ЧАСТЬ III 1 страница

Часть II

Галочку Харину в школе звали Харей, что, разумеется, нравиться ей не могло. В ее представлении, харя должна была быть непременно круглой, красной, мясистой и страшно гадкой. Личико Галочки было худеньким, бледненьким, немножко вытянутым и вовсе не противным. И вся она, Галочка, была легонькой, тоненькой и длинненькой.

Сначала, конечно, Галочку звали просто Галей, Галькой и иногда Галындрой, на что она принципиально не откликалась. Когда они всем своим дружным коллективом перешли в пятый класс, выяснилось, что Галя Харина переросла на целую голову не только девочек, но и абсолютно всех мальчишек. Из-за чрезмерно высокого роста Галочки физрук Иван Степанович вынужден был перестраивать шеренгу 5-го «Б» класса. Обычно шеренги начинали мальчики, а потом, в хвосте, к ним пристраивались девочки. Шеренга 5-го «Б» в привычном варианте выглядела неприлично, потому что где-то в середине над довольно ровным строем темных и рыжеватеньких детских головок бледной недозрелой дынькой торчала голова Хариной Галины. Иван Степанович, оглядев этот непорядок, недовольно прикрякнул и поменял местами девочек с мальчиками. И с тех пор на всех школьных мероприятиях Галочка вынуждена была возглавлять строй 5-го «Б». Это очень не понравилось Кольке Якушеву, который был выше всех мальчишек, а также первым абсолютно во всем. И тут вдруг какая-то недозрелая дыня Харина… Впрочем, нет… Образ недозрелой дыньки в мальчишеском мозгу, в отличие от мозга Ивана Степановича, не сформировался. Колька просто взял да и переименовал Гальку Галындру в Харю. Всем понравилось. Вылитая Харя во главе 5 «Б», бледная, длинная и нескладная.

Дальше – больше. Девочки Галочкиного класса в рост тянуться особенно не собирались. Подрастали, конечно, потихоньку, но не обгоняли при этом даже самого мелкорослого Левочку Прудникова. Они больше как-то полнели и соблазнительно круглились в разных местах. Галя по прозвищу Харя оставалась тощей, длинной и угловатой, будто деревянный мальчик Буратино.

Когда первая красавица 9-го «Б» класса Люся Скобцева пришла однажды в школу в капроновых чулках со швом, на ее полные и довольно коротенькие ножки с восхищением глазела вся школа. Да, в те времена в моде были плотные, низенькие девушки с хорошо развитой грудью и бедрами. Особым шиком при этом считалась тонкая, осиная талия. Галочка Харина совершенно не тянула на модный силуэт – «песочные часы». Талии у нее не было. Вернее, была, но терялась на фоне маленькой груди и по-мальчишески узких бедер.

Чтобы не отставать от первой красавицы хотя бы в туалетах, Галочка принялась клянчить у матери чулки со швом. Та поднапряглась и где-то достала для любимой дочери черную капроновую пару с иссиня-черной пяткой и черным выразительным швом. Это был писк! Самый-самый! Черных чулок не было даже у самой Скобцевой.

Когда же Галочка надела вожделенные чулки на свои долгие ножки, то разрыдалась с горя. Черный капрон делал ее ноги еще более тонкими и ужасными. Модный жирный шов делил пополам не полненькие ножки-рюмочки, как у Скобцевой, а две тонкие чурочки, делая Галочку еще смешнее и уродливее. В общем, от модных чулок она вынуждена была отказаться. А вот от облегающих трикотажных футболок отказаться не имела права. На уроках физкультуры требовалась обязательная форма. Одноклассницы, пробегая стометровку, гордо выставляли навстречу ветру и восторженным мальчишечьим взглядам тугие мячики, а Галочка вынуждена была в усиленном режиме махать перед собой руками, чтобы отсутствие мячиков под ее футболкой не слишком бросалось в глаза. Но оно все равно бросалось. Нет! Не так! Неправильно! Галочка Харя вообще никому не бросалась в глаза. При росте метр семьдесят пять ее вроде как и не было в классе вовсе. Ее постоянно забывали пригласить на вечеринки и дни рождения, которые класс часто отмечал в полном составе. Ее никто не приглашал танцевать, когда после комсомольских собраний в актовом зале школы начинались танцы под радиолу. Для этих целей военрук Никодим Петрович приносил это чудо техники из кабинета директора в своих могучих руках полковника в отставке.

