КНИГА ВТОРАЯ 4 страница

Она глубоко вздохнула и вспомнила, что ей недавно говорила бабушка. Еще навоюешься. И здесь, и в Испании.

Сан‑ Франциско

Аврора и Лориен

Аврора с улыбкой смотрела, как низко кланяется ей, стоящей в дверях его огромного, размалеванного яркими красками пентхауса властелин вампиров Сан‑ Франциско Лориен. Она чуяла его страх так же отчетливо, как читала удивление на его, поди ж ты, и вправду красивом лице. Он не знал, что она в городе, и не ожидал увидеть ее на этом сборище. Другие вампиры, разряженные в пух и прах специально для этого приема, щеголяющие изысканными вечерними платьями и смокингами, поедали его глазами и уступали ему дорогу, когда он вышагивал по отделанному зеленой нефритовой плиткой полу. Она была в ярко‑ красном платье, это его любимый цвет; он так изысканно оттенял ее черные как смоль волосы.

В благоговейной тишине слышно было только, как журчит вода в фонтане, украшенном посередине скульптурой обнаженной женщины с кувшином. Кое‑ кто из вампиров узнал ее, но любопытство остальных было крайне возбуждено. Она слышала шепот: «Аврора, бывшая любовница Серджио. Да‑ да, Серджио, „крестного отца“ Лориена. Интересно, зачем это она здесь появилась. Вендетта… секретный план… нет, не знаю… думаю, не знает и сам Соломон».

«Но т‑ с‑ с‑ с, я тебе ничего не говорил».

В туфельках на высоченном, целых четыре дюйма, каблуке, она медленно, плавно подошла к окну. Она уже несколько веков знала, что среди тех, кто способен двигаться с невероятной скоростью, ничто не вызывает такого страха, как умение вот так медленно и плавно двигаться. Огни на мосту Золотые Ворота сияли, как горячие угли; вид действительно был восхитительный.

– Аврора, госпожа моя, чему мы обязаны этой неожиданной честью? – спросил Лориен вкрадчиво и вместе с тем почтительно.

Она продолжала стоять к нему спиной. В другой какой‑ нибудь вечер она постаралась бы возбудить в нем некоторые ожидания, немного поиграла бы с ним. Он был птенец Серджио, а не ее собственный. Аврора считала, что одного этого достаточно, чтобы помучить его. Обычно она никогда не пропускала такой возможности. Но сегодняшний вечер не был простым.

Она обернулась… опять медленно, и пронзила его взглядом. Вытянула руку в сторону окна.

– Там, по ту сторону залива находится наш с вами враг. И я здесь, чтобы заполучить эту гадину.

В толпе вампиров прошла волна ропота, на лицах вспыхнуло возбуждение и жажда крови: все ждали продолжения. Но Аврора бросила взгляд на стоящую в углу клетку. В ней неподвижно сидела, съежившись, девушка, чуть живая. Жалкая. Лориен частенько позволял своим сторонникам декадентские штучки, например, пить кровь запертых в клетку, беззащитных животных. Его приближенные вампиры давно забыли, что такое настоящая охота.

Она снова повернулась к окну. Не важно. Жизнь Лориена в ее руках, она может распоряжаться ею по своему усмотрению. Серджио будет недоволен, конечно, но она знает, как ублажить своего старого любовника. А кроме того, Лориен теперь мало ее интересовал. Ее заботила та, что была там, в темноте ночи.

– И кто же она, эта гадина? – спросил Лориен.

Аврора улыбнулась.

– Одна из Саламанкийских охотников.

Гул голосов прокатился за ее спиной. Всякий вампир не отказался бы от крови охотника – чем искуснее противник, тем слаще его убивать.

– А вы уверены, что у вас получится? – раздался чей‑ то голос.

Она повернулась и оглядела собравшихся. Не выдержав ее упорного взгляда, молодой и очень красивый вампир съежился. Аврора все поняла и твердо пообещала себе перед отъездом из Сан‑ Франциско убить его.

