Ричард Бах. Дар крыльев 17 страница

Ее обычно не принимают во внимание те, кто никогда не сталкивался с отказом двигателя в воздухе. Те пилоты, которые летают без парашютов ночью над пересеченной местностью или над морем в тумане, не имеют ни малейшего представления, где приземлиться, если двигатель выйдет из строя. Таким образом, они рискуют попасть в ситуацию, которой они не смогут контролировать.

Когда летишь в проверенном, зарегистрированном, современном, фирменном самолете и вдруг в моторе заклинивает коленвал, не срабатывает клапан или заканчивается топливо, несмотря на то, что индикатор показывает ПОЛНЫЙ БАК, охватывает ужасное сквозящее чувство. Это чувство хуже, когда некуда приземлиться, и еще хуже, когда нет возможности воспользоваться парашютом.

Оно переходит в полное отчаяние, когда человек обнаруживает себя беспомощным пассажиром, пойманным в ловушку в своем собственном аэроплане.

Конечно, сотни пилотов бесстрашно летают в ночной темноте и через мили непроглядного тумана, но их спокойствие при этом основывается не на знании и контроле ситуации, а на слепой вере в кучку металлических деталей, из которых собран двигатель. Их страх не побежден, он просто утоплен в реве этого мощного устройства. Когда этот звук изменяет нам в воздухе, страх возвращается, еще более сильный, чем когда-либо. Наша безопасность гарантирована не проверкой и не патентованностью конструкции двигателя, а тем, как хорошо мы умеем летать.

Меня называли Дьявольским Асом за то, что я не отказывался подниматься в воздух с узкой взлетной полосы, перед которой находились холмы и деревья.

Я был Безумным Безответственным Дикарем, потому что поднимал кончиком крыла с земли носовой платок, но Сверхосторожным, потому что решил не летать ночью без парашюта. Все же я считаю, что страх - это нечто такое, что нужно победить в честном поединке, а не игнорировать или заметать под коврик иллюзии о надежности двигателей. Страх, страх - ты $. ab. )-k) противник.

Мой биплан падал вниз, кувыркаясь и вздрагивая. " Что я здесь делаю? " - завизжал знакомый голос. Ответ пришел через секунду. Я живу. И я выпрыгну с парашютом, если не смогу контролировать падение самолета на высоте двух тысяч футов. На этой высоте я отстегну ремни, которые прижимают меня к сидению, и свободно покину аэроплан, а затем потяну за кольцо парашюта.

Стыдно было бы потерять его потому, что я не умею сделать обычной мертвой петли. Я этого себе никогда не прощу.

Медленно, как большой летающий шкаф, мой биплан повернулся носом вниз.

Ужасное вибрирующее дрожание начало понемногу затихать, и поток воздуха в ветровое стекло стабилизировался. Возможно: Мы пронеслись через отметку две тысячи футов, направляясь вниз. Ручка управления снова работала, а двигатель запустился, кашлянул и снова заработал. " Ну, парень, - сказал голос. - На этот раз тебе повезло, но вначале ты испугался, как крыса. Ты испугался насмерть. Эти полеты не для тебя, разве не так? " Мы снова поднялись на высоту три тысячи футов и ушли носом вниз до тех пор, пока ветер снова не заревел, продираясь сквозь туго натянутые расчалки со скоростью сто миль в час. На этот раз мы с бипланом сделали хорошую компактную мертвую петлю. Затем еще одну и еще.

Что мы здесь делаем? Побеждаем страх смерти, конечно. Почему мы сейчас в воздухе? Можешь ответить, что мы постигаем то что значит жить.

Вещь под диваном

Начнем с того, что привязные ремни в этих аэропланах отличаются от наших. Вместо американской лямки с пряжкой они используют приспособление с четырьмя застежками, которое так приковывает человека к кабине, что он чувствует себя мухой, запутавшейся в паутине. Парашюты здесь тоже не такие.

Вся подвесная система парашюта крепится к одному стальному блоку. Достаточно лишь повернуть этот блок и посильнее ударить по нему, и весь парашют сразу же отцепляется. Все ездят не с той стороны аэродромных дорог и к тому же говорят с сильным ирландским акцентом о бензине и карбюраторах, о разворотах с остановкой и двойных переворотах, а не о хаммерхедах и снэпах, о кругах, а не о тренировочных площадках, о нижних станках, а не о шасси. В Ирландии нетрудно чувствовать себя одиноким иностранцем.