Галочка мучилась и плакала в подушку. Колька Якушев, изобретатель клички для Хариной, уже давно забыл об этом. Ему казалось, что Гальку зовут Харей с самого детского сада, куда они тоже ходили с ней вместе. Галочка тоже забыла, кому была обязана ужасной кличкой, потому что из Якушева к одиннадцатому классу образовался такой интересный молодой человек, что в него была повально влюблена вся женская половина их школы, включая, разумеется, и саму Галочку.

В те времена девчонки обожали из толстых тетрадей в жестких коленкоровых переплетах делать некое подобие альбомов уездных барышень ХIХ века. Они записывали в них стихи Пушкина и Лермонтова, а также сомнительные стишата неизвестных авторов, типа:

Любовь – это главное слово,

Любовью – умей дорожить.

Люби одного, но такого,

Чтоб дня без него не прожить!

Стишата заключались в веночки из цветов, старательно раскрашенных прослюнявленными цветными карандашами, или в виньетки, тщательно перерисованные из «Евгения Онегина». Поскольку сии «альбомы» не являлись дневниками как таковыми, то не содержали ничего интимного, что мешало бы показать товарищу по классу. Наоборот, эти тетрадки ходили из рук в руки, и каждый желающий оставлял там запись, сообразуясь со своими наклонностями, темпераментом, интеллектом и общей эрудицией. Девушки рисовали преимущественно зверюшек, волооких красавиц и пышные букеты цветов. Парни не гнушались изображать танки «Т-34», автоматы Калашникова в сборе, а самые талантливые – могли за пару минут набросать на тетрадном листке карикатуру на какого-нибудь из школьных учителей. Страницы альбомов заполнялись песнями, цитатами из «Войны и мира» и «Как закалялась сталь», афоризмами и высказываниями великих людей по любому поводу.

Галочка тоже завела такой «альбомчик». Выбрала в магазине самую красивую тетрадку с коричневой обложкой, тисненной маленькими аккуратненькими клеточками. На первой странице она хотела, как и полагалось, указать фамилию владелицы, то есть свою, то есть – Харина. Потом по размышлении здравом делать этого не стала. Еще не хватало, чтобы какой-нибудь шутник из тех, кому попадет в руки ее тетрадка, подписал бы к фамилии через тире еще и гнусное прозвище. Нет уж! Конечно, можно как-нибудь покрасивее вывести собственное имя – Галина, но Галин в их классе целых четыре… Подумав еще немного, Галя Харина решила оставить свою тетрадку анонимной. В конце концов, если вдруг что – всегда можно по почерку догадаться, чей это «альбомчик».

На первой странице, для почина, Галочка переписала стихотворение Пушкина «Пророк». Ей очень хотелось написать в заветной тетрадке что-нибудь о любви, но тогда получится, что комсомолка Харина только о ней и думает, что как-то не на злобу дня. Пусть лучше одноклассники увидят, что она, как пушкинский Пророк, томится духовной жаждою. Это по-комсомольски.

Перевернув страничку с «Пророком», Галочка нарисовала тощий и одинокий, как она сама, василек, а под ним вдруг быстро, будто кто ее толкнул под руку, торопливо вывела: «Умри, но не давай поцелуя без любви» Н. < I> < I*> К. Kрупская», быстро захлопнула тетрадку, засунула ее в портфель и застыла за письменным столом каменным изваянием. Она думала о том, что с полным правом могла бы «дать» Кольке Якушеву поцелуй, потому что влюблена в него самым страшным образом. А сама Крупская утверждает, что с любовью можно. Кто посмеет оспорить ее авторитет?