А пока ответила на вопрос ледяным молчанием.

– Саламанкийцы? Как же, слышал, слышал, – нервно сказал Лориен, пытаясь заискивающим тоном сгладить проступок своего гостя. – Они там, кажется, сколотили новый отряд охотников.

По залу снова прошел ропот.

– Да, целый отряд, – самодовольно отозвалась Аврора. – Охотники очень опасны, и не потому, что перед смертью им, к сожалению, удается убить несколько наших, но потому, что вызывают у других душевный подъем и находят себе подражателей.

Из‑ за одного этого убийства стоило пересечь океан. Осмелится ли Серджио сделать что‑ нибудь получше? Ну‑ ка пускай отыщет среди саламанкийцев своего предателя, своего «птенца» Антонио. Но Серджио понятия не имеет, что Антонио все еще жив, и уж тем более не знает, что тот пал столь низко и стал активно помогать людям.

Антонио де ла Крус – вот кто истинный Проклятый. Когда его нашли, ни один бог не проявил бы к нему милосердия, ни те, кто царит в небесах, ни те, кто правит под землей, в аду. А она уж точно не проявит, когда добудет его, чтобы обеспечить себе положение в условиях нового мирового порядка, который грядет и уже не за горами.

– Но еще не скоро, – вслух сказала она, и Лориен ответил недоумевающей улыбкой.

Он, конечно, смазлив личиком, но круглый идиот.

Скорей всего, Сержио даже не заметит, когда она проткнет колом это ничтожество. Но вот когда она доставит Антонио де ла Круса, его сеньор, конечно, обратит на это внимание. О, да, он это сразу оценит.

Она улыбнулась, глядя в окно, словно видела в стекле свое отражение. Нет, конечно, она потеряла его уже более пяти сотен лет назад. В тюремной камере, глубоко под землей…

ГЛАВА 4

Любовь мы предлагаем вам и мир.

Посмотрим сверху мы на этот мир.

Любите нас – нам больше ничего не надо.

И благо человека нам лучшая награда.

И обитающие в тьме кромешной ночи,

Неодолимой обладая мощью.

Избавим вас от тягот и забот,

И жизнь счастливая свободно потечет.

1490 год от Рождества Христова

Толедо, Испания

Аврора дель Кармен Монтойя де ла Молина Абрегон

– Mujer, – прошептал молодой, с рябым лицом стражник, открыв камеру.

Дверь заскрипела, и крысы, испугавшись, стремглав скрылись в охапке сена.

– Женщина.

Он посмотрел на нее, потом опустил глаза, засовывая ключ в карман грязной форменной одежды. Вокруг впалых черных глаз его виднелись темные круги, свидетельство того, что святая инквизиция лишила его способности спать. Душевные страдания этого человека говорили о том, что он еще не потерял совести и, с Божьей помощью, души.

– Приготовьтесь. К вам идет сам Великий Инквизитор.

Он перекрестился, и его изможденное лицо побледнело.

– А у, Dios те guarda, [13] – прошептала она, не в силах сделать то же самое.

Руки ее были схвачены цепью, прикрепленной к ржавому кольцу посередине пола. Она попыталась встать на колени, ее запачканная рубашка из небеленой ткани задралась, открывая колени. Она дернулась, стражник хотел было ей помочь, но, услышав эхо шагов в коридоре, отдернул руки.

Дрожа от страха, она со стоном снова упала на больное бедро. Звук шагов раздавался все ближе; она дернула головой, длинные черные волосы запутались в ее пальцах.

– Прости меня, – зашептал молодой человек, – если бы я мог помочь…

От него вкусно пахло чесноком и мясом. Если бы не эти цепи, она бы набросилась на него и съела. Она не помнила, когда ела в последний раз. От голода у нее мутился разум.

– Идет, – сказал стражник.

Он вытащил из кармана ключ и уставился на него. Руки его были все в язвах и волдырях, то ли в ожогах, то ли от мороза.

