняется.

Оуэн помолчал. Где-то вдали залаяла собака.

— Может, этот кто-то не так уж тебе был близок?

— То есть?

— Если ты расстраиваешь близкого человека или он тебя, ваши отношения не меняются. Потому что это нормально. Так и должно быть. А потом вы миритесь.

— Интересно как? У меня вот никогда не выходит.

— И неудивительно. Ты ведь ни с кем не ссоришься.

Все еще играл тот же диск, теперь уже песня «Раш». Я не знала, сколько времени мы уже сидим в машине, но казалось, что очень долго.

— У тебя на все есть ответ, — сказала я.

— Нет, — ответил Оуэн и покрутил кольцо на пальце. — Но я стараюсь как могу.

— И как, получается?

Оуэн взглянул на меня:

— Да так… Раз на раз не приходится.

Я улыбнулась и кивнула на его руки:

— Мне нравятся твои кольца. Они одинаковые?

— Не совсем, но похожие. — Оуэн снял с левой руки кольцо и передал его мне. — Они — что-то вроде «до и после». Их сделал для меня Ролли. Его отец — ювелир.

Кольцо оказалось довольно тяжелым.

— Ролли сам его изготовил?

— Не его, а гравировку внутри.

— А… — Я повернула кольцо внутренней стороной. Там заглавными буквами официальным и очень элегантным шрифтом было написано: «Убей себя об стену! » — Как мило! — сказала я.

— Не правда ли, остроумно? — Оуэн скорчил гримасу. — Это кольцо Ролли подарил мне до ареста. Я был немного…

— Зол?

— Ну, вроде того. А вот это — когда я закончил ходить на занятия по «Управлению гневом». — Оуэн снял кольцо с правой руки и протянул мне. Тем же шрифтом, такими же буквами на нем было написано: «А может, не надо? »

Я рассмеялась и вернула кольцо:

— Что ж, хорошо, когда есть выбор.

— Точно! — Оуэн улыбнулся, а я снова покраснела. Но не потому, что смутилась или разволновалась. Совсем от другого чувства. Вот уж не думала, что его у меня вызовет Оуэн Армстронг. Но тут раздался голос:

— Аннабель!

У окна Оуэна стояла Мэллори. Интересно, как давно она за нами наблюдает? Мэллори широко улыбнулась и помахала рукой:

— Привет!

— Привет! — поздоровалась я.

Она жестом велела Оуэну опустить стекло. Он очень неохотно послушался. Как только это стало возможно, Мэллори просунула голову в машину.

— Боже, у тебя потрясающая кофточка! Она из «Тоски»?

Я опустила глаза:

— Наверно. Ее мне мама купила.

— Ну ты и везунчик! «Тоска» — мой самый любимый магазин! Зайдешь?

— Куда? — спросила я.

— К нам! Останешься на обед? Ой, ты обязательно должна с нами пообедать!

— Мэллори, — Оуэн потер лицо, — прекрати орать.

Но она не обратила на брата внимания, еще больше просунула голову в окно и восторженно предложила:

— Посмотришь мою комнату! И мой шкаф! Покажу тебе…

— Мэллори, — повторил Оуэн, — отойди от машины.

— Как тебе мой наряд? — Мэллори сделала шаг назад и покрутилась. На ней была простая белая футболка, поверх короткий жакет, джинсовые капри и блестящие сапожки на толстой подошве. — Меня вдохновила Николс Лэйк. Она — панк. Моя любимая певица.

Оуэн попытался откинуться на спинку, снова стукнулся о подголовник и пробасил:

— Николс Лэйк — не панк!

— Панк! — возразила Мэллори. — И я тоже! Во всяком случае, пока.

— Мэллори, мы уже обсуждали с тобой, кто такие панки. Ты хоть послушала диск «Блэк Флэга», который я тебе давал? — поинтересовался Оуэн.

— Он слишком шумный! — ответила Мэллори. — И подпевать нельзя! Николс Лэйк лучше.

Оуэн угрожающе вздохнул:

— Мэллори, может, ты…

Тут на пороге дома появилась высокая темноволосая женщина — мама Оуэна. Она позвала Мэллори. Та раздраженно обернулась и сказала:

— Мне пора домой. — Затем еще больше залезла в машину и почти коснулась Оуэна лицом. — Но ты ведь еще заедешь?

— Конечно, — сказала я.

— Пока, Аннабель!

— Пока!

Мэллори улыбнулась и помахала мне. Я помахала в ответ. Она пошла по лесенке на крыльцо, оборачиваясь на каждой ступеньке.

— Видал, она теперь панк! — сказала я.

Оуэн в ответ несколько раз громко вздохнул.

— Это ты так злишься? — спросила я.

— Нет, раздражаюсь. Не знаю почему, но от сестер с ума сойти можно!

— Как я тебя понимаю! — сказала я.

Опять молчание. Каждый раз я говорила себе, что вот теперь-то точно Оуэн встанет и уйдет и все будет кончено. А как не хотелось!

— Ты часто повторяешь эту фразу, — сказал Оуэн.

— Какую?

— «Как я тебя понимаю! »

— Вообще-то, ты первый ее сказал.

— Серьезно?

Я кивнула:

— Тогда за школой.

— А… — Оуэн помолчал. — Если задуматься, фраза странная какая-то. Вроде хочешь посочувствовать, а получается, что говоришь человеку, что ничего особенного в его словах нет.

Я задумалась. Мимо промчались дети на роликах с клюшками за плечами.

— Да, но, с другой стороны, говоришь, что как плохо бы ему ни было, ты тоже переживаешь.

— Ага. То есть ты за меня переживаешь?

— Нет-нет.

— Хорошо. — Оуэн взглянул в окно. Я обратила внимание на его профиль и вспомнила, как долго изучала его со стороны.

— Ну, наверно, все-таки немного да.

Оуэн повернулся ко мне, и мы замолчали. Я снова задумалась над тем, что будет дальше. Наконец он распахнул дверь:

— Еще раз спасибо, что подвезла.

— Да не за что! С меня причиталось.

— Нет. Давай, до завтра тогда. — Оуэн выбрался из машины.

— Пока!

Он захлопнул дверь, поднял рюкзак и пошел к дому.

Я подождала, пока Оуэн зайдет внутрь, и уехала. Странный выдался денек, очень уж необычный. В голове царил хаос, и просто невозможно было привести мысли в порядок. Но вскоре я поняла, что что-то меня раздражает: диск доиграл до конца и музыка стихла. Раньше я бы, наверно, и внимания не обратила, но теперь тишина если не оглушала, то уж машину вести мешала однозначно. Почему — не знаю. Но я все-таки включила радио.