Ночью Галочка долго ворочалась в постели и никак не могла заснуть. Оно и понятно: разве заснешь, если без перерыва и в разных вариациях представляется, как она «дает» Якушеву этот самый поцелуй. Сначала Галочка подумала, что «дать» – это означает самой поцеловать Кольку в щеку. Но, во-первых, где это можно сделать так, чтобы никто, кроме самого Кольки, при этом не присутствовал? А во-вторых, что с ней, с Галочкой, сделает Якушев после того, как она его поцелует? Опять обзовет Харей и пойдет рассказывать всему классу, до чего эта самая Харя докатилась? Галочка представляла, как мерзко ржет Сашка Вербицкий, страшный насмешник, циник и язва, и подушка под ее головой взмокла. Девушка перевернула ее на другую, сухую и прохладную сторону и принялась мечтать дальше. А что, если «дать» – это значит позволить Кольке поцеловать ее, Галочку? При таких мыслях она даже привстала с постели, потому что все тело ее охватила такая страшная и одновременно сладкая дрожь, что лежать, эдак дрожа, было немыслимо. Галочка нахохлила плечи, обхватила руками колени, обтянутые тонкой тканью ночной рубашки, и облизнула горячие губы, которые непонятным образом вдруг так припухли, будто Якушев поцеловал их уже раз десять.

Прометавшись в постели часов до пяти утра, свернув при этом простыню в безобразный клубок, Галочка с трудом оторвала голову от подушки, когда прозвенел будильник. В результате головной боли, которая сразу и безжалостно сдавила ей виски ввиду первого в жизни серьезного недосыпа, вместо общей тетради, в которой они решали задачи к предстоящему экзамену по физике, Галочка сунула в портфель свой «альбом» с «Пророком» и цитатой из Крупской. Очень уж у этих тетрадей были похожие обложки. Писчебумажная промышленность в те годы не утруждала себя разнообразием.

Не успела заспанная девушка вытащить из портфеля тетрадь, якобы по физике, как ее у нее выхватил местный хулиган и насмешник Вербицкий.

– Я только задачу спишу, – миролюбиво провозгласил он, плюхнулся на сиденье парты рядом с Галочкой и открыл тетрадь «по физике». Увидев красиво переписанного «Пророка», Сашка в удивлении пожал плечами и всего лишь машинально перевернул страницу с бессмертными строками Александра Сергеевича. Понятно, что там он напал на не менее бессмертную фразу о поцелуе без любви. Вербицкий хмыкнул уже более громко, потом препротивно хихикнул, а затем вдруг обратился к классу.

– Тут вот наша Харя утверждает… – начал он. Галочка вскочила с места и попыталась отнять у него свою тетрадь, но не тут-то было. Сашка ловко вывернулся из ее слабых рук, единым духом перемахнул средний ряд парт, вскочил с ногами на собственную, отвел руку с тетрадью в сторону, другую – картинно и эдак кругло выбросил вбок и продолжил: – Так вот: наша Харюша считает, что лучше умереть, чем поцеловаться! А? Каково? Что вы думаете на этот счет, девчонки?

Девчонки прежде всего расхохотались, кто как умел: кто тоненько и услужливо (Сашка был ничего себе парнем, симпатичным и высоким), кто громко и зло, а первая красавица Люся Скобцева, смерив Галочку презрительным взглядом, без всякой улыбки, что было особенно убийственно, сказала:

– Конечно, ей лучше умереть, потому что кто ж станет с Харей целоваться!

Последние слова Скобцевой потонули во всеобщем хохоте. Побледневшая Галочка хотела было отказаться от этой тетрадки: пусть кто-нибудь попробует доказать, что это она писала! У самой злыдни Люськи почти такой же аккуратный и круглый почерк. Русачка Анна Матвеевна всегда путается в их работах… Да, Галочка хотела отказаться, но не стала. Сашка ведь вытащил тетрадь прямо из ее рук.

– Не, а если серьезно, – не удовлетворился заявлением Люськи Вербицкий. – Девки, неужели и впрямь лучше умрете, чем… Давай-ка мы с тобой… – и он повернулся к Скобцевой, – поцелуемся, а Люськ! Любви про меж нас нет, значит, вполне можем проверить теорию нашей Хари.