– Если бы я мог, я бы, поверьте…

– О, пожалуйста, рог favor, [14] уведите меня отсюда! Спасите меня!

Она бросилась к нему, схватила за руки. Ключ упал на солому, и она ощупью принялась искать его. В голове ее роились фантастические мысли, как она найдет ключ, как отомкнет запор и побежит по коридору к камерам, где сидит ее бедная мать с детьми, потом к старшим братьям и сестре, Марии‑ Луизе…

Раскрыв рот, стражник упал на колени рядом. Она похолодела, и тень Торквемады, Великого Инквизитора Испании упала на нее как сеть, сплетенная из обжигающе холодного железа. Руки ее замерли; она знала, что ключ все еще где‑ то здесь, но теперь это просто бесполезный кусок металла, и ничего больше.

Поговаривали, что Торквемада способен читать мысли своих заключенных, способен заставить их говорить правду, ломая волю, а правда заключалась в том, что они колдуны и ведьмы, богохульники и евреи, которые только прикидывались, что обратились в христианство.

Как, например, эта Аврора и вся ее семейка.

Сама королева Изабелла призвала Томаса де Торквемаду и благословила на террор, превознося его за усердие до небес. Отец Авроры выступал против арестов, вынужденных признаний и публичных казней, он заявлял, что, по его собственному разумению, Бог – это прежде всего любовь. И за то, что он осмелился подвергнуть сомнению мудрость королевы и методы слуги Божьего, Торквемады, Диего Абрегон был объявлен еретиком и брошен в тюрьму, а земли его прибрала к рукам Церковь. Но во время пыток он вскричал, моля о святом заступничестве не Деву Марию, а бога евреев. Был объявлен марраном, [15] евреем, который лишь притворялся, что принял истинную веру. Лжецом, который позорил город Толедо своими антихристовыми обычаями. Жену Диего и его детей насильно заставили видеть смерть его на костре, а потом бросили в Торквемадовы темницы.

А вот теперь Торквемада пришел за Авророй, старшей дочерью Диего.

– Mi hija, [16] – раздался низкий, глубокий голос.

Сердце Авроры часто забилось, рот заполнила горькая желчь. Этот самый голос, ужасный голос торжествующе звучал, когда ее бедного отца лизали языки пламени, это он предостерегал Сатану о том, что ряды его земных любимчиков поредели, что скоро кости Диего превратятся в пепел. Аврора попыталась проглотить горькую слюну и закашлялась.

Торквемада – это сущий демон, чудовище, сумасшедший.

– Оставь нас, – приказал он стражнику.

Тот вскочил на ноги и умчался прочь, оставив Аврору одну лицом к лицу с Великим Инквизитором.

Ключ все еще валялся где‑ то в соломе. Он все еще здесь. Ах, если бы найти его, воткнуть ему в глаз, перервать ему горло…

– Подними голову, дочь моя, – вкрадчиво сказал он. – Не бойся меня.

Аврора громко всхлипнула.

– Как же мне вас не бояться?

– Только виновный нуждается в страхе Божием. А если ты невиновна…

«Виновна в том, что я еврейка? Виновна в том, что я люблю свою веру и свои обычаи? »

Она продолжала сидеть с опущенной головой, и слезы катились по ее щекам. Вдруг что‑ то больно ударило ее по тыльной стороне правой ладони. Маленькое, красивое распятие, отделанное рубинами посередине в честь крови Христовой – это ее распятие; ожерелье, на котором оно висело, она отдала одному из стражников, чтобы он принес ей новости о матери.

– Я возвращаю его тебе, – сказал он. – Его отобрали у тебя по ошибке.

Она сжала крест в ладони. Был ли это акт великодушия? Неужели всемогущий Бог смягчил сердце Торквемады?