Аэродром представляет собой большой зеленый квадрат со стороной три тысячи футов, на котором пасется стадо похожих на шерстяные шарики овец. Их легко можно отпугнуть, сделав перед посадкой круг над полем на небольшой высоте.

Над этим полем однажды в воскресенье после обеда появилась новая модель Тэйлоркрафта, оснащенная целиком стеклянной кабиной и небольшим рядным двигателем, который при ближайшем рассмотрении оказался " Остером". Пилота звали Билли Рирдон, и первое, что он сделал после того, как мы с ним познакомились, было предложение одинокому иностранцу покататься в его аэроплане.

Это смахивало на один из научно-фантастических романов о путешествиях в параллельные миры, когда жизнь кажется будто бы обычной, но не совсем. Винт вращается по часовой стрелке вместо того, чтобы вращаться против нее, как в Америке; ручка управления соединена не с тросами под полом кабины, а с каким-то непонятным узлом соединений за приборной панелью; стрелка прибора, измеряющего обороты двигателя, не движется медленно от низких оборотов до высоких, а перемещается скачками, будто ее показывают на киноэкране, и пленка время от времени заедает.

И все же, " Остер" поднял нас в воздух и понес над скалами и зелеными холмами в небо, удивительно похожее на родное американское. Мы летели, (-cb двадцать, и все это время Билли Рирдон показывал возможности своего аэроплана, как это делал бы на его месте, мне кажется, пилот любой другой страны. Мои две попытки посадить его аэроплан оказались одними из самых неудачных, которые я когда-либо предпринимал, но Билли тактично настаивал на том, что у меня есть на то оправдание.

- Не меньше часа уходит на то, чтобы привыкнуть к нему, честное слово.

С прибранным газом он может лететь со скоростью двадцать восемь миль в час - ты можешь коснуться земли и, как только начнет подниматься пыль, снова взлететь!

Я был очень признателен Билли Рирдону за его слова.

Затем через несколько дней я принял приглашение пообедать в доме Джона Хатчинсона, англичанина, который работает летчиком на ВАС-111s в дублинской авиакомпании " Aer Lingus". Он купил себе аэроплан Моран 1930 года выпуска, а недавно впервые полетел на нем после длительного ремонта. На стенах его комнаты было множество фотографий аэропланов - точно как у меня дома; у него, как и у меня, оказалось несколько полок книг по авиации.

После обеда мы разговаривали, и он неожиданно произнес: " Давайте я вам покажу: самую прекрасную: " Затем он стал на четвереньки и начал шарить рукой под диваном в своей гостиной. Через некоторое время он вытащил оттуда что-то тяжелое. Оказалось, что это цилиндр от салмоновского двигателя его Морана, мощность которого составляет двести тридцать лошадиных сил.

- Разве не чудная вещь?

Цилиндр был чернильного цвета, но его отточенные края поблескивали в комнате, в которую заглядывало солнце.

Кому, думал я, скольким людям он может сказать так, кому он может признаться, что у него под диваном в действительности валяется деталь от старого двигателя? Наверное, он может заговорить о ней только с жителем своей страны - неба. Я был польщен.

- Да, это великолепный цилиндр, Джон. Великолепный. А что это такое здесь? Три отверстия для свеч?

- Нет, это отверстие для воспламенителя: Через неделю я познакомился еще с одним пилотом компании " Aer Lingus", аэроплан которого, Тайгер Мос, стоял на том же зеленом овечьем поле, с которого я взлетал. Голос Роджера Келли, если не принимать во внимание дублинский акцент, звучал так же, как голоса, которые я все чаще слышал в последние несколько лет.

- Тот факт, что на твоем удостоверении летчика написано " Пилот транспортных самолетов", не означает, что ты летаешь лучше других, - сказал он. - Может случиться, что в один прекрасный день пилот, который летает, чтобы зарабатывать деньги, потеряет все. Его кабина разлетится на куски, или случится что-нибудь с двигателем, и тогда ему придется показать, как он умеет летать, пользуясь лишь ручкой управления и рулевыми педалями.