Галочке хотелось выкрикнуть, что выкладка вовсе не ее и что она вообще написала это так просто… для юмора… а вовсе не для поцелуев, но ничего такого сделать не успела. Скобцева вдруг как-то странно улыбнулась, бросила быстрый взгляд на Якушева, в некоторых отношениях с которым уже давно подозревалась коллективом, неожиданно и очень ловко вскочила на парту к Сашке, обняла его за шею и прижалась губами к его губам. Похоже, что бравый насмешник Вербицкий растерялся: выронил Галочкину тетрадь и даже не обнял Скобцеву для приличия хотя бы за талию. Люська оторвалась от губ Сашки, с независимым видом спрыгнула с парты на пол, одернула задравшийся черный передник школьной формы и как ни в чем не бывало уселась на свое место на первом ряду у окна. Затихший класс одномоментно перевел глаза на Кольку Якушева. Его лицо сделалось багровым. Он зачем-то подергал себя за породистый прямой нос, забросил уже выложенные на парту тетради и учебники в старенький порыжелый портфель и с прямой независимой спиной вышел из класса.

– Пдмш… – бросила ему вслед нечто, состоящее из одних согласных Люся Скобцева, но все перевели правильно – «Подумаешь! ».

Сашка Вербицкий так и стоял на парте, а Галочка Харина возле него в тот момент, когда в класс вошел физик Иван Клементьевич.

– Эт-т-т-та-а-а еще штт-т-та-а-а такойя-а-а-а-а?! – прогудел шаляпинским басом физик, наткнувшись взглядом на Сашку, который до того очумел, что никак не мог догадаться спрыгнуть на пол.

– Это на него столбняк напал, Иван Клементьевич, – пропела Скобцева и оборотилась к Вербицкому с совершенно непонятным выражением круглого розового лица.

– Это я… – неожиданно вдруг ожила Галочка.

– Что «ты»?! – удивился физик.

– Я это… мы… в общем… шутили… понимаете… тетрадку мою на шкаф забросили… – Галя показала зажатый в руках «альбом». – А Вербицкий… он… в общем, достал… Спасибо, Саша, – выжала из себя Галочка и пошла к своей парте.

– Ерунда какая-то… – пробурчал Иван Клементьевич. – Прямо дети малые…

Он взгромоздился за кафедру, с которой любил вести уроки, а Вербицкий наконец спрыгнул на пол. Физика пошла своим чередом. Галочка осторожно вырвала из коричневой тетради «Пророка» и сомнительную сентенцию про поцелуй, безжалостно скатала смятые листы под партой в тугой комок, засунула в портфель и принялась выводить на чистом клетчатом поле условие задачи, которую уже записывал на доске физик, яростно постукивая кусочком мела.

Все уроки Галочка просидела за партой, не отрывая взгляда от ее черной скользкой поверхности, и даже не выходила на перемены в коридор. Каждому учителю, который порывался выпроводить ее из класса, она жаловалась на головную боль, и ее оставляли в покое. И если она вдруг не была поглощена русским и английским правописанием, окислительно-восстановительными реакциями, законами Менделя и тригонометрическими функциями, Галочка внутренним взором продолжала видеть то слившихся в поцелуе Скобцеву и Вербицкого, то взбешенное багровое лицо Якушева и ничего не могла понять.

Все в том же состоянии недоумения и растерянности она шла из школы домой. За углом продовольственного магазина ее поджидал Вербиций. Галочка испуганно вскрикнула, когда Сашка неожиданно вынырнул перед ней. Бросив быстрый взгляд по сторонам, одноклассник увлек девушку в нишу между дурно пахнущими гнилью полуразвалившимися овощными ящиками и в лоб спросил:

– Ну и что ты по этому поводу думаешь?

– Что? – переспросила Галочка, потому что от испуга соображала плохо.