Она набралась смелости и подняла голову. За спиной Великого Инквизитора на стене горел факел, и ей плохо было видно его лицо. На нем был черный плащ с капюшоном с белой накидкой на плечах. Скрытое в темноте удлиненное лицо его словно плавало перед ней, но из складок капюшона глаза его сверкали так, словно внутри у него пылало адское пламя. Вдруг он улыбнулся. Зубы у него черные и неровные, а голова похожа на голый череп. Сердце ее испуганно замерло.

– Его взяли у тебя по ошибке, потому что тебе сообщили, что мать твоя все еще жива, – закончил он.

Ей стало нечем дышать. В голове не осталось ни единой мысли, тело обмерло и больше ничего не чувствовало.

Она смотрела на него во все глаза, пока он осенял ее крестным знамением своими пораженными артритом пальцами, похожими на когти демона. Она вдруг забыла о том, что умеет говорить. Могла только смотреть на него в немом ужасе.

– Твоя мать, как я, впрочем, и ожидал, призналась, что обратилась в христианство лишь формально. Что она, как и твой отец, приняла крещение в католическую веру лишь для того, чтобы уберечь семью, живущую за счет доходов с тучной толедской земли. Что Богу она молилась по‑ своему, по‑ еврейски, и сохраняла в доме свои еврейские обычаи и порядки.

– Нет, – проговорила Аврора.

Он хочет ее обмануть. Она не признается, не станет давать показания против собственной матери. Саталина Елена, ее красавица‑ мать, ее madre, возможно, еще жива.

– Она запрещала тебе в доме осенять себя крестным знамением. Она не позволяла тебе смешивать мясо с молоком. Ты никогда не ела свинины.

Аврора сжала пальцы, и острые ногти вонзились ей в ладони. Это все ложь. Ее мать часто ставила на стол свинину, и все слуги это видели. И все ее ели, молча прося Бога о прощении и прощая друг друга. Они молились, как истинные католики. И только по пятницам, в канун священной субботы, они позволяли себе отступление в сторону своей истинной веры: в доме зажигали свечи и один раз читали молитву Адонаи. [17] А потом продолжали жить – каждый час своей жизни – как христиане.

– Мы едим свинину, – сказала она. – Ради бога, принесите мне свинины, я умираю с голода.

Он не обратил на ее слова внимания.

– От Церкви не скроешься. Пятьдесят лет мы не спускали глаз с Абрегонов. С того самого еврейского восстания, которое пятьдесят лет назад возглавлял твой прадед…

Она покачала головой, еще больше уверенная в том, что он хочет запугать ее, добиться, чтобы она разоблачила членов своей семьи.

Вдруг Торквемада сунул руку в карман рясы и швырнул на солому горсть сверкающих, изящных золотых и серебряных крестиков. Всего восемь. Она узнала каждый из них. Те, что побольше, принадлежали трем ее братьям, а более тонкой работы – сестрам. И самый маленький, украшенный крохотными розочками, был крестик ее сестры Елизаветы, инфанты, которой было всего четыре годика.

– Осталась ты одна, – сказал он, опускаясь на колено рядом с ней и прислушиваясь к ее тяжелому дыханию. – Но всякая душа держит ответ перед Богом. Ты еще можешь спасти себя, дочь моя. С моей помощью.

Он положил ладонь ей на голову. Она не выдержала ее тяжести и упала лицом в солому, и сознание ее погрузилось во тьму.

– Он победит тебя, – раздался чей‑ то голос. – И ты умрешь в мучениях.

Аврора открыла глаза: кругом было темно. Она повернула голову; к щекам ее пристала мокрая солома. Рядом с ней сидел какой‑ то мужчина. Как и на Торквемаде, на нем была монашеская ряса с капюшоном. Он почти полностью сливался с темнотой, и вокруг него ходили тени, словно колыхалась темная вода и он был частью ее. Сощурив глаза, она попыталась разглядеть его черты, но тщетно.

– Buenas tardes, [18] – сказал незнакомец.

Голос его был низок и тих, она едва разбирала его слова.