Его слова нельзя, наверное, принимать буквально, но ясно, что он имел в виду то разочарование, которое говорило устами пилотов спортивных самолетов: - В тот день, когда они заставили меня установить на моем Mоce радиопередатчик, я прекратил летать.

Приблизительно в это время, мне кажется, я наконец понял, что пилот, оказавшийся за пределами своей страны, вовсе не обязательно должен чувствовать себя посторонним. В какой бы части мира он ни путешествовал, может случится, что под диваном окажется цилиндр от двигателя аэроплана;

может случится и так, что другой пилот, который положил туда цилиндр, тоже находит его великолепным.

Спальный мешок за $71000

Ничего особенного, я должен был просто перегнать самолет Цессна Супер Скаймастер с завода изготовителя в Уичите к заказчику в Сан-Франциско.

Ничего примечательного не могло случиться во время такого обычного перелета, и действительно, ничего особенного не произошло. Неожиданные события случились на земле.

Скаймастер и я приземлились в Альбукерке поздно вечером и откатили в дальний западный конец поля, где находилась территория, арендованная дилером фирмы " Цессна". Я сходил в новое здание аэровокзала, чтобы съесть тарелку супа и горсть крекеров, и где-то около полуночи возвращался обратно к самолету.

Иногда, когда я лечу на самолете, на котором я обычно не летаю, я разыгрываю для себя роль того, кто в соответствии с моими представлениями может летать на таком самолете. Подходя к Скаймастеру, я почувствовал себя пилотом-администратором, который приближается к самолету своей компании. Вот как выглядит типичный пилот-бизнесмен: все сухо и точно; факты и цифры;

маленький дипломат черного цвета, наполненный деловыми бумагами - ты знаешь, о ком я говорю. И это был я, идущий в темноте и пытающийся определить, насколько сейчас погода благоприятствует полету, хотя я и не собирался лететь до утра. Прохладно. Безмозгло. Хватит чепухи!

Идя вот так, подобно бизнесмену, направляясь от улицы к тому месту, где стояли самолеты, проходя мимо низкого решетчатого заборчика, я вдруг заметил силуэт Скаймастера на фоне луча мощного прожектора: два неподвижных заостренных хвоста, кажущиеся абсолютно черными на фоне освещенного пространства. Я тут же почувствовал сильный порыв привязанности к самолету.

Это все потому, что мы с ним взмывали в небо днем, подумал я, и летели навстречу ветру.

Привязанность к самолету. Почему-то я никогда не думал о том, что деловые пилоты могут испытывать такие чувства. Но они действительно могут.

Это было первая неожиданность.

На крыше ангара " Цессны" установлен громкоговоритель, настроенный на диспетчерскую частоту и включенный довольно громко, чтобы служащий ангара мог знать, когда самолеты садятся, и был готов просигналить прилетевшему о возможности заправки. В это время громкоговоритель издавал только шум усилителя. Внезапно он разразился потоком слов, которые произносил голос парня, летящего где-то в невидимом ночном небе.

- Прием, диспетчер Киртланда, прием. Твин Бич-9 номер шесть Бейкер Кайло входит в зону аэродрома и просит разрешения на посадку.

Никакого звука в небе, только этот голос из динамика, звучащий эхом по полю на фоне далекого гудения двигателей.

Затем через несколько минут я услышал едва различимый приглушенный шум винтов и увидел медленно плывущие сигнальные огоньки. Парень начинал материализовываться; он постепенно переходил из потустороннего мира в жизнь.

- Шестой Бейкер Кайло находится в пункте пять на подходе к посадочной полосе.

- Бейкер Кайло разрешено садиться.

Это была, прекрасная драма, разыгранная на десятимильной сцене, и я был ее единственным зрителем. Через несколько минут послышалось шарканье колес по бетону, а затем постепенное затихание гудения двигателя. Снова тишина.

Затем звук двигателя снова раздался уже не так громко, он стал приближаться и был слышен все лучше и лучше до тех пор, пока внезапно не прекратился в пятидесяти футах от того места, где я стоял рядом со Скаймастером. Винт сделал еще несколько оборотов, а затем последовали обычные слабые звуки, свидетельствующие об окончании полета: скрип тормозов, звук открываемой дверцы и разговор пилотов.