– Что-что!! – зло выдохнул ей в ухо Вербицкий, и девушка почувствовала на своей шее его горячее дыхание. – Что лучше: поцеловаться без любви или… ну… в общем… сама понимаешь, да?

Галочка не понимала. Она мелко-мелко дрожала, прижавшись к ящику, отвратительно пахнущему гнилым луком.

– Че тебя трясет-то?! – наконец заметил Сашка. – Ни разу, что ли, не целовалась?

Девушка смогла только помотать из стороны в сторону головой, что означало – не целовалась.

– Ну… так, может, попробуем? – предложил Сашка и несколько криво улыбнулся.

Галочка замотала головой еще отчаянней, а из правого глаза даже почему-то выползла предательская, как пишут в книгах, слеза. Девушке не хотелось целоваться с Вербицким. Все, что ей представлялось в сладких мечтаниях прошлой ночью, никак не было связано с разгильдяем и насмешником Сашкой. Но того уже совершенно не интересовало мнение Хариной на счет поцелуев без любви и с любовью. Он весь школьный день в упор рассматривал Гальку Харю и к шестому уроку вдруг сделал интересный вывод о том, что она очень даже ничего себе. Да, она была несколько высоковата по сравнению с другими одноклассницами, но Вербицкий и сам лилипутом не был.

И вот сейчас Сашка видел, что закипающие слезами глаза Галочки находятся все-таки на уровне его носа. Это было вполне приемлемо и, наверное, удобно. Когда Люська Скобцева обняла его в классе на слегка покачивающейся из стороны в сторону парте, ему пришлось склониться к ней чуть ли не в три погибели. С Хариной этого делать не надо будет. Кроме того, у Гальки, к большому удовольствию Вербицкого, не было таких арбузных грудей, которые, как ни крути, все-таки не нравились ему у признанной красавицы Скобцевой. Он вообще не любил, когда чего-то где-то было с перебором. Получалось, что у Хари, которую никто из парней и за женский пол-то не держал, все было как раз в меру: стройное долгое тело без тучных трясущихся излишеств в определенных местах, абсолютно не завитые белокурые волосы, заплетенные в свободную, чуть разлохматившуюся косу, огромные голубые глаза и розовые нежные губы.

Вербицкий решил, что очень удачно зажал Харю между ящиками, одним сильным движением привлек к себе и прижался к ее холодным губам. Он и сам не мог предположить, что его так тряхнет от этого насильно вырванного у девушки поцелуя. Ошеломленный и растерянный полученным впечатлением Вербицкий разжал руки, и Галочка выскочила из вонючей ниши, свалив при этом пару ящиков. Сашка трясущимися руками зачем-то поднял эти ящики, возвратил их на законное место, потом привалился к грязному стеллажу и глубоко задумался. Выходит, и впрямь поцелуи без любви и с любовью – они разные. Со Скобцевой он ничего не почувствовал, кроме чужих слюней на своих губах. После того, что произошло между ним и Харей… Впрочем, какая же она Харя… Она Галя… Галина… Галка… Да-а-а… Между ними что-то произошло… Но что же это было? Неужели это и есть любовь, когда вот так трясет и даже вышибает скупую мужскую слезу? Нет… Не может быть… Еще минут пять назад никакой любви не было и в помине. Он просто хотел слегка поддразнить Харю… А тут вдруг накатило…

Вербицкий передернул плечами, поднял кургузый воротник старого школьного пиджака и повернул к своей улице. Он уже знал, что теперь будет думать о Гале Хариной постоянно. Он ощущал на своих губах привкус чего-то сладко-медового.

А сама Галочка между тем со всех ног бежала к дому. Коса ее окончательно разлохматилась, белые прядки прилипли к разгоряченному лицу. Она без конца проводила ладонью по губам, чтобы стереть с них Сашкин поцелуй, который он у нее украл, вырвал, насильно отобрал. Этот ее первый поцелуй вовсе не должен был принадлежать ему. Галочка хранила его для другого. Конечно, этот другой, похоже, и не собирается с ней целоваться, но… это ничего не значит. Девушка собиралась хранить ему верность всю оставшуюся жизнь.