– Не бойся, я не привидение.

– Рог Dios, [19] – невольно съежившись, прошептала она. – Пожалуйста, прошу вас, не делайте мне больно.

Наступило молчание. Потом незнакомец засмеялся.

– Теперь ты, наверное, подумала, что я – один из прихвостней Торквемадо.

У нее перехватило дыхание.

– А разве… разве нет?

– Нет.

– Тогда… кто вы?

И вдруг она испугалась, что он явился, чтобы напасть на нее и обесчестить. Она была еще девственницей, а стражники всякое ей говорили, страшные вещи…

Несмотря на слабость она сжала кулачки, готовая защищаться. В правом она зажала крестики братьев и сестер. Если она закричит, придет ли кто‑ нибудь к ней на помощь? А если придет, не примет ли сам участие в позорной пытке?

– Не подходи, иначе умрешь, – предупредила она.

– О, – произнес он; казалось, ее слова позабавили его. – Я давно наблюдаю за тобой, Аврора. Я считаю, что ты человек непростой. Ты знаешь, что означает твое имя? «Рассвет». А я уже много веков не видел рассвета.

Она задрожала, не понимая его слов, она видела только одно: в ее камере мужчина и он хочет причинить ей зло.

– Я убью тебя! – пообещала она.

– Я был прав. У тебя сердце настоящего бойца.

– Да… ты не ошибся.

– Я хожу по этой темнице каждую ночь, ищу тех, кому я могу… помочь. А я могу помочь тебе, Аврора.

– Я вырву тебе глаза и лишу мужского достоинства.

Он помолчал.

– Возможно, со временем ты станешь достаточно сильной, чтобы дать отпор. Но теперь…

Кажется, он поднял руку, тень на фоне другой тени.

И вдруг она поняла: его стоило бояться еще больше, чем самого Торквемаду.

– Нет! – возопила она. – Нет, пожалуйста, не делай мне зла! Ради всего святого, ради Бога и любви его, умоляю!

Вдруг он обнял ее, привлек к себе, прижал ее голову к груди, приглушая ее крики. От него тянуло холодом, как из могилы. Ледяная рука легла ей на губы, другой рукой он поддерживал ей затылок. Она тщетно била кулачками ему в грудь.

Он перекрыл ей воздух, и она перестала стучать ему в грудь, теперь она отчаянно боролась за глоток воздуха. В голове у нее помутилось, замелькали какие‑ то пятна; глаза закатились, и она бессильно повисла у него на руках. Он немного ослабил хватку, воздух снова стал поступать ей в легкие, и она ощутила его запах – от него и вокруг вдруг запахло апельсинами, розами и сосновой хвоей. Он продолжал держать ее крепкими, жилистыми руками, прижимая к широкой и мускулистой груди.

– Послушай меня, Аврора Абрегон, – прошептал он. – За тобой уже идут. Тебя оставили последней, потому что ты самая прекрасная из всех Абрегонов. Тебя все равно будут мучить, даже если ты станешь умолять об исповеди и причастии. Чтобы ублажить своего мстительного Бога, они обесчестят и погубят тебя, изуродуют, а потом сожгут живьем. Все твои родные погибли. Ты осталась одна.

Хватая ртом воздух, Аврора испустила горькое рыдание. Голова ее забилась, из глаз хлынули слезы. Он снова прикрыл ей рот ладонью, и все тело ее содрогнулось. Она совсем ослабела и уже не могла сопротивляться. Но в душе ее все еще горел огонь неповиновения.

– Я могу прекратить твои мучения, – сказал он, – одним из двух способов. Если ты хочешь жить, кивни. А если хочешь умереть, ничего не делай.

Она лежала неподвижно, двигаться у нее не осталось никаких сил. Он вздохнул и приблизился губами к ее шее. Обжигающий холод проник сквозь ее кожу и заструился по крови. Он горел в ее жилах. Она не понимала, что он с ней делает, и захныкала. Он поднес губы к ее уху и тихонько зашипел. Потом провел губами по волосам на макушке, и мир вокруг нее покачнулся и треснул, и она поняла, что сейчас ей угрожает страшная опасность.