Это была вторая неожиданность.

Когда пилоты Бича ушли, я опустил спинку правого сидения Скаймастера до конца и растянулся на нем как можно удобнее. Летный комбинезон стал одеялом, а набитый ватой подголовник - подушкой. Но было совсем неудобно: " десять раз приятнее залезть в спальный мешок под крылом Чемпа и смотреть на звезды.

Этот аэроплан отличался от Чемпа. Он был сварен из листового дюралюминия, а не сделан из арматуры и ткани. Он оснащен радиоаппаратурой, навигационными приборами, работающими независимо от погоды, автоматическим радиокомпасом, прибором измерения расстояния, сигнальными контроллерами стабилизаторов, винта и карбюратора - всего этого и в помине нет на Чемпе. В то же время звезды никак не изменились.

На рассвете я убедился, что Цессна Супер Скаймастер - это довольно плохой спальный мешок, хотя она и представляет собой большой двухмоторный самолет, в котором двигатель работает в любую погоду и на любой высоте. За $71000 они могли бы сделать этот самолет немного более пригодным для ночлега, - думал я. Впоследствии я также обнаружил, что не рекомендуется проветривать хорошие рубашки, вешая их на задний винт, потому что они пропитываются выхлопной гарью. Передний винт лучше подходит для этой цели, но предупредить об этом не помешало бы, ведь у человека, который купит этот самолет за $71000, вполне может оказаться настолько большой гардероб, что он не поместится на одном винте.

Это было третьей неожиданностью.

После восхода солнца мы с Цессной были уже в воздухе и еще до полудня приземлились в Калифорнии. Да, это, конечно, ужасно плохой спальный мешок, но летает он довольно хорошо.

Общее впечатление от перелета? Я задумался и вспомнил остроконечный силуэт в Альбукерке, материализацию пилотов Бича и спальный мешок за $71000.

Все это кажется очень значительным, если посмотреть как раз в нужный момент.

Каким бы он ни был, старым или новым, из ткани или из дюраля, аэроплан - это не просто машина. Нет, аэроплан - это хорошая возможность встретиться с неожиданной радостью не только в воздухе, но и на земле.

Парящие на грани

Он не сказал ни слова в первой половине того дня. А затем, когда мы усаживались в спортивный планер, плотно пристегивались с помощью хитросплетения привязных и парашютных ремней, проверяли исправность средств управления полетом и воздушных тормозов и убеждались в том, что буксирный трос сбрасывается нормально, он сказал: - Это напоминает подготовку младенца к родам. Наверное, он чувствует себя точно так же, когда пристегивается к своему новому телу.

Начинается. Лучше бы он этого не говорил.

- Это не тело, - сказал я жестко, но не грубо. - Видишь? Вот здесь написана дата выпуска. На заводской табличке указано: Швейцер 1-26, одноместный планер. Все другие планеры, которые готовятся к взлету, тоже Швейцеры, и мы с тобой находимся на соревнованиях. Мы поднимается в воздух, чтобы победить, и, пожалуйста, не забывай об этом. Давай заниматься одним делом, если ты, конечно, не против.

Он не ответил. Он только попытался наклониться, натянув при этом стропы, легко и быстро пробежав пальцами по контрольным кнопкам, как пианист суетливо шевелит пальцами в последний момент перед началом концерта.

Буксирный самолет Супер Каб подсоединился к тросу длиной несколько сотен футов, который, натянувшись, потащил нас на взлет.

- Беспомощность. Нет ничего более беспомощного, чем планер на земле.

- Да, - сказал я. - Ты готов?

- Пошли.

Я выпустил интерцепторы, чтобы подать знак пилоту буксирного самолета.

Каб медленно пополз вперед, трос натянулся, и наш неуклюжий симпатичный Xвейцер легко подался вперед. Буксир перешел на полный газ и мы устремились: через несколько секунд заработали элероны, затем руль направления и, наконец, руль высоты. Я немного отвел ручку управления назад, и планер легко оторвался от взлетной полосы. Мы полетели на высоте всего лишь несколько футов, чтобы облегчить взлет Кабу. И вот мы уже летим, вокруг нас натужно свистит ветер, и все средства управления работают.