Каково же было удивление Галочки, когда на подоконнике подъезда напротив дверей ее квартиры она обнаружила того, кому только что поклялась хранить верность до гроба. Колька Якушев, завидев запыхавшуюся встрепанную Харину, спрыгнул с подоконника и встал перед ней, загородив проход к квартире.

– Ну! – пробасил он, прогнав из одного угла рта в другой уже порядком изжеванную спичку. – И зачем вы с Сашкой все это устроили?!

– Что устроили… – без всякого вопроса в голосе прошептала Галочка, поскольку почему-то подумала, что Якушев интересуется ее поцелуем с Вербицким в грязной нише между овощными ящиками.

– А то! Тетрадочки! Поцелуйчики! Вы специально Скобцеву на эту комедию подбили? Чтобы класс надо мной поржал, ведь так?! Сашка давно к Люське клинья подбивает!

– Клинья… – повторила за ним Галочка, которая совершенно не понимала, о чем он говорит. Перед ней стояла ее мечта – кареглазый черноволосый Колька и что-то говорил. Ей было все равно что. Лишь бы говорил, лишь бы стоял рядом, лишь бы она могла смотреть в его глаза и таять от непонятного чувственного восторга. Ей казалось, что вот-вот, еще немного – и она взлетит под пыльный потолок своего подъезда.

– В общем, так! – Колька возвратил ее на весьма нечистый кафельный пол. – Раз все вышло из-за твоей дурацкой тетрадки, ты должна будешь мне помочь!

Галочка ткнула себя тощеньким кулачком в грудь, что должно было означать «я?? ». Говорить она еще была совершенно не в состоянии.

– Именно ты!

Галочка разлепила недавно впервые поцелованные губы и едва слышно спросила:

– Как я могу тебе помочь?

– Очень просто! – Колька рубанул рукой воздух. – Если Скобцева с Вербицким думают, что я буду рыдать оттого, что они нагло целуются на глазах у всего класса, то сильно ошибаются. Мне плевать на Скобцеву!!

При этих его словах Галочка почувствовала, насколько ему не наплевать, но Якушев продолжал дальше:

– А потому мы с тобой сделаем вид… – Колька как-то странно дернул подбородком и закончил фразу: – Будто у нас с тобой тоже… это… любовь, в общем…

Несмотря на то что именно любви больше всего и хотелось Галочке, именно с Колькой Якушевым хотелось, она все-таки нашла в себе силы, чтобы спросить:

– Похоже, мое желание тебя не интересует?

Колька презрительно сощурился и ответил:

– Представь, не очень! Я могу и к другой девчонке подвалить, но думаю, что, если буду гулять с тобой, Люське это будет… в общем, как рыбья кость посреди горла…

Галочка вдруг рассмеялась, нервно и громко:

– То есть ты предлагаешь мне поработать рыбной костью?

– А что? Тебе кто-нибудь предлагает работенку получше?! – быстро нашелся Якушев.

Галочка, которая только что еле-еле оттерла рот от поцелуя Вербицкого, подумала, что Сашка больше не посмеет к ней приблизиться, если с ней рядом постоянно будет Якушев. Что ж! Ей, конечно, хотелось настоящей любви с Колькой, а не лицедейской, но… одноклассник прав: разве у нее есть выбор?

– Хорошо, я согласна изображать с тобой… – девушка споткнулась на сакраментальном слове, – любовь… Но только на людях…

– Само собой, – тут же согласился Колька и даже улыбнулся Галочке. Красиво так… и не зло… – В общем, слушай сюда: завтра с утра я захожу за тобой, и мы идем в школу… в общем… за ручку… Договорились?

– Может быть, не надо сразу уж так… за ручку? – робко спросила Галочка. – Все же сразу поймут, что мы нарочно…

Колька в задумчивости куснул яркую губу и сказал:

– Да… пожалуй, ты права… Будем изображать постепенное развитие наших отношений. Так оно – правдоподобнее! – Якушев улыбнулся девушке еще живописнее, слегка пристукнул ее по плечу, как своего парня, и, уже спускаясь вниз по лестнице, крикнул ей: – А ты ничего! Соображаешь!