– Хочешь жить? – прошептал он.

Аврора кивнула. Надежды у нее не осталось.

Беркли

Дженн и Хеда

Хеда молча смотрела на свой рюкзак, а Дженн не могла отделаться от чувства, что она ужасно все запутала. Свернувшаяся калачиком на постели, прижимая к груди банку с лимонадом, в желтой пижаме и зеленых носочках похожая на цыпленка, маленькая сестренка казалась Дженн совсем юной и беззащитной. Глаза ее распухли от слез. Обе девушки устали до изнеможения. День тянулся бесконечно долго, и ссора с отцом сказалась на всех присутствовавших. После похорон, сидя за рулем, отец не сказал Дженн и трех слов. Хеда то и дело поглядывала то на отца, то на сестру. Мать молча смотрела в окошко; она или все забыла, или же делала вид, что знать не знает, что происходит. «Интересно, – думала Дженн, – как маме удается не замечать возникшее напряжение».

Дженн сложила черное платье, которое специально для похорон одолжила ей Скай, и аккуратно положила его между черными джинсами, черной футболкой и гетрами, которые она обычно надевала в постель. Поступив в Академию, пижам Дженн на ночь больше не надевала. Если объявят тревогу, она будет почти готова к бою.

Потом уложила сумочку с туалетными принадлежностями и боевые колья, сосуды со святой водой. Оружие всегда должно быть под рукой; в Испании охотники не покидали территории Академии невооруженными. В Беркли сейчас было десять часов вечера. Она снова вспомнила про пустые могилы; интересно, сколько свежеиспеченных вампиров этой ночью встанут из‑ под земли и примутся рвать глотки новых жертв, действуя скорее как оборотни, а не вампиры, потому что без «крестного отца» некому показать, как надо правильно пить человеческую кровь.

«Сегодня я уже ничего с этим не могу поделать», – думала Дженн, одну за другой расстегивая липучки карманов на походных штанах. Она положила еще пару светящихся в темноте пластиковых распятий и проверила, сколько святой воды осталось в пластиковой и стеклянной бутылках. Стеклянные служат метательным оружием, поскольку стекло при ударе разбивается. Заранее очищенные от кожуры зубчики чеснока от нехватки воздуха в коробочках побурели, но не потеряли своей остроты, хватит как минимум еще на неделю.

Шестидюймовый кол она сунула в узкий, длинный карман, нашитый вдоль бедра. Дженн выстрогала его из ветки дерева, растущего на заднем дворе, в день похорон, перед самым рассветом, когда от возбуждения ей не спалось. В аэропорту Сан‑ Франциско придется его выбросить; в багаж она ничего сдавать не будет, и кол посчитают оружием.

– Какой он у тебя коротенький, – заметила Хеда, потягивая лимонад. – Надо очень близко подходить, чтобы… м‑ м‑ м… – она руками показала, как наносить удар.

– Чтобы вонзить кол вампиру прямо в сердце, – закончила за нее Дженн. – Ага. Чертовски близко.

Открыв рот, Хеда смотрела на сестру во все глаза, как на какого‑ нибудь героя из сказки. Это ее немного смущало. Она чувствовала себя обманщицей. Ведь из‑ за нее чуть не погибла Эрико.

«Может, стоит остаться здесь? – проговорила она про себя. – Можно было бы научить драться Хеду, и мы бы вместе стали защищать Сан‑ Франциско от вампиров».

На самом деле думала она совсем о другом. Ей было страшно, по‑ настоящему страшно; когда она вернется обратно в Испанию, надо будет обязательно исповедаться, рассказать отцу Хуану все, все, что ее беспокоит, – она боялась, что из‑ за нее кто‑ то может погибнуть. Исповедь должна облегчить ей душу. Говорят, что исповедь несет душе только благо. Но принесет ли она благо в ее дальнейшей судьбе? Что, если отец Хуан отпустит ей грехи, а потом вышвырнет вон из отряда?