- Мы родились, - сказал он тихо. - Вот что значит родиться.

Без предупреждения он взял рычаги в свои руки, сделал несколько неуклюжих движений большими длинными крыльями, покачавшись из стороны в сторону, как дельфин, а затем снова настроился на нормальный полет за буксирным самолетом. Ему это неплохо удавалось - не блестяще, но не так уж и плохо. Он был обычным пилотом, я бы сказал. Обычным рядовым пилотом.

Холм Хэррис уходил все дальше вниз. Каб повернул над ним и продолжал набирать высоту. Хотя мы уже были на достаточной высоте и могли отсоединиться от буксира уже через минуту после взлета, но покорно продолжали лететь за ним, считая разумным использовать эту дополнительную помощь, пока она имеется в нашем распоряжении.

- Ты замечал когда-нибудь, - сказал он, - как сильно полет на буксире напоминает взросление подрастающего ребенка? Пока ты привыкаешь жить, матушка-буксир летит впереди тебя, защищая тебя от нисходящих потоков и поднимая повыше. Полет на планере во многом напоминает нашу жизнь, не так ли?

Я вздохнул. Он говорил совершенно не о том и совсем не уделял внимания соревнованию. Мы можем подлететь ближе к цели, если натянем трос влево, давая тем самым знак Кабу. Мы можем удержать его от столь быстрого подъема, если будем тянуть вниз. Подобные уловки могут прибавить лишние несколько сотен ярдов по направлению к цели, они могут оказаться в конечном счете решающими. Но он не обращал внимания на все, что я знал, он продолжал о своем.

- Ребенок может не задумываться об этом, если на него не оказывают давления, не заставляют принимать решение. Он бороздит небо жизни на буксире. Ему не нужно беспокоиться, что он может уйти вниз или что следует самостоятельно искать возможность подняться вверх. Находясь на буксире, он находится, как бы ты сказал, в безопасности.

- Если ты сейчас возьмешь чуть-чуть влево: - сказал я.

- Но до тех пор, пока он находится на буксире, он не свободен - вот что следует учитывать.

Мне не терпелось сказать свое слово. Я хотел убедить его, что следует дать понять буксиру о необходимости немножко подтянуть нас в нужном направлении. Это не нарушение правил. Любой пилот сделал бы так же.

- Я бы поскорее освободился, - сказал он.

Прежде чем я смог остановить его, он потянул рычаг освобождения троса - БАЦ! - и мы свободно парим в небе. Шум высокоскоростного полета на буксире сменился тихим скольжением планера.

- Не самый лучший вариант, - сказал я. - Ты мог бы набрать еще двести футов, летя на буксире, если бы следовал за ним: - Я хотел свободы, - сказал он, будто это могло быть оправданием.

К его чести, однако, он действительно повернул прямо к цели, повернувшись носом туда, где на расстоянии сорока миль она находилась.

Задача была нелегкой. Нужно было лететь против ветра на 1-26-ом.

Ситуация осложнялась тем, что между нами и первым кучевым облаком по ту сторону долины - большая голубая зона неподвижного воздуха.

Это будет нелегкий долгий полет, и может быть, нам не хватит высоты или мы не попадем в восходящий поток. Он направил нос по курсу и увеличил скорость, чтобы поскорее пройти через нисходящий поток воздуха. Большинство других планеров, как я заметил, задержались после освобождения от буксира возле холма, чтобы воспользоваться его восходящим потоком; они поднимаются на безопасную высоту, чтобы перелететь через долину. Они представляли собой унылую панораму, кружась и паря в тишине под солнцем. Mо все это время, пока они описывают круги, я знал, что они будут наблюдать за нами, чтобы увидеть, увенчается ли успехом наша попытка пересечь долину сразу. А если увенчается, то они тоже последуют за нами.

Я не знал точно, что бы я сделал, если бы летел сам. Это, конечно, очень романтично и смело, если сразу после отделения от буксира планер устремляется прямо к цели, но если он не долетит до нее, если он уйдет вниз в нисходящем потоке, он потерпит неудачу, он выйдет из игры. Планер, конечно, потерпит неудачу и в том случае, когда весь день провисит над холмом Хэррис. Задача состоит в том, чтобы достичь цели, а для этого нужно обладать как раз нужной пропорцией смелости и осмотрительности. Другие сделали ставку на осмотрительность; мой друг избрал смелость. Мы летели прочь от холма, теряя по триста футов в минуту.