Надо ли говорить, что в этот день Галя Харина с трудом приготовила уроки, постоянно отвлекаясь и мысленно переносясь обратно в подъезд собственного дома, где они заключили с Колькой Якушевым сомнительный договор. Ночь опять выдалась неспокойной. Уже второй раз за весьма непродолжительный промежуток времени она металась по смятой постели, мечтая, как деловое соглашение в конце концов перерастет в настоящую большую любовь на всю жизнь. Часам к четырем в ее разгоряченном мозгу уже даже замаячили внуки, которых они с Якушевым, состарившись, обязательно будут брать к себе на выходные. О Сашке Вербицком Галя Харина не вспомнила ни разу.

Утром следующего дня Якушев опять поджидал Галочку на подоконнике. У девушки быстро-быстро заколотилось сердце и сделалось сухо и шершаво во рту. Колькино сердце, видимо, стучало в самом обычном режиме, и водный баланс молодого могучего организма ничуть не нарушился, а потому он легко спрыгнул на пол и, приветственно махнув Галочке рукой, побежал вниз, перескакивая сразу через три ступеньки. Тяжелую дверь подъезда девушке пришлось открывать самой, потому что мысль о помощи у Кольки не возникла. Рыбья кость в чужом горле – на то и рыбья кость, чтобы не думать о ней больше насущно необходимого.

– Ближе! – прошипел Якушев, когда трепещущая Галочка пошла рядом с ним по центральной улице, ведущей прямиком в школу № 1 имени Владимира Ильича Ленина. – Ближе, говорю, ко мне подойди! А то можно подумать, будто каждый из нас идет сам по себе!

Галочка нехотя повиновалась. У нее от волнения все еще сохли губы. Она их поминутно облизывала, но они снова пересыхали.

Когда из-за угла соседнего дома показались одноклассницы Кольки и Галочки, Якушев вдруг очень театрально расхохотался и продекламировал на все улицу:

– Смешную я тебе историю рассказал, да?!!

Девушка вздрогнула, с трудом изогнула губы в некоем подобии улыбки и пролепетала:

– Да…

Она не смотрела на одноклассниц, но всем существом чувствовала их взгляды на своей спине. А Колька вдруг склонился к Галочке близко-близко и шепнул в ухо:

– В общем, так. Я сейчас буду молоть всякую ерунду, а ты, уж будь любезна, хохочи во все горло.

– Я… я не умею во все… – выдохнула она.

– Тогда как можешь! Ясно?!

Галочка кивнула, и Якушев принялся травить анекдоты, старые и несмешные, из чего девушка сделала вывод, что он все-таки тоже здорово волнуется, хотя и старается не показывать вида. Его дурацким шуткам она деревянно подхихикивала, как на новогоднем празднике в пятом классе, когда должна была по сценарию изображать смешного разбитного поросенка. После того Нового года Галочке больше не доставались роли со словами. Ей разрешали участвовать только в танцах безмолвных снежинок. Теперь вот досталась роль хихикающей рыбной кости. Какой-никакой, а все же прогресс.

В школьном гардеробе Колька неожиданно помог ей снять пальто и даже собственноручно повесил его на вешалку. Свой черный бушлат, который подарил ему старший брат, вернувшийся со службы на Черноморском флоте, Якушев взгромоздил не где-нибудь, а поверх галочкиного пальто. Казалось, будто бушлат и пальто висят обнявшись.

– В общем, ты без меня сегодня домой не уходи! – Колька объявил это Галочке так громко, чтобы было слышно не только в гардеробе, но и в просторном вестибюле школы.

Именно в этот момент в гардероб вошла Люся Скобцева, держа перед своей пышной грудью новое клетчатое пальто. Якушев вынужден был добавить, глядя Хариной в самые глаза:

– После уроков сразу идем в парк, как договорились! Хорошо?