Со вздохом она повесила вещмешок на плечо; Хеда вздрогнула и поставила банку с лимонадом на столик.

– Ты же не уезжаешь прямо сейчас? – резко спросила она.

– Уже темно, – отозвалась Дженн, сняла вещевой мешок и поставила возле закрытой двери. – Вампиры выползают подышать воздухом. Слишком опасно, – прибавила она, и до нее вдруг дошло, что она разговаривает как охотник.

Хеда бросила взгляд на окно.

– Тиффани сегодня собиралась с одним из них сходить куда‑ то… – Она запустила пальцы в свои шелковистые светлые волосы. – У них вся семья вступила в группу «Давай потолкуем».

– Не может быть, – изумленно прошептала Дженн.

Группы «Давай потолкуем» состояли из людей и вампиров, регулярно встречающихся для того, чтобы «наводить мосты», то есть оправдывать войну, а заодно и вампиров, которые убивают людей и пьют их кровь. Когда в Саламанке услышали про такие группы, сначала никто не поверил. Но потом на стенах древнейшего испанского города появились афиши со словами Grupos de Paz – «группы мира», которые по сути были тем же самым.

– С ума сошли. Это же… это хуже, чем просто безумие, – сказала Дженн, садясь на свою кровать.

Она подняла полевую куртку с нашивкой саламанкийцев; лучше спрятать ее подальше в вещевой мешок. Клапан на липучке может случайно расстегнуться, и все увидят, что она охотник за вампирами. Если люди здесь с удовольствием ходят на собрания таких групп, как «Давай потолкуем», охотнику может не поздоровиться.

– А вот папа… – начала Хеда, потом посмотрела на дверь и понизила голос, – …он говорит, что они избавляются только от людей, которые на них нападают.

– От таких, как я, – сказала Дженн. – Знаю, он рассвирепел, когда бабушка Эстер позвонила отцу Хуану, чтобы тот сообщил мне, что папа Че умер. Он ненавидит меня.

– Нет, это не так, – Хеда снова посмотрела на закрытую дверь и обняла руками колени. – Он просто не верит в то, что ты делаешь, но он тебя любит. Он и бабушку любит и даже… папу Че.

Дженн вспомнила, как она подслушивала споры отца с его родителями, чаще с папой Че, чем с бабушкой Эстер. Дед с бабушкой находились на нелегальном положении давно, еще не родился ее отец, они то и дело меняли место жительства, скрывались, словно бежали из тюрьмы и пытались ускользнуть от ищеек. Отец ненавидел такую жизнь – он до сих пор наизусть помнил все фальшивые имена, на которые ему приходилось отзываться. А после пары стаканов вина заводил песенку о том, как его учили лгать, что они, мол, приехали из Мексики, где отец его якобы работал в газовой компании, что он учился там в какой‑ то школе и что бумаги его пересылались по почте и где‑ то затерялись.

Всякий раз, стоило ему немного привыкнуть к новой школе, завести друзей, вступить в футбольную команду или влюбиться, товарищи‑ подпольщики предупреждали Че, что правительственные ищейки снова взяли его след… и Лейтнеры посреди ночи спешно покидали город. Когда отцу исполнилось восемнадцать лет, он отказался бегать по стране с места на место.

Но вот что странно, родителей его так никто и не пришел арестовывать… никто вообще не приходил, пока великий Че Лейтнер не умер.

Иногда Дженн думала, уж не этот ли факт озлобил отца еще больше, ведь этот бесконечный бег по стране оказался ненужным, впустую. Интересно, что он подумал про тех людей на кладбище?

Дженн села на кровати и отхлебнула у Хеды лимонада. В глазах ее маленькой сестренки стояли слезы.

– Ты должна хотя бы попробовать заставить его понять, как на самом деле опасны вампиры, – сказала она.