- Ты прав, - сказал он, прочитав мои мысли. - Еще минута в этом нисходящем потоке, и мы вообще не сможем вернуться назад к холму. Но разве ты не согласен со мной? Разве человек рано или поздно не должен отказаться от безопасности буксира, комфорта восходящих потоков и пуститься в путь, полагаясь лишь на свои силы, независимо от того, что ожидает его впереди?

- Наверное, так.

Но может быть, если бы мы подождали, над долиной тоже заварился бы какой-нибудь восходящий поток. Но все шло к тому, что мы пробудем в воздухе еще минут пять, а затем будем вынуждены подыскать хорошее место для приземления. С некоторой грустью я начал высматривать подходящее поле, думая, что нам следовало подождать, как это делают все остальные. Я люблю парить в небе. Я предпочитаю не отказываться от возможности покружить в воздухе два или три часа ради того, чтобы за семь минут достичь земли, только потому, что этот парень хочет блеснуть своей решительностью. Мы опускаемся со скоростью четыреста футов в минуту.

- Мы, по крайней мере, сделали все, что было в наших силах, - сказал он.

- Я бы справился с задачей лучше тебя. В следующий раз я буду управлять планером. Хорошо?

- Нет. - Он всегда хотел лететь сам. Он управлял планером каждый раз, когда мы были вместе, за исключением редких одной или двух минут. Иногда он допускал очень серьезные ошибки, но на его счету, следует признать, были и весьма удачные полеты. Допускал ли он ошибки, или полет удавался, он никогда не давал мне управлять планером.

Скорость снижения - триста футов в минуту, до земли - девятьсот футов.

- Вот мы и прилетели, - сказал я. - Подтяни свои ремни перед посадкой.

Он не ответил, направляя планер в сторону асфальтовой дорожки, которая была слишком короткой для посадки. Он решил разбить аэроплан и рассеять обломки вокруг. Но другого места нет: везде заборы, деревья, дороги. Двести футов в минуту, осталось еще семьсот футов.

- Да, парень, на этот раз ты влип!

Это едва ли лучше, чем обычное падение на землю. Он не сможет посадить 1-26-ой здесь - на крохотном клочке асфальта и при этом его не покорежить его. Такой пилот как А. Дж. Смит, может быть, и справился бы с этим, но у этого парня с учетом того, что он летал на 1-26-ом лишь несколько раз, нет никаких шансов. Я потуже затянул ремни. Это будет катастрофа. Если бы я управлял планером, мы бы сейчас безопасно кружились в восходящем потоке над холмом. Но верх взяла его романтическая бравада, и вот теперь всего лишь минута отделяет нас от катастрофы.

- Вот. Как тебе это нравится? - спросил он. - Восходящий поток! Подъем со скоростью двести пятьдесят, нет, триста футов в минуту?

Он сделал резкий поворот влево, кружа Швейцера в узком сильном восходящем потоке над стоянкой автомобилей. Пока он набирал высоту, царило безмолвие.

- Заметь, - сказал он в конце концов, - мы поднимаемся со скоростью шестьсот футов в минуту, и теперь мы уже на высоте двадцать пять сотен футов!

- Да-а. Иногда тебе везет! Фантастика!

- Ты думаешь, мне повезло? Возможно. А может быть и нет. Верь в то, что восходящий поток непременно отыщется, никогда не переставай искать его, и, клянусь, ты окажешься более везучим, чем тот, кто падает духом на высоте тысячи футов. Парень не имеет никаких шансов добиться успеха, если он не научится сам находить свои восходящие потоки. Или я не прав?

Мы поднялись в потоке на высоту четырех с половиной тысяч футов, а затем он снова направил планер в сторону цели.

- Этот маленький восходящий поток спас наши души, - сказал я, - и ты покидаешь его, поворачиваешься к нему спиной, даже не сказав ему до свидания.

Я шутил над ним, насмехаясь над его задумчивостью.