Галочка уже ничего не хотела: ни в парк, ни в класс. Она с большим удовольствием испарилась бы сейчас из школьного гардероба серой дымной струйкой, но вспомнила не только данное Якушеву слово, а еще и Сашку Вербицкого, который, возможно, теперь будет считать, что имеет на нее, Галочку, какие-то особенные права.

– Хорошо, – довольно тихо пробормотала она, но, увидев в проходе между вешалок Вербицкого, добавила уже уверенно, как народная артистка Советского Союза:

– Конечно, Коля! Ты же обещал покатать меня на колесе обозрения!

Стоит отметить, что Григорьевск славился своим горсадом культуры и отдыха. Он занимал приличную площадь, был оформлен клумбами, беседками и гипсовыми статуями строителей социалистического общества. Городок аттракционов имел несколько видов качелей, каруселей, комнату смеха и самое настоящее огромное колесо обозрения. С верхней точки, на которую поднимались его качающиеся кабинки, было видно весь Григорьевск и даже соседнюю деревушку Началовку. Пригласить девушку в отдельную кабинку колеса обозрения было равносильно объяснению в любви.

Колька Якушев аж поперхнулся, когда Галочка во всеуслышание объявила о колесе. Относительно Хари его планы так далеко не простирались. Он всего лишь хотел слегка проучить Скобцеву, но лицо Люси так выразительно побагровело, что Якушев даже мысленно поблагодарил Гальку за сообразительность и, проходя мимо Скобцевой, очень задушевно сказал:

– Конечно, покатаемся, Галя! В общем, буду ждать тебя в гардеробе, а сейчас мне надо срочно сгонять в кабинет химии!

В кабинете химии Кольке делать было абсолютно нечего, но он находился на четвертом этаже школы, а потому добираться до него долго и можно будет появиться в собственном классе только со звонком. Таким образом, ему, Николаю Якушеву, не надо будет оказывать Харе знаки внимания хотя бы до начала уроков.

Колька мгновенно испарился из гардероба, а Галочке пришлось идти мимо Люськи, которая так и стояла, привалившись к загородке и прижимая к себе модное дорогое пальто. Харина уже почти миновала застывшую Скобцеву, когда та вдруг ожила, пребольно ухватила одноклассницу за локоть, резко дернула к себе и спросила, сузив почти черные глаза, красиво обрамленные длинными и загибающимися вверх ресницами:

– И как это понимать?

– Что именно? – спросила дрожащим голоском Галочка.

– Что у тебя с Якушевым?! – выдала очередной вопрос Люська.

– Так… вот решили прогуляться в парке…

– Прогуляться, значит…

Глаза Скобцевой горели такой ненавистью, что Галочка даже испугалась. Не слишком ли они с Колькой зарвались? Ей уже хотелось сказать, что все это ерунда, которая ничего не значит, но она вдруг увидела прямо перед собой Вербицкого, глаза которого тоже горели не слабо, и выпалила сразу и Люське и Сашке:

– Да! Прогуляться! Имеем право!

Галочка потом не могла объяснить себе, откуда в тот момент в ней взялись силы противостоять Скобцевой и Вербицкому, но она резко вырвала свой локоть из цепких Люськиных пальцев и, гордо подняв голову, прошла к выходу из гардероба мимо Сашки.

Как минимум четыре человека из 11-го «Б» в этот день с большим трудом внимали школьным наукам. Скобцева отказалась отвечать на английском, за что получила жирный «кол» в журнал. Колька Якушев не смог решить простенький тригонометрический пример. Сашку Вербицкого выгнали с биологии, поскольку он на глазах у учителя с «наглой физиономией» ощипывал листья у чайной розы, только что окрепшей после нападения какой-то особо вредоносной мучнистой тли. Галочку, к счастью, не спросили ни по одному предмету, и она мучительно отбывала школьную повинность перед еще более мучительной – походом в парк вместе с Колькой Якушевым. Все перемены она просиживала в библиотеке, бездумно листая подшивки «Комсомольской правды», и даже не пошла в столовую, хотя у нее был оплачен абонемент на ежедневный обед, состоящий из первого, второго и пончика с компотом.