Хеда запустила пальцы в густые волосы.

– Как же, станет он меня слушать! Я же для него еще маленькая. Разве может ребенок что‑ нибудь понимать? Ты – совсем другое дело, ты умная. – Она взяла Дженн за руку. – Ты должна взять меня с собой.

Дженн слегка пожала ей руку.

– У тебя хоть паспорт есть?

Хеда нахмурилась.

– Нет. Но я думала, что у вас там могут сделать для меня какое‑ нибудь разрешение, приглашение… что‑ нибудь в этом роде.

А что, отец Хуан действительно мог бы это сделать. Или нет? Придется поговорить с ним еще раз. Но увозить Хеду из страны против воли родителей… наверное, это было бы слишком.

Но в мире все и так слишком. Война изменила все.

– Надо заставить папу нас выслушать, – Дженн застелила покрывалом кровать. – Он относится к тебе так же, как папа Че в свое время относился к нему, понимаешь? Решает все за тебя на основе своих убеждений; он боится всего и заставляет тебя тоже жить в страхе.

– Только мы ни от кого не прячемся и никуда не бежим, хотя и должны бы. Дело уже идет о жизни и смерти.

«Да уж, тут тебе трудно возразить», – сердито подумала Дженн.

Она легла на застеленную кровать и уставилась в потолок. Мозг ее лихорадочно работал, ее мысли сейчас были в Испании, она думала о ребятах из отряда. У Хеды крыша поедет, когда она познакомится с Антонио. Если это случится, конечно. Улыбаясь, она задремала, хотя по‑ настоящему так и не заснула. Сна не было ни в одном глазу, день выдался уж очень беспокойный, она чувствовала себя, как рыба, выброшенная на берег. Да‑ да, теперь ее дом – Саламанка.

– А какая она? – спросила Хеда, возвращая ее к реальности.

– Кто «она»?

– Академия.

Дженн вздохнула.

– Но ты же смотрела все эти фильмы, про учебные лагеря для новобранцев.

– Там тоже все так?

– Только хуже, – ответила Дженн.

– Зачем же ты пошла туда?

– Чтобы занять свое место под Солнцем.

В темноте прошелестела подушка и шлепнулась прямо ей на голову. К счастью, Дженн была готова к такому обороту. Приглушенно засмеявшись, она швырнула ее обратно.

Дженн немного перестаралась: Хеда так и хрюкнула от мощного удара подушки. Н‑ да, надо рассчитывать свои силы, перед ней не вампир, а родная сестренка. Но та засмеялась, и показалось, впрочем, совсем ненадолго, что последние несколько лет были всего лишь дурацким кошмарным сном. Как хорошо было им в детстве, когда они вот так по ночам не спали, лежали и разговаривали в постелях шепотом, чтобы не разбудить родителей!

Они так много тогда мечтали о будущем. Дженн помнила бесконечные разговоры о том, как будут встречаться на вечерах выпускников, о рождественских подарках, о том, как они выйдут замуж.

«И о первой брачной ночи, конечно».

Перед мысленным взором ее возникло лицо Антонио. Господи, это же чистое безумие! Ведь он вампир.

– Нет, серьезно, зачем? – снова спросила Хеда, отвлекая ее от своих мыслей.

Дженн заморгала, пытаясь вспомнить, о чем они говорили.

– Зачем ты пошла в Академию?

– Да много было причин. Все казалось таким героическим, романтичным. Кажется, хотелось быть похожей на папу Че и бабушку, изменить мир или хотя бы спасти его, – мрачно улыбнулась она. – Было совсем плевать, что папа злится.

– Он очень тебя любит, очень, – снова сказала Хеда.

Дженн повернулась к ней.

– У него странный способ демонстрировать мне свою любовь.

– Однажды он сказал мне, что ты ничего не боишься.

Потрясенная Дженн подавила желание безумно рассмеяться. «Ничего не боюсь? Я? »