- Все в порядке. Никаких до свидания. Какой смысл оставаться в нем после того, как мы уже не можем пониматься выше? Только вечно сомневающийся пилот никак не может расстаться со старым потоком. Это повторяется снова и снова. Единственная безопасность для планериста состоит в знании, что в небе есть другие потоки, они не видны, но ждут его впереди. Речь идет о том, чтобы научиться находить то, что уже существует.

- Гм, - сказал я. На высоте четырех с половиной тысяч футов это звучало довольно убедительно, но его философия беспокоила меня, когда я вспоминал о тех мгновениях, которые предшествовали нашему вхождению в поток над автостоянкой.

Некоторое время мы летели без потери высоты, но потом вышли из зоны потока и снова начали снижаться. Мы достигли первых кучевых облаков на другой стороне долины, это правда, но здесь вообще не было потоков. Здесь должен был быть поток, но его не было. Мне вдруг стало жарко. Внизу под нами простирался большой сосновый лес, скалистое плоскогорье - нам обязательно нужно было найти восходящий поток.

- Мы снижаемся со скоростью двести футов в минуту, - сказал я. - Что ты намерен предпринять?

- Думаю, что будет лучше не отклоняться от курса. Мне кажется, что это разумнее всего, независимо от того, снижаемся мы или нет.

Он говорит, что это разумнее всего. Теряя высоту над пересеченной местностью, всегда очень трудно поступать разумно. В восходящем воздухе, например, нужно замедлить полет - и это как раз в тот момент, когда тебе хочется поскорее устремиться к цели, уйдя носом вниз для увеличения скорости полета. В нисходящем воздухе, когда тебе хочется поднять нос повыше, нужно опускать его вниз, чтобы увеличить скорость и поскорее выйти из зоны снижения. Нужно отдать ему должное, он устремился носом вниз и начал быстро терять высоту, невзирая на то, что мы летели над холмами, которые угрожали нам деревьями, как шипами, на высоте двух с половиной тысяч футов, не находя в поле зрения ни одной полянки для посадки. Он летел так, будто изучил все учебники по планеризму. Более того, он летел так, будто считал, что все эти учебники никогда не ошибаются.

- Бывают такие минуты, - как-то сказал он мне, - когда ты должен верить людям, которые уже сделали то, что предстоит совершить тебе. Ты должен доверять тому, что они говорят тебе и действовать соответственно, если твой личный опыт не убеждает тебя в противоположном.

Мне не нужно было ничего спрашивать; он делал все в точности так, как было сказано в книгах, он следовал против ветра в том направлении, где над холмами должны были быть восходящие потоки.

Мы теряли высоту.

- Кажется, вон то облачко должно соседствовать с каким-то потоком.

Видишь, вон то, по правому крылу на расстоянии двух миль? - сказал я.

- Возможно.

Некоторое время мы молчали.

- Почему же мы в таком случае не направимся прямо туда, пока у нас хватает высоты, чтобы долететь до него? - Я чувствовал себя как учитель начальных классов, работающий с отстающим учеником.

- Да. Это так. Но посмотри влево тоже. В той низинке на расстоянии десять миль отсюда явно есть большой восходящий поток. Но он нам не по /cb(.

Если бы мы туда дотянули, мы бы, конечно, смогли набрать высоту, но мы бы отклонились от курса на десять миль, и потеряли бы всю приобретенную высоту по дороге обратно. Зачем же, в таком случае, отклоняться? В итоге мы только потеряем время и ничуть не приблизимся к цели. Так было со многими хорошими пилотами. Но со мной этого не случится, если мне предоставятся другие возможности.

- Поднимайся вверх и сохраняй высоту, - процитировал я ему. Но он даже глазом не моргнул.

Какой неприятный день! Мы были на высоте пятнадцати сотен футов, среди нескольких нисходящих потоков и не имели под собой другого места для посадки, кроме лесных зарослей. Воздух был тяжелым и душным, как горячая гранитная скала. Я чувствовал себя хуже, чем когда-либо. На автостоянке по крайней мере были люди, которые помогли бы нам собрать обломки планера. А здесь в лесу не было даже сторожевой вышки. Мы попадем в катастрофу, и никто об этом не узнает.